Курашкины. 2010 год

               

                Курашкины. 2010 год.


 «Дважды в жизни поэт пишет о любви хорошо: в
юности, когда любовь ещё впереди и только
мечта, и под старость, когда любовь позади и
уже легенда».
                Илья  Сельвинский.
               
     Любовь – это божественный огонь, данный людям, чтобы поддержать их жизнь на самой высокой человеческой ноте. Жалок  тот, кого любовь обошла стороной, он не способен разглядеть красоту этого мира и радоваться, дарованному ему счастью жить. Когда мы перестаём смеяться – начинаем увядать. Нас интуитивно тянет к человеку, излучающему радость и любовь. В лучах этого маленького солнца можно отогреть свои чувства и мысли.
     Таким светлым воспоминанием прошлого, дарованным нам судьбой, были Курашкины, Саша и Зина. Дружба с ними, наложившая заметный отпечаток на моё восприятие мира, постепенно переросла в любовь к этим никогда не унывающим детям природы. Прошло уже почти четверть века, как нас развела судьба. Воспоминания о днях наших прежних уже не легенда, а милая сердцу сказка, которую пишешь на всполохах сознания от прошлых чувств и впечатлений. Правы кавказцы, утверждающие, что жизнь это не то, что прошло, а то, что запомнилось. То, что запомнилось мне,  уже перебродило, отстоялось и с каждым годом разлуки набирало свою крепость, как хорошее крымское вино. Надо было только не дать ему закиснуть, как можно чаще воскрешая в сознании этих замечательных людей. Дружбу поддерживали перепиской, которая с годами несколько оскудела – удел всех стариков. Необходимым атрибутом общения с моей стороны были стихи. Письмо в стихах отличается тем, что в сияющем ореоле своего искреннего чувства вначале создаёшь образ того, кому пишешь, а уж одухотворившись,  начинаешь писать, иначе стихов не получится. Какими были мои вирши, судите сами.

     Живя в Орджоникидзе, и слушая от местных жителей рассказы о Крымских горах, я всегда сдерживал ироническую улыбку, считая, что настоящие горы начинаются там, где даже летом могут возникнуть проблемы преодоления ледовых расщелин и ледяных торосов. Где по зелёным, набухшим от обилия деревьев и кустарника лощинам, несутся сверху речушки хрустально чистой  холодной воды; и если долго смотреть в глубину изумрудного переливающегося потока, то можно разглядеть улыбающуюся Наяду, которая любит чистое и светлое. А ещё на большой высоте твоему взору вдруг откроется изумительное по красоте горное озеро, в зеркальной глади которого окрестные горы и ели стоят перевёрнутыми вверх ногами.  А сколько ещё вдохновенных сказок сочинят вам горы, если вы осчастливлены великим духовным чувством  Любви к Природе.
     Высокогорное озеро Иссык – Куль (1500 метров над уровнем моря) киргизы называют морем, так как другого у них нет. В спокойную погоду, когда вода у берегов стоит как чай в блюдце, озеро впитывает в себя синеву неба, в которой вместе с облаками купаются шапки оторачивающих его гор.
     Районный центр прииссыккулья Пржевальск (Каракол) находился в самом конце озера, более чем в 200 км от ведущего к нему из Чуйской долины Боомского ущелья. В этом заоблачном,  полном экзотики городе, всё дышало восточным средневековьем. Оккупировавшие местный базар дунгане, наперебой угощали такой вкуснятиной, от поедания которой на душе становилось веселее, а в теле возгорался огонь желаний. Только здесь продавались жареные бобы, нигде мне больше не встречавшиеся. В промтоварных магазинах можно было достать дефицит, которым в советские времена щедро снабжались овцеводы и хлопкоробы. В книжных магазинах, которые были даже в самых захудалых деревнях, мы по - настоящему отводили читательскую душу. 
     На высоком утёсе, который в конце девятнадцатого века находился у самой кромки воды, воздвигнут памятник Н.М.Пржевальскому, скончавшемуся здесь в 1888 году. Горный орёл с гигантским размахом крыльев, кажется, только что опустился на огромную каменную глыбу, с барельефом путешественника. Со временем озеро обмелело, вода отошла и под утёсом теперь находится городская пристань, а чуть дальше по берегу – торпедная пристрелочная станция.
     Молодой выпускник корабелки Александр Устинович Курашкин возглавлял здесь центральную заводскую лабораторию. Его жена – Зинаида Ивановна  не безуспешно пыталась затолкать в головы аборигенов премудрости русского языка и волшебные тайны русской литературы. В кабинет к Курашкину меня привёл Арнольд Тукмачёв, во время очередной командировки  на Иссык – Куль. В преддверии обеденного перерыва Саша, отложив дела, мгновенно организовал чайный стол с бутылкой сухого вина.
     Первое впечатление от общения с ним было светлым и приятным. Он излучал в окружающее пространство доброту, щедро делясь с людьми своей порцией земного счастья. Жизнерадостность для него – не порыв души, а форма земного существования. Улыбка, казалось, никогда не сходила с его открытого симпатичного лица. Приглашение прийти в гости в очередной выходной день, мы оба восприняли с нескрываемым восторгом.
     Прихватив, причитающийся в таких случаях гастрономический дефицит,  двинулись по улице вдоль одноэтажных домиков старой и старинной застройки. И каково же было наше удивление, когда счёт остановился на доме наружная стена которого, дыбясь кирпичами, лежала на тротуаре. Оптимист Курашкин  упустил эту мелочь, даже не вспомнив при встрече, что очередное землетрясение чуть было не похоронило их под развалинами строения. Теперь уже искать вход было не обязательно. Перешагнув через рухнувшую стену, оказались в довольно  просторной комнате. О своём прибытии известили громогласно. Из распахнувшейся двери спальни показался Саша, из кухни, сияя улыбкой, выскочила Зина, сразу затараторив, словно сойка, нашедшая поляну спелых осенних ягод. Они встретили нас так, как будто никогда с нами не расставались, раздели, умыли и усадили за стол в хорошо сохранившейся спальне. Туда же Курашкин перетащил и пианино, открыв крышку которого, выплеснул на нас свадебный марш Мендельсона…  Я понял, что обряд бракосочетания состоялся и , как вижу сейчас, на долгие годы.
     Теперь понимаю, что друзей не выбирают как картошку на рынке, они выдаются судьбой поштучно, врываясь в вашу жизнь, как фатальная неизбежность. Родство душ определяется по взгляду, родство характеров – по улыбке, родство интересов – по интеллекту. Судя по всему, параметры дружбы у нас совпали. Так же как меня, Курашкины околдовали Люсю. Будучи в командировке в Пржевальске, она, по моей наводке, посетила их квартиру в новом доме. Вернувшись во Фрунзе, Людмила привезла « мешок» восторгов и ведро вяленого чебака.
Все годы, когда Саша и Зина жили в Пржевальске, мы посещали это семейство малыми и большими компаниями. Вырваться из их притяжения было очень трудно. Если это был автомобильный отъезд, то он всегда запаздывал; если визит вежливости, то он заканчивался ночёвкой в их квартире. Мы не сопротивлялись, принимая их как щедрый подарок судьбы, как Божий дар, сошедший на нас в награду за будущие праведные деяния.
     Есть люди – флегматики, которые, зарывшись в свою раковину , молча плетут паутину личного счастья. Холерики не могут жить в одиночестве, им требуется общение с себе подобными, в процессе которого они не только высосут вашу жизненную энергию, но и отдадут вам во сто крат больше своей. После определённого количества таких встреч люди становятся братьями по духу и в жизни их уже трудно оторвать друг от друга.
     Алма – Ата  1979. Через год после нашего вселения в двухкомнатную квартиру по ул. Ауэзова, напротив построили очередной заводской дом, куда въехала, переведённая из Пржевальска семья Курашкиных. Саша заступил на должность заместителя начальника цеха, Зину с распростёртыми объятьями приняла столичная школа. Живём в одном дворе,  «наши окна друг на друга смотрят вечером и днём». В нашем сложившемся коллективе есть ещё одна пара – Людмила и Михаил Рискины. Люда – простая русская баба, коня на скаку не остановит, но всегда согреет теплом своей души; скромная, сердечная, с очаровательной улыбкой и огромным запасом человеческой доброты. Я всегда называл её своим «одиночеством», так как мы оба любили эту песню. (Просто встретились два одиночества, развели у дороги костёр. А костру разгораться не хочется, вот и весь, вот и весь разговор). Миша (Михуил, как его называла жена) – еврей – «энерготик», а ещё, как говорит Люда, «шахмудист». Он работал инспектором энергонадзора в Алма – Ате. Когда в перестроечные годы во всём городе погас свет, очевидно только потому, что в центральном дворце проходил очередной съезд Компартии Казахстана (кому – то это было надо), Мишка остался в строю.
     По великим праздникам, или просто для того, чтобы скрасить досуг, чаще всего собирались у Курашкиных. Аура их квартиры располагала к веселью, хорошее настроение  нападало прямо с порога, когда, сияя улыбками, тебя встречали хозяева.  Для каждой «серьёзной» встречи Зинаида подбирала со стороны незнакомых нам интересных людей, которые были загадочным украшением наших застолий.
     На одну из таких встреч  были приглашены две Аллы: Алла Александровна – председатель  Алма – Атинского клуба книголюбов и Алла Нургалиевна -  «солистка» кордебалета труппы оперного театра. Книги в то время были мерилом человеческого интеллекта, их читали, искали, коллекционировали.  Нургалиевна ( на физиономию которой лучше не смотреть) -  типичная казахская морда без искры вдохновения. Но зато всё остальное, что Бог  дал, – секс  символ из журнала «Плей – Бой». Длинные,  чувственные ноги, безукоризненно выточенные природой, воздействовали на мужиков как красная тряпка на быка. Алла не старалась их прятать, то, что она одевала поверх сверхузких трусов, был скорее всего широкий пояс, из под которого, как говорят французы, выходили «колонны любви».
     К встрече мы подготовились, набросали сценарий , подстать интересам наших гостей, написали стихи: я – Алле книголюбше, Зинаида – казашке. Обе Аллы были холостячки: Алексеевна – разведёнка, Нургалиевна – девушка, так авторитетно утверждал Саша. Он – то знал, с кем целый вечер лихо отплясывал так полюбившуюся ему «Летку – Енку». Зинаида смотрела на всё это с сарказмом и иронией, понимая, что разгорячённый молодостью и страстями Курашкин, в конце – концов, угодит к ней в постель.
     Алла Алексеевна – вальяжная дама, уже не первой свежести, в лацкан своего пиджака непременно втыкала значок клуба книголюбов: раскрытая книга и, горящий перед ней факел знаний. Мой стих Алле:
Аллу Алексеевну обижать не надо,
Аллы все обижены Богом и судьбой.
Люды вот все замужем, вроде даже рады,
А замужней Аллы ведь нету ни одной.
Вот несправедливость – то, вот уж незадача.
Мне за Алл обидно, можно в морду дать,
Если б подвернулся кто, чтоб не дал мне сдачу,
Я уж приложился бы, вспомнив твою мать.
Алла Алексеевна, вы меня простите.
Серый я как валенок, болотный нетопырь.
Вы же баба умная и значок носите,
Где эмблема ваша – факел и псалтырь.
Говорят в том обществе, где вы заседаете,
Сплошь все образованы, ума не занимать.
Да и вы, сдаётся мне, тоже много знаете
Всякого такого, что стыдно и сказать.
Помню в репродукции увидал я бабу,
Распласталась голая в шатре, как у вождя.
На мужчин пророки ей наложили табу.
Сверху к ней мужик проник в качестве дождя.
Сразу заявляю вам, я так не умею,
Старым русским способом и не на миру.
Алла Алексеевна, станьте же моею,
А не то от горести возьму да и умру.

