КАРТИНКИ ИЗ ДЕТСТВА
(автобиографическая проза)
Всё началось с того, что я решил покопаться в своей памяти, и найти самое старое детское воспоминание. Оказалось, это не так просто. Конечно воспоминаний много, но все они не настоящие и скорей всего навеяны старыми вещами или фотографиями. Например, - месяцев в шесть я сижу на высокой кровати, обложенный подушками в окружении разных игрушек, а рядом улыбающиеся дед с бабушкой. Конечно я этого не помню.
А реальные воспоминания всплывают с картинки нашего старого двора, когда родители вынесли мне первый трёхколёсный велосипед. Вся местная детвора собралась вокруг него, восторженно глядя и завидуя мне. Потом все катались по очереди, и мне было даже жалко, когда садились ребята постарше. Но я не подавал вида, и вообще был горд и счастлив. Жили мы тогда в старом трёхэтажном доме, в большой коммунальной квартире, а точнее в одной большой комнате бабушки и деда. На самом деле, как я сейчас понимаю, комната была не большая, а маленькая, и как мы там впятером умещались трудно сказать. Был длинный загнутый коридор, с дверями по бокам, заканчивающийся общей кухней. Много соседей: шумных, иногда пьяных, и совершенно разных. Дед был уважаемым человеком - фронтовиком, работал в ЖЭКе слесарем. На войне, как он рассказывал, служил сапожником, и сколько я помню, всю жизнь шил разные тапки, которые бабушка с большим удовольствием продавала на базаре.
А ещё он был настоящий, «волжский рыбак». Даже за червями он ездил за сто километров от Саратова в Базарный Карабулак. Зимой дед плёл разные сети и садки, и мне нравилось наблюдать, как челнок ловко ходит у него в руках. Когда я немного подрос он стал брать меня с собой на рыбалку. С вечера варился колоб, не знаю что это такое, а попробовать мне не разрешали, но пахло вкусно. Вставали в три утра, и я на автопилоте брёл с дедом на лодочную станцию. Лодка была весельная, а плыть приходилось далеко. Мы останавливались на середине Волги, забрасывали кормушки с колобом, закидушки с колокольчиками, и можно было ложиться досыпать. Рыба ловилась большая. Огромные лещи. Таких, я больше в жизни больше никогда не ловил. Рыба приносилась домой, часть жарилась, а часть продавалась опять же бабушкой на базаре. Когда дед умер, мне достался целый подвал со снастями, которые я по своему легкомыслию быстро профукал. Извини дед.
Следующая вспышка воспоминаний детства связана с переездом на новую квартиру, которую отцу с матерью дали на работе. Трудились они вместе на полиграфкомбинате, где познакомились и проработали всю жизнь до пенсии. Так вот новая квартира, опять была комнатой в коммуналке, только всего на двоих хозяев. Соседи, то же молодая пара с маленьким ребёнком. Дом и двор были большими и «классными». Огромная огороженная сеткой хоккейная площадка, детская площадка с разными качелями и теннисными столами. Был даже небольшой сквер с клумбами и лавочками. По выходным для жильцов на Агитплощадке крутили кино, а в домоуправлении имелась детская комната, только не милиции, а настоящая с кучей игрушек, настольных игр и библиотекой. Всё это хозяйство с тремя стоящими рядом домами содержал полиграфкомбинат, который на детей в то время, как ни странно денег не жалел. «Полиграфские» дети жили дружно и вместе ходили в одну школу, которая тоже была рядом.
С друзьями я познакомился, как и положено в первый день нашего вселения в новую квартиру. Игорь – полненький пацан, жил в моём подъезде. Только он на первом, а я на пятом этаже. С кучерявыми как у негра волосами и прикольными ямочками на щеках. Лёшка – высокий светлый парень, весь обсыпанный канапушками. У них обоих не было отцов, и они по этому поводу выдумывали всякие истории, в которые я не верил, но из деликатности не подавал вида. Лешка, например, рассказывал, что у него отец был военный, однажды пришёл домой с пистолетом и случайно выстрелил в стенку. Теперь там висит ковер, что бы никто не видел следов от пули. Мы так и были до 8 класса вместе, пока я не ушёл в техникум.
