(1759—1796)
Роберт Бёрнс — один из любимейших в России зарубежных поэтов. Объясняется это не только достоинствами его творчества — которых никто не оспаривает, — но прежде всего замечательными переводами произведений поэта на русский язык, уже давно ставшими шедеврами переводческого искусства и отечественной литературы. Речь на равных идёт о переводах, сделанных Т.Л. Щепкиной-Куперник и С.Я. Маршаком.
Великий шотландский поэт Роберт Бёрнс родился 25 января 1759 года в деревушке Аллоуэе (графство Эр) в семье огородника и фермера-арендатора Уильяма Бернесса* (1721—1784). Мать поэта звали Агнес Броун (1732—1820), родом она была из Мэйбола. У Роберта были три брата и три сестры.
* До 1786 года по традиции фамилия членов семьи поэта писалась как «Бернесс». С 1 марта 1786 года, когда брат Роберта — Гилберт Бернесс получил в масонской ложе Святого Давида 2 и 3 степени, оба брата масона — Роберт и Гилберт — по неизвестной причине стали подписываться «Бёрнс».
Семья жила бедно. Достаточно сказать, что Роберт и Гилберт ходили в школу по очереди, поскольку отец, пытавшийся непременно дать своим детям образование, не имел средств на оплату сразу двух учеников.
Позже несколько фермеров, в их числе и отец Бёрнса, вскладчину пригласили для своих детей учителя. Им стал Джон Мёрдок (1747—1824), юноша способный и энергичный. Он обучил Роберта английскому литературному языку, грамматике и французскому языку. Мальчик читал французских авторов в подлиннике и говорил по-французски. Впоследствии он самостоятельно изучил латинский язык. Перебравшись на работу в город, учитель Мёрдок продолжал поддерживать дружбу с Робертом и снабжал его книгами. Сын беднейшего шотландского крестьянина, парень стал образованным и начитанным человеком.
В 1765 году Бернессы взяли в аренду ферму Маунт Олифант, и Роберт батрачил там, как взрослый работник, недоедал и перенапрягал сердце. Именно тяжёлый труд на Маунт Олифант в конечном итоге стал главной причиной ранней смерти поэта.
Все, кто знал Роберта в эти годы, впоследствии вспоминали о его великой страсти к чтению. Мальчик читал всё, что подворачивалось под руку, — от грошовых брошюрок до Шекспира и Мильтона. Первое собственное авторское стихотворение Роберт Бернесс записал в 1774 году. Это было «Я прежде девушку любил…»
Провинциальная жизнь не насыщена какими-либо яркими, потрясающими событиями. Так и судьба Бернесса будущего поэта была полна внутренних страстей, но внешне протекала медленно и банально на фоне мелких передряг и многочисленных любовных историй.
В 1777 году отец перебрался на ферму Лохли близ Тарболтона, и для молодого человека началось новое время. Важнейшим шагом в его жизни стало вступление 14 июля 1781 года в Тарболтонскую масонскую ложу Святого Давида, что во многом определило дальнейшую судьбу поэта уже с фамилией Бёрнс. Именно масоны поддержали его в творчестве.
13 февраля 1784 года умер Уильям Бернесс, и на оставшиеся после него деньги Роберт и Гилберт перевезли семью на ферму Моссгил близ Мохлина. Там Роберт вступил в связь со служанкой Бетти Пейтон, и 22 мая 1785 года у него родилась внебрачная дочь Элизабет (1785—1817). Рождение девочки вызвало переполох в пуританском обществе. На Роберта наложили епитимью за блудодейство.
Забавно, но как раз к этому времени Бёрнс уже приобрёл некоторую известность как автор ярких дружеских посланий, драматических монологов и сатир.
В том же 1785 году к ещё Роберту Бернессу пришла настоящая любовь — поэт влюбился в Джин Армор (1765—1854), дочь богатого мохлинского подрядчика Джеймса Армора (? — 1798). Страсть дошла до того, что молодой человек, согласно народным шотландским законам, выдал девушке письменное «обязательство», которое удостоверяло фактический, но ещё не законный брак. Джин показала документ отцу, но тот, будучи свидетелем публичной епитимьи Роберта, разодрал «обязательство» и отказался взять поэта в зятья.
В самый разгар страстного романа с Джин парень получил предложение эмигрировать на Ямайку. Но денег на путешествие не было. Тогда-то друзья и посоветовали поэту издать сборник своих стихотворений, а на вырученные от его продажи деньги выехать в Америку.
