А и Б сидели на трубе. А упало,
Б пропало, что осталось на трубе?
Детская загадка – шутка.
Ответ: «И», точнее, Фактор (И).
Подсчеты авторского инварианта в самых разных текстах выявили интересный эффект. Самым употребимым служебным словом почти всех авторов, оказался союз «И». Т.е. удельный вес фактора «И» - Ф(И), в общем значении АИ, оказался самым значительным. Это породило идею сравнивать произведения по этому единственному параметру, для чего была слегка доработана методика подсче-та с использованием Word, чтобы не терять время на сдвиг каждой строчки, т.к. специальных про-грамм обработки текстов так и не было найдено. И это оказалось вполне действенно. К примеру, по единственному Ф(И) безошибочно разделились тексты Л.Толстого и И.Тургенева, которые по мето-дике Фоменко были очень близки своими АИ. Диапазоны, куда попадали значения Ф(И) для разных произведений, не соприкасались. «Воскресение» - 4,3 %; «Анна Каренина» -3,9 %; «Накануне» -3,6 %; «Отцы и дети» -3,3 %. Т.е. по одному фактору можно было безошибочно отделить тексты Толсто-го от Тургенева. Единственное, что было необъяснимо, - это разброс самого Ф(И) у одного и того же писателя. К примеру, как ясно из первой части статьи, для П.П.Ершова Ф(И) «Конька Горбунка» и «Сибирского казака» (3,2 % и 4,2 %) отличается на целый процент. Почему это происходит, - не вполне понятно. Видимо, сама форма повествования приводит к такому эффекту, и возникло даже предположение, что это как-то связано с длиной фразы. Т.е. усложнение фразы приводит к более частому употреблению «И». Решено было исследовать это на примере текстов Э.Хемингуэя с его ко-роткой чеканной фразой и М. Пруста, у которого, помнится, предложения зачастую не умещались на одной, а то и нескольких страницах. Какого же было удивление, когда Ф(И) Пруста оказался, вероят-но, одним из самых малых, в то время как у Хемингуэя он просто зашкаливал. «В поисках утраченно-го времени» - 2,2; «По направлению к Свану»- 2,8 %; «Старик и море» - 4,3 %; «Острова в океане» - 4,1 %. Т.е. сложность фразы здесь оказалась совсем ни при чем. И тогда просто началась «игра» с тек-стами, чтобы нащупать хоть какую-то закономерность в формировании Ф(И). В итоге накопились ре-зультаты, по которым можно было надежно отделять некоторых авторов от других, несмотря на зна-чительный разброс. Области, куда попадали их значения, не соприкасались друг с другом. Но были и случаи, когда у разных авторов Ф(И) почти совпадали. Так, например, вычислив его значения, для произведений М.А. Булгакова был найден узкий диапазон, который для поздних произведений писа-теля почти не различался. «Собачье сердце», «Театральный роман», «Мастер и Маргарита» имели в среднем 3,3%, а вот у «Белой гвардии» - первого произведения Михаила Афанасьевича, он тоже был значительно выше – 4,8 %. И, скорее всего, это связано именно с поисками своего стиля. (Некоторые другие соображения на эту тему будут высказаны позже). Вначале никак не удавалось найти писате-ля, который бы своим Ф(И) «попадал» в Булгакова. И вдруг! Этим странным и полным подобием оказался Эдуард Лимонов. Т.к. Лимонова я не читал и не горел желанием это делать после выбороч-ного обращения к его «Эдичке», то о стилистике не мог судить определенно. Но когда ставишь два начальных фрагмента романов этих авторов рядом, невольно возникает убеждение, - что не повстре-чайся незнакомец Берлиозу и Иванушке Бездомному на Патриарших, то никогда и никто не узнал бы, что герой Лимонова хлебал кислые щи хохломской ложкой на небоскребе в Нью-Йорке.
«Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появи-лись два гражданина. Первый из них, одетый в летнюю серенькую пару, был маленького роста, упи-тан, лыс, свою приличную шляпу пирожком нес в руке, а на хорошо выбритом лице его помещались сверхъестественных размеров очки в черной роговой оправе. Второй ; плечистый, рыжеватый, вихрастый молодой человек в заломленной на затылок клетчатой кепке ; был в ковбойке, жеваных белых брюках и в черных тапочках».
