Нет, это не дерево. Таких деревьев не бывает. У кого повернётся язык назвать это черешней? Черешней это было в апреле – даже не черешней, а черешенкой. И в мае тоже, и всё лето потом, и ещё совсем недавно, я помню.
Были такие зелёные бугорочки, потом цветы были, потом листья и мелкие зелёные ягоды. Потом ягоды созрели, и мы их ели все: окрестные дети, я, птицы и Спиридон. Спиридон сначала не хотел, однако скоро распробовал и всегда первым делом бежал к черешне, и лаял, выпрашивая ягоды, а после весьма смачно ими чавкал и сплёвывал косточки. К концу июня мы съели всё, и листья стали пыльные и чуть лопухастые, но дерево продолжало оставаться деревом – шуметь листвою и воробьями, давать небольшой, но очень приятный тенёчек и вообще.
А что теперь? Какие-то палочки и прутики, обвешанные жёлтыми лоскутьями. Стоит и молчит. По густой, фантастически прекрасной желтизне играет серенькими бликами смертная истома, кругом ветер носит лёгкую, подсвеченную солнцем дымку. Это не черешня, нет. Черешни остались в другом мире, в том, где было лето. А это что-то непонятное - хотя и красивое, ничего не скажешь.
Кот залезает на самую верхушку и орёт. И так просто орёт, но особенно, когда птицы пролетают. Переживает. Он родился этой весною и никогда не видел ничего подобного. Причём, осень ему, скорее, нравится. Запахи нравятся, и листья падающие ловить, и орехи в листве находить и гонять. Громко переживать тоже нравится. Первая осень – это тревожно, приятно и удивительно. Мурляу!
Ладно кот - но я-то, я-то чего? Я же родился никак не этой весною, а гораздо, гораздо раньше. Пятый десяток мне. А всё равно удивляюсь и переживаю – как в первый раз.