Первая книга поэта, уже Роберта Бёрнса, «Стихотворения» тиражом в 1200 экземпляров вышла в Кильмарноке летом 1786 года. Написана она была преимущественно на шотландском диалекте. Половина тиража сразу же ушла по подписке, организованной масонской ложей среди своих членов, друзей и родственников масонов. Оставшаяся часть тиража была продана за несколько недель. И в одночасье к Роберту Бёрнсу пришла неожиданная слава. Перед ним открылись двери самых богатых домов Шотландии.
9 июля 1786 года Джеймс Армор подал на Бёрнса в суд с обвинением в прелюбодеянии. Суд приговорил бросить распутника в тюрьму, пока он не гарантирует выплату огромной суммы за понесённый Арморами ущерб. Началась тяжба, и в конце концов, Бёрнсу и Джин пришлось отсидеть свой срок на «покаянной скамье» в церкви, где они «получили общественное порицание за грех прелюбодеяния».
Позже поэту удалось откупиться от Бетти Пейтон, которая всё ещё заявляла права на Роберта как на отца её дочери. Женщине заплатили 20 фунтов, и она смирилась с участью матери-одиночки.
3 сентября 1786 года Джин Армор родила двойню — Роберта (1786—1857) и Джин (умерла через 11 месяцев). Всего у них с Бёрнсом было девять детей — 4 девочки и 5 мальчиков, причём последний сын Максвелл (1796—1799) родился вскоре после кончины отца. Любовь к Джин не помешала Роберту сожительствовать с ещё четырьмя женщинами и иметь незаконнорожденного сына.
Шотландские любители поэзии в один голос советовали Бёрнсу не уезжать на Ямайку, не покидать родину, а отправиться в столицу Шотландии — Эдинбург — и там издавать свои стихи по общенациональной подписке. Так поэт и поступил.
При содействии графа Джона Каннингема (1750—1796) он заключил договор с эдинбургским издателем Уильямом Кричем (1745—1815). В столице Бёрнса приняли восторженно, его постоянно приглашали в светские салоны, ему оказали покровительство «Каледонские охотники» — очень влиятельный клуб для избранных, члены которого одновременно были масонами. Руководители Великой масонской ложи Шотландии провозгласили Бёрнса Бардом Каледонии.
Эдинбургское издание «Стихотворений» вышло 21 апреля 1787 года. Издатель, печатник и художник книги были масонами. Книгу выкупили преимущественно члены ложи и люди, связанные с ними. Всего издание собрало около 3 тысяч подписчиков и принесло Бёрнсу примерно 500 фунтов, включая 100 гиней, за которые он уступил Кричу авторские права.
Около половины вырученных денег ушло на помощь Гилберту и его семье в Моссгиле, на оставшуюся сумму Бёрнс решил обустроить свою жизнь.
Перед отъездом из Эдинбурга в мае 1787 года поэт познакомился с Джеймсом Джонсоном (1750—1811). Этот полуграмотный гравёр фанатично любил шотландскую музыку. На собственные скопленные деньги он издал сборник «Шотландский музыкальный музей», который решил сделать альманахом. С осени 1787 года и до конца жизни Роберт Бёрнс стал фактическим редактором этого издания (всего вышло 5 томов). Поэт не только собирал тексты и мелодии, но под видом народного творчества публиковал в альманахах стихи собственного сочинения, даже органично дописывал утраченные или переписывал непристойные тексты народных произведений. Бёрнс делал это столь талантливо, что в настоящее время в случае отсутствия документированных свидетельств отличить, где произведение поэта, а где настоящий народный текст, невозможно. Известно, что им было создано всего около 300 таких стихотворений.
8 июля 1787 года Роберт Бёрнс вернулся в Мохлин. Его приезду предшествовала всешотландская слава. Соответственно изменилось и отношение к нему земляков. Отец Джейн, к тому времени выгнавший дочь из дома за разврат с Робертом, наконец-то дал согласие на их венчание. 5 августа 1787 года, уже после рождения четырёх детей, Бёрнсы узаконили в церкви свою семью. Ко дню свадьбы женщина была беременна в очередной раз. Чтобы дети не считались ущербными, в приходской книге было записано, что Роберт и Джейн состоят в браке с 1785 года.
