Лучшее слово
на свете - дорога.
П. Антакольский
Где встал, там и спал.
Пословица.
Выполнить маршрут, не сбиваясь с пути, в незнакомой закрытой местности, пусть даже с компасом и картой, удаётся не сразу.
Закрытая местность – это среда без широкого обзора, как комната без окон, как ночь без Полярной звезды.
Геологический маршрут часто пролегает в густом лесу, по дурным землям или городским руинам после катастроф. Это и есть закрытые пространства. В них очень трудно ориентироваться и маршрут нередко превращается в погоню за "блуждающими огнями". Общая беда таких клиньев земли – утерянный горизонт и отсутствие перспективы, неважно, понимать ли её как видимый простор или удачу дела.
Для дальних путешествий, как и для больших трудных дел, нужны маяки видимые и маяки – замыслы. И смелое сердце, конечно.
*
На Русской равнине верное направление хорошо дают церкви. Даже полуразрушенные, оставленные и преданные сельчанами, они стоят как вехи и видны очень далеко в любую погоду.
Вот потемнели облака за Костромой на Волжских просторах. Летний дождь пал на землю и поволок косые полосы, водянисто замутнил простор. Но церковный купол всё равно хорошо виден, как высокий шелом великана, и примеряешь взглядом, сколько ещё пути до него.
Или, бывает, припозднишься. Сумерки. Уже трудно сличать путанку грунтовых дорог и карту. И тогда, будто на выручку, из дольних туманов поднимается и держится на "плаву" заброшенный церковный четверик.
Руины. Тишина. Стена, когда-то мощная, до треугольника изглодана разрухой. Разбитый колокол торчит в обломках кирпича. Лишь малый чёрный крестик на моём планшете – свидетельство их изначального предназначенья.
Но в пути, даже руины, а, может быть, и больше всего руины напрягают память и обостряют тревогу, и потому по праву – важнейшие ориентиры поиска.
Освоилась и пригляделась. Прошла немного. И вот она – за тёмными кустами разбитая, но верная грунтовка к деревенским избам. Теперь я не собьюсь.
И в зимних переездах, из заметей глубоких и провальных выводила на дорогу белёная морозной манкой в меняющих цвета сугробах церковь.
Действующие церкви в золотых крестах с живыми колоколами в семидесятые годы века двадцатого были редкостью. Одна церковь на район, не более, а с высоким Благовестом и того меньше. Но во все времена сельские церкви неотъемлемо помечают Русскую равнину особенной светлой печалью, чудесно соединяющей вечность и тепло Родины.
*
Хороши для ориентирования и высоты, сработанные человеком далеко от жилья, но, без которых, он и дня не существует. Это опоры высоковольтных ЛЭП, водонапорные башни, обелиски, геодезические вышки, трубы под флагами белого дыма, плывущего по ветру, и многое другое, созданное нелёгким честным трудом.
Крупное и нужное сразу выделяется практичным взглядом среди случайных мелочей. Высокое, крепкое, с любовью созижденное, пережившее своих строителей, – достойный им памятник. Ну а те, кто приходит позднее, нет-нет, да и подумают: "Хорошо бы и нам, в пространстве и времени отпущенном, потрудиться так, чтобы подтвердить круговую поруку больших добрых дел".
*
Банальна фраза – всё начинается с первого раза, но на правду неистощима. Потому, возможно, что само дело, которое человек совершает впервые, или, тем более, первым, подчас – открытие и чистейшее удивление для самого человека. Запоздало постигает он пословицу: "Было гладко на бумаге, да забыли про овраги".
Я почти уверена, что выпускники нашего незабвенного МГРИ*, помнят свой первый самостоятельный маршрут не менее ярко, чем первый вступительный экзамен в вуз. Не будет преувеличением сказать, что эти события – родственники.
