Да, кажется физически я излечился от навязчивых идей. А то от переутомления сочинения стихов только и лезли в голову идеи, так что уже бессистемно. Действуя на психику, а тут работа грузчиком на ОАО по разгрузке мороженого мяса в тушах так, что глаза на лоб лезли.
А эти два брата Кулаковы вместе с их родственником бригадиром. Тащить тушу крюком надо двоим, а тут бригадир выдернет несколько туш и отойдет в сторону. А я один упираюсь и от тяжести такая ненависть ко всему.
А эти Кулаковы мордовороты, кричат: «Что, заснул?»
И ненависть такая к ним, что я изощрялся в таком мате: «Ну ты, сука, …!» И дальше в том же духе. Вот бы записать как мои стихи в состоянии голодания, что один товарищ записал их, а когда я в спокойном состоянии послушал, то ужаснулся: неужели это я?
На ОАО попросился в отпуск на все лето, но работы летом мало, отпустили. Я пришел во вменяемое состояние, прочитал запись в дневнике с чувством облегчения, что о ней никто не знает, но тут позвонил товарищ, которому я давал ее почитать, сказал, что она ему понравилась, и он поместил ее в Интернет. Многие знакомые помещают меня в Интернет на своих сайтах, но тут меня охватил страх: разве такое, что я написал, можно? Ведь те, о ком пишу, не простят мне этого?
Ведь они прячутся за фразы свободы, демократии, разными словечками о том, что нам надо проходить в пустыне как иудеи за Моисеем понять, что происходит, что Запад шел по этому пути триста лет и, и… Не признаются в том, что они негодяи. Что Сталин, Ленин люди чести вытащили нас из дерьма рыночных отношений чиновничьей сволочи взяток, от которых на реформу для народа не осталось ничего. Что с точки зрения сталинских реформ, при которых мы были самой могучей державой в мире они негодяи. Не хватает чести на построение великого государства. Хватает на проституток.
Но тут меня охватил страх, что эти господа с голубой кровью не простят мне моих мыслей и отомстят. Как в девяносто шестом того века, когда был редактором газеты «Остряк» и выпустили номер с шутками на Ельцина. И почти всех сотрудников редакции убили. И я был на волосок от смерти.
Меня вдруг охватил панический страх. Мне опять стала мерещиться черная змея, как в деревне, на которую чуть не наступил. Правда, от злости, что она меня гипнотизирует, я хотел вернуться, убить и съесть ее. Когда вернулся, она уползла. А я от своих мыслей чуть не потерял сознание. Ночью проснулся во сне, чтобы схватить ее, а ее нет.
Как я в это время ненавидел народ вокруг себя, который как лапоть не суется ни в какие сомнительные дела, даже разговоры, а я. А я с теми, кого должны были прикончить в девяностые хотя бы при освобождении Белого дома в девяносто третьем, в Останкино, при выпуске номеров газеты, во время пикетов хотя бы у Белорусского посольства, на митингах, когда меня хотели избить и, и, и… ведь предупреждали. Звонили часов в пять утра и тот, с грубым кавказским акцентом, предупреждал: «Ну ты что, жив еще?»
И на том конце провода не клали трубку, хотя было все ясно. Клал я.
Как я ненавидел эту страну, в которой можно было просто так сказать, что Рохлина убила жена, хотя задолго перед этим деятель КПРФ предупреждал, что Рохлина убьют и на демонстрации женщины плакали по жене Рохлина, переживающей такое горе.
А то слухи о маршале Ахромееве, что повесился сам, а не помогли. Так же, как в Англии Березовского. Но там другой случай. Там он пошел на попятную вернуться. А там люди серьезные. Шутить не любят.
Как у нас убили Листьева, и к нему выстроилась колоссальная очередь, но тут пронесся слух, что у него в кармане нашли деньги, и очередь рассеялась. Как будто не было того Листьева, писателя высокой культуры советского общества, слушая которого хотелось верить, что не так все плохо. Что не до такой степени наверху негодяи, чтобы разграбить страну так, чтобы уничтожить.
