начало: http://www.proza.ru/2013/10/11/1668
Это была яркая добрая и радостная сказка. Её окружала фантастическая атмосфера красочного изобилия. Над зелеными травяными просторами, на фоне пронзительно-синей небесной акварели возвышался старинный, из красного кирпича, гигант с сияющими крестами на главках-куполах. Невозможно было не влюбиться с первого взгляда в его притягательную красоту. На душе стало светло, покойно, умиротворенно. Благодать разливалась по всему телу. Солнце ласково освещало, практически безлюдную территорию. Лишь влюбленная юная парочка зачарованно любовалась храмом. Да вдали, на изумрудной лужайке, у припаркованной машины стояла группа туристов из пяти человек. Тишина благоговейно нарушалась нежным птичьим пением. Беззаботная трель, словно маленькими колокольчиковыми звонами, ублажала слух.
Все испытания страхом, вражьи приражения остались где-то далеко-далеко, в иной реальности, в другой жизни, не в этом городе, не с ней, а с каким-то чужим, неизвестным человеком. Паломница прошла мимо северного входа с наглухо закрытыми массивными дверями и завернула за угол. У знаменитых барочных святых ворот неспешно прогуливалась благообразная женщина в косынке.
-Вы в музей? - спросила она, - пройдемте, у нас платный вход, я продам вам билет.
-Когда его передадут епархии? - поздоровавшись, повязывая легкий шелковый платок на голову, доставая деньги, спросила Вера.
-Да уже четвертый год все идут, тянутся переговоры. Какие-то бюрократические проволочки. Знаете ведь, как бывает: слово проронено, а дела нет. Хорошо, что Вы пришли посмотреть на фрески. Неизвестно, что будет завтра.
-Я тоже так подумала, когда решила прийти сюда сегодня. Тем более, и сон приснился знаковый. Ну, да на всё, воля Божья.
Сколько мог длиться этот непринужденный и простенький диалог? Одну- две минуты. Но на словах: «На всё воля Божья!», - внезапно, как гром среди ясного неба, послышался непонятный шум, многоголосая перебранка, раздались какие-то истошные визгливые вопли, и в храм ворвалось человеческое существо женского рода. Небольшого росточка, с младенческим, наспех слепленным веснушчатым невинным лицом, с которого потухшим старушечьим взглядом бессмысленно и жалобно смотрели глаза блекло-василькового выгоревшего цвета. Несоразмерный рот в ярко алой помаде злобно, по-вампирски, кривился, изрыгая ругательства и проклятия, окутанные парами дешевого алкоголя. Застиранный сарафанчик лимонного цвета, мятый, клятый и видавший виды, дополнялся необычным большим цветком в руке ворвавшейся скандалистки. Желто-черный, с бордовым окаймлением, похожий на гибрид подсолнуха с георгином, он уныло волочился по полу за неугомонной, беспокойной хозяйкой.
Выжженные пергидролем волосы пушистыми клочками были разметаны вокруг маленькой детской головки. Да и всем своим внешним видом она напоминала этакого взъерошенного, только что вылупившегося из яйца цыпленка, с неуверенной и шаткой походкой, но стремящегося немедленно познать и завоевать весь белый свет.
-Кто разрешил, как посмели, ни в одном храме во всем мире не позволяют фотографировать святыни. Никому, ничего, никогда. Наглое безобразие и своеволие. Всех убить, посадить. Всё отобрать, разбить, укокошить. Территория полна грязного гадкого народа, толпы мельтешат, бродят и делают снимки. Мне ступить некуда, так все загажено. И эти мерзкие вспышки. Почему ослушались меня, куда смотрите, как служите? – она визжала с какой-то сверхъестественной силой, не человечески громким, зазывным голосом исполинской командирши, совершенно не соответствующим её облику. Тошнотворная смесь перегара с липко-сладким низкопробным парфюмом дурманом заполоняла воздух.
Вера, позже, так и не могла объяснить сама себе, да и другим, свой поступок. Она знала про одержимых злым духом людей, в народе, именуемых бесноватыми. Слышала, как они орут, что называется, дурниной, во время припадков, испуская потоки хульных проклятий и недовольства. Видела их в реальности. Но никогда не вмешивалась в истерические выпады и старалась близко в такие моменты не подходить к ним. А здесь, вдруг неожиданно для себя, так сочувственно и ласково погладила зычно кричавшую бестию по плечу и мягко укорила,
-Зачем же сами так неподобающе ведете себя и громко вопиете в святом месте? Это же храм Божий.