Сколько помню, - всегда умел читать. Когда научился незнаю, но все говорят, что моя двоюродная сестра Люда, мечтала быть учительницей, и репетировала свои уроки на мне. В результате, в четыре года я читал программу передач, и знал точно, когда будут мультфильмы. На первом уроке, наша учительница Тамара Ефимовна, попросила написать буквы, какие кто знает, чем ввела меня в замешательство. Это сейчас, когда дети идут в школу от них требуют умения читать, писать, считать и ещё бог знает чего (я сам присутствовал, когда моя дочь сдавала экзамены в первый класс!). А тогда многие шли в школу, не зная даже букв, и никто по этому поводу даже не волновался. После пятиминутного раздумья, я написал весь алфавит от А до Я. Несмотря на это, учился я, чуть выше среднего, и отличником никогда не был. Учителя говорили матери (отец никогда не ходил на собрания), что у меня хорошие способности, но я могу учиться лучше, в чём я, уже тогда сильно сомневался. Например, я очень плохо учил стихи. Если задавали стих, это была какая то пытка. Кажется всё, - запомнил. Но проходило полчаса, и я не мог вспомнить с чего начать.
На лето, нас всем двором отправляли в пионерлагерь. Лагерь был ничем не особенный, - как все советские лагеря, (пионерские конечно), с линейкой, костром, хождением строем. Друзья все те же, поэтому никакого дискомфорта никто не ощущал, и ограничения в перемещении и дисциплине, компенсировались всякими конкурсами, соревнованиями и ночными вылазками с зубной пастой. Наш отряд был самым младшим в лагере, но тем не менее нас никто не обижал, и не ущемлял ни в каких правах. Однажды, на линейке был объявлен очередной конкурс – «рисунок на асфальте - на тему Миру-мир». Во первых, мы не понимали, что это такое «Миру-мир», а во вторых, ни кто из нас рисовать не умел. Конечно, все рисовали какие ни будь танчики, или самолетики, но не более. Собрался отряд для принятия решения, кого выбрать художником. Мои друзья знали, что мой отец хорошо рисует. Нет, конечно, художником он не был. Он не мог из ничего нарисовать картину, но срисовывал замечательно. В юности несколько раз пытался поступить в художественное училище. Но тяжелое военное детство лишило его хорошего образования и он несколько раз засыпался на экзамене по русскому языку. После чего бросил эти попытки. Тем не менее периодически рисовал стенгазеты на работе, и даже один раз нарисовал икону, которую после некоторой доработки, по требованию батюшки, осветили в церкви. Я же, на этом поприще ничем не отметился, и в рисовании не отличался от друзей. Тем не менее, общим решением, (несмотря на мои возражения) был выбран художником, и отправлен на конкурс. После чего весь отряд с чувством выполненного долга разбрёлся по своим делам.
На месте проведения линейки мне был выделен кусок асфальта метров пять на пять, и коробка разноцветных мелков. Художники из других старших отрядов быстро принялись за работу, рисуя кто радугу с земными шарами, кто негров с жёлтыми лицами, пожимающих руки разукрашенным индейцам. Я же ходил туда сюда, и понимал, что ничего подобного мне никогда не нарисовать. Тогда толи от безысходности, толи по наитию, я сел и начал рисовать, то что обычно рисовал в школе на промокашках. А именно танчики, с флагами и звёздами, солдатики, больше похожие на палочки с кружочками, взрывы, самолёты. Мне кажется, всё это происходило в моём звуковом сопровождении. Так увлёкшись, я чуть не прослушал окончание конкурса. С ужасом, оглядев своё творенье, и поняв, что мне конец, и позор до конца смены, на верху рисунка я подписал – «Миру-мир». Не помню, как и что было вечером, я плохо себя чувствовал и плохо спал ночью. Утром на линейке, я встал в самый конец, что бы, если что, сразу смыться. Когда главная пионервожатая объявила, что наш отряд победил, я ничего не понимал, а так как никто из отряда ещё не видел моего творения, то все ликовали, и радостно хлопали меня по всем местам. Меня вызвали к трибуне, и перед всем лагерем вручили приз – ручной бильярд. После линейки весь отряд пошёл смотреть моё творенье. Никто ничего не понял, но дело было сделано – мы выиграли. Все подумали – кто знает этих художников, может это он и есть - Миру-мир. В школе автоматически меня назначили «редколлегией». Он же конкурс выиграл! И хочешь не хочешь мне дальше пришлось учиться у отца азам рисования. Я и сейчас не плохо рисую, но художником ни когда бы не стал.