Но нас уничтожали. И не только тем, что убивали из оружия, а убивали тех, что месяцами не давали зарплаты, размером самой этой зарплаты, тем, что наши артисты не были востребованы, а такого, как Демьяненко, уволили. И они умирали в нищете. Нас переделывали. И нищетой, что по ночам девушки рылись по помойкам, и юмором Петросяна в образах которого одни уроды, и творчеством Дома 2 Ксении Собчак отморозков, ненавидящих друг друга.
А мне от страха казалось, что вот она, черная змея, преследует меня, чтобы воплотиться в жизнь и укусить. Но я от ненависти к себе ничего целый день не ел, не пил и на следующий день пришел в себя. Пусть эта шпана только попробует тронуть. Кто они, эти безмозглые существа. Стащить у меня что-то захотелось, а у меня ничего нет, только ненависть к ним расправиться с кем-нибудь. Я уже желал этого.
На следующий день я встал и побежал сделать пробежку как в юности, когда занимался боксом. На перекрестке встретил парочку. У светофора. Они остановились, пропуская меня. Парень не выдержал и сказал мне: «Не лучше ли заняться чем-нибудь другим? Берите пример с нас!»
Я ответил им: «Надоело».
Парень не нашелся, что ответить, а его девчонка чмокнула его в губы. А я решил поехать в деревню собирать землянику, когда в лесу духота, жара, комары, а ты по ягодке наполняешь банку. И отдыхаешь, потому что ни о чем больше думать нельзя.
Утром настроение было неопределенное, но я ничего не поел, не попил, шагнул в лес с ягодами как в синее небо и ощутил соразмерность себя и этого мира. К каждой веточке, травинке. Как в юности в десятом классе, когда выступал за «Локомотив» по боксу в полутяжелом весе с сильным противником, чемпионом УС и еще каких-то титулов, и тренер только советовал: «Смотри в оба, не пропусти удар. А если положение будет критическое, выброшу белое полотенце. Ну ты парень с головой. Сам понимаешь, что так бы не выпустил против этого монстра. Но нужен для команды.»
Я помню, как ночь перед боем почти не спал, бродил по комнате в коммуналке. Отец храпел. Я нарочно уронил кастрюлю, она с грохотом упала, отец проснулся, стал громко ругать меня, обзывая фанатиком. Я лег на диван, а небо уже серело от рассвета. Я заснул и такое впечатление, что тут же проснулся. Поехал на матчевую встречу «Локомотива» с «Динамо», вздрагивая от холодней утренней свежести, весов при взвешивании. Приходя в себя, здороваясь с ребятами по команде.
Но, когда вышел на ринг, почувствовал соразмерность мира во времени и пространстве и себя. Когда противник был этот коренастый парень с сильным ударом, время растягивалось для меня в ограниченную сознанием величину. Я улавливал его удар и уходил. Сам нанес несколько сильных ударов, от одного из которых он покачнулся. И выиграл бой.
Тогда в то время денег за бокс не платили. Но удовлетворение мое было не меньше, чем от восторга ребят мною. А тренер вцепился в меня, заявил на первенство города, но я уже поступил в летное училище и уехал туда учиться на летчика.
А здесь в деревне набрал ягод, выпил кефира, а когда пронесло в туалете после кефира, чуть поел и пошел в Ельцы, где была расположена турбаза. Я сходил по склону возвышения трапу веранды, а на ее настиле увидел двух боксеров в паре, разучивающих удары. Впрочем, боксером можно было назвать одно по правильной координации движений, по реакции и правильно наносимым ударам, а второй имел вид груши, в которого первый иногда, но чувствительно попадал.
И по виду первый стройный, подтянутый являл собою образ спортсмена, а второй парня не с нашей улицы. Я неожиданно уловил соразмерность этого мира моей юности и сказал первому парню: «А может мне постоять в паре с тобой? Вспомнить юность.»
Тот с некоторым сомнением посмотрел на меня, а потом разрешил: «Вставай».
И я встал снова с удовлетворением чувствуя соразмерность этого мира и меня. Тот парень после некоторых раундов сказал мне: «А ты в норме. Как нормальный боец. Ты знаешь по виду я чуть не сказал тебе, чтобы ты сначала зашел в аптеку, но хорошо, что не сказал. Вид бывает обманчив.»