Хотя конкретные задачи геологоразведочного дела весьма разные, душевное состояние людей с компасом и картой в руках, один на один с первым самостоятельным маршрутом, очень сходно. Какой-то "общий человек", скрытно обитающий в предчувствиях каждого, даёт о себе знать именно в первом маршруте. И через этого невидимку, глубже узнаёшь себя настоящего. Вот как это происходит.
До исходной точки пешего маршрута обычно подвозят на машине. Время в пути разное, от получаса до двух и более. Дорога тоже разная. Бывает гладь, бывает "стиральная доска или гребёнка", бывает и деревенская грунтовка после дождей. Однако какая ни есть, но под колёсами – дорога. С неё не собьёшься. А если застрянешь, кто-нибудь да вытащит. Водительская выручка жива. Стальная пуповина выдержит. И круглый жаркий глаз предупредительно мигнёт о нежеланной встречи.
На большой дороге тебя не бросят.
Но вот скрипнули тормоза. Ветровое стекло шлёпает в лоб холодную печать и ты выпрыгиваешь из кабины. Нет больше дороги. Колёса своё дело сделали.
Дальше ты будешь опираться на то, что древнее, уязвимее и надёжнее колеса. И этим приблизишься к остальным тварям. Начинается твой пеший маршрут. Марш одиннадцатого номера, как его часто называют.
Итак, отпустил машину, озираешься вокруг – и сразу в грусть. Ты в той самой закрытой местности, которая и зовёт, и пугает, и учит. Не видно спасительных "маяков" ни вблизи, ни вдали. Страны света затевают с незадачливым путником игру в жмурки. Он кидается, как водила с завязанными глазами, то вперёд, то в бок, а то и вовсе назад. Иногда долго и утомительно, до испуга. И ели бы путь его прочертить простым карандашом на белой бумаге, не отличался бы он от Броуновского движения пылинки в дождевой капле.
Казалось бы, какие могут быть сложности? Ориентировал карту по странам света, бери нужный азимут и шагай смело и весело. Так и поступают. И "новичок", и "старичок". Но, что старичку – прошлое, новичку – экзамен здесь и сейчас. Пройдя некоторое расстояние по азимуту и сверив для контроля свою дорогу с заданной, новичок вдруг обнаружит, что идёт в направлении чуть ли ни обратном нужному. Удивлению его нет границ – когда сбился с курса, когда бес попутал? Уловить момент излома в первом маршруте он не умеет и вся его поза являет натуру заблудшей овцы. Стрелка компаса бьётся мелкой дрожью или суматошно кружит, будто на железной горе. Подрагивают неуверенные пальцы и в самодопросе не утихает: "Где? Когда? Как же так? " Поневоле утыкаешься в Пушкинских бесов. Ну а где бесы, там человек самодоверие потерял и потом умылся. Солоно. Пульс долбит виски, как голодный дятел. И всё одно и то же, одно и то же: « Да где же конец этим зарослям? Ведь открытая земля по карте рядом! Откуда у меня эти шараханья из стороны в сторону? Не частица же я в броуновском движении, в конце концов! Есть у меня воля. Есть! Найду дорогу - и всё тут! Мой это маршрут!"
Разозлиться на себя – это очень нужно, это замечательно – разозлиться на себя, когда преодолеваешь страх. Именно так рождается самое важное в испытании первой дорогой - управление страхом.
И откуда-то прорастают силы. Поднимается человек и идёт. И выходит! Оказывается, "близорукость" одолевает и прекрасно зрячего, когда не на что глядеть и некуда направить волю.
Это потом, через несколько походов одиночество разбудит первобытный инстинкт и обострит внимание. Тогда геолог почти без ошибок будет брать точное направление в магнитном поле, ощущая его всем железом собственной крови. Красный конец стрелки замрёт на "севере", как легавая над дичью.
Это потом, для кого-то раньше, для кого-то позднее, лес и поле отбросят обет молчания и заговорят по-дружески десятками примет указующих и предсказующих. Заговорит голубой лишайник на стволах, примятая трава, сильный её аромат, обильная роса, надломленный дымок, особый блеск звезды, матовое солнце и даже комариный писк и муравьиная суета.