     Вот так мы отдыхали, к стихам отнеслись благосклонно, только Люся покрутила пальцем у виска. Если я по призванию баламут, то Зинаида настоящий тамада. Сознаюсь, я был в плеяде тех, кто ценил её достоинства, уважал их семейный союз, млел перед их взаимными чувствами, разбить которые не могли бы ни одни самые совершенные ножки. Стихи, которые я в те годы писал Зинаиде, были с долей сарказма. Всё наше пока ещё было с нами, не было грусти, была радость общения, а всё сладкое не должно быть приторным. Вот одно из стихотворений, написанное ко дню рождения в 1986 году. Сюжет: по соседству со мной жил пожилой пенсионер, который, увидев во дворе Зинаиду, выскакивал на балкон и провожал её долгим преданным взглядом. Однажды терпение его лопнуло, и он разразился стихотворением, которое сегодня от его имени я имею честь вручить имениннице.

Зинаида Ивановна, Ваше высочество!
Перед Вами в поклоне, словно в вечном долгу.
Я с восторгом твержу Ваше имя и отчество
И с собой совладать, ну никак не могу.
Я немею от форм Ваших девственно – чувственных,
Алчным взором повсюду сопутствую Вас.
Я купаюсь сознаньем в Ваших кудрях искусственных,
И дрожащую руку лишь в мыслях кладу Вам на таз.
И душа моя вечного трепета пленница,
В унисон моим чувствам готова запеть.
Разорвав мою ветхую грудь, перед Вами расстелится,
Иль за Вами, крылами махая, готова лететь.
Я как шизик ношуся с идеей бредовою,
Всё боюсь расплескать кубок полный златого вина.
Как  алкаш, я дрожу этой страстью суровою,
И кричу, и хочу, и хочу я испить  Вас до дна.
Снизойди, о Всевышний, прошу тебя заново.
Не твоим ли молюсь я всегда праотцам?
Я прошу об одном, несравненная Зина Ивановна,
Чтоб моим Он отдал Вас голодным рукам – близнецам.
Тёмной ночью, безлунной, тропически чёрною,
Как абрек, подвязавши покрепче штаны,
Я на вашей груди разорвал бы одежды парчовые,
И на небе средь звёзд, вдруг взошли бы две белых луны.
Заключил бы в объятья Вас, магнолии нежности равную.
Ведь я крепок ещё, как прожжённый невзгодою дуб.
Укусил бы Вас в страсти белоснежную, томную, славную.
И как шмель я взахлёб пил нектар с ваших чувственных губ.
Но ко мне холодны Вы, не мне объясняться Вам в нежности.
Мне не вынести бездны, безответно свалившихся мук.
Остаётся одно, в избежание лишней поспешности,
Сунуть шею в петлю и верёвку накинуть на сук.

     Шли годы, менялись пришлые гости, некоторые приживались, заключая с нами союз сердец. Коллектив вырос, стал разнообразнее и интереснее. Но вот настал «момент истины», когда дружба и любовь проверяются на расстоянии годами. Мы улетали из Алма – Аты к новому месту моей службы, оставляя поистине родных и близких нам людей: Курашкиных, Рискиных, Надю Линник и многих других.
     Сентябрь 1987 года. Мы сидим за столиком в кафе аэровокзала. В бокалах пенится шампанское, в душах кипят страсти и в напускном оптимизме речей прорываются печальные нотки грусти. Если бы у нас тогда хватило смелости просто помолчать и посмотреть друг другу в глаза, уверен, мы бы просто разрыдались. Всё ещё не верили, что через какие – то несколько минут для нас навсегда захлопнется дверь в прошлое.
     Под монотонный гул самолётных моторов, отгоняя грустные мысли, вспомнил мелодию великолепной песни Ю. Визбора и, чтобы растопить подступивший к горлу комок, взялся за перо.

Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены,
Встреч мимолётных минуты нам в жизни даны,
Встретившись, мы наглядеться лишь можем едва,
Глядь, а уже расставаться с друзьями пора.
Припев:
Милые друзья, жизни всей основа,
Где, в каких краях встретимся мы снова.