Как и у большинства детей у меня было две бабушки. Баба Дуня - которая любила всем торговать, и баба Фёкла – мамина мама. Баба Дуня – мать Отца была городской и очень этим гордилась. Хорошей породы – говорила она! Выходило я тоже хорошей породы, но как ни пытался выяснить, что это такое и какая у нас порода никаких дворян или хотя бы купцов в роду не обнаруживал. Баба же Фёкла – она же Бабаня, как и вся мамина родня - сто процентное село. Точнее - Толстовка Базарно-Карабулацкого района. Я даже родился наполовину там. Почему наполовину, да потому, что будучи беременной, мать поехала навестить свою родню в деревню. Как раз в этот момент я и надумал родиться. А так как в их селе это сделать было невозможно, её погрузили на телегу и отправили в райцентр, где я и родился.
Позже баба Фёкла поселилась в маленьком частном доме возле городского парка, куда я с большим удовольствием бегал ночевать. А летом, там жил по нескольку недель подальше от родительского глаза. Район городского парка был в те времена больше похож на деревню, чем на город. Бесконечные проулки из небольших деревянных домов, отапливаемых дровами или углём. Нечистоты выливались в канавы посреди проулка и текли дальше наполняя воздух своеобразными ароматами. Воду носили вёдрами из колонок, до которых после дождя надо было добираться как по минному полю. Население здесь было самым лучшим воплощением идей интернационализма. В соседних дворах жили русские, татары, украинцы и цыгане. Раз в год к каждому двору подъезжала машина или трактор с тележкой, из которой высыпались ароматные дрова. Чаще это были обрезки с какой ни будь пилорамы. Можно было выбрать ровную палку и сделать из неё замечательную саблю, или например ружьё. Соседи принимали активное участие в распилке, перетаскивании дров в сарай, а так же обсуждении их качества и количества. В общем присутствовала атмосфера какого то праздника, доброжелательности и сопричастности. Кстати эти дрова легко разжигались и замечательно горели долгими зимними вечерами. Потрескивая и разбрасывая угольки на пол рядом с печкой. А за окнами высились сугробы под самую крышу.
Присутствие рядом городского парка, то же вносило в жизнь этой маленькой деревни элемент праздника. Во первых всегда, если прислушаться можно было услышать краем уха восхищённые и радостные крики людей катающихся на каруселях. Разные объявления по громкоговорителю вроде – работает комната смеха, все желающие могут приобрести билеты в кассе рядом. Во вторых пройдя несколько проулков и поворотов, протиснувшись в узкий лаз в бетонном заборе парка, ты сразу попадал в атмосферу всеобщий радости и веселья. Бегали по кругу олени и лошадки, взмывали вверх ракеты, сваренные из грубого железа. Продавались воздушные шары. И над всем этим великолепием высилось огромнейшее чёртово колесо. Когда мне удавалось прокатнуться на нём, у меня замирало сердце от страха и восторга. Казалось вот одно неверное движение и сразу наступит смерть. Я вцеплялся в поручни так что пальцы уставали от напряжения. Но как только спускался вниз, вновь хотелось туда, откуда видно весь парк с прудами, наш дом и даже кусочек Волги с пароходами и островами. Бабульки карусельщицы, собирали билеты и относили их в служебную мусорку, где те сжигались, дабы не было возможности использовать ещё раз. Прокравшись задами, можно было добраться до этого секретного места и порыться в этих горелках. Возможно, найти несколько целых билетов. Ещё можно было раздобыть старую накидку на подушку, или тюль и сделать из неё «паука» для ловли в пруду краснопёрок. На длинной палке крест на крест привязывалась накидка. Крошилась в неё булка, и эта конструкция тихонько опускалась в пруд. Немного погодя в ней оказывалось с пяток красивейших красных карасей, которые торжественно приносились домой, и скармливались кошке.