Ты свой среди своих!!
И ещё одно приходит к человеку, когда первые шаги его ложатся в сплетение дорог, - тревога о своей тропе, или смелость отстаивать себя от себя. Проблуждав сезон или два, он начинает понимать, как мало знал о самом себе, то есть о самом главном, что следовало бы знать, и постепенно уверяется, что Человеку ближе всего – Дорога.
*
Бывает, мы сворачиваем с беспокойной дороги, пристраиваемся в тепло и механический режим города.
Помните, как "чёрный лебедь" навязывал доверчивому сердцу обильную имитацию любви, вместо самой любви? Конечно, помните. Но пробуждение приходит. И потому, когда человек смотрит в старинное честное смелое зеркало, то видит в глубине его тоской налитые глаза несчастной лошади.
Не в ту "конюшню", стало быть, забрёл ты. Корм не в коня. Вот и разозлись! Самое время! Горизонты открыты и широки. Верно. Но горизонты надо обрести. В душе!
*
Сегодня я не в первом маршруте. Есть пройденные дороги. Появилась ирония в дневнике – значит, что-то уже лежит в прошлом. Я, если ещё не своя среди своих по высокой мерке, но, как будто, и не чужая. Я на правах родни скорее близкой, чем далёкой. Вот доказательства: сегодня без видимых ориентиров, только по азимуту, продираясь сквозь густой лес, я вышла на пойму Медведицы к широкой, с песчаной косой излучине. Куда и метила. Неплохо. "Цель накрыта" – как сказала бы моя незабвенная подруга Зина, лётчица и непоседа, приуроченная памятью к началу начал, и единственный на сегодня адресат, связующий меня с провинциальным городом, где стартовала наша с Зиной самонадеянная, задиристая юность.
В намеченный срок я всё-таки не уложилась. Вечерняя заря ярко и щедро разукрасила запад, а до ближайшей деревни ещё шагать и шагать. Но верно и другое. Огорчений по поводу задержки – ни малейших. Сегодняшнее попадание в цель вернуло мне самодоверие – главную опору в одиноком пути. Выражаясь пафосно-иронично, дух мой осмелел до готовности "и сказку сделать былью".
Вон, вон почти вижу: во млечных испарениях над белой таволгой всплывает призрак молодой кобылицы. Она горяча и пуглива, но уже научена послушанию и готова держать аллюр по воле седока. Это ли не подарок? Чего же ещё надо, чтобы продолжить путь?
*
Дорожки, помеченной на карте пунктиром, в натуре не было. Вдоволь напоенная луговая трава стояла густо и высоко, без промятин. Должно быть, люди нашли другую дорогу, прямее и тверже, а эту стёжку, не шире лаптя, топтать стало некому. Она и ушла скоро в путанку корней, в прохладное рубище луговой земли. Было и быльём поросло. Беспамятство травы всесильно. Что ж, старая значит у меня карта. И я медленно побрела вверх по реке через заросли ивы и спутанных трав. Напрямик.
На всю цветущую глушь снисходил покой. Вечерняя прохлада смывала усталость, было хорошо оттого, что выполнен нелёгкий маршрут и день завершён так, как может быть, завершают долгую пахоту – душевным довольством. К тому же, "круты горки, да забывчивы", остались ещё силы полюбоваться закатом и поговорить с Медведицей.
Как хорошо течёт река упругой чистой струёй! Течёт, как завлекает к разговору. Приятная река, ещё молодая, но уже не безрассудная, как в начале времён, когда ревущий поток напирал грубо и сильно. Вода, пропиливая породу, уходила вглубь, в полутёмные застенки, текла лихорадочно быстро, металась на узком ложе, наспех лаская холодные валуны, и, не найдя покоя, мчалась дальше, вниз по наклонной, вся в мутных воронках-вихрях.
Я вижу этот "бег", как видят в коротких снах – зыбко и недолго и, "пробудившись", уверяюсь, что бурная молодость Медведицы давно отшумела.