Вот за столом мы собрались и песня звучит.
Смех и улыбки, а сердце как молот стучит.
С каждым ударом уходят секунды тех встреч,
Чтобы потом яркой  вспышкой в сознание лечь.
Припев….
Вот ты напротив и счастьем сияют глаза.
Помнишь, прощались, и в них набежала слеза.
Вот и даны нам взамен прошлогодних утех,
Словно насмешка судьбы, только слёзы и смех.
Припев….
Вот опустели бокалы и Мишка встаёт,
Подан уже на заправку вершитель разлук самолёт.
Вот на посадку по трапу идём не спеша,
Тело идёт, но осталася с вами душа.
Припев…
Где бы мы ни были нам не забыть этот дом,
Где «одиночеств» собрала судьба под крылом.
Где нас согрело тепло, разведённого вместе костра,
Память нетленна, но нам расставаться пора.
Припев…

     Крым встретил нас милой сердцу природой, утопающего в розах заводского посёлка; ласковое море приветствовало весёлым урчанием, солнце ласкало теплом бабьего лета. Сбылась моя мечта – я вернулся на Родину. Вокруг новые лица людей, хороших и не очень. Мы проходили сквозь их строй, отвергая одних, и останавливая внимание на других. Довольно быстро влились в устоявшийся коллектив единомышленников. Нас приняли тепло и сердечно, но тоска по ещё недавнему прошлому, надсадно глодала душу. Вот первое новогоднее послание, ушедшее в Алма – Ату, мелодия военных лет:

На столе трёхлитровый бутыль,
В нём сухарь чистый словно слеза,
И поёт в телевизоре Хиль,
Про улыбку твою и глаза.
Припев:
Пой, гармоника, вьюгам назло,
Заплутавшее счастье мани,
Новогоднею ночью тепло
От твоей негасимой любви.

Всё же ты далеко – далеко,
Между нами поля и снега.
До тебя мне дойти нелегко,
А до Людки четыре шага.
Припев…..
Пой, гармоника, старый куплет,
Моих чувств не унять, как грозу,
Я смотрю на твой фотопортрет
И на грудь тебе капу слезу.

Не убить непогодой любовь,
Охладить мои чувства нельзя,
Потому наливаю я вновь
И прошу вас примкните, друзья.
Припев……
О гармонь, ты меня не томи,
Трёхлитровка меня напои,
Зинаида, на память прими
Безответные чувства мои.

Я тогда свой куплет не допел,
А теперь я уж так не смогу,
Я тебя в Пржевальске узрел
Незабудкой на белом снегу.
Припев….
Пой, гармоника, вьюгам назло,
Ты дразнила меня, не любя,
Всё же в жизни–то мне повезло,
Что случилося встретить тебя.

Так хотелось тебя мне сорвать,
Был я статен и, кажется, дюж,
Но, увы, кто – то занял кровать,
Это был твой законнейший муж.
Припев…..
О, гармонь, ты меня не трави,
Не пали мою душу огнём,
Заливаю я пламень любви
Виноградным своим сухарём.

Об одном обращаюсь к судьбе,
Ты меня ни к кому не ревнуй,
Посылаю по почте тебе
Новогодний большой поцелуй.
Припев….
Пой, гармоника, песню свою,
Пьянку надо когда-то  кончать,
Я стакан за здоровие пью,
Что хотел бы тебе пожелать.

       Новое бурлило и засасывало. В нашем большом коллективе надо было утвердить себя, отвоевав в умах людей свою законную нишу. Я стал редактором и оформителем наших стенных газет, режиссёром и сценаристом спектаклей, где играл, как всегда, только женские роли. Оперу «Князь Игорь», переложенную на поселковый сюжет, отсняли на видео. Пружина, заведённая курашкинским оптимизмом, раскручивалась во мне идеями здорового энтузиазма. В те годы мы ещё пели весёлые советские песни и лихо отплясывали на домашних вечеринках.
В сознании невольно всплывает видение того, как мы с Зинаидой танцевали наш любимый «бешеный вальс». Начинали в такт музыки, постепенно наращивая темп, увеличивая скорость вращения, так, что комната из квадратной превращалась в круглую, мелькающие лица присутствующих оставались как бы в параллельном мире. В этом бешеном круговороте танца перед тобой было только одно улыбающееся лицо.
 
Всё в движенье: мебель, люди,
Красный, жёлтый, бирюза…
Дам напыщенные груди
И искрящие глаза.
Мир кружится вместе с нами,
Кружим мы, мы так хотим.
Словно вата под ногами,
Мы на облаке летим.
Я несусь с тобою рядом,
Сердца слышу громкий стук.
Я тебя пронзаю взглядом:
Всё, замкнулся жизни круг.
Всё слилось в одно дыханье,
Только всполохи огня,
Трепет нежного созданья,
В дрожь бросающий меня.
Плоть твою держу я в лапах,
Прижимаю крепко друга.
Твой меня дурманит запах.
Эх, не вылететь из круга!
Ни к чему сейчас другая,
Миг замкнулся на тебе.
Только ты одна такая
В мире, жизни и судьбе.
- Что  же ты остановилась?
Счастья миг ломать нельзя!
- Ничего, друг, не случилось,
Вальс закончился, друзья.
Вспомнил взгляд твой полный страсти
В жизни серой, скоротечной.
Лишь на миг земного счастья
Слил с тобою вальс нас вечный.

     И снова весна. Нестройные мысли под напором солнца и тепла обретают душевную гармонию. Странные желания распирают душу, наполняя её радостью земного бытия и горечью печали, заложенной памятью в дурацком человеческом сердце; душа аккумулировала прошлое и никак не хочет с ним расставаться. Неотвратимо надвигающийся праздник 8 Марта, требует выплеснуть в стихах то, что подспудно накапливалось зимой в воспалённом сознании.

Зинуля, жизнь летит неумолимо,
Водоворот страстей засасывает вновь,
Единственной, нетленной и любимой
Опять пою куплеты про любовь.
Передо мной в свинцовом блеске море.
На север тянутся, курлыча журавли,
А  я, как бедный принц, в отчаянье и горе
Весною изнываю от любви.
Внизу резвятся мартовские кошки,
Коты за баб дерутся до крови,
И я смотрю ревниво из окошка
На торжество безнравственной любви.
Не едешь к нам, забыв меня навеки,
А я готов лететь, лишь позови,
Чтоб море страсти и восторгов реки
Вдруг выплеснуть на твой алтарь любви.
Что делать мне, стать что ли  иноверцем?
Нет больше сил и воли у меня.
Я раздуваю угли – нет огня,
Нельзя дышать и жить с разбитым сердцем.
Вот так, мой друг, встречаю праздник я,
Ваш Женский день, с надеждой и тоскою.
В душе коптят угли и нет огня,
А сердцу в этом мире нет покоя.
Пойми, есть радость и любовь,
Всё это будет вновь и вновь
Хоть и в других сердцах не наших,
Мы только капли в вечных чашах.
Будь счастлива, не знай ни зла, ни горя.
Лишь об одном сейчас прошу тебя,
Не забывай, что здесь на Чёрном море,
Как Прометей, страдаю я любя.

     Мне повезло, когда через полтора года по делам производства удалось вырваться во Фрунзе. А так как самолёты туда уже не летали, приземлился в Алма - Ате. На следующий день я, как истинный джентльмен, понёсся в индийский магазин «Ганг», чтобы купить своим южанкам каких – нибудь  разноцветных заморских тряпок. Прежде чем попасть к прилавкам, где барахло лежало навалом, как в секонд–хенде украинского разлива, прошло часа три. Чтобы не терять времени, начал верстать стих к вечернему застолью у Курашкиных, тем более что через несколько дней, 31 мая, Зинаиде исполняется шестьдесят.

Где бы я не был, Зинуля, тебя не забуду.
Ты святей для меня, чем все строки Корана.
Дикой страстью горит и терзает повсюду,
Моё сердце тобой воспалённая рана.
Если кровь из неё упадёт на бетон,
Растекается будто в сердечном овале,
Из груди моей вдруг вырывается стон,
Чтобы чувством застыть в бесконечном астрале.
Пусть при жизни не соткана дней наших нить,
Знай, душа моя встречам воистину рада,
Всё, что хочешь, готова с тобой разделить,
Даже вечные муки небесного ада.
Ты туда не спеши, я тебя подожду.
Прожигай свою жизнь, наслаждайся любовью.
Я начищу для нас сковородку в Аду,
И обильно полью голубой своей кровью.
У тебя юбилей  - это веха пути.
Если б всё повторить, то ведь также прожили.
И про то, что ушло, ты, мой друг, не грусти,
Впереди ещё троп не протоптанных мили.
Я желаю тебе долгих радостных лет.
В нашей жизни, мой друг, нету места покою.
Можно, Зина, один лишь тебе дам совет,
Оставайся всегда, как сегодня такою.

