Сидоров

Арнольд Литвинов 2
Однажды я получил письмо от человека очень доброго, любящего все живое, с огромным теплом относящегося к собакам, в котором были следующие строчки:
«А я купила в свой сад еще кое-какие цветы и куст розы. Бабочек уже куча! Цветы самые разные, все очень красивые... Собаки вырывают мои овощи! Медведь (не пугайтесь, это кличка огромного, но очень добродушного пса) прошлой ночью выкопал две красные капусты! Хорошо, что я заметила, а то она так бы и завяла. Паразиты!!! Мочить их!!!»
Живо представив выражение лица и чувства хозяйки после этих слов и зная её любовь к этим «паразитам», я рассмеялся.

Наказывать их! Как??? Объяснять! Как??? Любишь этих добрых лизунов и вилятелей хвостами, а они почему-то шкодят. Может быть, тем самым показывая свою любовь к тебе. Думай что хочешь, а делать хоть что-то нехорошее им не моги, даже мысли такие пусть не появляются. Подобное и я испытывал неоднократно, правда, с небольшой частотой повторяемости и легко прощаемыми убытками. Вспомнилась одна история.

Жил-был однажды такой пес-болонка.
До знакомства с ним при слове «болонка» у меня всегда возникал образ истеричной, капризной, глупой до умопомрачения, никчемной, вечно трясущейся и скулящей собачонки. Наша с ним встреча состоялась, когда ему было меньше двух месяцев.

Представьте себе существо не более чем в три спичечных коробка длиной (около 15 см), на кривоватых ножках, в меру мохнатое, с задранным вверх хвостиком, блестящими озорными глазками, пробующее на зубок все, что встречается на пути. То, что это болонка, я узнал года через два после общения с этим молчаливым, бесстрашным, беспардонным изобретателем разнообразных игр, умным, преданным, обожаемым всеми и горячо любимым мною псом.
Он был ужасным сознательным шкодником, что доказал в первый же день появления в квартире! Начну с того, что кличку себе он выбрал сам. Как к нему только не обращались: Пушок, Малыш, Тяпа, Пуся, Рекс, Жулик, Мухтар, Джек, Зюзя... – все клички он игнорировал, пока не услышал Сидоров.

Если вы смотрели «Ералаш», то, может быть, помните, был там рыжий мальчишка, Сидоров, – гроза учителей и затейник всяких шалостей с неотразимой шкодной физиономией. Так вот, на слово «Сидоров» была сделана стойка. Щенок забыл, что он только что намеревался с увлечением грызть тапочек, и сел, выражая явную заинтересованность в продолжении диалога. Команду «Сидоров, ко мне!» выполнил с удовольствием, я бы сказал, с радостью. Представьте себе белый комочек с веселыми озорными глазками и задранным хвостиком, который бежит к вам, заваливаясь то вправо, то влево.

Я подставил ладони, умиленно приговаривая: «Сидоров… Сидоров...» Он облизал мне руки, устроился поудобнее в ладонях и с удовольствием принялся за большой палец. Зубки как иголки... но это отдельный рассказ. Кусаться я отучил его очень быстро.

Просто засовывал ему в пасть руку поглубже, и он выплевывал её, стараясь освободиться. Когда чего-то очень много, это уже не доставляет удовольствия. Сидоров пришел к этому выводу самостоятельно после нескольких, все более осторожных, попыток приучить меня к его радостным ощущениям от вонзания зубок в руку, ногу, штанину брюк…

Прошло полтора года. Сидоров подрос, но сохранил необыкновенную сообразительность и любовь к шуткам, правда безобидным. Мог, например, незаметно забрать катушку ниток, клубок шерсти, ножницы, очки и лечь на них рядом с вами, а потом с интересом наблюдать за вашим недоумением и поисками неизвестно куда исчезнувшего предмета. Вот ведь только что здесь было... куда делось?

Очень скоро этот фокус перестал доставлять Сидорову удовольствие, так как само его присутствие под боком уже с легкостью определяло виновника. Он быстро это понял и стал уносить предметы в другое место. Обращение: «Сидоров, ты видел, куда делось?» – приводило его в восторг. Виляние хвостом, радостное потявкивание, деятельная беготня по комнате с заглядыванием в укромные места... Это могло продолжаться бесконечно, пока не раздавалось: «Сидоров, а ну верни! Слышишь, Сидоров, верни немедленно!» И тут начиналось представление.

