Время лечит, но в моём случае только если это время – осень. Не знаю, что было бы со мной, если бы бабушка умерла не осенью, а весной. Весной жизнь делает много усилий, чтобы проявиться, всё вокруг начинает двигаться – а у тебя будто через горло вытянули все до единого сосуды – и больно, и никакого внутреннего движения. Наверняка я чувствовал бы себя чужим бодрому, активному миру и не смог бы справиться в этом катастрофическом одиночестве с тоской по бабушке.
У бабушки по маминой линии случился инфаркт. Когда я узнал, к каким последствиям это привело, мне, конечно, стало очень грустно и я много плакал. И от того, что больше не увижу её, и от того, что, как мне казалось, ей было… как бы это сказать… очень плохо, что ли… В общем, дрожь пробирает, когда представляю: страшная, резкая боль будто разрывает грудь, а в квартире никого нет, никому не скажешь, как тебе больно, даже свет некому включить. И умираешь один, в темноте, с ужасной болью в груди. Грустно.
Больше бабушку я не увижу. Как же так? Мы звонили друг другу каждый день, по очереди: день – она, день – я. Кому теперь мне звонить, кто теперь будет звонить мне? Запасной бабушки ведь нету. Да и как же она не увидит, как я закончу школу? Честно говоря, она безумно сильно хотела побывать на моём выпускном.
Мама кое-как да держится. Мама с папой, взяв отпуск, проводят всё время вместе. Со Светой, сестрёнкой, всё время я. Мне не легче, чем Свете или маме, но нельзя, чтоб сестрёнка совсем потерялась и замкнулась – а от вида страданий старших такое могло бы произойти совсем быстро.
Ежедневно около десяти часов вечера я укладывал Свету спать. Она не то чтобы совсем малышка – ей уже шесть лет, но некоторое время, думал я, стоит её укладывать. Я это делал будто невзначай – сидел рядом с её кроватью, читал при ночнике, что-то читал ей вслух, а она засыпала. Когда она начинала дышать ровно и медленно – я уходил. Я брал поводок и шёл выгуливать пса.
В то время было особенно радостно, что у нас есть пёс, потому что, выгуливая его, я оставался один, у меня была возможность в тишине пройти по тёмным улицам, что так было нужно мне. Меня бы отпускали и без пса – всё-таки мне уже семнадцать, я не мальчик – но от моих прогулок всем было бы грустно, ведь тут же стало бы ясно, что я ухожу из-за скорбного состояния.
Я выходил из дому и отпускал пса – пёс от меня никогда далеко не убегал, поэтому я мог спокойно ходить, не обращая на него особого внимания. Потом я осознанно вдыхал свежий вечерний воздух. Этим вдохом начиналось какое-то совершенно особенное состояние.
Целый день я то и делал, что плакал об ушедшей бабушке и ругал себя, что не сказал ей всего, что нужно было ей сказать – знаете, так поступают все витающие в облаках, пока их не прижмёт. Но как только делал вдох свежего вечернего воздуха – тут же менялся. Я не забывал о бабушке - грустно было также, но что-то менялось… Я будто начинал наблюдать грусть, а не переживать её.
Честно говоря, мне было страшно выходить из дома – я боялся этого изменения, но именно потому, что я менялся, я и старался выходить из дома.
Воздуха было так мало! Я вдыхал, и, набрав полную грудь, не выдыхал, а вдыхал ещё и ещё, до предела, потому что мне хотелось вдохнуть весь воздух. Казалось, что больше ничего и не нужно – только вдохнуть его, а потом можно спокойно умереть. Мне нравилась эта странная страсть. В ней были спаяны опьянение и умиротворённость.