«Проходя между часом дня и тремя по Мэдисон-авеню, там, где ее пересекает 55-я улица, не поленитесь, задерните голову и взгляните вверх – на немытые окна черного здания отеля "Винс-лоу". Там, на последнем, 16-ом этаже, на среднем, одном из трех балконов гостиницы сижу полу-голый я. Обычно я ем щи и одновременно меня обжигает солнце, до которого я большой охотник. Щи с кислой капустой моя обычная пища, я ем их кастрюлю за кастрюлей, изо дня в день, и кроме щей почти ничего не ем. Ложка, которой я ем щи - деревянная и привезена из России. Она разукра-шена золотыми, алыми и черными цветами».
В процессе подсчета Ф(И) обнаружилось еще одно странное явление. Основная масса значений попадала в интервал 2 – 5%, а самым распространенным значением его было около 3%. Но выявился и еще один диапазон, где уже фактор просто зашкаливал – свыше 7-10%, т.е. на общей шкале присут-ствовало не один, а два максимума! И все эти творения были – религиозными. В отдельных главах «Ветхого Завета» Ф(И) достигал 11-12%, а во многих других религиозных текстах он почти всегда превышал 7-8%. Представляете, как будет выглядеть АИ такого произведения, у которого первый член ряда %% служебных слов равен трети или даже половине типичного значения АИ.
Это открытие и позволило сделать некоторые выводы по поводу упомянутых ранее летописных повестей. Т.е. на первый взгляд бессмысленная работа все-таки принесла результат.
Несколько лет назад передо мной на стол легли два произведения. Одно из них – «Слово о пол-ку Игореве», а второе – Летописная повесть об Игоревом походе из Ипатьевской летописи. По ут-верждению исследователей данных творений, они были написаны почти одновременно. Но, вчитыва-ясь в их непривычные старорусские строки, невольно возникало ощущение, что повести эти не толь-ко написаны в разное время, но просто созданы на разных планетах. «Слово» несмотря на многочис-ленные трактовки и объяснения очень авторитетных историков: Лихачева, Творогова, Стеллецкого, Подлипчука, Зализняка и др. все равно было совершенно непонятным, в то время как Летописная повесть (ЛП) столь скрупулезно и коряво растолковывала самые мелкие детали, что возникало ощу-щение, что кто-то просто назойливо морочит головы своим потомкам. Позже, к ЛП были добавлены еще несколько «летописных» повестей: «Поучение Мономаха», «Слово Даниила Заточник», «Сказа-ние о Борисе и Глебе». Все они изобиловали целыми «библейскими» кусками, в то время как в «Сло-ве» лишь единожды была названа Богородица и дважды христиане. Некоторые историки это объяс-няли тем, что будто бы Игорь в то время обратился к язычеству, и за это якобы был осуждаем право-славной церковью. Но позже он в ее лоно все-таки вернулся и даже закончил жизненный путь мона-хом в одном из монастырей под именем – Феодосий. Подсчеты АИ почти ничего не дали. И хотя «Слово» сильно отличалось от всех повестей, но говорить о значительных отклонениях не приходи-лось. Но когда я попробовал вычленить из их массивов религиозные вставки и представить текст в «чистом» т.с. виде, то произошло следующее. Во-первых, повествование везде превратилось в какой-то пустой бессмысленный треп, и было очень странно, что немереное число шкур ягнят и телят для пергамента и плошки дорогой краски тратилось на это пустословие и демагогию. А во-вторых, ос-тавшиеся куски своими АИ без исключения опустились ниже 20%. Т.е. приблизились к АИ А.С. Пушкина в «Сказке о царе Салтане» - 19,6%. Подозревать поэта в причастности к написанию этих «летописей», конечно, бессмысленно. Именно по причине их пустозвонства и бездарности. Этим за-нимался кто-то совсем другой. Стали выявляться и некоторые странные факты появления этих «лето-писей» на свет. Скажем, многочисленная литература о Владимире Мономахе, оказывается, родилась из единственной куцей фразы: «иматерьюсвоеюмьномахы……» (написанной без разделения на слова и где многоточие означает утрату нескольких целых строк в тексте). Т.е. глядя на это буквосочетание, кто-то причислил чьи-то якобы «поучения», «похождения», рассказы о защите страны от половцев и нападках на своих же соседей при том же половецком участии (19 раз!), обладание знаменитой шап-кой, именно этому самому «Мономаху». И о нем до сих пор продолжают слагать произведения. Вро-де бы именно этому Владимиру последние творческие силы отдавал Борис Васильев. Получается, про «Мономаха» до того как кто-то единожды выискал «… мьномахы», вообще никто ничего не знал! Чтение остальных «летописных» повестей и вовсе превратилось в какую то жуткую фантасмагорию. Временами казалось, что это персонажи Петросяна, что до сих пор бродят по сцене на 2-м канале ТВ, перенеслись в древность. А ведь эти «летописные» повести лежат в основе истории России!