Что относительно меня, то да. Я один раз утром пробежал десять километров, стоял в метро, чувствуя, что мог бы и еще, а какая-то хрупкая девушка в очках хотела уступить мне место. Мне стало жаль ее. А другой раз другая хотела тоже, чтобы я сел, потому что ей казалось, что я вот-вот упаду в обморок. Были всякие случаи. Был и такой, что охранница на работе не пускала меня в цех. После того, как я ночь не спал, писал стихи. А охранница не пускала как невменяемого. А в конце концов рассмотрела, пропустила, заметила: «Мне начальник охраны сказал, чтобы вас я не пускала ни в коем случае. Что вы в дупель пьяный.»
А в этот раз этот парень предложил мне: «У нас сейчас матчевая встреча в Питере по боксу ЦСКА с Зенитом, - и окидывая оценивающим взглядом, предложил, - у нас как раз полутяжа не хватает. Поедем? Я отвезу на машине и привезу. Тебе заплатят.»
Я, конечно, сначала отказался, так как в глазах стоял лес, земляника, но вдруг меня пронзила одна идея, и я сказал этому парню: «Согласен».
Парень спросил у меня: «Как тебя зовут?»
Мы познакомились. И парень стал звонить в Питер, а дозвонившись, довел до тренера Виктора Петровича сведения обо мне: «Это говорит Владимир. Виктор Петрович, я тут полутяжа нашел для команды. Полностью готов для матчевой встречи. В силу первого разряда точно. Хорошо поставлен боковой удар. Сомнение только в возрасте».
Потом, после вопроса Виктора Петровича отставил мобильник, спросил у меня: «Сколько тебе лет?»
Я, ничуть не смущаясь, ответил: «Семьдесят пять.»
Владимир уставился на меня, сказал: «А на вид за пятьдесят». А в трубку произнес: «Он говорит, семьдесят шесть».
Очевидно, Виктор Петрович сказал в ответ Владимиру что-то резкое и непримиримое, потому что тот стал выговаривать ему: «Да вы сами посмотрите. Он в порядке. А вы в крайнем случае выбросите во втором раунде белое полотенце.»
Потом Владимир передал трубку мне, сказал: «Виктор Петрович хочет с тобой поговорить.»
Я взял трубку, приложил к уху и после приветствия услышал голос Виктора Петровича: «А вы как, в норме, чтобы решиться на такой риск? Ведь если выступление обойдется, вас в книгу рекордов Гиннеса.»
Я ответил: «Я вас выручу с выступлением, а вы сделайте мобильную запись моего боя, а перед боем сделайте объявление моих данных в том порядке, в каком я скажу. Мне надо для работы.»
Перед боем тренер «Зенита» сказал Виктору Петровичу: «Я не считаю в порядке соревнований выступление вашего боксера в таком возрасте. Пожалели бы его.»
Виктор Петрович сказал в ответ: «Вы хотите получить лишние очки, если мы не выставим полутяжа, а возраст выступающего не ограничен. Если хотите пожалеть нашего участника, снимайте с соревнований Петрова.»
Тренер «Зенита» посмотрел на Виктора Петровича с выражением неприкрытой злости и сказал: «Ну что же. Пусть тогда бой идет по всем правилам.»
Я уловил это значение слов «по всем правилам». Но, если бы я был обычным человеком, то испугался, ужаснулся тому, куда я лезу. Но я жил как будто в потустороннем мире и участвовал в этой жизни на земле точно как при игре на компьютере.
После слов Владимира ночью я ничего не ел, утром, чтоб только обозначить себя, съел чуть кашки, грамм сто шоколада с крепким чаем, а после взвешивания поел от души, но чтоб только окрепнуть, и был все в том же мире без страха и упрека, но полон сил.
Владимир же нашел меня в гостинице и сказал: «Там о тебе в стане «Зенита» уже говорят, но в шутку. Просят Петрова не убивать тебя из уважения к старшему поколению. Продержись хоть раунд. У Петрова колотушка, но он примитивен, бьет только правой прямой. А ты старайся держать левую руку перед собой, принимай удар на плечо. У тебя хорошо получается.»
А я думал о зрителях. О моих одногодках, кто занимался боксом и сохранился до сих лет. Господи. Как они воспрянут душой, окунутся в мир юности, если и до их лет люди занимаются боксом.