Если бы знала, какую бурю негодования вызовут ее слова, женщина прикусила бы себе язык до крови.
Но было поздно. Существо задергалось в конвульсиях и завертелось волчком на месте, судорожно поскуливая, изрыгая поток проклятий и угроз, замешанных на нецензурной брани.
-Как ты, грязная тварь, посмела прикоснуться ко мне? Ко мне, чистой и самой лучшей! Всё, тебе не жить. На месте, не отходя от кассы, будешь уничтожена и сдохнешь, мразь поганая. Ответишь за все! Я тебе покажу, докажу, узнаешь, как в мои владения ходить без разрешения, мерзкая гадина, отродье человеческое. Дрянь, дрянь, дрянь! Молитвенница хренова!
И много еще чего кричалось непотребного, неуместного. Вера мельком взглянула на музейную билетёршу, безучастно потупившуюся, сидевшую молча. Спокойно перекрестила несчастную «иерихонову трубу» и хотела уже идти в центральный храмовый зал, но невидимые сильные руки уверенно повернули ее направо, в южную галерею. А в него, плюющейся, вертящейся шутихой, как ужаленная, с бешеной скоростью пролетела, размахивая кулачками, крича что-то страшное, одержимая. И к женщине снова вернулось чувство страха. Теперь оно было осознанное, животное. Совершенно не такое, как по пути сюда. Не парализующее, но отравляющее сознание и омрачающее праздник от встречи с фресками. И Вера стала молиться всеми молитвами, которые помнила наизусть. И особенно, Богородице и святым, чьи спасительные лики были изображены на прекрасных росписях.
А в храме творилось что-то невообразимое. Грохот, крики, скрежет, споры, обвинения. Слышалось несколько голосов, и «хренова молитвенница» постепенно успокоилась. Она не одна. Бедную несчастную сейчас как-то вразумят, утихомирят музейные служащие, которые, однозначно, должны быть здесь. Им не впервой все это видеть и слышать. Знают, научены, как себя вести в подобных случаях. И, действительно, минут через пятнадцать, стуки, громыхания, визгливые ругательства постепенно утихли. Экскурсантка облегченно вздохнула, перекрестилась и еще раз произнесла Иисусову спасительную молитву. В это время, как из небытия, снова появилось, все еще ощерившееся, но не такое напыщенное, вздыбленное злобой, а больше уже похожее на сдувающийся воздушный шарик, вызывающее, скорее жалость, чем страх, существо. Несколько раз, дернувшись в ее сторону, но, споткнувшись, как о высокий и неприступный невидимый порог, в бессилии потопав ножками, с воплями устремилось к южному выходу.
-Замуровали, замуровали, сволочи! Но выберусь, выберусь, ничего у вас не получится, твари с крестами, найду управу, еще отомщу, - этот хлипко-хрупкий с виду бесенок, за несколько секунд лихо открыл, наглухо запертые тяжелым засовом – навесом, массивные металлические двери, для надежности, еще снизу подпертые какими-то деревяшками и железяками. Вылетел и… испарился, истаял в палящих лучах, щедрого на нестерпимый жар светила, как будто и не было никого. Сквозь распахнутые двери в храмовое пространство ворвался дневной свет с золотыми пылинками в солнечных снопах, и царственно вошла в молчаливом покое тишина.
Через несколько минут прошла служащая. Долго, очень долго возилась с замками – запорами, закрывая двери. Бледная, измученно-усталая, поникшая подошла к Вере и с извиняющимся тоном в голосе сказала,
-Вы уж не обращайте, пожалуйста, внимания. Похоже, у этой женщины не всё в порядке с головой, - а той совсем не хотелось вступать в разговоры, тем более, комментировать все произошедшее. Сама еле-еле приходила в себя. Хотя и чувствовала незримо рядом верную и надежную защиту.
-У несчастной не только с головой не в порядке. Но, главное, в первую очередь, у неё не в порядке с душой. Душа страдает... А внимание здесь следует обращать на изумительные фрески, я затем и пришла, - и считая тему разговора исчерпанной, повернулась не совсем вежливо к государственной служке спиной.
продолжение: http://www.proza.ru/2013/10/20/1812