     Вечернее застолье прошло на одном дыхании, нам не хватило времени наговориться. Сознание, растворившееся в дозе алкоголя, внимало речам, чувствам и страстям. Всё было настолько близко и резонансно моим ощущениям, что, казалось, между присутствующими я распадался на части. Утром отправился во Фрунзе на автобусе маршрутом, который знал до мельчайших подробностей. Хотелось последний раз полюбоваться буйством весенних красок Тянь – Шаньского предгорья.
    В стихах к Зинаиде, которые  посылал из Крыма, я форсировал чувства и страсти, прибегал к гротеску, понимая, что пробудить увядающую память может только юмор и высокая концентрация чувств.
   
К тебе одной стремлю мечты,
Грущу от горьких дум:
- Лишь только Ты, лишь только Ты, -
Твердит мне хладный ум.
Во сне пригрезишься когда,
Обнять стремлюся  Ту,
Но обнимаю я всегда
Лишь только пустоту.
Вином хочу освободить
Я душу от оков,
И образ нежный воскресить
Из глубины веков.
Тебя, Тебю, Тобой, Тебе –
Твержу я вновь и вновь.
И благодарен я судьбе,
Что дарует любовь.
Как мир был жалок и безлик
И нем до пустоты,
Когда бы в нём в единый миг
Не появилась Ты.
И сквозь столетья и снега
Кричу Тебе: «Живи! ! !»
Для тех, кому ты дорога,
Для счастья, для любви.

     К новому 1995 году получил письмо из Алма – Аты от Курашкиных. Они писали о том, как рушится наш великолепнейший завод, как трудно вписаться в капиталистический «рай». «Саша пошёл торговать сигаретами, на заводе ему уже делать нечего. Но всё – таки дух не угас, мы – вместе, так легче переносить трансформацию сознания. Ну, а достаток? Довольствуемся тем, что имеем…» Тут же написал ответ.

Часть 1.

У нас здесь и солнце особое,
У нас здесь и горы пониже.
И новому другу дотошному
Чувств наших вовек не понять.
Порою мечтаем мы оба,
Вот были бы вы поближе,
То может тоска по прошлому
Не мучила так опять.

Зелёною, заунывною
Тоскою мы жизнь подытожили.
И нам, в муках страсти сведущим,
Ведь порознь умирать.
Какие же мы наивные,
Ведь лучшие годы прожили,
А что остаётся в будущем?
Лишь прошлое вспоминать.

В письме ваши образы зримые
С песнями, пляской, приветами,
С друзьями той категории,
Что к полу прибили кровать.
А то, что сейчас, родимые,
Торгуете сигаретами,
Скажу вам, что тут у истории
Примеров не занимать.

Вы лишь не растратьте попусту
Святое, чистое, вечное.
Лишь честь разменяешь на гадости,
Пойдёшь словно камень на дно.
Живите, как жили – попросту,
Красивые, человечные.
Жизнь правьте в любви и радости,
Второй ведь такой не дано.

Часть 2.

Надеждою сердце светится –
Мечты лучезарный вид,
Вот здорово было бы встретится,
Пусть прошлое отболит.
Но жизни отроги дремучие
Мечту разбивают в прах.
И чувства наши могучие
В разных кипят котлах.
Готов оккультизм я восславить
И тренируюсь пока,
Чтоб в гости к тебе отправить
Лептонового двойника.
Мы б близостью упивались,
 Прогнав недомыслия рой,
Конечно ж, поцеловались
И в вальсе кружились с тобой.
Так вот тренируйся, Зинуля,
Свой дух выделять в астрал.
Лети ко мне словно пуля,
Где б я тебя не поджидал.

Часть 3. Космическая.

Выйду в космос я открытый
На закате дня.
Там за дальнею орбитой
Буду ждать тебя.
Прилетай в любой погоде
И в кромешной тьме,
На комете, астероиде,
Хочешь – на метле.
И пойдём в движенье вечном,
Вороша быльё,
По дороге бесконечной
Мы в небытиё.

Часть 4. Поздравительная.

Нет слов, чтоб в стихах вас восславить,
Всех чувств вам излить водоём.
Позволь же, Зинуля, поздравить
Тебя с самым женственным днём.
Конечно, и Люде, и Наде
Желаем мы только добра,
Чтоб счастье искрилось во взгляде,
Чтоб множилась их детвора.
Чтоб долго ещё вам светила
Чарующей жизни свеча,
Судьба чтоб, друзья, вас не била
Наотмашь или сплеча.
И чувства на вечность умножа,
Хочу напоследок сказать:
«Молю я, о праведный Боже,
Пошли вам свою благодать».

Р.S.
В смешении рифмы и стилей
Пытался я чувства сдержать,
Как тройку от пены что в мыле,
Ей только б бежать и бежать.
Мы скачке той вечность пророчим,
Я ж миг откровенья ловлю.
Забыл вам сказать, между  прочим,
Что всех вас безумно люблю.

     Конечно, длинно, неуклюже, но всё – таки это письмо. Как – то в своей записной книжке напал на давно забытое стихотворение И. Северянина «Элементарная соната». Вдохновился, пытался вжиться в цветовую гамму Северянина, но представить Зинаиду голубой с её жёлтым шиньоном, был не в силах. Остановился на зелёном, и вот что получилось.

Люблю тебя зелёную,
Зеленовато спелую.
Пусть мужем разделённую,
По мне так вовсе целую.
Люблю тебя задорную,
Куда не знаю деться.
Собакой подзаборною
У ног твоих тереться.
Хотел бы быть я кошкою,
Делить с тобой твой плед.
Мне б маленькою блошкою
Запрыгнуть за корсет.
Во сне я вижу стройную
И летом, и зимою.
Люблю тебя пристойную,
Но только не со мною.
Так знай, как я страдаю!
Кобель я, не блоха.
И вслед тебе бросаю
Взгляд полный лишь греха.
Люблю тебя румяную,
Люблю пустопорожнюю,
Люблю как вишня пьяную,
Отчаянно балдёжную.
Люблю тебя зелёную,
Ты мне чертовски мила.
Любовь неразделённую
Угасит лишь могила.
Испытывать кончаю
 Я женское терпение.
«Ма  шер», я поздравляю
Вас нынче с днём рождения.

А вот ещё одно стихотворение, отправленное Зинаиде в 1995 году ко дню её рождения.   

Я в жизни не приемлю одиночества.
В осадок выпал я, дошёл до дна.
Пишу стихи и пью, когда захочется,
Ведь ты так безразлично холодна.
Недавно ждал тебя за дальнею орбитою,
Высматривая в дымке голубой.
С душой истосковавшейся, забытою
Я весь в слезах отправился домой.
Я пил «сухарь» янтарный трёхлитровками,
Пытаясь утопить тебя в вине.
Я душу затыкал шальную пробками,
Но образ твой не истребим во мне.
Судьба мне корчит кислую гримасу,
Смеётся подлая, лукаво щуря глаз.
Что делать мне? Пойти ограбить кассу,
Иль проще, взять открыть на кухне газ?
Но газа нет, опять же невезуха.
То перст судьбы, кофейной гущи дым.
Мне часто кажется, что та с косой старуха,
В затылок дышит мне дыханьем ледяным.
«Уйди, презренная, - я смерти так ответил, -
Душа моя ещё должна гореть,
Но коль разлюбит та, которую приветил,
То приходи, готов я умереть».
Не потому, что девок маловато,
Нетленностью любви к тебе горжусь.
Тобой я забеременел когда – то
И до сих пор никак не разрешусь.
Портрет твой, Зин, что у меня завёлся,
Сменить пора, он обветшал всерьёз.
Он на грудях давно уже протёрся
И даже покоробился от слёз.
И вот в канун дня твоего рожденья
Вместо того, чтоб что – то пожелать,
В бездарных рифмах, Зин, стихотворенья
С мольбой к тебе взываю я опять.
Мой друг, в пол силы жить я не умею.
Когда костёр угас, то дым и вонь.
Зачахну я и тихо захирею,
Если любви затушишь ты огонь.
И всё ж тебя, Зинуля, поздравляю.
Ещё одна веха твоей судьбы.
И за тебя Творца я умоляю,
Пусть до него дойдут мои мольбы.
Храни её всегда, о святый Боже,
Не дай угаснуть пламени души.
Дай муки счастья, радости и всё же,
Пусть обо мне вздохнёт она в тиши.

