Старенький рейсовый автобус набит битком. Дверные створки не смыкаются. Водитель нервничает, стиснув зубы, или рвёт глотку на волосок от нецензуры. Минут семь-десять люди мялись, трамбовались, задыхались и, наконец, машина, кряхтя на повороте, начинала путь "вприсядку" по сельскому «прыщавому» шоссе.
Я стою (вернее вкопана, как столб, в чужие животы) на задней площадке с огромной сумкой-тележкой. Из сумки торчит отборная картошка в розовой кожуре – "элита", час назад собранная в поле. Килограммов пятнадцать – точно, а то и все восемнадцать. Перегруз, конечно, но как не подобрать "элиту", если она одним видом кормит. И я благодарила землю «поклонами земными», пока ни затрещала сумка.
Все мои мысли – как бы побыстрее выбраться из автобуса на конечной остановке и поймать электричку. Это непросто -- она приходит минута в минуту с автобусом.
В нервозной давке к моему плечу прижат молодой мужчина. По одежде человек рабочий. Лицо спокойное и светлое, что необычно для людей в конце рабочего дня, да ещё в "бочке" с потовым рассолом, которую по вековой бедности называют автобусом. Я чувствую, как этот незнакомый человек по возможности заслоняет меня от толчков. И всё-таки, ноги мне отдавили и чтобы сохранить грудную клетку, я набираю побольше воздуха и почти не дышу.
Минут через двадцать подъехали к станции, это и есть конечная остановка. Ну что ж, "последний шаг, он трудный самый". Народ повалил на выход. Я приноравливаюсь к своей тележке. Мне, ведь, не просто даже приподнять её, тем более вынести и не упасть. Но попутчик-то мой каков! Вот уж не ожидала. Ни слова не говоря, одной рукой берёт мою телегу и выносит легко, как авоську с дюжиной яблок, да ещё и мне руку подал. Я, конечно, больше, чем рада. Я стала золушкой, впервые увидевшей фею. От растерянности, всё, что могу – это: "Спасибо. Большое спасибо!" И благодарные глаза в придачу. А он: "Не за что. Хорошее, оно хорошим и вернётся". И пошёл своей дорогой.
Я даже про электричку забыла. Уставилась ему вслед. Вроде бы и ничего особенного. Обычная вежливость, сочувствующая пожилым. Бывает и такое. Но мне казалось, нечто большее просвечивало, как чистое дно в потоке, в этом неожидании – "когда попросят", но в исполнении лёгкой, бессловесной помощи по хотению души. Отдание хорошего, так я назвала это.
Уже в электричке, спокойно глядя на бегущие за поездом поля и перелески, я, как рефреном, повторяла мысленно им брошенное на ходу и мной подхваченное на лету: "Хорошее, оно хорошим и вернётся". И колёса поддакивали: "Вернётся, вернётся, вернётся". И было с этими словами уютно и спокойно.
И всё же... Как будто кто-то теневой из-за угла, на полушёпоте: "А так ли это?" И я сама себе: "Закономерно ли такое? Быть может это только вера в справедливость, вернее в то, что человек считает справедливым? Но всякая без рассуждений вера охотно верит и неверному".
И в путанице жизненных коллизий, нередко вспыхивает, даже у смиренных, жгучий вопрос: "За что кому-то доброму и тихому приходит множество невзгод? А этому – "за зло и вероломство" – прибыток, почести, здоровье?"
Как часто расплата за добро и зло приходит по одним "тарифам". И хуже этого – за тайное предательство, за истребление народа, за жалкое лакейство и позор страны – какими почестями воздаётся в Кремлёвских Малахитовых палатах! Каким достатком каждый день отмечен! И школа именем его зовётся, и памятная есть доска, и первое лицо страны во всеуслышание произносит: "Вы дали нам свободу!"
Тревожно, сумрачно становится на сердце и, как свой собственный, твердишь известный монолог неверия: "Нет правды на земле. Но правды нет и Выше".
Вот такие факты. Горькие, обидные, от них не скрыться. Они напористо горланят: "Вот мы и есть, та самая о жизни правда! Златое оперенье. Булат в слепой руке. Власть без границ – вот козыри в любой земной игре".
Но почему ж тогда бессмертен хрупкий телом и хрустальный духом Дон Кихот? И мученичество Прометея и Христа возносят люди выше всех побед, добытых на мечах и вероломстве? Почему?
Возможно потому, что факты, как пример, мы выбираем сами, по душе. Такое нам дано. Свободой выбора зовётся. И, стало быть, наш выбор – наша мера и добра, и зла. Всеобщий тест на Человека.
*
Высокий пьедестал. На нём Фемида в символах, придуманных людьми. С мечом карающим – десница, с весами "правда-кривда" – шуйца, глаза завязаны и беспристрастность, как бы, несомненна.
Вот то, что мы хотели бы иметь. Всегда.
Но нет на статном, во всеобщем понимании красивом теле, символа, который бы напомнил, что в судействе необходимо зрение особое – душой. Свободной, очень смелой человеческой душой, тоскующей по высоте.
Ведь, правда и кривда одну одежду носят и часто в обнимку вышагивают. И люди это видят и соглашаются. И потому, прописанный закон, и справедливость – не одно и то же.
Закон людьми творится и ими же меняется до выворота на изнанку.
Откуда ж в нас проистекает справедливость, не потакающая выгодным порокам? Никто не знает. Но таковая есть!
Подходим ближе к мраморному "правосудию" ростом с человека. На тонкой нитке против мраморного сердца "точнейшие" весы, безукоризненно окаменевшие крестом.
Мы положили на одну из чаш пульсирующий горячий слиток из неразгаданного сплава. Он отдаёт своё тепло, но, вопреки закону, никогда не остывает. Не жертвоприношенье это. Нет. У нас другая вера. Мы взялись за руки. Ладонь в ладонь. И, закольцованные теплотеченьем крови, единым горлом выдыхаем: "Да будет продолженьем жизни человека живая доброта! Да будет!"
И вот, другая чаша дрогнула, метнулась в воздух и закачалась на весу, как тело без опоры.
Сегодня незнакомый человек напомнил мне, как дарит веру в доброе одна душа другой.
И Божий сын, и Прометей, и Дон Кихот незабываемы и чтимы потому, что Человек живёт не фактами греховных дел, но идеалами.
И это, самый замечательный ФАКТ!!