А диктор громким звенящим на всю страну голосом гремел: «На ринге боксеры полутяжелого веса. В красном углу боксер общества «Зенит» мастер спорта Петров, - а после сведений о Петрове голос диктора зазвенел с новой силой, - в синем углу боксер первого разряда Вячеслав Сидоров».
После этого диктор сделал паузу, зал никак не реагировал на его слова, а диктор вдруг взорвался и почти закричал: «Боксер тысяча девятьсот тридцать восьмого года рождения!»
Зал замер, точно онемел, впрочем, думая о том, что диктор оговорился, но диктор взорвался в новом наборе фраз: «Ему семьдесят пять лет. Боксом начал заниматься еще при живом Сталине. Лучшие достижения – третье место на первенстве Москвы в пятьдесят шестом году того века, а после этого Вячеслав Сидоров отдыхал почти шестьдесят лет, а теперь женится на девице девятнадцати лет и решил попробовать себя на сегодняшнем матче!»
Зал онемел на какое-то мгновение, а потом взорвался в рукоплесканиях. Я шел уже к рингу с тренером Виктором Петровичем и Владимиром настроенный на лирический лад, что все обойдется в бою в приемлемых тонах, и я преподнесу подарок моему поколению.
Владимир сказал Виктору Петровичу: «Заснимать бой уже начали, если все обойдется в благопристойных тонах, то ролик можно будет продать с большой выгодой.»
Виктор Петрович ничего не ответил, но по нему было видно, что ролик для него не главное. И он сказал мне: «Будь бдителен. Чуть что – выкинем белое полотенце. Ты и так очень помог нам.»
Но когда бросил взгляд в сторону соперника и его секундантов, то их тренер посмотрел на меня откровенно зло, со злорадством, а Петров как на некоторую забавную игрушку. Веселую, которую надо прихлопнуть.»
После я узнал, что Петрову дали наказ нокаутировать меня, а самим после боя подать апелляцию в судейский совет, что выставляя боксеров такого возраста на ринг, как мой, рискуя их здоровьем, наш тренер из-за очков злоупотребляет правилами поведения на ринге, действуя аморально.
Но меня сразу же взбесил их взгляд на меня как на анекдот, и я внутренне сжался, пришел в себя и стал относиться к миру в соразмерных тонах. А кто он такой? Колотушка у него? А выдержит, как я, ночью смену на разгрузке мяса из вагонов? И у меня вместе с ненавистью к Петрову возникла успокоенность: я уловил в его глазах тупость атлетов, берущих только силой и сразу успокоился. Таким я на ринге раньше никогда не проигрывал. Чувствовал себя комфортно.
И вот бой начался. Петров пошел на меня, сделал обманное движение корпусом, дернул и нанес удар с правой. Но это уже было слишком. Я увидел его удар за километр и принял на плечо.
Петров, действуя по инструкции, тут же хотел еще сделать шаг вперед и нанести мне снова удар. Ну вот еще. Дам я ему себя бить. И я нанес Петрову встречный джеп такой чувствительный, что Петров опешил. Не ожидал. Так что я подумал: а не построить ли мне бой на таких джепах как Кличко.
Но тут же опроверг себя и стал, перемещая корпус справа налево, наносить Петрову длинные боковые удары, пока что подготовительные, не вкладывая в них силы, а ждя момента для решающего удара.
И я уловил такой момент. Помню, как на открытом ринге в парке «Сокольники» в бою в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году с Пустохваловым из команды «Крылья Советов» я нанес ему такой удар: нырнул влево плечом вперед, а входя из нырка, нанес правый боковой удар.
И тут. Получился удар, а переживал, что вслед за ударом справа не нанес ему удар слева, а тут нанес. И второй получился, а Петров оттого, что никак не ожидал такого удара, что был потрясен, поплыл, застыв на месте, а я уже как по мешку нанес ему третий, что есть силы, удар сбоку.
Судья закричал: «Стоп!», стал отсчитывать нокдаун, а после счета «десять» прекратил бой в виду невозможности Петрова боксировать. Но что творилось в зале. Какие восклицания вроде тех, что мы еще живы, слышались.
Когда шел с ринга в окружении команды моих менеджеров, какая-то девица с криком: «Хотите, я выйду за вас замуж?» прилепилась ко мне так, что еле отцепили.
