Мы с Ивой вернулись с речки, затем пообедали в столовой, а потом отправились в номер.
Ива, выяснив, где утюг, решила потом сходить погладить, и принялась проводить ревизию нашим вещам. А я тем временем вышла на балкон и смотрела вокруг.
Светило солнышко и освещало корпуса пансионата. Над рекой, не видной отсюда, неподвижно висели легкие облачка.
А внизу, вдалеке, по ту сторону пустынной в этот послеобеденный час асфальтовой дорожки, шел человек в оранжевой рубашке. Он подошел к самому ряду тянущихся вдоль бордюра кустов, поставил правую ногу на бортовой камень и наклонился к поставленной ноге. Протянул туда обе руки и что-то принялся делать. И, конечно, я сразу поняла, что у дяденьки развязался шнурок на ботинке и это он его завязывает.
Я громко сообщила об этом Иве.
– Ну что ж, бывает, – отозвалась из номера старшая сестра, не отрываясь от перебирания наших платьев и всего остального, разложенного на кровати.
Я снова наблюдала. Солнце по-прежнему весело играло, а человек в оранжевой рубахе, завязав свой шнурок, распрямился, убрал ногу с бордюра и двинулся дальше вдоль неправдоподобно прямого ряда кустиков, параллельного дорожке.
Однако не успел он передвинуться и на три метра, как вновь остановился, опять вскинул ногу на бордюр, точно так же наклонился и – снова двумя руками начал там колдовать.
Я невольно хихикнула.
– Ивка! – крикнула я. – Дяденька второй раз шнурок завязывает!
– Ну что ж, бывает, – повторила Ива, правда, уже с какой-то другой интонацией. То ли веселой, то ли удивленной.
Тем временем оранжевый человек сделал шаг-другой и… встал в аналогичную прежнюю позу.
Я начала смеяться:
– Ивка! У этого дяди в оранжевом в третий раз туфля развязалась!
Послышался мягкий шелест платья, и Ива сама вышла на балкон. Постояла рядом со мной, не в силах уже преодолеть любопытства, взглянула, щурясь, вдаль, увидела там, у дорожки, то же, что и я, хмыкнула и обронила:
– Н-да, ну и странный же тип!
После чего снова скрылась в прохладной сени номера и продолжила разбирать вещи молча.
Оранжевая рубашка снова выпрямился, шагнул туда и обратно и… в четвертый раз поставил ногу на траву.
Я не удержалась и стала хохотать.
– Ну что там еще?! – крикнула Ива.
– Ива, я не могу! – ответила я, давясь от хохота. – Этот дядя в четвертый раз свою обувку зашнуровывает!.. И никак, значит, завязать не может!..
– Так! – строго крикнула Ива. – Мне всё понятно – этот тип пьян!
– Может быть… – согласилась я, но унять хаханьки никак не могла…
А дальше я уже просто покатилась по балкону. Со мной творилось нечто невообразимое… Я исходила горловым визгом и билась… Ибо после неудачной попытки завязывания шнурка в четвертый раз через пару секунд последовала и пятая… А потом, снова через шаг-другой уже не помню в какую сторону вдоль всё той же живой изгороди – шестая… Затем – седьмая…
– Катерина, возвращайся в номер!! – заорала на меня Ива. – Там совершенно пьяный, абсолютно уже невменяемый человек, и больше смотреть тебе на него нечего! Иди сюда!
Я ушла с балкона, но никак еще не могла успокоиться по части припадочного смеха. Потому что представила себе, как у этого пьяного видится десять ног вместо одной и двадцать концов шнурка, и потому он каждый раз не может понять, какой же из них завязать, и попадает, значит, опять не на тот…
У меня это вызывало смеховую истерику, однако у старшей сестры – ужас. Она еще раз, стискивая губы, повторила насчет того, какие же пьяные, значит, тут у нас колобродят на территории пансионата, безобразие, и всё такое… После чего наконец отправилась гладить, а мне велела спать.
Я лежала в пустом номере, и вскоре действительно уснула.
Когда я проснулась, было уже часа три пополудни. Рядом, на фоне тюлевой занавески, медленно развеваемой протяжным теплым ветром, сидела Ива и читала книжку. Услышав, что я проснулась, посмотрела в мою сторону и кивнула мне. Она закончила глажку-утюжку, пребывала в хорошем настроении, и вскоре мы быстренько снова собрались гулять.
Пронеслись, как на крыльях, по мраморным ступенькам с блестящими перилами, сдали ключ дежурной администраторше, и вскоре шагали через большущий двор пансионата.
И сами не заметили, как очутились уже на другом конце территории, у того самого ряда кустов.
Возле них стоял человек в оранжевой рубашке. Теперь совсем рядом, метрах в трех от нас.
Мы невольно остановились. До этого момента мы уж как-то и не вспоминали о нем.
– Та-ак, – процедила громким смятенным шепотом Ива, мгновенно обратясь в натянутую струну и став очень серьезной. И почти до боли сжала мне руку.
Еще полминуты она, видимо, раздумывала, что делать и куда пойти прочь от этого места дальше. Но тут оранжевая рубашка… наклонился к бордюру, поставил на него ногу, протянул вслед за ней вниз руки и…
И только тут мы увидели в его руках новенький секатор, которого не могли разглядеть тогда с такого расстояния.
Мужчина в оранжевой рубашке легко, с точно-небрежной отработанной силой отстриг сухой кусочек ветки от куста, затем выпрямился и… невольно увидел нас.
Наверное, не очень поняв, что это мы встали и смотрим на него, он показал на тянущиеся кусты и сообщил:
– Вот, с полудня работаю! Сухие веточки обрезал, подровнял всё красиво, и траву подстриг. Только вот чуть-чуть еще – здесь и там – и заглядение!..
С этими словами он сделал шаг вдоль бордюра, привычным и столь уже знакомым нам движением наклонился, для упора поставив ногу на бордюр, протянул вниз руки с садовыми ножницами и укоротил ими последнюю из разросшихся с излишком на газоне травинок.
Затем снова привычно выпрямился, посмотрел на свою реально видную всем работу, на нас и улыбнулся.
Простой, добрый, трудолюбивый человек в яркой рубашке, неосознанно тогда, с высоты балкона, оклеветанный нами между собой…
И мы, вдвоем, улыбнулись ему в ответ.