Друзей у меня всегда было много, и в разных местах. Многие из них, по понятием моих родителей были хулиганами, и лучше с ними не водиться. Тем не менее, когда я приезжал к бабушкам, к одной и к другой, и здесь и там меня тепло встречали друзья. Сразу включая в свои игры, тайны и хулиганства. А хулиганства были самыми разнообразными. То, мы утащим из дома нитки. Опутаем ими весь проезд вдоль и поперёк. Какой ни будь подвыпивший сосед, возвращаясь домой, запутавшись в них, начинал оглашать своим матом все окрестности. А то свяжем двери у соседей на против и, спрятавшись наблюдаем как они тянут их друг на друга. Чуть постарше, хулиганства были более рискованные. Например, надо было ночью залезть на осветительную вышку стадиона Локомотив, который был от нас через забор. И выкрутить оттуда огромную лампу. Конечно же, лампа никому была не нужна, да и потом с большой осторожностью и торжественно разбивалась, но вот долезть до неё было делом очень трудным. Лестницы на вышке были полностью открыты и с большими промежутками. Уже после третьего пролёта начинали дрожать ноги и руки. Далеко не каждый мог добраться до самого верха. Мне самому удалось это только раз. Или катание на «колбасе» троллейбуса. Третий маршрут троллейбуса, перед последней остановкой делает крутой поворот и замедляет ход. Вот тут то и надо было выскочить из засады, догнать его, и запрыгнуть на небольшой выступ. На выступе место было только для одной ноги, поэтому следующий запрыгнувший вставал на ногу товарищу. Так могли висеть до четырёх человек, пока у нижнего кончалось терпение. Часто эта гроздь не доезжала до остановки, и могла свалиться в любой момент. Благо троллейбусы ходили медленно. А водители знали такое безобразие, но ленились остановиться и прогнать самозванцев. Однажды хорошая знакомая родителей, застукала меня за этим занятием, и вечером дома, я получил по полной программе.
Однажды играли мы дома у друга - Олега Смирнова. Родители у него работали вместе с моими на полиграфкомбинате. Был он помладше года на полтора. Щупленький, маленького роста, но замечательный выдумщик и рассказчик. Часто рассказывал страшные истории. Про чёрные дома, загробные голоса, а особенно про «шерлохомца». А ещё он уже год ходил в музыкальную школу – играл на баяне. Этот баян и попался мне на глаза. Сыграй, попросил я. Роста, как я уже сказал он был небольшого и голова его еле торчала над инструментом. Он сел, как положено, сделал серьёзный вид и заиграл. Нет, конечно же, я слышал музыку и раньше. Из телевизора, радио, в школе на концерте, но вот так рядом никогда. На меня это произвело большое впечатление, и я сразу заявил родителям – хочу играть на баяне. Наверное, если бы он играл на гитаре, я бы тоже захотел играть на ней. Но тогда ни о чём другом я и думать не мог. Мы пошли в музыкальную школу и записались на экзамен. Когда пришло время я сдал экзамен. Что-то простучал, как велели. Нашёл на пианино нужную клавишу, на которую нажала экзаменаторша. Пропел какую то песенку - и меня приняли. Слух конечно не абсолютный, но нормальный, сказала преподаватель. То, что не абсолютный, я понял уже позже.
Сначала учиться было интересно. Разные предметы, кругом звучала музыка. Я, извлекал разнообразные звуки. Некоторые предметы мне не нравились. Например – ансамбль. Сидел напротив такой же балбес, как и я, который так же плохо играл. И мы вдвоём, пытались что-то сыграть. Получалось плохо. Или, например хор. Я всегда плохо пел. Хоть у меня слух не абсолютный, но я прекрасно слышу фальшивые ноты. А когда пою их сам – это терпеть не возможно. Или не понятно, зачем дирижёр хора машет руками. Ведь от этого ты не станешь петь лучше. Потом стало раздражать, что разучиваешь не ту музыку, которую хотелось бы слушать. А какую-то нудную, которая в учебнике. Однажды проучившись уже года полтора, когда я уже уверенно мог разучить любую пьесу из учебника, я услышал гармониста, который играл на свадьбе. Он играл на гармони, а не на баяне. Абсолютно не знал нот и сольфеджио, но мгновенно с первой фразы подхватывал любую песню, даже которую не знал. Я, конечно, тоже мог подобрать мелодию, но для этого надо было просидеть очень долго, и то только одним пальцем. Окончательно расстаться с музыкальным образованием меня подвинул один случай.
Учился со мной в классе один пацан. Учился на тройки - так себе. Родители у него были музыканты, и он тоже ходил в музыкальную школу. Однажды попросили его выступить в школе на концерте. Он долго упирался, но под напором классного руководителя сдался. Когда я играл, я боялся ошибиться и постоянно думал об этом. Так вот он играл на концерте, как тот гармонист на свадьбе – легко, получая от этого удовольствие. Не смотря в зал, как будто был один. Позже я попросил его подобрать на баяне одну песню, и он это сделал почти с первого раза. Добавя ещё и аккорды для второй руки. Я понял, что никогда, даже если очень захочу не смогу так. Моя музыкальная карьера была решена.