Едва отпраздновали столь славное событие, как неожиданно стало известно, что будучи в Эдинбурге, Роберт вступил в связь со служанкой Уильяма Крича — Маргарет (Пегги) Камерон (1766 — ?), которая забеременела от него. Узнав о свадьбе любовника, девица подала на него в суд. Пришлось поэту срочно возвращаться в столицу. Проблему удалось урегулировать достаточно просто, благо у Пегги то ли случился выкидыш, то ли родился мёртвый младенец — точно не известно.
Но пока тянулась судебная тяжба, в декабре 1787 года Бёрнс познакомился в Эдинбурге со знатной дамой Агнес Крейг М’Лехуз (1759—1841), друзья звали её Нэнси. Полногрудая, с потрясающе прекрасными глазами, она была неплохо образована и произвела на поэта неотразимое впечатление. Долгое время женщина жила в провинции с мужем-пьяницей, который периодически избивал её, наконец решилась бросить негодяя и с тех пор одиноко жила в столице на небольшую ренту. Случилось так, что через четыре дня после их знакомства карета, в которой ехал Бёрнс, перевернулась по вине пьяного кучера. Поэт вывихнул колено и оказался прикованным к постели. Он написал об этом Нэнси, она ответила, и завязалась одна из самых известных в англоязычном мире любовных переписок. Нэнси предпочла подписывать свои послания именем Кларинда.
Роберт и Нэнси влюбились друг в друга именно через письма, только в январе 1788 года они вступили в настоящую интимную связь. Однако женщина всеми силами противилась разврату, уже в феврале любовники разошлись, но дружеская переписка их продолжалась почти до самой смерти поэта.
Разлучницей Роберта и Нэнси стала мало известная биографам поэта служанка Дженни Клоу (1766—1792). В 1788 году Дженни родила от поэта сына Роберта Бёрнс Клоу.
Любовник уговаривал женщину отдать ребёнка в его семью, но та категорически отказалась. Помощь деньгами ей оказывала Нэнси. Роберт Бёрнс Клоу так никогда и не увидел отца, повзрослев, он оказался предприимчивым малым и со временем стал богатым лондонским купцом.
Однажды в разговоре с пользовавшим его врачом Бёрнс рассказал о своём желании поступить на государственную службу. Врач был знаком с комиссаром по акцизу в Шотландии Робертом Грэмом (1749—1815). Узнав о намерениях поэта, Грэм разрешил Бёрнсу пройти ускоренное обучение на должность акцизного (сборщика налогов).
14 июля 1788 года Роберт получил надлежащий диплом. Одновременно для увеличения доходов он арендовал ферму Эллисленд. В течение трёх лет, проведённых в Эллисленде, Бёрнс работал преимущественно над текстами в «Шотландском музыкальном музее», а также написал повесть в стихах «Тэм О’Шентер» для двухтомника антологии «Шотландская сторона», которую готовил к изданию друг поэта — антиквар, лексикограф, рисовальщик и по совместительству тоже акцизный Френсис Гроуз (1731—1791). Помните знаменитейшую эпиграмму «По поводу болезни капитана Френсиса Гроуза»?
Проведав, что Френсис в объятиях смерти,
Топ-топ — прибежали к одру его черти,
Но, слыша, как стонут под грузом больного
Тяжёлые ножки кровати дубовой,
Они отказались принять его душу:
Легко ли поднять эту грузную тушу!*
* Перевод С.Я. Маршака
Правда, в молодости Гроуз служил корнетом драгунского полка, а капитаном стал его старший сын, тоже Френсис Гроуз.
Ферма в Эллисленде оказалась убыточной. К счастью, поэт получил по протекции Френсиса Гроуза, издавна служившего акцизным, должность акцизного в своём сельском районе. Начальство было довольно, в июле 1790 года Бёрнса перевели служить в крупный шотландский город Дамфрис. При этом поэт продал ферму, и семья стала жить на его жалованье.
Тем временем в 1789 году началась Великая французская буржуазная революция. Перепуганные власти Великобритании занялись расследованиями на предмет лояльности государственных служащих.
Бёрнс открыто высказывался в поддержку революции. Однажды поэт вместе с другими таможенными и акцизными чиновниками участвовал в разоружении контрабандистского судна. Захваченные пушки было решено продать с аукциона. Бёрнс купил их на все имевшиеся у него деньги и отослал во Францию, в дар Конвенту, который как раз воевал против европейской коалиции, в которую входила и Великобритания. Другими словами, националист Бёрнс ради своих местнических политических амбиций отправил врагу мощное оружие, чтобы убивали его соотечественников. Благо, в проливе пушки были перехвачены английским сторожевым пограничным кораблём.
