Моразм шестой. Сказ о неудачнике

               
                Вот уж, действительно,
                всё относительно.
                Всё, всё, всё.
                Владимир Высоцкий.

         Помните — литературный персонаж Епиходов — двадцать два несчастья? Ладно, был бы это только классический персонаж, или, в крайнем случае, малознакомый человек, или, на худой конец, кто-то из друзей... Так нет же, прототипом этого  литературного шлимазла оказался именно я сам.
Началось всё from the very beginning (звучит лучше, чем «с самого начала»), то есть прямо с родильного дома. Каким-то непостижимым образом нянечки перепутали рожениц во время первого кормления. Благодаря этому, к женской груди (не материнской!) я припал раньше самых отъявленных казанов и донжуанов. Это, видно, и определило мой дальнейший рок.

             В раннем детсадиковском возрасте (в те времена о kidneрping'е никто не ведал) я мог увязаться за понравившейся мне девочкой из старшей группы, которую уводила домой мама. Следуя за ними на приличном расстоянии, я забрел на другой конец посёлка и там в грустной задумчивости  стоял у их домика. Тем временем моя матушка со слезами и угрозами в мой адрес рыскала по дворам в поисках утраченного «счастья».

«Золотым веком» моей способности создавать другим и попадать самому в каверзные ситуации были школьные годы.
Дети, как дети, в детстве они должны переболеть фирменными детскими болезнями. Я не был исключением. Исключительными были последствия (в данном случае моральные) от этих недугов. Популярная среди мальчиков «свинка» принесла мне поселковую известность. Опухоль в виде нескольких подбородков с повязкой, которая поддерживала на весу эту занимательную конструкцию, сделала меня удивительно похожим на настоящую свинью. Именно поэтому  ко мне со второго класса и до остатка жизни прилипло прозвище «кабан». Оно, это прозвище, было изощрённо издевательским и обидным ещё оттого, что всё отрочество и часть молодости я был предельно тощим,  астенического  телосложения субъектом. Старшеклассник Колька-рак по этому поводу мне заметил: -  «У тебя, лопух, грудь, как у воробья... колено». Но школьные кликухи не ведают ни логики, ни времени, ни границ, ни снисхождения. Они, как приговор суда после пятой аппеляции, - окончательны.

          Здесь я сделаю небольшую остановку в повествовании и введу в сюжет важного персонажа. Зовут его Герка и он мне нужен для контраста. Потому что Гера — образец собранности, ответственности, трудолюбия и доброго расположения к людям. Если я слонялся по жизненному морю, ломая ветром мачты и гребя против течения, то у Герки всегда были ветер в парусах и семь футов под килем...

Между тем, моя отроческая жизнь продолжалась по заведенному в роддоме сценарию: я выстаивал в очереди полчаса, чтобы услышать обидное «Квас закончился». Последнюю передо мной кружку выпил, разумеется, Герка. К школьному завтраку я запаздывал и мне доставалась самая маленькая, но чёрствая булочка.
На площадке, где мы играли в футбол я оставлял попеременно школьный ранец, кепку, куртку; терял выданные мамой для какой-то покупки денежки. Герка же везде успевал и всё делал отменно. Надо ему отдать должное: дружка он любил и всячески старался оградить меня от меня же... Но не в коня корм!