Кто-нибудь читал внимательно «Сказание о Борисе и Глебе»? В чем заключено коварство Свя-тополка, который через развороченную то ли крышу, то ли стену выволакивает тело Св.Владимира и на санях (!) волочит его в разгар лета в церковь? В чем состоит покровительство над Русью Святых воинов Бориса и Глеба, которые кроме как вымаливать своих палачей перед смертью чуть-чуть по-молиться богу, ни о чем другом даже не помышляют? Как Глеб, находящийся в Муроме на расстоя-нии более 2000 тыс. км, по Десне, Угре, Оке, от Киева, смог уже через полтора месяца объявиться почему-то в Смоленске, где его странным образом уже поджидали, и как его конь при этом мог «спо-ткнуться» при переправе через Волгу?
А «Летописная повесть…» - это вообще образец маразма. Вот, к примеру, Игорь, который счи-тается защитником земли русской, подобно «плачу» своей жены в «Слове», какой издает не менее скорбный «плач» в ЛП, повествующий о «защите» своей Родины.
«И так в день святого воскресения низвел на нас господь гнев свой, всесто радости обрек нас на плач, и вместо веселья – на горе на реке Каялы. Воскликнул тогда, говорят, Игорь: «Вспомнил я о грехах своих перед господом богом моим, что немало убийств и кровопролития совершил на земле христианской; как не пощадил я христиан, а предал разграблению город Глебов у Переяславля. Тогда немало бед испытали безвинные христиане: разлучаемы были отцы с детьми своими, брат с бра-том, друг с другом своим, жены с мужьями своими, дочери с матерями своими, подруга с подругою своей. И все были в смятении: тогда были полон и скорбь, живые мертвым завидовали, а мертвые радовались, что они, как святые мученики, в огне очистились от скверны этой жизни. Старцев пи-нали, юные страдали от жестоких и немилостивых побоев, мужей убивали и рассекали, женщин ос-кверняли. И все это сделал я, - воскликнул Игорь, - и не достоин я остаться жить! И вот теперь вижу отмщение от господа бога моего: где ныне возлюбленный мой брат? Где ныне брата моего сын? Где чадо, мною рожденное? Где бояре, советники мои? Где мужи воители? Где строй полков? Где кони и оружие драгоценное? Не всего ли этого лишине я теперь! И связанного предал меня бог в руки беззаконникам. Это все воздал мне господь за беззакония мои и за жестокость мою, и обруши-лись содеянные мною грехи на мою же голову. Неподкупен господь, и всегда справедлив суд его. И я не должен разделить участи живых. Но ныне вижу, что другие принимают венец мученичества, так почему же я – один виноватый – не претерпел страданий за все это? Но, владыка господи боже мой, не твергни меня навсегда, но какова будет воля твоя, господи, такова и милость нам, рабам твоим».