К декабрю 1792 года на Бёрнса накопилось столько доносов, что разбираться с ними в Дамфрис приехал лично генеральный инспектор и член Совета акцизного управления Уильям Корбет (1755—1811). Надо отдать должное акцизному начальству, стараниями Корбета и Грэма расследование закончилось тем, что Бёрнса обязали не болтать лишнего. Его по-прежнему намеревались продвигать по службе…
Но неожиданно в 1795 году поэт тяжело заболел ревматизмом. Когда он уже лежал на смертном одре, торговец, которому Бёрнс задолжал ничтожную сумму за сукно, подал на умиравшего в суд. У поэта не оказалось семи фунтов, чтобы заплатить долг, и ему угрожала долговая тюрьма. В отчаянии Бёрнс в первый и последний раз обратился с просьбой о помощи к Джорджу Томсону (1757—1851), издателю сборника шотландских песен (свои стихи Бёрнс посылал в сборник бесплатно). Они даже не были лично знакомы и никогда не видели друг друга, но Томсон прислал поэту требовавшуюся сумму, поскольку был предупреждён, что большего избыточно гордый поэт не принял бы.
21 июля 1796 года в 5 часов утра Роберт Бёрнс умер от ревмокардита.
В день похорон поэта родился его младший сын Максвелл. Похороны были пышные. За гробом шло более 12 тысяч человек! Бёрнсу отдали военные почести. Затем пустили шапку по кругу и собрали для вдовы существенную сумму, после чего семья поэта уже никогда не знала нужды. Более того, когда английский король вознамерился назначить Джин пожизненную пенсию, женщина отказалась. «Шотландия, сделав так мало для Роберта Бёрнса при его жизни, — написал один из исследователей его творчества, — была поражена раскаянием после его смерти и с тех пор всегда старалась воздать ему за то, что пренебрегла им, сделав из поэта своего кумира и благодушно взирая на его человеческие качества».
В 1815 году Бёрнсу построили на родине мавзолей. В 1823 году ему был установлен монумент. Родную хижину поэта, давно разрушенную, отстроили заново и возвели там целый мемориальный комплекс.
Интересна судьба творений Бёрнса в англоязычных странах. Там творчество поэта мало кто любит, поскольку его стихи надо адаптировать к современному английскому языку. Но 25 января по-прежнему считается важнейшим национальным праздником Шотландии — страна ежегодно отмечает день рождения своего поэта.
Роберт Бёрнс, пожалуй, самый переводимый у нас в стране зарубежный поэт. Каждый год появляются новые варианты переводов его творений, претендующие на звание «более правильный» и «более совершенный». Можно только посоветовать читателям предпочесть переводы виновников такого ажиотажа вокруг шотландского гения — его классических переводчиков С.Я. Маршака и Т.Л. Щепкиной-Куперник. При этом вынужден оговориться: поскольку в течение нескольких десятилетий издательская политика у нас в стране негласно направлена на создание в литературе культа С.Я. Маршака и Б.Л. Пастернака, достать переводы Т.Л. Щепкиной-Куперник в настоящее время очень сложно.
Творчество Роберта Бёрнса в переводах С.Я. Маршака
***
Пробираясь до калитки
Полем вдоль межи
Дженни вымокла до нитки
Вечером во ржи.
Очень холодно девчонке,
Бьёт девчонку дрожь.
Замочила все юбчонки,
Идя через рожь.
Если кто-то звал кого-то
Сквозь густую рожь
И кого-то обнял кто-то,
Что с него возьмёшь?
И какая нам забота,
Если у межи
Целовался с кем-то кто-то
Вечером во ржи!..
***
В полях, под снегом и дождём,
Мой милый друг,
Мой милый друг,
Тебя укрыл бы я плащом
От зимних вьюг,
От зимних вьюг.
А если мука суждена
Тебе судьбой,
Тебе судьбой,
Готов я скорбь твою до дна
Делить с тобой,
Делить с тобой.
Пуская сойду я в мрачный дол,
Где ночь кругом,
Где тьма кругом, —
Во тьме я солнце бы нашёл
С тобой вдвоём,
С тобой вдвоём.