     В 1996 году Саше Курашкину в апреле исполнялось 70 лет. Помню, на шестидесятилетие я оформлял ему огромную газету в стихах, куда вложил почти весь запас его фотографий. На сей раз пришлось собраться с духом и писать большой стих.

Из глубины своей души
Твой воскрешаю образ светлый.
Сижу на кухне… Ни души.
И вот готов портрет заветный.
Волшебный миг всё ближе, ближе,
То было, кажется в Париже. (Так мы называли Пржевальск)
Искра во взгляде, взлёт бровей,
Жене командует: «Налей!»
Сашуня взял «на посошок»,
Ещё куплет, ещё стишок.
Велиречив, нельзя унять,
А нам пора ведь уезжать.
Арнольд, Березин, Лина, Зина,
А во дворе стоит машина,
И Бахмат, разгоняя сон, (Саша Бахмат – водитель машины)
Лениво давит на клаксон.
Пора уж в путь, но полно, братцы,
От Саши трудно оторваться.
Он разжигал в нас чувств лавину,
Мы забывали про машину,
Что где – то есть ещё жена,
Что подвиг ждёт от нас страна.
Мы жили все одним дыханьем,
Его гитарой, обаяньем,
Его чарующей брехнёй
И славной Зининой стряпнёй.

А вот ещё воспоминанье.
Алма – Ата. Свежо преданье.
Здесь милый «сестр» - души свирель,
А рядом сюзерен Мишель.
Он томен и движенье вяло.
Рука уж под столом, устало
Скользнула вниз привычно, ленно,
Легла на Люсино колено.
Она дрожит, момент удобен,
Увы, он дальше не способен.
А Саша во главе стола,
О нём давно идёт молва,
Что он могёт, вошедши в раж,
Любую взять на абордаж.
Вниманьем публики согрета
Солистка из кордебалета.
Ногам в квартире места мало,
Лицом казашка, кличут Алла.
От обаянья стройных ног
Сашуня устоять не смог.
Чтоб подогреть души томленье,
Включил ночное освещенье.
О! Что тут было. Он в ударе.
Кружится в вальсе с нею в паре.
Быстрее бег, тела всё ближе,
Рука спускается всё ниже.
Вот в лапах задницы ядро.
Простите, ниже ведь бедро!
И я, волнуясь, сбил дыханье,
Пора прервать повествованье.
Всегда в Курашкине бродила
Не брага – жизненная сила.
И взявши в руки пульса нить,
Он мог друзей воодушевить,
Заставить петь, иль ввергнуть в споры,
Иль просто так потащит в горы,
Чтоб на бугра еловом скате
Опять надраться на закате.
А то, взяв Зину, лыжи, друга,
Удрать из городского круга,
Чтоб там, в горах расквасить лоб,
Воткнувшись мордою в сугроб.
Таков он есть везде, всегда –
Пацан, не глядя на года.
А с ним везде всегда она –
Смотритель твой, твоя жена.
Она с достоинством вполне
Твоё хранила реноме.
И если вдруг утечка духа
Влияла на синдромы слуха,
Когда в минор душевной мари
Теряешь интерес к гитаре.
Высоких чувств нет в обиходе
И тонус жизни на исходе,
Потухший взгляд, помятый вид
И символ жизни не стоит.
Когда так хочется завыть,
Сознанье в рюмке утопить,
Расшевелить упавший дух,
Поднять ослабший символ, слух,
Здесь Зина знает, что и как,
Уж в этом – то она мастак.
Вмиг соберёт друзей, гулянку,
Организует славно пьянку,
И пригласит для куражу
Бабёнок ладных в негляжу.
Потащит в театр, кабак, музей,
Прихватит парочку друзей,
И не сказать, что просто спьяну,
Даст волю мужнему роману,
Следя с пристрастием орлицы,
Чтоб он не преступил границы.
О! Всё старо как древний Рим,
Когда желанием томим,
Ярит сознанье сладкий хмель,
Он попадает к ней в постель.
А дальше – перья до небес
И вакханалия чудес.
Всю мудрость  Зининых манер
Я приводил жене в пример,
Себя страхуя от застоя,
Но не ушёл от  «домостроя».
Ну что всё Зина, всё жена,
Ведь юбиляр -  то  не она?
Тут скажем не одна причина,
К тому ж я всё – таки мужчина!
И от шиньона до корсета,
Мне все ж мила подруга эта.
Но не касаюсь данной темы,
То повод для другой поэмы.
А всех прошу одно учесть:
Коль Саша – долг, то Зина – честь,
Коль там потоп, то тут преграда.
Вот символ жизненного склада,
Образчик жизненного толка.
Они как нитка и иголка.
Кто где? Неважно, не секрет,
В том смысл любви на склоне лет.
Ну что ж, друзья, пора прощаться.
Ведь так приятно пообщаться,
Пусть хоть в стихах, хоть на бумаге,
Но мысль о вас подобна браге.
Она пьянит и будит чувства,
В ней есть и стимул для искусства.
Желаем с Люсей на прощанье
Вам всем здоровья и терзанья
От страсти трепетной любви,
От зуда юного в крови.
И будьте счастливы всегда,
Как в те далёкие года.
А юбиляру наш привет!
Желаем долгих – долгих лет.
Храни свой дух – души оправу,
И будь мужчиною по праву!

А вот по какому поводу появилось это стихотворение, я уже и не помню. Стих из архива.

Отчего душа не так певуча?
Мечется нестройных мыслей рой.
Я б в стихах давно воспел тот случай,
Что помог нам встретиться с тобой.
Помню как пьянил меня твой запах,
Распалял желание и страсть.
Ты вошла ко мне на мягких лапах
И мурлыча в сердце улеглась.
Всё что было, словно сон в тумане.
Не смотрю теперь на прочих баб.
С той поры живу я как в дурмане,
Твоих чар я вечный пленник, раб.
Ты меня, мой друг, околдовала
Золотом рассыпанных волос,
Жгучей силой женского начала,
И со мною что – то началось.
Может я тебе совсем не нужен,
И не мной ты бредишь по ночам:
Тайна не раскрывшихся жемчужин,
Брошенных судьбой к твоим ногам.
Мотылёк, заброшенный судьбою,
В пламень чувств, холодных как кристалл,
Я всегда горю одной тобою
И уже обугливаться стал.
В волосах уже давно прорехи,
Голова почти как серебро,
Но сидит во мне не для потехи
Бес, залезший в левое ребро.
Я ещё могу, коль разогреюсь,
У меня в грудях порой свербит.
До тебя я доберусь, надеюсь,
Если только Люся разрешит.

     В те годы стихов я писал много: друзьям, знакомым, сотрудникам по работе. Это помогало мне уйти от грустных реалий жизни, соприкоснуться с невидимыми струнами таинственной человеческой души, когда в ответ я получал благодарные улыбки. Этого вполне хватало, чтобы удовлетворить моё поэтическое самосознание. В стихах к Зинаиде было сложнее. Чтобы поднять тонус, форсировал сознание, осветлял память, включал в работу свою чувственную душу… И вот, Мартовские иды, год 1997.

____Часть  вступительная.

Нетленна память о тебе.
Листаю прошлого страницы.
За всё признателен судьбе,
Я вновь во власти «Синей птицы».
Когда на сердце дребедень
И жизнь спешат итожить Боги,
Я проклинаю этот день
И ухожу в её чертоги.
Я ухожу в свои мечты,
В мир, где надежды тщетны, зыбки.
В мир, где лишь только я и ты,
И чувств разорванных обрывки.
Соткал я этот мир из грёз,
В любви искал страстей накала,
Но ты вошла в него всерьёз
И сразу в нём хозяйкой стала.
Там вечной юности покой,
Клубится фимиам искусству,
И светлый миг любви скупой –
Награда искреннему чувству.