А вот перед нами последняя часть летописного творения, где поведано о жизни Игоря в поло-вецком плену. В самом ее начале Игорь вновь произносит нечто, вроде покаяния:
«Я заслуженно потерпел поражение по повелению твоему, владыко господи, не дерзость пога-ных надломила силу рабов твоих, не жалею я о том, что за все злое, содеянное мной, принял я те бе-ды, которые претерпел». Но в этой речи уже гораздо меньше горечи, отчаяния и вскоре мы понима-ем, почему это так. - «Половцы, уважая его звание воеводы, не делали ему ничего дурного, они при-ставили к нему 15 сторожей из простых воинов да из сыновей знати своей пять, а всего 20, ездил он где и куда хотел и с ястребом охотился. А его слуги, пять или шесть человек, ездили с ним. Сторо-жа слушались его, и оказывали ему почет, и, если он их посылал, беспрекословно исполняли новелен-ное им».
А теперь я прошу, уважаемый мой читатель, сделать глубокий-глубокий вдох; крепче за что-нибудь ухватиться, - словом, приготовиться. Ввиду особой важности последующей фразы, приведу ее в четырех вариантах от разных переводчиков:
«Попа же бяшеть привелъ из Руси к собе со святою службою, не ведяшеть бо божия промысла, но творяшеться тамо и долъго быти»… (Старорусский текст)
«И попа привел из Руси к себе с причтом, не зная еще божественного промысла, но рассчиты-вая, что еще долго там пробудет»… (Пер. О.В. Творогова)
«Он выписал к себе из Руси попа со всем, что нужно для святой (церковной) службы, не ведал он божьего промысла и предполагал там (в плену) долго пробыть»…
(Пер. В.И. Стеллецкого)
«Он же привел к себе попа и несколько одежд для себя и служителей, яко же довольство от за-пасов и денег для нужд…» (В.Н. Татищев)
Не знаю, что меня поразило больше, то ли воображаемый, «обратный поход Игоря», уже из по-ловецкой земли - в Русь, за попом, то ли размышление о том как это можно "выписать попа" из далекой Руси, то ли само слово «поп», которое, возможно, появилось в литера-турных текстах первый раз в известной сказке Пушкина. Но от впечатления, что я читаю то ли Гого-ля, то ли Булгакова, избавиться я уже не мог. А, возможно, у самого «летописца» вдруг вспыхнул дар, который до этого лишь только тлел и дымил. В этом нас убеждает описание последующих собы-тий. Рядом с Игорем оказывается некий «полочин» по имени Лавор (Стеллецкий) или Лавр (Творо-гов), который начинает упорно уговаривать Игоря бежать на родину и берется даже его сопровож-дать! («Пойду с тобой в Русь!» - говорит Лавро-Лавор). Игорь вначале отговаривается, видимо, охо-та с ястребом и число слуг ему пришлись по душе, но Лавр очень упорен. Перебрав бесчисленные доводы, он, наконец, находит нужный: «… вот придут половцы, (из ответного похода) и, как мы слышали, они хотят перебить вас, князей, и всех русских. И лишишься ты и славы и жизни».
Почему-то на сей раз Игорь, скорее всего, боясь потерять именно «славу», не решился доверить свою судьбу воле Всевышнего, а начал серьезно готовиться к побегу, проявив при этом чудеса муд-рости и хитрости. А насколько Игорь был и мудр и хитер, помогает узнать роман-эссе В.Чивилихина «Память». Кратко напомним суть дела.