И если б дали мне в удел
Весь шар земной,
Весь шар земной,
С каким бы счастьем я владел
Тобой одной,
Тобой одной.
Песня
(первый вариант)
Ты свистни — и выйду
Тебя я встречать,
Ты свистни — и выйду
Тебя я встречать.
Пусть будут браниться
Отец мой и мать,
Ты свистни — и выйду
Тебя я встречать!
Чтоб нам не тревожить
Ни мать, ни отца,
Ко мне приходи ты
С другого крыльца.
Другое крыльцо —
На другой стороне.
Или, но как будто
Идёшь не ко мне!
Песня
(второй вариант)
Ты свистни, — тебя не заставлю я ждать,
Ты свистни, — тебя не заставлю я ждать,
Пусть будут браниться отец мой и мать,
Ты свистни, — тебя не заставлю я ждать!
Но в оба гляди, пробираясь ко мне.
Найди ты лазейку в садовой стене,
Найди три ступеньки в саду при луне.
Иди, но как будто идёшь не ко мне,
Иди, будто вовсе идёшь не ко мне.
А если мы встретимся в церкви, смотри:
С подругой моей, не со мной говори,
Украдкой мне ласковый взгляд подари,
А больше — смотри! — на меня не смотри,
А больше — смотри! — на меня не смотри!
Другим говори, нашу тайну храня,
Что нет тебе дела совсем для меня.
Но, даже шутя, берегись, как огня,
Чтоб кто-то не отнял тебя у меня,
И вправду не отнял тебя у меня!
Ты свистни, — тебя не заставлю я ждать,
Ты свистни, — тебя не заставлю я ждать.
Пусть будут браниться отец мой и мать,
Ты свистни, — тебя не заставлю я ждать!
Финдлей
— Кто там стучится в поздний час?
«Конечно, я — Финдлей!»
— Ступай домой. Все спят у нас!
«Не все!» — сказал Финдлей.
— Как ты притти ко мне посмел?
«Посмел!» — сказал Финдлей.
— Небось наделаешь ты дел.
«Могу!» — сказал Финдлей.
— Тебе калитку отвори…
«А ну!» — сказал Финдлей.
— Ты спать не дашь мне до зари!
«Не дам!» — сказал Финдлей.
— Попробуй в дом тебя впустить…
«Впусти!» — сказал Финдлей.
— Всю ночь ты можешь прогостить
«Всю ночь!» — сказал Финдлей.
— С тобою ночь одну побудь…
«Побудь!» — сказал Финдлей.
— Ко мне опять найдёшь ты путь.
«Найду», — сказал Финдлей.
— О том, что буду я с тобой…
«Со мной!» — сказал Финдлей.
— Молчи до крышки гробовой!
«Идёт!» — сказал Финдлей.
Песня
Растёт камыш среди реки.
Он зелен, прям и тонок.
Я в жизни лучшие деньки
Провёл среди девчонок.
Часу заботу нам несут,
Мелькая в быстрой гонке.
А счастья несколько минут
Приносят нам девчонки.
Богатство, слава и почёт
Волнуют наши страсти.
Но даже тот, кто их найдёт,
Найдёт в них мало счастья.
Мне дай свободный вечерок
Да крепкие объятья —
И тяжкий груз мирских тревог
Готов к чертям послать я!
Пуская я буду осуждён
Судьёй в ослиной коже,
Но старый, мудрый Соломон
Любил девчонок тоже!
Сперва мужской был создан пол.
Потом, окончив школу,
Творец вселенной перешёл
К прекраснейшему полу!
Эпитафии и эпиграммы
К портрету духовного лица
Нет, у него не лживый взгляд,
Его глаза не лгут.
Они правдиво говорят,
Что их владелец — плут.
Эпитафия бездушному дельцу
Здесь Джон покоится в тиши.
Конечно, только тело...
Но, говорят, оно души
И прежде не имело!
Поклоннику знати
У него — герцогиня знакомая,
Пообедал он с графом на днях.
Но осталось собой насекомое,
Побывав в королевских кудрях.
Надпись на могиле школьного педанта
В кромешный ад сегодня взят
Тот, кто учил детей.
Он может там из чертенят
Воспитывать чертей.
При посещении богатой усадьбы
Наш лорд показывает всем
Прекрасные владенья...
Так евнух знает свой гарем,
Не зная наслажденья.
На лорда Галлоуэй
I
В его роду известных много,
Но сам он не в почёте.