Было тихо. Иногда проезжали машины, но это делало тишину ещё более густой. Всякий звук был похож на спичку, зажжённую, чтобы осветить целый город, от чего я узнавал, что тишина нынче не имеет границ. Я слушал свои шаги – и как нравились мне мои шаги! Я слушал, как шелестят листья под ногами, как шелестят листья на деревьях. Мне особенно нравилось подходить близко к дереву, когда поднимался ветер, и слушать шелест отдельных листьев.
Потом ветер скрывался за углом дома, его сменял далёкий разговор людей, откуда-то куда-то идущих. Может, они идут с работы домой, идут совсем уставшие. Мне так хотелось, чтоб они скорее дошли домой, скорее включили свет на кухне и, ужиная, говорили друг другу что-то простое. А я бы смотрел на их окно, как на сотню других окон, и радовался за них, и за себя, чувствуя причастность к уюту.
Я наблюдал за тем, за тем, за этим – за всем сразу. Меня на всё хватало!
Пёс бегал вокруг, всё принюхиваясь и принюхиваясь. Зачем ему это нужно? Объясняет ли он как-то себе свои действия? Не знаю, не знаю… Я ведь тоже наслаждаюсь свежестью совсем не целесообразно, а просто так, бесцельно.
В ночи мне нравится ощущение слияния предметов. Всё схвачено тёмной тканью, ни одного шва не заметишь: забор перетекает в дом, дом перетекает в траву, трава соединена с деревьями, деревья уходят прямо в небо, чуть не касаясь Луны ветками. Это ведь волшебство!
Я часто ездил к бабушке на дачу и часто гулял по ночам. Иногда я гулял с бабушкой. Помню, как рассказывал ей древнегреческие мифы о возникновении созвездий, а потом слушал занимательные истории о том, как бабушка ездила на полевые работы собирать картошку, как она с однокурсниками отдыхала у костра. Ночью, под теми же звёздами, что светили во время наших прогулок, что светили, когда я выгуливал пса. Звёзды остались те же, а бабушки и многих её друзей уже нет. Странно, не так ли?
Интересно, а я? Ведь тот, кто рассказывал про созвездия тоже давным-давно ушёл.
Звёзды и люди под ними! Я долго об этом думал, и, в итоге, всё в моей голове перемешалось, поэтому я продолжил наблюдать за осенней ночью.
Сок в деревьях тёк всё медленнее и медленнее. Я чувствовал это замедление. Хотелось замереть и задержать дыхание вслед деревьям. И я останавливался у синих стволов, облитых оранжевым фонарным светом, стараясь быть тихим. Но разве можно быть таким спокойным, как осеннее дерево! По крайней мере, не тогда, когда пытаешься им быть, тем самым тревожа тишину.
На глаза мне попался ярко-красный кленовый лист. Казалось, что такого листа ещё никогда на свете не было! Но нет, нет, конечно был, просто я не обращал внимания на листья. Я поднял находку за черенок и рассмотрел под фонарём. Какой насыщенный красный цвет! И весь исполосован жёлтыми сосудами. Наверное, так выглядит пустыня в закатный час с высоты птичьего полёта, когда солнце касается барханов тёплым светом, контрастируя с затемнённым красным песком.
Потом я заметил ещё один красный лист клёна, чуть поменьше. Вскоре я стал собирать букет. Он мне был совершенно не нужен, я не знал, куда дену его через минуту, но очень хотелось собрать все самые необычные листья. Сколько оттенков я держал в руках! Как бы описать… Если скажу, что видел жёлтые, красные, жёлто-красные, жёлто-зелёные и тому подобные листья, то мало что передам, потому что были более и менее жёлтые листья, были листья такой, такой и такой формы… В общем, у меня получился восхитительный букет.
Я позвал пса, который скрылся где-то в тени, и мы направились к подъезду.
По дороге домой я решил вложить несколько листьев в учебники Светы. Возможно, учебники потом будут пахнуть по-осеннему, и Света сможет вернуться в осень даже когда ни осени, ни ночи, ни свежести и близко не будет. Да, непременно, непременно вложу в её учебники листья!