Виктор Петрович сказал мне: «Надо подумать, как распорядиться таким капиталом, как вы.»
Я пришел только в себя, когда, получив изрядную сумму за выступление, я ехал с ним в его машине обратно в гостиницу на турбазу, попросил мобильник у Виктора, позвонил Кате.
Катя ответила на предложение встретиться, что никак не может из-за мужа, который перебрался работать в город, что проходу ей не дает, прося вернуться. И она и рада бы встретиться, но боится за меня. И к мужу страшно вернуться. По тону Кати я понял, что она не прочь снова попытать счастья и, если вернется к нему, мне будет хуже.
И я спросил: «А если будешь жить с мужем, встретимся?»
Катя ответила: «Да. Приеду к тебе в Москву».
И когда Катя попросила у меня денег, то я ответил, что пошлю по почте. При этом чувствовал умиротворение в том, что покаюсь на исповеди в своих грехах перед священником, но главное, перед Богом, и Бог простит меня, потому что интим с Катей смертный грех, но я же искупил его тем, что честно отнесся к Кате, отдал ей последнее, а без меня она бы погибла.
В церкви нам считают только грехи, но святой дух разве не в том, чтобы воспротивиться тому, как в образе Кати ее муж издевался над ней, над человеком. И я вообразил как по рассказам Кати муж бил ее ногами. А если кого-то из близких? Эти отморозки без выражения чувств на лице будут бить.
И я не выдержал, мысленно увидев как муж Кати бьет ее, не выдержал и нанес ему удар в печень, в челюсть, а когда уже лежал на земле, стал бить его ногами так, что треснула его черепная коробка и успокоился.
Конечно, у нас общество гуманное, что просто объявляют, что бандиты кого-то убили, ограбили, изнасиловали, и если их показывают в кадрах, то они глядят с наглой самоуверенность того, сколько кому дадут, а может не дадут. А я так не мог. Я думаю, что отмена смертной казни против Бога, потому что, убив негодяя, а то так, чтобы света не взвидел, это и есть путь к его прощению, чтобы не думать о нем.
В это время Владимир обернулся ко мне и спросил: «Что такой мрачный? А я все думаю, не махнуть ли мне с тобой в Москву. Ведь запись твоего боя эксклюзив.»
Я согласился. На автовокзале вылезли купить пирожков, а там стояли две девчонки как неприкаянные.
Владимир их спросил: «В Москву?»
Те ответили: «Да».
Владимир предложил: «Поедемте с нами за компанию. Теперь автобус в Москву будет только вечером. А с нами четыре часа и в Москве.»
Девчонки неожиданно легко согласились. Также легко ложился асфальт под колеса мчащегося автомобиля, а после того, как познакомились с Люсей и Лерой, Владимир, указывая на меня, спросил: «Знаете, кто это?»
Люся, более общительная в обращении, нашлась: «Это отец русской демократии.»
Тогда Владимир в строго официальном тоне оповестил их: «Это чемпион Петербурга по боксу, правда, среди любителей, но мы его в обществе метим в профессионалы, и у меня запись одного из его боев. После боя от восторга на него девушки кидаются.»
Лера, вышколенная в изучении науки, выдавила из себя: «У вас шутки не особенно остроумные. У Ильфа и Петрова лучше получается. Так что остановимся на демократии.»
Владимир, не оборачиваясь к ним, сказал: «Я не шучу. Давайте договоримся так: останавливаемся в Москве у Вячеслава, отметим его победу на ринге. А после этого я прокручу по телеку его фильм о его победе. И вы у нас останетесь на ночь.»
Люся, ничуть не озадаченная, спросила у Владимира: «А что, у вас есть собственная квартира в Москве? Мы-то поступили только в институт. Ищем, где приткнуться.»
Но Владимир кивнул на меня и ответил им: «Квартира у него».
Тогда и я вклинился в разговор: «Я вас приглашаю отметить мою знаменательную победу на ринге. Будем пить коньяк.»
Я чувствовал, что мир в моих руках. Как сказал Ленин, мы не пойдем таким путем. Что я счастливей олигархов, потому что счастье у них материально, и они, использовав одну женщину, уже на другую в два раза меньше используют духа, куража, у них в два раза меньше на нее новизны. У них шлюхи в бассейнах, но что толку, если у этих шлюх нет души? Да. Девочки. Но олигарх должен понять, что он не интересен ей и этот момент для него будет страшен. Что хоть с ней, но на ней, а не твоя.