Так древнеримская дорога
Теряется в болоте...
II
Тебе дворец не ко двору.
Попробуй отыскать
Глухую, грязную нору —
Душе твоей под стать!
Надпись на камне
Здесь Джон покоится в тиши,
Конечно, только тело…
Но, говорят, оно души
И прежде не имело!
Книжный червь
Пусть книжный червь — жилец резного шкафа
В поэзии узоры прогрызёт,
Но, уважая вкус владельца-графа,
Пусть пощадит тиснёный переплёт!
Надгробная надпись
Прошёл Джон Бушби честный путь.
Он жил с моралью в дружбе...
Попробуй, дьявол, обмануть
Такого Джона Бушби!
О черепе тупицы
Господь во всём, конечно, прав.
Но кажется непостижимым,
Зачем он создал прочный шкаф
С таким убогим содержимым!
Надпись на могиле сельского волокиты
Рыдайте, добрые мужья,
На этой скорбной тризне.
Сосед покойный, слышал я,
Вам помогал при жизни.
Пусть школьников шумливый рой
Могилы не тревожит...
Тот, кто лежит в земле сырой,
Был им отцом, быть может!
Эпитафия старухе Гриззель Грим
Лежит карга под камнем сим.
И не могу понять я,
Как старой ведьме Гриззель Грим
Раскрыла смерть объятья!
Эпитафия Вильяму Грэхему, эсквайру
Склонясь у гробового входа,
— О, смерть! — воскликнула природа: —
Когда удастся мне опять
Такого олуха создать!..
О происхождении одной особы
В году семьсот сорок девятом
(Точнее я не помню даты)
Лепить свинью задумал чёрт.
Но вдруг в последнее мгновенье
Он изменил своё решенье,
И вас он вылепил, милорд!
Потомку Стюартов
Нет, вы — не Стюарт, ваша честь.
Бесстрашны Стюартов сердца.
Глупцы в семействе этом есть,
Но не бывало подлеца!
На благодарственном молебне по случаю победы
О лицемерье, служишь ты молебны
Над прахом всех загубленных тобой.
Но разве нужен небу гимн хвалебный
И благодарность за разбой?
Ответ «верноподданным уроженцам Шотландии»
Вы, верные трону, безропотный скот,
Пируйте, орите всю ночь напролёт.
Позор ваш — надёжный от зависти щит.
Но что от презрения вас защитит?
При посещении разрушенного дворца шотландских королей
Когда-то Стюарты владели этим троном
И вся Шотландия жила по их законам.
Теперь без кровли дом, где прежде был престол,
А их венец с державой перешёл
К чужой династии, к семье из-за границы,
Где друг за другом следуют тупицы.
Чем больше знаешь их, тиранов наших дней,
Тем презираешь их сильней.
Эльфинстону, который перевёл эпиграммы Марциала
О ты, кого поэзия изгнала,
Кто в нашей прозе места не нашёл, —
Ты слышишь крик поэта Марциала:
«Разбой! Грабёж! Меня он перевёл!..»
Ответ на угрозу злонамеренного критика
Немало льву вражда ударов нанесла,
Но сохрани нас Бог от ярости осла!
Актрисе мисс Фонтенелль
Эльф, живущий на свободе,
Образ дикой красоты,
Не тебе хвала — природе.
Лишь себя играешь ты!
Позабудь живые чувства
И природу приневоль,
Лги, фальшивь, терзай искусство
Вот тогда сыграешь роль!
К портрету известной мисс Бёрнс
Полно вам шипеть, как змеи!
Всех затмит она собой.
Был один грешок за нею...
Меньше ль было у любой?
Стихи, написанные алмазом на окне гостиницы
Мы к вам пришло
НЕ тешить взгляд
Прекрасным вашим домом,
А для того,
Чтоб смрадный ад
Был местом,
Нам знакомым.
Мы к вам стучались
Целый час.
Привратник не ответил.
И дай нам Бог,
Чтоб так же нас
Привратник ада встретил!
Надпись на могиле скряги
Под камнем сим погребены
Твои, скупец, останки.
Ты можешь в царстве сатаны
Служить хранителем казны
В его подземном банке!
Надпись на официальной бумаге, которая предписывала поэту «служить, а не думать»
К политике будь слеп и глух,
Коль ходишь ты в заплатах.
Запомни: зрение и слух —
Удел одних богатых!