Рос я дохлым! В смысле не хилым и слабым, а каким то простудным. За зиму болел обязательно раза два, а то и три. Горчичники, банки, дышание над картошкой, натирание вонючими салами всегда преследовали меня в детстве. Бабушка перекутала в детстве – говорили родители. Сопли текли ручьём, и на спине почти всегда красовались розовые круги от банок. Тем не менее, я всё же успевал «нагоняться» на холодном воздухе. На заднице принести ледышек и в ботинках снега. Вообще, меня всегда удивляет как в детстве люди не чувствуют почти никакого дискомфорта от ветра, снега. Выбившейся рубашки, промоченных носок, переполненного соплями носа. Если бы мне сейчас засунули снежок за шиворот, я бы не о чём другом кроме смены белья не смог бы думать. А тогда я мог спокойно засунуть такой же товарищу и продолжить игру забыв вынуть свой.
Участвовал я во всех забавах, которые происходили у нас во дворе. Будь то игра в крысы на детской площадке, или прятки в подвале. Позже - прыжки по железным гаражам, или по лавкам на Агитплощадке. Не смотря на свою хилость здоровья, спортивно развит я был очень хорошо. Мне не было равных в беге или в прыжках. Я легко мог подтянуться или залезть куда угодно. Почти не боялся высоты и воды, хотя плавал плохо. Когда мои друзья перешли учиться в параллельный хоккейный класс, я не захотел. Не то что бы мне не нравился хоккей. Нравился, но я не захотел отдавать ему лучшую часть своего свободного времени. Правда, позже, друзья вернулись обратно к нам в класс, по той же самой причине. А хоккей был везде. Он был во дворе на площадке. Он был рядом на стадионе Спартак. Был в виде дворовой команды «Звёздочка» занявшей первое место на районной «золотой шайбе». Был во дворце спорта «Кристалл», куда мы пробирались правдами и не правдами. Вместе болели за Саратов. Все знали наших хоккеистов и постоянно в них играли. Как не странно, но любили и иностранных. Бобби Халл или Бобби Ор, были любимы не меньше чем Харламов или Фетисов. Летом, хоккей менялся на футбол, и всё было точно так же, но в зеркальном отражении. Команда «звёздочка» - на районном «кожаном мяче».
Близость дворца спорта сказывалась. К нам в класс периодически помещали подающих надежды спортсменов. Не потому, что класс был спортивный, а потому что рядом. Они могли успевать из-за этого делать по две тренировки в день. Спортсменов недолюбливали, но терпели. Те иногда ездили за границу, и привозили вещи и жвачку, которыми втихаря приторговывали в школе. Кубик Дональда стоил полтора рубля (а буханка хлеба 18 копеек).
Мы были полиграфские, и наша граница проходила по улице Чернышевского. С другой стороны улицы, была не наша территория, но дружественная. И мы спокойно спускались пятьсот метров вниз и оказывались на «Бетонке». В центре «Бетонки», на берегу Волги стояла не большая дамба с заправочной станцией. Прямо напротив - остров казачий, куда можно было переправиться за небольшие деньги на гулянке. На лево тянулись лодочные станции вперемешку, с дебаркадерами, мукомольными пристанями и понтонами. Куда нас иногда добрые дядьки пускали половить рыбу. Если не пускали, то шли ловить на право, на ровный бетонный берег. На берегу ловили на донки. Клевало реже, но рыба была большая. А с понтонов ловили удочками мелкую, но клевало чаще. Я один раз с понтонов поймал целый килограмм. Считалось, что если тихонько подпоёшь секретную песню, то рыба клюёт лучше. Заправочная дамба немного перегораживала Волгу. Весной, когда начинался ледоход, там не было течения, и можно было не рискуя покататься на льдинах.