И этот миг будет страшен для олигарха, потому что у него нет духовного состояния возвыситься над этим миром для счастья, а он действует только в пределах этой материи, отымая блага друг у друга. Они Плюшкины. Стараются сразу больше проглотить и давятся этим глотком, этим куском. Пожирают друг друга как тараканы в банке.
Недавно олигарху не уступил простой гражданин дорогу, и его охранники остановили этого гражданина в машине и избили ногами. Били, не жалея.
Тут Владимир сказал мне: «Остановимся около магазина.»
Остановились. Купили. Дома девочки приготовили салат, порезали колбасу, а когда подняли бокалы, наполненные вином, Владимир провозгласил тост: «За великого боксера, достижение которого надо занести в книгу рекордов Гиннеса.»
Выпили. Потом за девушек поступивших в МГУ на философский факультет и успех в их последующей работе. А потом Люся уставилась на Владимира и спросила его: «Ну вы покажите нам запись боя Вячеслава. Или это только миф, что он боксер.»
Владимир, сразу сделавшись очень серьезным, подсоединил телефон через компьютер и включил запись. И в кадре замелькал образ Вячеслава от того места, как он выходил из раздевалки в зал. Вячеслав смотрел на образ героя в кадрах фильма и не узнавал себя. Неужели это он?
Но это была только материя. А кто знает о его душевных метаниях, сомнениях, о том, как ему было трудно решиться на бой, когда он уже выходил на ринг. Хотелось броситься назад, несмотря ни на что, но взял себя в руки, вышел, победил.
В это время Люся подсела ко мне, обняла и прошептала: «Я и не знала, что вы такой мужественный и сильный, я останусь у вас на ночь.»
Владимир подсел к Лере, и они тоже мило и нежно о чем-то говорили. Потому выпили еще без всякого тоста, а Вячеслав и Люся уединились во второй комнате, и последнее, что ясно помнил Вячеслав, как она уже в кровати потянула на себя: «Господи, обладать таким мужчиной!»
Потом прошли несколько суток волшебного состояния близости с Люсей, прервавшиеся тем, что вызвали в ОАО на разгрузку вагонов по ночам, и Вячеслав ночевал на балконе, так как на Люсю не хватало сил. А потом заказы кончились, и вечером они снова вместе должны были собраться на дружественную встречу. У Владимира были новости по продаже ролика с боем Вячеслава.
Вячеслав поехал на рынок купить овощей, фруктов. Он стоял в ряду перед продавцом, а справа женщина, тоже покупавшая товар. А когда женщина купила то, что надо, и отошла, Вячеслав сказал: «Мне два килограмма огурцов и помидоров.»
Он совсем не заметил справа компанию трех мужчин и двух женщин, подошедших чуть позже, не видящих его.
А оттуда нагловатый парень сказал, обращаясь к Вячеславу с нагловатым самоуверенным видом: «Ну ты, дед, ты не видишь, что тут люди стоят.»
Другой ему в меру от безнаказанности всех его прежних выходок вклинился тоже в разговор: «Да, дед, ты что-то резво начал этот день.»
А женщина с ними тоже разрядилась в шутке: «Ты, дед, не туда занял очередь. Тебе надо махнуть сто грамм.»
Откуда они взялись? Вячеслав ощутил себя на другой планете среди инопланетян. Или эти люди тоже? Еще вчера Вячеслав так духовно ощущал этот мир, а теперь его самым беспардонным образом хотят из этого мира носом в грязь, на мороз. И дело не в Боге, чтобы каяться, а чтобы его не распяли, чтобы сохранить эти человеческие чувства.
Вячеслав вспомнил, как ездил во Фрязино к дочке, живущей с тетей с коммунальной квартире, а сосед, пока дожидался дочки, сказал что-то обидное, что не помнил что, но стерпел. А тот избил мужа тети и тот умер.
А американцы все бомбят страны и все ближе к нам. Уже Сирию. А вслед за этим Сирию занимают ополченцы, такие отморозки, которых на глазах в кадрах отрезают человеческие органы и едят. И вспомнил бывшего министра Козырева, который имитировал стрельбу из автомата, имитируя как пародию страхи перед Америкой. А она в яви чудовищней и страшнее в образе этих повстанцев отморозков, заснимающихся, как едят людей.
