Эта зима отличилась однообразием - мороз держался на протяжении восьми недель, а снег валил как по расписанию - строго по четным, с рассвета до полной темноты.
Улицы превратились в тесный лабиринт между нагромождений сугробов и крыш, однообразно белых на фоне такого же белого неба.
Рукава лабиринта упирались в двери одноэтажных домов, клуба, школы, фельдшерского пункта и крохотного магазинчика с поредевшим ассортиментом товаров. Особо длинный рукав, тянулся к притихшей под снегом ферме. Там он извивался кольцами, расширялся, образуя небольшие площадки, и неожиданно замыкался снежной двухметровой стеной, аккуратно обрезанной металлическим ножом тракторного отвала. За стеной начиналась дорога. Сейчас о ней напоминала колючая цепь неприятных кустарников - от амбара у границы фермы до оврага на опушке леса. Казалось странным, что низкорослые кусты, теперь оказались вровень с черной крышей древнего обезглавленного храма, реквизированного коммунистами у церкви в тридцатых годах прошлого столетия.
Какой-то период НКВД содержало в нем заключенных, пока не прошел слух о подземных ходах и церковных богатствах в подвалах громоздкого сооружения. Тогда, впервые, лужи на дороге вспенились под колесами черных грузовиков. Торопливые люди высыпали из машин в рассветный туман и разбежались по деревенским улочкам. По трое-четверо вваливаясь в дома, они шумно и тщательно обыскивали хозяев, раскидывали вещи, задавали нескромные вопросы, вводившие в краску и молодых девок, и познавших всякое стариков. Вопросы невозможно было связать со слухами о сокровищах или церковных тайниках, но к вечеру, прочесав деревню вдоль и поперек, чужаки слетелись к храму и молча, расселись вдоль кладбищенской ограды, как внезапно онемевшее воронье.
Ночь принесла грозовой ливень, сбросила потоки воды и, терзая деревню бушующим ветром, ослепляя вспышками молний, загнала незваную стражу в черные фургоны машин, полукольцом выстроенные на единственном широком перекрестке в центре деревни. Спустя три часа, когда мрак рассеялся и небо пронзили звезды, охранники по приказу, вывели арестантов на свежий воздух и приказали рушить стены тюрьмы. Замешательство арестованных было прервано парой выстрелов в воздух, и работа закипела. Но лязг металла по камню, потом стоны, общий лающий кашель, редкие выстрелы и отрывистые предсмертные крики доносились в деревню не дольше трех дней. Тишина, наступившая внезапно, напугала жителей больше, чем отряд дознавателей. Ни один местный не рискнул идти к храму, чтобы узнать причину тишины или предложить свою помощь. Председатель проскакав на кобыле метрах в двухстах, по нижней дороге, не заметил никакого движения на земле, но увидел тяжелые стаи птиц, кружащие вокруг куполов и полчища жирных мух, враз облепивших его лицо и остановившуюся на минуту лошадь. И этого ему хватило с лихвой, чтобы стегануть лошадь и гнать галопом до двери правления. Там он молча черканул записку из трех слов: "Случилась беда. Приезжайте", сунул ее в карман посыльного и, отправив бедолагу в город, сквозь ночной, кишащий волками лес, закрылся в доме, напился до потери сознания, закашлялся во сне и умер.
Членам комиссии, прибывшим для расследования происшествия через пару дней, пришлось писать странный отчет, в котором упомянули невесть откуда взявшихся невменяемых мужиков, впятером бродивших по церковному кладбищу с лопатами и топорами в руках, подсыпавших землю в свеже-сооруженные могилы и вбивающих в эти же холмики острые осиновые колья.
В заключении отчета были описаны крайне инфекционные неизвестные болезни-эпидемии: кровавого кашля, выкосившего всю охрану и параллельно - сумасшествия заключенных, вынудившего их перебить друг друга. Отчет, под грифом секретно, полетел в областной город, был прочитан, опечатан сургучом и отправлен в неизвестный архив для секретного хранения. А для продолжения работ, спустя десять дней пригнали очередную партию заключенных, которым пришлось продолжать работу, начатую теми, чьи искалеченные, безымянные тела разлагались в яме под вековыми елями, с восточной стороны храма.
Через три дня страшная история повторилась, но ее финал был изменен призванным на помощь отрядом НКВД. Горстку оставшихся в живых заключенных и охранников отстреляли, как бешеных собак, во избежание распространения заразы, чем-то облили и сожгли. Стены храма обложили динамитом, решив быстрее решить заданную каким-то очень большим, но никому неизвестным начальником задачу, и взорвали, заодно разнеся в стороны, ветхие кресты с кладбища и свалив десяток деревьев у дороги. Плотное, нестерпимо едкое облако пыли висело в воздухе около часа, а когда начало рассеиваться, начальник руководящий взрывными работами невнятно залопотал губами, снял фуражку и перекрестился. Несколько солдат опустились на колени, истерично взывая к небу.
Храм устоял. Осыпался слой штукатурки со стен, оголив неповрежденные почерневшие камни, частично пострадала кровля, а над входом открылось в золотом сиянии торжествующее распятие Христа. Поникшую к плечу голову Агнца Божьего обрамлял золотистый нимб, окаймленный сверкающими в солнце мелкими, едва различимыми снизу искрящимися камнями. Но ликующая игра света, исходящая от распятия, лишь на мгновение притянула изумленные взгляды. Блаженное восхищение покинуло людей в форме также быстро, как их глаза нацелились в глубокие мрачные ниши по обе стороны от креста. Оттуда, из-под черных козырьков надломленных, присыпанных пылью форменных фуражек, смотрели головы людей - истлевшие или едва тронутые разложением. Словно строй мертвецов, задумавших встать из могил, выглядывал из мрачных, обрамленных гарью окошек. Один из солдат назвал имя, и еще одно, потом другой назвал чью-то фамилию и показал пальцем на синее с черными усами лицо в нише стены. Головы тех, кто две недели назад был засыпан землей в общей могиле под елями.
Взрывчатки хватило еще на два взрыва, но храм выжил. Он потемнел, потерял величие, немного просел и обрел внутреннее свистящее эхо. Спустя десять лет был устроен под колхозный амбар, а еще через три года окончательно заброшен. Оставлен ни жив, ни мертв, нечто вроде каменной глыбы на закрытом скотомогильнике или старом инфекционном кладбище.
Его обходили и обходят стороной, не из-за боязни. Его не любят, а некоторые считают святым долгом, втихаря, кинуть камень и плюнуть в израненную стену.
Теперь в нем что-то менялось - то ли стены просели, то ли кусты выросли в эту зиму, понять невозможно, но и то и другое выглядит нелепым предположением - слишком много снега и слишком мало цветных пятен, чтобы сравнивать, исключая обман зрения.
Отрывок из 2 главы романа.