____  Часть воспоминательная.

Тот вечер – явный дар судьбы:
Приём в великосветском тоне.
Над всем, мой друг, парили вы
В своём искусственном шиньоне.
Я робок был как бедный принц,
Но всё ж, доверив чувства Богу,
Перед тобою пал я ниц,
Восстав к волшебному чертогу.
Пытаясь тайно заглянуть
В судьбы магическую книгу,
Увидел поднятую грудь
И туго скрученную фигу.
И пусть минуло много лет,
Жизнь исковеркали реформы,
Я ж помню твой тугой корсет
И плоти чувственные формы.
Грядущий день меня тревожит,
Хороших уж не жду вестей,
Бесстрастно смерть лишь подытожит
Мой дебит пламенных страстей.
Тебе я никогда не лгу,
Пронзая вечность жадным взглядом,
За всё перед тобой в долгу,
Что не сказал, когда был рядом.
За то, что нёс всё чаще вздор,
Стихи слагал всё чаще мужу,
За чувств неистовый напор,
Что всё ж не вырвался наружу.

_______ Часть чувственная.

Так почему ж я так тянусь к тебе,
Твой образ воскрешая в мыслях страстный?
Не счастья я ищу, я знаю быть беде,
Когда очнусь от чар мечты прекрасной.
Благодарю тебя, меня ты отрывала
От пошлости земной. Отряхивая прах,
С тобой душа всё в мире забывала
И сладко мучалась в сомненьях и мечтах.
Благодарю тебя, меня ты посещала
Лишь мыслью буйною твой образ вызывал,
Тобой питал я нить душевного накала,
Чтоб жизни блеск во мне не угасал.
Тобой оттачивал я рифмы совершенство,
Гордыню дерзкую стихом своим ласкал.
В мечтах с тобой я находил блаженство,
Которого я в жизни так искал.
РС. Пришла жена, стоит, фырчит,
Сопит, пыхтит и шумно дышит.
И тихо про себя ворчит:
«А мне такого вот не пишет».
Да полно, Люсенька, не ной,
Не слушай суетной молвы.
Прими меня, я снова твой
Во всём от пят до головы.
Ну, а тебя, Зинуля – душка,
Мы поздравляем с Женским днём,
Прими нашу любовь, подружка,
И чувств нетленных водоём.

     Сознание со временем тускнеет, теряя моменты не характерные для событий или личности, но то главное, что врезалось в память, сразу воссоздаётся в красках и цвете тех незабываемых лет. Как – то в письме Зинаида, скользнув  скальпелем по моей душе, затронула тему: «Что нас с тобой влечёт друг к другу». Писала тепло, с долей присущего ей юмора. Ответ не замедлил ждать.

Что нас с тобой влечёт друг к другу?
Хочу понять на склоне лет.
Скользя по жизненному кругу,
Шепчу: «Тебе замены нет!»
Их было много всяких разных,
Но не было ведь ни одной
Такой пленительно – проказной,
Такой балдёжно – заводной.
Ты  как комета пролетела,
Меня зажгла, я начал тлеть.
Душа искрилась, ныла, пела,
Готова вслед тебе лететь.
Но годы шли, пришла разлука,
Ни что не вечно под Луной.
Но тот огонь как сон, как мука,
Всегда горит передо мной.
Лишь только память воскрешает
Твой лик в искусственных кудрях,
Душа поёт, смеётся, тает –
Танцует пламя на углях.
Быть может я глупец по праву,
Гонимый скукой и тоской.
Я выдумал себе забаву,
Но я хочу тебя такой!
Мой высший дух порой внимает
Моей душевной пустоте,
А жизнь во мне тихонько тает:
Другие ходят, но не те.
Как эхо в вечной тишине,
Как имя на пустом конверте,
Ты сумрачно живёшь во мне,
Как символ тайного бессмертья.
Одевшись в белые одежды,
Собравши чувств своих гроши,
Я возлагаю тень надежды
На пьедестал твоей души.

     Бывают моменты, когда поэтическая муза трясёт тебя как в лихорадке, требуя немедленного удовлетворения. Чаще всего это случается в преддверии 8 Марта, когда зима уже отпела свои вьюжно - метельные песни, а предательски яркая небосинь зовёт вспорхнуть и улететь, хотя бы мечтой, в края, где по городам и горным тропам развешаны как ритуальные мусульманские ленточки частички твоей души. З.Курашкиной   из Краснодара ко  дню  8 Марта.

Здравствуй, Зин, сердечный друг,
Свой использую досуг,
Чтоб стихом назло судьбе
Вновь напомнить о себе.
Сколь в разлуке нам не быть,
Добрых чувств ей не убить.
Потому – то каждый год
Что – то там внутри скребёт.
Коль февральскою порой
Опрокину по второй,
Погружается сознанье
В плотский ракурс мирозданья,
И души протяжный стон
Разгоняет ночью сон.
А в мозгу, что у витрины –
Всё блаженные картины.
Помраченья суть ясна:
Приближается весна.
Ну, а мартовской порою,
От тебя того не скрою,
В мыслях, право,  не чисты
Даже старые коты.
Да! Весна нам вновь и вновь
Будоражит в сердце кровь,
Воскрешая всё, что мило,
Всё, что не было и было….
С Люсей мы живём как прежде:
В суете, в любви, в надежде.
Кроим хиленький бюджет,
Варим из костей обед.
Ветра свист пронзает душу,
Волны рушатся на сушу.
День дождём сморкает в лужу.
Обещают снег и стужу.
Мёрзнут бренные тела,
Так как в доме нет тепла.
Нет угля, завод погиб,
По посёлку ходит грипп.
Нет работы, нет доходу,
Трудно здесь зимой народу.
Круто жизнь судьбу итожит,
Разбегаются, кто может.
Вот и мы в лихую пору
Из посёлка дали дёру.
Надоело мёрзнуть, тлеть,
Вечно с лампою сидеть.
Выключают свет у нас
Каждый день несчётно раз.
И живём мы с Люсей в паре
В стольном граде Краснодаре.
Здесь условия хоть куда:
Газ, горячая вода.
Мы отмылись,  отогрелись,
Дивных кушаний наелись.
Гонит в теле лень истому,
А в мозгах тоска по дому.
Впрочем, повод есть для пьянки:
Люся метит в россиянки.
Что случилось со старушкой?
Надоело быть хохлушкой.
Коль пройдёт сквозь все инстанцы,
Будем с нею иностранцы.
Стыдно мне за всё по праву
И обидно за державу.
Стая крыс себе в суму
Мёртвой хваткой рвёт страну.
А она бездарно вянет
И никак всё не воспрянет.
Я ж готов не для бравады,
Лезть с ружьём на баррикады.
Глянул в зеркало – и что ж,
Точно, вылитый Гаврош.
Вот вам мой правдивый сказ:
Бровь – за бровь, а глаз – за глаз.
Нужно дружно вставить клизму
Мировому сионизму,
Распушить срамную рать,
И Бориску с трону гнать.
Во, бугай с помятой рожей,
Славно жизнь нам подытожил.
Пил дебил до морды синей,
Раздавал жидам Россию.
За предательскую власть
Будут нас потомки клясть,
И до праха мирозданья
Нам не будет оправданья.
Ладно, хватит клясть врага,
Мне  бумага дорога.
День на вечер уж заходит,
А меня опять заводит.
Мне б в любви вам объясняться,
А я начал чертыхаться.
И скажу я вам, девчата,
Жизнь для счастья маловата.
Нет, судьбу я не хулю,
Всех вас помню и люблю.
Если б я был просто Богом,
Не таким уж к людям строгим,
Прежде чем забрать в астрал,
Омолаживать всех стал.
Пусть попробует народ
Жизнь прожить наоборот.
Накопили жизни опыт,
Не в могилу ж с ним нам топать.
Опытом вооружись,
Проживи обратно жизнь.
Устрани ошибки, планы,
И души своей изъяны.
Об одном лишь надо мыслить,
Карму должен ты очистить.
Коли Бог тебя услышал,
Лезь туда, откуда вышел.
Да, я слишком согрешил,
За Него судьбу решил.
Но ведь логика в том есть:
Возраст сбил у многих спесь,
И уж если б дал он нам
Плыть обратно по волнам,
То уверен все ей – ей
Были б чище и светлей.
Но опустимся, друзья
В мир, где спорить с ним нельзя.
Всем вам шлём большой привет,
Светлых дней на много лет.
И хотим, чтоб на насесте,
Собирались вы все вместе.
Пили, пели под гитару,
Ели кое – что с базару.
И, конечно же, не раз
Пропускали б и за нас.
Вот и всё. В ночной дали
Бьём челом вам до земли.