Это надо было видеть. Начиналось, что называется у людей, заламывание рук, клятвенные заверения в невиновности, беззаветной преданности делу, хозяевам и моление о прощении. Сидоров начинал суетиться у ног, повизгивать, бросаться из стороны в сторону, подпрыгивать, пока не раздавалось строгое: «Хватит притворяться! Куда дел? (ножницы, очки, нитки…)» Он лез под стол, за диван, бежал в прихожую и наконец небрежно клал к ногам то, что требовалось, с таким выражение на морде, мол, ну что ты беспокоишься, на! Сами прячут неизвестно куда, а Сидоров потом ищи...

Его можно было попросить позвать кого-нибудь, можно было попросить принести рулетку, молоток, плоскогубцы... И он приносил, если это находилось в пределах досягаемости его лап и зубов! Он и двери открывал, категорически отказывался лишь выдвигать ящики.
Дело было осенью, на даче. До завтрака я обычно успевал обойти огород, посмотреть, что изменилось за ночь, прикинуть, что где убрать, что сделать. Сидоров сопровождал меня и внимательно слушал мои объяснения. Однажды утром я поднялся, как всегда, рано, но делать обход не стал. Занялся завтраком и приборкой.

Вдруг прибегает Сидоров и «зовет» меня. А звал он очень понятно: подбегал, трогал лапой и, если ты реагировал, садился и смотрел тебе в глаза. Таким же образом он выпрашивал что-нибудь вкусненькое. Если звал играть, то клал тебе под ноги мячик, пластмассовую игрушку, палочку, тряпочку. Если надо было идти за ним, трогал лапой и бежал вперед, постоянно оглядываясь.

Я пошел за ним, он привел меня в огород и с гордостью стал показывать перерытую грядку и кучку луковиц тюльпанов (я вчера аккуратно посадил несколько сортов на этой грядке). Сидоров, видимо, решил, пока я занят в доме, поработать за меня в огороде. Теперь вот сидит, виляя хвостом, положив одну лапу на горку луковиц, и демонстрирует мне свои успехи. Счастливая морда и лапы все в земле. Довооольный!!! Во всю его морду и далеко за пределами аршинными буквами светятся – гордость и самолюбование! Все правильно, пока я занимался домашними делами, он «работал»!!! Когда до меня дошла комичность ситуации, я с огромным трудом сдержался, чтобы не расхохотаться. Сидоров бы не понял. Он старался для меня, и как старался!

Очень не хотелось портить ему настроение, но пришлось обязать его сидеть и слушать нравоучения о неразумных собаках. В его присутствии луковицы были снова закопаны в землю. Он волновался, пытался помочь, загребая лапой, поскуливал. Было полное впечатление, что он все-все понял. Я закончил работу и потребовал, чтобы он больше не трогал мои тюльпаны. Кстати, на слово «глупый» он очень обижался, мог уйти, залечь под стол, кресло, кровать и не появляться по нескольку часов, отказаться от лакомства и горько вздыхать, пока не попросишь прощения и несколько раз не скажешь ему, что он красавец, умница, замечательный, лучший из всех собак на свете. Я никогда не называл его глупым, просто говорил, что так стараться иногда вредно.

Вот такой он был, Сидоров. Бегал только по дорожкам между грядками и мог слопать самую крупную и спелую ягоду клубники, скусить и съесть несколько стручков сладкого гороха. Без спроса!!! Обожал русские бобы и очень просил их почистить. Первое время принялся было рьяно охранять территорию, но поскольку эта его наклонность не поощрялась, а лай категорически не приветствовался, стал просто прибегать, прыгать и трогать лапой, давая понять: пришел кто-то чужой. Внимательно наблюдая за реакцией хозяев, выучился четко отделять желанных гостей от нежелательных! Он был очень верным и самоотверженным псом и не знал, что такое страх! Смело бросался на противника больше его во много раз. Однажды даже был покусан овчаркой, но так вцепился ей в горло, что овчарку пришлось спасать. И это не фантастика. Такой характер был у Сидорова плюс воспитание. Ведь как воспитаешь, как будешь относиться, то и получишь в ответ!