И духовное от голодания в познании мира в противовес олигархам познать через насыщение материальными благами до такого состояния от жадности, когда уже превысил лимит организма насыщаться, начинаешь принимать наркотики. Нет. Вячеслав его познавал через голодание очиститься и приблизиться к осознанию мирового разума.
И в этот раз что-то такое в ощущении пробило его как разряд, что он в мстительном сладостном чувстве почувствовал, что не боится этих отморозков, а наоборот, чтобы отомстить им за эту подавленность в девяностые, когда под всякие трескучие фразы нами распоряжались как рабами в этих рыночных теориях как черный юмор, не замечающими издевательств над нами.
Вячеслав узнал этих людей. Это они при советской власти на демонстрациях провозглашали: «Да здравствует наша самая могучая партия!»
А потом под лозунги о демократии продали эту партию, сказали, что Маркс не прав, что собственность должна быть частная, но поделили так, что досталась им, а не другим. А народ загнали в хлев до уровня уродов в передачах юмористических Петросяна, как муж приехал из командировки, а у жены любовник. Или приходит домой, а у него помада от губ девушки на рубашке. Или песни на эстраде о том, что «Ты сидишь на первом ряду, я к тебе приду».
А я голодал, чтобы познавать мир не в том, чтобы оторвать от него кусок пожирнее, чтобы почувствовать счастье оттого, что нажрался, а наоборот, отдать другим. Как в теории Брэгга, который тоже голодал и чувствовал себя молодым, общаясь с молодежью, а не со стариками, которые говорят только о болезнях. Брэгг погиб в девяносто пять лет, но оттого, что разбился на серфинге, катаясь на волнах.
И олигархам или рабам материальных страстей не понять этого духовного счастья, при котором материально ты можешь быть счастлив не единожды, а много раз, потому что самоотречением во время отказа в мире от всех благ ты очищаешься и становишься снова человеком духовно воспринимающим мир как в юности в первозданном виде.
Олигархи и им подобные как и их холуи в лице работающих на них не способны от жадности очиститься в этом мире душой даже через покаяние, а наслаждаясь только материально, вырвать эту материю у других до шлюх ли в бассейнах, до вилл ли за бугром, до несовершеннолетних ли девочек и при этом, чтобы почувствовать это счастье, надо растоптать тех, кто слабее, чтобы на фоне их поражения ощутить свое превосходство.
А у меня строилась пирамида мира духовного состояния человеческих чувств хотя бы с Катей, которая при помощи меня встала на ноги, хотя бы Люся, которая сказала мне, что что будет, если забеременеет, а я сказал, что тогда ребенка пропишу в своей квартире. А что будет, если сейчас уступлю этим отморозкам?
Конечно, если стерпеть, то таких случаев много, при которых восклицают о падении нравов, о том, какая невоспитанная молодежь, что и много раз что, а подразумевалось то, что жизнь принадлежит хамам. И они, хамы, в подобных поступках все еще распинают Бога.
Как «Пусси Райт», когда те, кто на виду у всех совал курицу между ног, танцевали в церкви на святом месте. И я не выдержал и закричал на эту компанию: «Ну что, суки, спокойно вам не живется?» - и дальше прошелся по ним в самых разных тонах и на «б» и на «п» так, что показалось, что тишину на рынке пробил разряд космической энергии, понятной на всех языках.
Самое главное, что я почувствовал то, что я их не боялся, и не то чтоб ненавидел, но считал их таким ничтожеством, таким низкопробным созданием, что ждал, что как только полезут в сладком состоянии свободы от всех условностей, что они не ожидают, а с каким чувством восторга я задену и искалечу эту мразь. За все оскорбления в жизни, которые терпел от этих ублюдков.
Один из них было дернулся подойти ко мне, но я чуть заметным движением сунул руку в карман за смесью бросить в глаза, потом бы нанес удар ногой между ног. И я почти физически ощутил желание нанести удар. Но того парня остановил мужчина, внимательно смотрящий на меня. Взял того парня за плечо. Повернулся, и все разом ушли.