На скулах моренных холмов запечатлелись следы диких первобытных слёз, которые можно угадать по ручьям и оврагам. Тысячелетия, ото льдов до потеплений готовила планета этот сегодня волнистый, задумчиво-спокойный ландшафт.
И вот, я стою с рюкзаком за спиной – работяга и мечтатель-бессребреник, очарованная простором Русской равнины. Я ненасытно озираю, какими широкими вратами распахнулась долина и тянется вслед за рекой. Глазам не пресытиться, душе не остыть!
Я пью воздух из синей чаши, подаваемой мне ветром.Я слежу, как река, позабыв турбулентные причуды, исполняет простую и сильную жизнь. Поток её, уверенно-спокойный, основа всех живых основ. Зачерпываешь пригоршни и сеющим размахом против солнца швыряешь в луговые травы! И в каждой капле ослепительной дроблёнки – жизнь цветов.
Вижу: на перекатах сильный донный пульс выталкивает выпуклые синие жгуты, соединённые в причудливые кряжи.
На плёсах – "стёклышко" до дна. Сквозь лёгкую серебряную рябь на дне дрожит икринка ортоклаза.
С такой рекой хорошо идти рядом и под настроение думать о просторах Валдая, где её истоки, о сходстве судеб людей и рек.
*
На карте красным кружком означено то место, где сегодня кончается маршрут. Вот оно и в натуре. Проверяю ещё раз. Да, все конфигурации совпадают, все ориентиры на месте. Я поправила рюкзак и огляделась.
Некошеный пойменный луг стелется широко и ровно. К нему, плавно возвышаясь к берегам, примыкают древние террасы. Бровку террас помечает тускло-золотая стена песчаных карьеров. Перед ней зелёными шатрами разбросаны великолепные сосны. Деревья живут свободно, как на отдельных островах. Тени их не соприкасаются, хотя наступает предзакатный час. Это тяжёлые, бронзой налитые стволы-якоря, хранители берегов и рек. Сосны-хозяева и сосны-воины.
Усталому человеку прильнуть к такой сосне в пути-дороге всё равно, что Антею припасть к матери-земле.
За соснами виднеется деревня. До неё километра два-три. Можно дойти, конечно, и устроить ночлег в избе. Да ведь никто не ждёт там. Надо будет искать председателя или бригадира, объясняться, подавать документы, просить. И хозяин избы не всякий рад оказиям. А свежий стог – вот он, рядом, на роскошной заливной пойме. Глаз от него отвести не могу и ангел-хранитель шепчет: «Ничего не бойся, сегодня обойдётся. Я покараулю. Ночуй». И я свернула к стогу.
Отличное место. Сухое. Кто-то пощадил крупнозвёздные луговые васильки. Мужская удаль замахнулась, но сердце, ужаленное красотой, ёкнуло, и коса прошла стороной. И стоит высокий живой букет для меня! Хорошо, чтоб в эту минуту и у тебя, незнакомый человек, стряслось бы что-нибудь «категорически» хорошее! От меня же впридачу (а как же ещё поблагодаришь?): "Храни тебя синеглазый Бог луговых васильков".
Ну а теперь - отдых. Настоящий. Сколько захочу, и, как вздумается. Первым делом сбросила рюкзак, ощущение – будто исчез наколдованный горб. Распрямилась, панамой отёрла со лба пот, постояла с непокрытой головой лицом к закату и уселась под стогом, как в домашнее кресло. Уже сидя, сняла ботинки. Заранее устроилась так, чтобы следить закат и возгорание первой звезды.
Хорошо... Чистое, мягкое гнездо и ничего больше не надо. Даже термос открыть не хочется. Нет, это не усталость. Это редкое полновесие и равновесие чувств, как будто согласились в одном напеве энергия дня и отдохновение ночи. Не жалеешь о прошлом, не гадаешь вперёд. Долина смолкла, ветер и птицы опустили крылья, а душа затеплила протяжную песню без слов.