         Со временем мои привычные неудачи стали трансформироваться в маленькие трагедии. В шестом классе я влюбился в одноклассницу и в течении двух лет хранил тайну своей любви. А в восьмом классе уже Олечка влюбилась, естественно, в Герку. Обманутый и покинутый здесь я уже предстал в роли почтового голубя, который доставлял любовные письма туда и обратно. Вот так и вышло, что  добрый Герка, сам того не ведая, похоронил мою тайную страсть.
В любви надо действовать смело,
задачи решать самому.
И это серьёзное дело
нельзя доверять никому.
Поди знай эту формулу - ведь до «Карнавальной ночи» ещё оставался добрый пяток лет.
      Жизнь продолжалась, с нею мои злоключения. С Герой мы были лучшими учениками в классе. Тайно я соперничал с Геркой, а вот он всегда искренне радовался моим успехам. Оба мы были первыми претендентами на медаль. И тут со мною произошло одно из «двадцати двух» несчастий.
В тогдашней средней школе было правило, не терпящее исключений. Оценка за поведение априори должна была быть «отлично». Шаг влево, шаг вправо считается побегом. Это крылатое выражение касалось и  школьников. «Четвёрка» по поведению несла позор семье, а за «тройку» -  исключали из школы. Так вот, все мои дружки — товарищи, включая Герку, набрались этих «четвёрок» в ранних классах и угомонились.
Меня же мой шлимазловский рок угораздил получить эту «четвёрку» в десятом классе (бес в ребро — дерзил  «классной даме»). Это позорное клеймо лишило бузотёра возможности претендовать на медаль.
Получивший награду Герка переживал за друга больше, чем сам я: уж больно был уверен, что без проблем сдам вступительные экзамены в вуз.
Всё получилось, как и должно по законам жанра: Герка поступил без экзаменов, а я их благополучно провалил. Геракл стал студентом, а я «загудел» на воинскую службу.
      
         В армии, благодаря усилиям старшины Голобородько, я перестал ходить в сапогах с торчащими наружу портянками, сваливаться с турника на третьем поджатии, обнаруживать при разборке — сборке автомата лишние детали, нервничать по поводу очередного наряда вне очереди...
Когда я поступил в институт после армии, Герка уже задумывался об аспирантуре. Наши дружеские отношения ещё больше окрепли. Что, впрочем, не сказалось на пропорциях везения каждому из нас.
Я мог закупить два десятка лотерейных билетов и все они оказывались пустышками. Герка же выигрывал на единственный лотерейный билет, который ему насильно всунули в качестве сдачи.
Я мог выйти из какого-нибудь «присутственного собрания» и час ловить на морозе такси. Герка же, едва успев выйти оттуда же, в течении трёх минут подхватывал водилу и, помахав мне рукой, отправлялся к себе в противоположный конец города. При этом казалось, что зелёный огонёк такси тоже издевательски мне подмигивает.
Герка продолжал грызть гранит науки зубами без следов кариеса: защитил кандидатскую, взялся за докторскую. Я пахал по-черному на производстве и там сделал неплохую карьеру в пределах пятой по счёту и первой по значению графы.
Герка всегда пользовался успехом у женщин и в 27 лет женился на дочери проректора университета, в котором тогда работал. Я тоже не жаловался на невнимание со стороны женского сословия и лишь одна из довольно многочисленной женской когорты относилась ко мне с прохладцей. И здесь статистика не срабатывает в мою пользу. Та самая единственная оказалась моей женой.
Впрочем, терпения к потерям ключей, разбросанным вещам, к невынесенному своевременно мусору, немытой посуде и т.д. ей хватило на три года. Именно после этой «пятилетки в три года» она сбежала, положив начало светлым дням в моей сумеречной жизни...

       Так мы и жили долгие годы в состоянии крепкой мужской дружбы — радуясь его успехам и по-доброму посмеиваясь над моими многочисленными эскападами в процессе бытия.
Герке не повезло лишь однажды. «Скорая» по вызову его супруги застряла в дорожной пробке. А «Скорая помощь» ведь так и устроена, что если нет скорости, то и помощь невозможна. Ей, «Скорой», не хватило десятка минут, чтобы откачать, спасти друга Герку...

         … У меня сейчас хорошая семья, подрастающие внуки, собственный домик, машина, садовый участок. Я, слава Б-гу , здоров в пределах каждый день обновляющейся нормы — все атрибуты благополучного человека.
Это ли удача?  В этом ли счастье? Вероятно...
          Временами, светлое чело «благополучного человека» туманит мысль о близких и друзьях, кому повезло меньше. Но, как выразился мой давний друг Галилео: - «И всё-таки она вертится!», а жизнь упорно продолжается.
           Вот и весь сказ.