Ярлычок на карету знатной дамы
Как твоя госпожа, ты трещишь, дребезжа,
Обгоняя возки, таратайки,
Но слетишь под откос, если оси колёс
Ненадёжны, как сердце хозяйки!
О золотом кольце
— Зачем надевают кольцо золотое
На палец, когда обручаются двое? —
Меня любопытная леди спросила.
Не став пред вопросом в тупик,
Ответил я так собеседнице милой:
— Владеет любовь электрической силой,
А золото — проводник!
Красавице, проповедующей свободу и равенство
Ты восклицаешь: «Равенство! Свобода!» —
Но, милая, слова твои — обман.
Ты ввергла в рабство множество народа
И властвуешь бездушно, как тиран.
Надпись на могиле эсквайра, который был под башмаком у жены
Со дней Адама все напасти
Проистекают от жены.
Та, у кого ты был во власти,
Была во власти сатаны.
Эпитафия преподавателю латыни
Тебе мы кланяемся низко,
В последний раз сказав: «Аминь!»
Грешил ты редко по-английски.
Пусть Бог простит твою латынь!
Мисс Джинни Скотт
О, будь у скоттов каждый клан
Таким, как Джинни Скотт, —
Мы покорили б англичан,
А не наоборот.
Лорд-адвокат
Слова он сыпал, обуян
Ораторским экстазом,
И красноречия туман
Ему окутал разум.
Он стал затылок свой скрести,
Нуждаясь в смысле здравом,
И где не мог его найти,
Заткнул прорехи правом...
Проповеднику лемингтонской церкви
Нет злее ветра этих дней,
Нет церкви — этой холодней.
Не церковь, а какой-то ледник.
А в ней холодный проповедник.
Пусть он согреется в аду,
Пока я вновь сюда приду!
Трактирщице из Рослина
Достойна всякого почёта
Владений этих госпожа.
В её таверне есть работа
Для кружки, ложки и ножа.
Пускай она, судьбой хранима,
Ещё полвека проживёт.
И — верьте! — не промчусь я мимо
Её распахнутых ворот!
О плохих дорогах
Я ехал к вам то вплавь, то вброд.
Меня хранили боги.
Не любит местный ваш народ
Чинить свои дороги.
Строку из Библии прочти,
О город многогрешный:
Коль ты не выпрямишь пути,
Пойдёшь ты в ад кромешный!
Надпись на могиле честолюбца
Покойник был дурак и так любил чины,
Что требует в аду короны сатаны.
— Нет, — молвил сатана. — Ты зол, и даже слишком,
Но надо обладать каким-нибудь умишком!
Эпитафия твёрдолобому трусу
Клади земли тончайший слой
На это сердце робкое,
Но башню целую построй
Над черепной коробкою!
Художнику
Прими мой дружеский совет:
Писать тебе не надо
Небесных ангелов портрет,
Рисуй владыку ада!
Тебе известней адский лорд,
Чем ангел белокурый.
Куда живее выйдет чёрт,
Написанный с натуры!
Девушке маленького роста
На то и меньше мой алмаз
Гранитной тёмной глыбы,
Чтобы дороже во сто раз
Его ценить могли бы!
Эпитафия владельцу усадьбы
Джемс Грив Богхед
Был мой сосед,
И, если в рай пошел он,
Хочу я в ад,
Коль райский сад
Таких соседей полон.
Нетленный капитан
Пред тем, как предать капитана могиле,
Друзья бальзамировать сердце решили.
— Нет, — молвил прохожий, — он так ядовит,
Что даже червяк от него убежит!
В защиту акцизного
Вам, остроумцам, праздным и капризным,
Довольно издеваться над акцизным.
Чем лучше ваш премьер или священник,
С живых и мёртвых требующий денег
И на приход глядящий с укоризной?
Кто он такой? Духовный ваш акцизный!
Капитану Ридделю при возвращении газеты
Газетные строчки
Прочёл я до точки,
Но в них, к сожалению, мало
Известий столичных,
Вестей заграничных.
И крупных разбоев не стало.
Газетная братья
Имеет понятье,
Что значат известка и глина,
Но в том, что сложнее, —
Ручаться я смею, —
Она, как младенец, невинна.
И это перо
Не слишком остро.
Боюсь, что оно не ответит
На всё бесконечное ваше добро...
Ах, если б у солнца мне вырвать перо
Такое, что греет и светит!