В четвертом томе этого творения автор описывает поход на Новгород хана Батыя, называемого почему-то Субудаем, и состоявшегося согласно официальной версии истории в 1237 – 38 годах. Именно тогда, в конце ноября, после разорения Владимира и Суздаля, Субудай-Батый двинулся в сторону Ильменьских болот. После разорения Торжка, где-то в середине марта, Батый резко повора-чивает на юг, не дойдя до Новгорода ста верст. Почему он сделал этот маневр, Чивилихин не объяс-няет, убеждая читателя, что это может быть все что угодно, но только не распутица. Самым разум-ным объяснением при этом звучит чье-то предположение, что он уходит в южные степи на зимовку, т.е. чтобы переждать следующую, за еще не наступившим летом, зиму. Идет он на юг напрямик и преодолевает расстояние, почти такое же, как от Суздаля до Новгорода, пройденное им ранее более чем за три месяца, и на сей раз почти за неделю, благодаря тому, что монголы идут по «водоразде-лам», о которых Чивилихин, вероятно, имеет очень фантастическое и туманное представление. Они успевают дотла разорить города: Дорогобуж, Обловь, Вщиж; попытались даже между дел захватить и Смоленск, породив образ Святого Меркурия Смоленского. А вот дальше на юг они пройти не смог-ли. В события вмешался князь Игорь, умерший согласно данных официальной истории в 1202 году. Дело в том, что несколько раньше, в 1196 г., на него попытался, было, напасть смоленский князь Да-выд, тот самый, которого раньше киевский Святослав просил защитить земли Игоря от половцев. Но Игорь сделал невероятное. Он вырубил лес вокруг своего княжества полосой в сто или двести саже-ней «на высоте лошадиной морды». Давыд уткнулся в этот «чертолом» (термин Чивилихина) и ушел ни с чем. Как сам Игорь выходил наружу из своего удела, писатель не сообщает, но утверждает, что именно из-за этого лесоповала, спустя почти полвека, Батыю и не удалось пробиться ни к Чернигову, ни к Киеву. - Он был вынужден повернуть на Козельск, который, по утверждению историков, осаж-дал еще семь недель. Таким образом, из-под «Злого города», он ушел в степь на «зимовку» в мае или июне месяце.
Признаться, после чтения «Памяти» я уже был готов ко всему, но «Летописный поход Игоря» стал не меньшим сюрпризом. У Чивилихина, как оказалось, был достойный предшественник.
В его произведении мы так же обнаруживаем описание в русском князе и хитрости и мудрости. Дело в том, что: «нельзя ему было бежать ни днем ни ночью, сторожа стерегли его…», и тогда Игорь нашел гениальное решение. Он выбрал единственно-возможный вариант, - строго посередине этого промежутка. - На закате, т.е. когда охранники не знали, когда заканчивается день и наступает ночь. (дикие половцы, что с них взять). Здесь, правда, у разных авторов все и описывается по-разному. К примеру, В.Н. Татищев сообщает, что «сторожа» Игоря напились меда, который принесли из раз-грабленной Руси, но тогда бы, наверное, русскому князю убегать не было никакого резона, ведь его же не убили! Более достоверно утверждение, что половцы пили кумыс, правда, что этот напиток употребляли жители Причерноморья, - большой вопрос. Впрочем, это не так уж и важно. На исходе дня Игорь позвал своего «конюшего» и сказал: «Запрягай!». В том смысле, чтобы с конями его под-жидал Лавр, и ровно между днем и ночью «поднял стену юрты» и … «ушел в Русь». Вот, пожалуй, и все. Да, ушел благодаря Лавру, вернее нет, не Лавру, - «это избавление сотворил господь в пятницу вечером». С Лавром они только преспокойно прошли через все «половецкие вежи» и через 11 дней пришли в Новгород. Естественно, Северский, т.е. тот, что расположен на самом юге Руси. Ну а далее, в соответствие с рассказом автора «Слова», и в Киев через Чернигов. И это он смог сделать лишь потому, что "чертолома" вокруг своего Новгорода, еще навалять не успел. Вот теперь все! У-уф.
Однако, несмотря на то, что почти все события, происходящие и в «Слове» и в Летописной по-вести дополняют и объясняют друг друга, есть некоторые места, где историки не смогли доказать их явную взаимосвязь. - К примеру, все тот же побег Игоря. Да, конечно, и Лавор, и Лавр, и Овлур, - взаимосвязанные имена, но почему-то никто из них не смог объяснить присутствие в «Слове» рядом с этими Лаврами - «босого волка», даже Ю.В. Подлипчук (автор книги «Слово о полку Игореве. На-учный перевод и комментарии», Москва, Наука, 2004 г.), который умудрился обнаружить в «Слове», во «Сне Святослава» - осла! («…погребальные сани влек осел к синему морю…»). А ведь все очень просто. Это бы мог объяснить и ребенок, который еще помнит сюжет мультфильма про «Дядю Федо-ра из Простоквашина», вернее письмо, дописанное родителям мальчика Феди, Шариком. Я - про по-вышение «лохматости».