     Вы когда – нибудь писали стихи в поезде, лёжа на второй полке? Всё, что происходит внизу, вас уже не волнует. Душа рвётся наружу, то ли от принятой на грудь рюмки водки, то ли от избытка нахлынувших приятных чувств. Апрель 1998 года. Люся осталась дома, а я еду в Северодвинск, чтобы забрать на лето внучку. Поезд – это всегда езда в неизвестность, поэтому мысль работает быстрее, сознание заострено, сердце ждёт новых приятных ощущений. Блаженно растянувшись на верхней полке, вспоминаю женщин ещё недавнего прошлого: родных, близких, незабываемых. Растолкав всех, вперёд вылезла Зинаида, расплылась в улыбке и дразнит меня обаянием своих искусственных кудрей; её грудь воодушевилась и ходит вверх – вниз, как паровой молот, готовящийся к забиванию свай. Моя душа тает, сознание распадается, ухожу в грёзы иррационального, муза толкает в бок: « Пора начинать…».

Под стук колёс в ночную даль
Гляжу, мечтая в тишине.
И вдруг, как сняли с глаз вуаль –
Твой образ вижу я в окне.
Из тьмы болот, лесной глуши,
Мерцая нежно, сладко, зыбко,
Как  взрыв сознанья, крик души,
Плывёт ко мне твоя улыбка.
Восторгам сердца нет преград,
Законы вечности нарушу,
Из тьмы сотку тебе наряд,
Отдав в залог, в закланье душу.
Алмазы звёзд, закатов кровь
Вкраплю я в шлейф из темноты.
Тебя поднимет ввысь любовь,
Ты Дух, ты Демон Красоты.
И вот над бездной мирозданья
Летишь… Из тьмы мерцают очи,
Шиньона светлое сиянье…
Ты Демон, ты Царица Ночи.
Раскройся,  Книга Тьмы, молю!
Сквозь расстояния, сквозь года
Твою я жажду утолю,
Лети ко мне, моя звезда.
Присяду я с тобою рядом,
И нежный взор в ответ на взор,
Пусть тайну сердца выдаст взглядом,
Как звёзд безмолвный разговор.
В немом молчанье, упоеньи,
Когда разверзнутся сердца,
Души растерзанной смятенье
Понять ты сможешь до конца.
Что речи, клятвы, обещанья?
В них суета, порой обман –
Святое, страстное молчанье
И обожания дурман.
Сплелись в истоме наши души:
Сознанья – миг, а жизни – век.
Как в рыбе, что лежит на суше,
Природа замедляет бег.
Но полно, вот из тьмы дороги
Огонь прожектора возник.
На «стёклах вечности» в тревоге,
Дрожа, распался милый лик.
Я знаю, снова грянет пенье
В чертогах вечной красоты,
Когда сольются два виденья
Ноктюрном счастья и мечты.

     Нашей любимой песней с Людой Рискиной был популярный в то время шлягер  со словами: «Просто  встретились два одиночества, развели у дороги костёр, а костру разгораться не хочется, вот и весь, вот и весь разговор». Мне всегда почему – то казалось, что Люда и Мишка живут в своих параллельных мирах. Люда глубоко душевный человек, а Мишка – хлюст. Люда может раскрыться перед человеком полностью, что называется выставить грудь нараспашку, Мишка – «вещь в себе». Чтобы по - настоящему оценить эту женщину,  стоит вспомнить то, что случилось пару месяцев спустя.
     Рискины прилетели в Ялту к своей дочери и пригласили нас в гости. Сомнений о том, что надо ехать, не было. В Ялте нас встретил богато сервированный стол, из – за которого мы, кажется, не вылезали ближайшие сутки. Воспоминания, замешанные на радости и грусти, любви и человеческой верности лились рекой. Мишка харахорился, а Людмила просто таяла от избытка нахлынувших чувств. На лице застыла блаженная улыбка, глаза расширились и намокли. На следующий день провожать нас на автовокзал пошла одна. Она шла впереди, держа одной рукой Люсю, другой – Машу. Женщины говорили не спеша, и, как я понял, о самом главном, что до конца жизни должно лечь в память, душу и  сердце нераскрытой тайной человеческой любви. Дойдя до последнего поворота, за которым через дорогу был автовокзал, Людмила сказала: «Всё, дальше не пойду, уезжайте сами». Обнялись, расцеловались, сказали последние тёплые слова и разошлись. Через несколько минут, оглянувшись, я заметил, что на том месте, где мы расстались, всё ещё стояло покинутым «моё одиночество». Она плакала.

У меня есть к тебе вопрос:
«Ты мечтала под стук колёс?»
Поезд мчит сквозь ночную мглу,
Я, конечно, тебе не лгу.
Вдруг ты спросишь: «А как же та ?»
Зинаида – всегда мечта,
Дух, восторг, окрыленье, полёт,
Взлёт фантазии…, только вот
Опущусь я на землю любя,
И, конечно же, встречу тебя.
Ты земная, как всё вокруг,
«Одиночества»  верный друг.
И костёр, что порою чадил,
Не затухнет, как Мишка б не ныл,
Потому что с годами сильней
Видеть хочется старых друзей.
С кем когда – то делил досуг,
И кого полюбил не вдруг,
И к кому до сих пор в тиши
Нежно тянуться струны души.
Отвлекись, друг, от горьких дум,
Напряги свой пытливый ум.
Серой жизни гнетёт суета,
Выручает меня мечта.
Создал мир, где одни цветы,
Рай души и, конечно, ты.
Я по жизни бреду любя,
Женщин всех и, конечно, тебя.
Потому у последней черты
Есть жена и, конечно, ты.

     Третий стих адресую Надежде Марьянчук – Линник. Это наша соседка по квартире. В её разводе с мужем мы с Люсей приняли самое активное участие. Надо было спасать человека от домостроя нетрезвой личности, пока душа её ещё не вывернута наизнанку.
     Призвание Надежды – быть любящей матерью, хозяйкой большой дружной семьи. Она мужественно переносит трудности, а запас любви в ней не истощим. С каждым вздохом она посылает в мир свою улыбку – эту маленькую частичку счастья, адресованную тем, кто находится рядом. Надежда очень любит делать подарки, доставлять людям приятное, при этом сама счастлива гораздо больше тех, кого она одарила – это первый признак бескорыстно чистой души и открытого сердца. Такие люди просто не способны сделать кому – нибудь гадость, даже очень маленькую.

Что – то грохочет, где – то стучит,
Мысли и чувства свернулись клубком,
Поезд на Север неистово мчит….
Слыл среди вас я всегда чудаком.
Всё было мало, всех женщин любил.
Милые, славные, сердцу желанные.
Может кого – то уже и забыл,
Но разве сейчас это самое главное.
Я чувством, Надежда, жил с самого детства.
Оно словно гром среди ясного дня
Врывалось в душу ко мне без кокетства,
Взрывая всё внутри меня.
И вот, взорвав мои устои,
В мою судьбу ворвалась ты.
Я в бой пошел, Аника–воин,
Сражаясь с бездной пустоты.
И каждый раз с улыбкой, радостно,
Семейных не разбив оков,
Тебе бросал призывно, сладостно
Я ожерелья нежных слов.
Ты помнишь полночь Ленинграда,
Когда обнявшись, я и ты,
Смотрели сквозь решётки сада
На разведённые мосты.
Ты для меня как вера, Богом данная,
И я скажу, лукавства не тая:
«Родная, незабвенная, желанная,
Но всё ж, увы, прискорбно, не моя».
Пусть годы выдувают ветром времени
И цвет волос, и молодости стать.
С тобой я одного по духу племени,
На нас с тобой одна судьбы печать.