Я "пела" о том, что никто и нигде не ждёт меня, не ищет, и, конечно, не вспоминает. Никто. Но мне и не хотелось бы этого. Сейчас не нужно. Умиротворение владело мною. Глубина заброшенности переживалась, как блаженство.
*
Закатное солнце между тем коснулось роковой черты, меняющей местами "свет" и "тьму" на полушариях земли обетованной. И сию минуту увидела я – идеально очерченный, блистающий небесный шар пошёл на переплав, как обычная болванка. Он постепенно изнемог до полусферы и продолжал тонуть,как обречённый остров.
Закатный горн подтапливал земное поднебесье красно-фиолетом. Лавина беспорядочных багровых руд текла по горизонту широкой полосой. И вот исчез последний солнечный ломоть-сегмент. Закат свершился. Языческое божество, всесильное, прекрасное исчезло в послушаньи чему-то вечному, непостижимому для человека...
Я странно, может быть нехорошо, злорадствовала, наблюдая гибель. Возможно, возроптал "вчерашний" огнепоклонник.
Открытия тысячелетий сделали своё дело и человек уже не благодарен за "просто жизнь", но тоскует по какой-то вечной жизни-правде. И власть недосягаемых прекрасных звёзд, столь безразличных к страданию всего живого, порою ненавидит до безумства. Человек научился мыслить и понял, что попал в ловушку жизни и, по большому счёту, всему живому - ровня. И не больше.
В другие же минуты, вдруг ощутив себя, как – Всё, и, зная, что это Всё – и прах планеты, и осколки звёзд, и тление несчастной плоти когда-нибудь смешает и поглотит такой же, как сейчас закат, прощает собственную гибель и, очарованный живым цветеньем, благословляет мир за красоту.
*
И вот остался от солнца лишь алозолотный шлейф, дымно овевающий запад, но и он на глазах терял краски, расточался. Теперь сумерки густели быстро. Воздух насыщался влажной остудой, холодок пронизывал шерстяной свитер.
Путаные узоры луговых цветов, подсвеченные поздней зарёй, накрывали пространство от светлой "отмели" запада до тёмных "побережий востока"...
Ночь приземляла медленный темно-синий парашют. Под куполом парили, не касаясь трав, любимые, родные и кто-то, похожий на меня.
Знакомая страна, замутнённая потоком лет, просветлела коротко и утонула в сумерках, беззвучно, как далёкая зарница...
Но я успела рассмотреть и вспомнила. Я узнала девочку и мальчика, тех самых, которые любили скитаться по ночам в необитаемых просторах удивительной страны.
Лунное серебро невесомо ложится на травы. Плетение теней выстилает тропу. Мы неспешно идём к лесным озёрам.
Весной и летом озёра были чудо-зеркала: в них виделось не только отраженье, но то, что мы хотели видеть.
Зимой озёрный лёд дарил катки прекрасного скольженья. Бывало, снег течёт с небес густой пуховой пряжей, но середина озера всегда блестела. Как это делал ветер и был ли это ветер, я не знаю. Может мы просто были по душе "лесному братству" и оно заигрывало с нами?
Крутые виражи чертили девочка и мальчик на краткосрочном блеске льда! Красивые и сильные, холодной длинной сталью они навечно, как считали, врезали росписи самонадеянных желаний.
Какую скорость набирало тело в поворотах, ощущая и полёт, и привязь! Центростремление и центробежность в каждой точке, в каждый миг и с каждым человеком! И всё они умели, всё терпели, не думая о двойственных законах, хотя и плечи замерзали, и коньки тупились.
Они подбадривали друг друга. Был чист и крепок ювенальный мир. На нём висел замок двух сомкнутых ладоней.
Для них в округе выросло огромное дерево. Сосна-трон. От одного корня овалом отходили три ствола, образуя корзину-гнездо. В это гнездо они иногда усаживались, как два птенца, в предчувствии, что скоро встанут на крыло. Из гнезда хорошо было следить звездопад и далёкие огни города.