Если вспомнить, что все русские попы, как правило, ходят в бороде, и что собаки в чем-то почти что волки, то кроме как мохнатому попу быть «волком» просто некому. Да к тому же они, попы, обычно ходят и в рясе, а попробуй в ней - пробежись по кустам. Таким образом «босым волком» мо-жет быть только бородатый волк, фу ты - поп, задравший рясу и по камышам, босяком, торящий до-рогу для Игоря. И здесь мы можем сделать еще одно открытие. Не мог же Игорь бросить попа на по-ругание половцам. Таким образом, Овлур, вернее Лавр, и был этим самым попом. Ведь только так можно объяснить его умение убедить Игоря вернуться на родину, взывать к патриотическим чувст-вам, произносить складные молитвы и все такое прочее. В общем, это открытие можно раздуть до диссертации, к примеру, с таким названием: «Лохматость и босота волка, как непреложное свиде-тельство активного участия русской православной церкви в избавлении Игоря из половецкого пле-на». Вот только как соотнести все эти факты с утверждениями историков по поводу того, что Игорь был язычником, да и саму ЛП больше напоминающую церковную проповедь сравнивать с положен-ным рядом «Словом»?
Ф(И) «Слова», кстати, оказывается равным 3,2 %. А вот во всех «летописных» повестях он везде превышает 7 %. Естественно, эти творения чисто технически не могут быть написаны в одно время и одинаковым образом. Так, когда же могла состояться эта подделка? Ответить на этот вопрос, оказывается, не так и сложно. Если мы уменьшим Ф(И) на 4 %, т.е. превратим эти псевдо духовные творения в обычные исторические рассказки, то у всех повестей АИ опустится ниже 20 %. Если же мы рассмотрим таблицу авторов, которых уже «посчитали» ученые Фоменко, то обнаружим интерес-ную деталь. Среди всех писателей конца 18 – начала 19 века, тот, у кого АИ менее 20 % единствен-ный – это Николай Михайлович Карамзин. Его АИ составляет, согласно этой таблице - 19,44 %. Примечательно, что именно он вместе со своими «подельниками» занимался и «переводом» на рус-ский язык «Слова», и именно тогда у этих «знающих людей» (Мусин-Пушкин, Бантыш-Каменский, Малиновский, Карамзин) выплыли на свет божий все эти т.н. «летописные» повести. Скорее всего, снабжал Карамзина исходным настоящим летописным материалом библиофил Мусин-Пушкин, а всеми религиозными и заготовками Бантыш-Каменский, обучавшийся в двух духовных академиях, соратник Миллера и большой мастер по «составлению древних актов», а уж Николай Михайлович придавал им некую литературную форму, отметая все то, что не стыковалось с требованиями к исто-рии Романовых. Масон, русофоб, «первый сентименталист», полный профан в географии страны и знании народного быта, «скорбивший не знаемо о чем» в детстве, сочинивший лично со товарищи многие «летописи» и «летописные» повести и позже ставший придворным высокооплачиваемым ис-ториографом, - Н.М. Карамзин, великолепно справился с порученным делом и поныне считается ос-новоположником исторической науки в России.
И в завершение, следует отметить, что, возможно, единственное отличие религиозных и биб-лейских текстов от обычных, в количестве «И» рассеянных по общей их площади. Так что если вдруг кому захочется, чтобы его творения вырубили на камнях или скрижалях – не стесняйтесь. Как гова-ривал О. Бендер – «Больше наглости»! И никакая при этом не нужна для поддержки "заграница".В этом вам прекрасно поможет наше родное "И".
И по поводу М.А. Булгакова. Вспомним начало «Белой гвардии»: «Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй. Был он обилен летом солнцем, а зимою снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская - вечерняя Венера и красный, дрожащий Марс»…. В этих 40 словах Ф(И) (три «И») составляет 7,5 %! Почти библейский слог! Таким образом, Ф(И), скорее всего можно связать с пафосом произведения. Иногда он оправ-дан. Иногда просто чувства переполняют автора, и он невольно переходит на высокую риторику. Ну, а иногда, как говорит ныне молодежь, кто-то просто лукаво «косит» под «летописного» или «биб-лейского» автора. Но, к счастью, и снова припоминая выражение булгаковского персонажа: «… по-думаешь, бином Ньютона!», - все это можно «cосчитать»!