Не могу припомнить, что бы в наших делах участвовали девчонки. Нет, они, конечно, были, где то рядом, но как бы в параллельном мире. Иногда эти миры пересекались. Например, в школе или дома. У моих друзей были старшие сестры. Они поддерживали с нами очень хорошие отношения. По вечерам, на лавочке рассказывали нам страшные истории. А днём затевали всякие девчачьи игры – «шандр-мандр», «съедобное не съедобное», «колечко-малечко». Мы с удовольствием в них играли. Но когда оставались одни, почему-то не получалось. Иногда на лето приезжала какая ни будь чужая девочка. Тогда влюблялись в неё всем двором, и днями на пролёт играли в девчачьи игры.
Бывали игры – как болезни. Прошёл фильм про мушкетёров – все мушкетёры. Обломаны все кусты во дворе. Все ходят со шпагами. То строим шалаши. Потом превращаем их в подводные лодки капитана Немо. Потом мы ковбои или космонавты. Если кино про войну – «казаки-разбойники». Про индейцев – неделю ходим с луками. Затем их сменяют рогатки, рогатки – самострелы. Один раз задержались самострелы. Был переведён весь горох в домах. Кошки все попрятались по подвалам. Голуби завидя нас сматываются на крышу, а в местном магазине, нам запретили продавать горох. Так мы из дома брали авоську с хлебом, свёрток из газеты (как будто там что-то есть). И с этим камуфляжем, засылали шпиона в магазин. Выбивали чек на пол кило риса и килограмм гороха. Продавщица с недоверием оглядывала засланца, косилась на авоську, но гороху отсыпала.
Одно время была у нас дача. А точнее - дом в пригороде Саратова. Хмелёвка, где стоял дом, славилась в то время своими садами и дешёвым яблочным вином. Любой пьяница в городе знал, Хмелевский шафран. Так вот дом нам достался внезапно.
У матери - четверо родных братьев и одна сестра. Брат дядь Коля, был «творческой» натурой, и не мог долго жить на одном месте. То его выгоняли из дома, а то он сам уходил, не дожидаясь когда это сделают другие. И вот в очередной раз, он внезапно собрал свои пожитки и, бросив всё как есть, отправился искать своё счастье. А нам хочешь не хочешь, пришлось следить за его хозяйством.
Добирались на дачу в переполненном автобусе, который ходил раз в час. Потом пешком пол часа, вдоль бесконечных садов и полей. Домик был маленький, деревянный. В точности как у бабы яги, только без куриных ног. Зато участок огромный и зелёный. Во дворе, заросшем мягкой густой травой, стояла банька и сарай с погребом. За сараем бесконечное поле с картошкой, заканчивающееся тропинкой, круто спускавшейся в овражек. Протекала мелкая речушка, рядом с которой были огороды и клубничные плантации. Больше всего времени уходило на ухаживание за картошкой. Сбор жуков, мотыжку и обработку клубники. Дивидендов дача не приносила ни каких. Больше сил и средств уходило на дорогу и продукты. Периодически возникали дебаты, нужна ли она нам или нет, но бросать было жалко и все продолжалось.
Иногда в выходные приезжали остальные родственники. Дядя Вова или зять Витя брали на работе грузовой «Газон» с будкой. Все грузились в будку, и, прячась от Гаишников, добирались до нашей деревни. Топилась по чёрному баня, накрывался огромный стол. Иногда приезжал Сашка (жених сестры Люды) и играл на гитаре. Места всем не хватало. Ложились спать, кто, где мог. В сарае, в будке машины, или даже в бане.
Однажды соседка решила угостить меня ягодами. Клубника у неё была крупная и сладкая – лучше, чем у нас. Она сорвала огромный лопух, наложила в него кучу ягод и дала мне в руки. Я обрадованный полетел домой. Мать была в сарае, который в то же время был летней кухней и готовила обед. Посреди сарая находился глубокий погреб. Крышка его была открыта и там, в углу перебирал картошку дядя Вова – мой младший дядя. Я влетаю в сарай, громко крича – мама, мама, смотри, что мне дали. Держа впереди себя, на вытянутых руках лопух с ягодами, на глазах матери, мгновенно исчезаю в погребе. Я ничего не понимаю. Не с того, не с сего перед глазами тьма, сырость и шевелится что-то страшное. С диким ужасом я выскакиваю из погреба и бросаюсь к матери. Рассказывает дядя. Перебираю я картошку, вдруг – в-ш-ш-ш, шмяк! Поворачиваюсь – никого. Только клубника по всему погребу. Ну а что видела и подумала мама, я боюсь даже спросить.
(Продолжение следует.)