*
И тишина вековых сосен, и тайный каток, и ночная лыжня – лунная узкоколейка, накатанная до "рельсовой стали", и озёра летом с лежачими звёздами лилий – всё это было нашей "терра инкогнита", на которой мы взрослели и выживали. И каждый был свидетелем и судьёй другому в поступках и проступках.
В июле, такие, как мы, собирались человек по пять шесть и, качая рюкзаками, уходили по Оке, Осетру или Мокше подальше от жилья. Они свободно и чисто дружили с природой, изливая в её просторы избыток молодой силы и юное откровение.
Наша Земля предлагала три ясных высоты: Дело, Честность, Смелость. И по этим знакам провожала в жизнь.
*
Прошло много лет. Мой дом в другом городе, а с прежних мест даже писем не бывает. Но и теперь я спрашиваю: "Если бы не та дружба-любовь, во что бы я верила сегодня? Что было бы опорой гордости и твёрдости?" Всё чаще спрашиваю.
В отношениях юной любви для меня ярко выделялся один момент, незабываемый, мучительный, неразгаданный через столько лет. Момент бессмертия.
Как ни странно, но юность боится смерти больше, чем старость и думает о ней всерьёз. Но стоило мне представить, что в час смерти мою руку будет держать в своей мой мальчик, и страх смерти уходил. Воцарялась бессмертная минута. И это главное, когда – двое. БЕССМЕРТНАЯ МИНУТА.
А ведь в моей руке была, всего-то, рука мальчика. Такого же хрупкого и робкого, как я. Почему же расточалась всесильная смерть?
Мудрецы на мой вопрос не отвечают. Они лишь сочиняют сказки весёлые и грустные для детей и взрослых. Они-то знают, за границей сказок, одной домашней замечательной наукой не достичь высот, где Жизнь оспаривает Смерть и побеждает.
Кто поверит сказкам, конечно, обманется. Кто не поверит, не узнает пронзительного счастья желанных обманов и не поймёт, что поиск духовной дороги и есть метание между боязнью смерти и радостью любви.
*
И вот я вновь обласкана ночью, отдалённо похожей на романтические похождения юности. Мне предложен приют под открытым небом с услугами тишины и покоя. Я ждала ночь, как отдых, и дышу воздухом свежего лугового сена. Мышцы расслаблены и теплы. Идёт погружение в свой мир. Теперь это мир одного и в нём только я решаю – быть или не быть посему.
Я делю своё время на мечты и обязанности. Никто мне не перечит, ничем не обязывает. Чаще всего мне хорошо в таком пространстве. Размышления и работа почти исчерпывают его. Иногда такая свобода кажется мне похожей на молитву в глубоком уединении, молитву благодарности.
Но исключительное и главное свободы одного в том, что нет в ней ахиллесовой пяты – погибели от нежности к другому сердцу.
Но и минуты, как БЕССМЕРТИЯ, в такой свободе тоже нет.
*
В закрытых глазах поплыли разноцветные круги. Светлые пятна сменяли тёмные и исчезали. Далёкий голос из-под тёмного купола вопрошал: "Что всего милее, что всего желаннее?" Нетрудная загадка для того, кто целый день печатал просёлки грубым сапогом. Похоже, размышлять дальше я не могла. Свидетель моей усталости – огромная яркая звезда пристально глядела в прохладный луговой сумрак. Свет её проникал меня, погружая в блаженное загадочное состояние.
Ах, сны, сны. Прекрасные, счастливые сны! Проводники иного бытия. Сны – полёты. Сны – встречи. Сны – обретения тайн. Сколько их было у меня – счастливых снов? Два? Три? И снизойдёт ли ещё один, настоящий вещий сон, ясный, не стераемый дневным светом? Вот он и волен взять на крылья и научить в земных просторах без ошибок находить дорогу...
И напоследок, в зыби яви и сна накатила глубокая тёплая волна – дыхание остывающей земли. Она и накрыла меня до нового дня...