     В начале лета 1998 г. К нам приехал Арнольд Александрович со своей новой женой Ольгой. Люся Тукмачёва для нас обоих – это свет в окошке, врачеватель телесных и душевных ран, сладкий десерт ко всем невзгодам и тяготам жизни. Ольга – неизвестность. Но выбор Арнольда мы не подвергали сомнению. Мы не боги и судить о предвзятостях человеческой судьбы не имеем права. Они решили разойтись, и, судя по всему, обоим стало легче. Арнольд  для меня – это не просто друг, это учитель. Я старался учиться у всех, если находил черты характера недоразвитые у меня. На фотографии первых курсантских лет, подаренной Люсе от искателей её сердца, было написано: «От Рыжего и Флегмы». Флегма – это я. Но разве можно строить свою военную карьеру на этом  тонусе? Жизнь начала коробить меня с первых офицерских шагов, а уже в Барнауле я ломал свой характер, как чёрт -  грешников. Во Фрунзе Тукмачёв вдул в меня новый ветер настойчивого нахальства: если тебе надо решить положительно какой – то вопрос, дави на все педали, выжимай полный газ, дуй только вперёд. Такой бескомпромиссности  у  меня в характере не было. С его подачи я начал «дуть». Я пробивал броню человеческой неприступности по новой усовершенствованной методике: знанием предмета разговора и нахрапистостью тукмачёвской одержимости. Последнее – это подарок от Арнольда на всю мою оставшуюся жизнь.
     Когда «молодожёны» уехали, на сердце опустилась грустная истома и я, решив облегчить душу, исповедовался во всём Зинаиде.

_________Часть первая. Тукмачёвская.

Жизнь безлика и скучна, не скрою.
Мы меняем счастье на гроши,
Но бывают встречи, что порою
Западают в тайники души.
Словно молодость снова вернулась,
В сердце грянула песня без слов,
Всё в душе моей вдруг встрепенулось,
Когда в хату вошёл Тукмачёв.
Над такими и годы не властны,
Стиснул, брякнул и сходу: «Налей!».
А глаза, как и прежде прекрасны
Под мохнатою шапкой бровей.
Ольга телом и статью видна,
Тут всё ясно,  ведь Алик – ценитель…
Он сказал нам, что это - жена,
А мы поняли – Ангел – Хранитель.
Сколько выпили – это не тайна,
Содрогались и стены, и пол.
А потом я заметил случайно,
Как он быстро сглотнул валидол.

Раз на море, где шли корабли,
Я смотрел, а курортники ахали.
Незаметно они подошли
И как голуби в раз закудахтали.
Не заметив меня как рояль,
Они млели в заботе и нежности.
Ну, а я, подсмотрев пастораль,
Позавидовал этой небрежности.
В жизни всё, что даётся судьбой,
Отболит, отгорит, перемелется.
И тогда  лишь промежду собой,
Только на два всё сущее делится.
Вот и ты, словно бросовый хлам,
Разорвала меня пополам.
Знай, что рана ещё не залечена,
Кровоточит она, человечина!
Но вернёмся к событьям тех дней.
Мы смеялись, болтали и пели,
Как видения тех кораблей,
Они быстро, мой друг, пролетели.
На поминках души торжества
Жизнь свечой восковою растает,
Чем прекраснее миг волшебства,
Тем быстрей он всегда пролетает.
И уехали оба – все вдруг,
А душа и трепещет, и мается,
И смотрю я тоскливо вокруг:
Лето, море…,ведь жизнь продолжается.

_________Часть вторая.  Эпическая.

А ещё, когда Люси нет дома,
То морали, конечно, урон.
Как – то ночью вдруг в теле истома,
А в мозгу безалаберный сон.
Словно вновь я живу в Сенегале,
Ем кусок от большого масла,
И люблю не российскую Галю,
А жену французского посла.
И под властью той страсти и муки,
Через стену и двери вразрез,
В спальню к той незадачливой суке
Этой ночью я, Зина, полез.
Вижу, спит она, Зина, нагая,
Не грустя, не скорбя, не любя.
И какая – то вся не такая,
А похожая, Зин, на тебя.
Распростёрлась на белом хитоне
Её нежная девичья стать,
Изогнулась в холёной истоме,
Украшая собою кровать.
Сразу я загорелся душою,
Сердце часто забилось о грудь.
И как в юности, Зина, не скрою,
Всколыхнулась мужицкая суть.
И стою я у этой постели,
И пытаюсь себя превозмочь,
Будто тысяча вдруг пролетели
И осталась последняя ночь.
Я рванулся вперёд, но о Боже!
Кто – то свистнул мгновенно кровать.
Саша треплет рукою по роже:
«Не пора ли Петрович вставать?»
Я очнулся, спадала истома,
И растаял в ночи паладин.
 Понял: не в Сенегале, а дома,
И не с ней, а в постели один.
Грусть какая – то вдруг налетела,
Словно всё это было назло.
Остывало восставшее тело,
Вот и тут, Зин, не повезло.
Видишь, друг, как бывает не сладко,
(Может встретиться, что – ли, пора?)
Если травит на сердце заплатка,
Если в памяти свищет дыра.
Если  часто сознаньем натужно
Возвращаюсь как в праздник туда,
Где в общенье ковалася дружба,
Где в согласье бежали года.
Здесь в Крыму, вдалеке от друзей,
Пьяной грусти я скармливал печень.
Жил в плену у бредовых идей,
И в итоге похвастаться нечем.
Но грустить – это тлеть на корню.
Нам осталось совсем маловато.
Я судьбу не браню, не корю,
Может встретимся, Зина, когда – то.

     Из писем к Зинаиде (тогда ещё водка была дешёвой).
Если бы у меня было два сердца, одно из них я отдал бы тебе. Если бы у меня было две жизни, вторую я бы посвятил тебе. Если бы у меня было два рубля…, я бы добавил ещё три, купил бутылку водки и выпил бы за твоё здоровье…   Разлука обостряет воспоминания и чувства. Боль расставания искреннее радости встреч. Отсутствие надежды на скорое свидание побуждает к излишней откровенности в письмах. А иногда пригрезится же такое….

Исповедь лунатика.

Помню ночь. Были звёзды и полной Луна.
И теней хоровод колыхался на белом.
Занавеска в открытом проёме окна,
А за ней твоё томное смуглое тело.
Я не смог удержаться, душой воспылав,
Шёл с желанием слиться в истоме с тобою,
Знал, что рядом в постели лежит волкодав,
Ну и что ж, я не властен бороться с судьбою.
Я не вскрикнул, собрав свою волю в комок,
Не упал, разбросавши мозги по асфальту.
 Я по проволоке шёл, я иначе не мог,
А в душе пела скрипка, подобная альту.
С каждым шагом всё ближе, желанней окно.
С каждым шагом ясней очертания тела.
Пусть ревнуют другие, кому не дано,
Я дошёл, я достиг и берусь я за дело.
Я срывал поцелуи, был нежен и груб.
Пил нектар и элей с твоих  чувственных губ.
Обнимал и ласкал, рвал одежды я прочь,
За окном колдовал южный ветер и ночь.
Утро. Первый луч солнца потух.
Просипел на балконе соседский петух.
Я обратно иду, я на проволоке плох,
Не унять уже дрожь обессиливших ног.
Вот сорвался, лечу, словно в бездну упал…
Я, проснувшись в поту, чьё – то имя шептал,
Той одной, что судьбой мне в усладу дана.
Рядом мирно в постели храпела жена.

Курашкиной З.И. ко дню рождения, год 2000.

У тебя день рожденья, разве можно забыть.
Я живу в наважденье, что тебе подарить?
Снеговую вершину, чтоб остыть после бани?
Хошь, гренландскую льдину можешь взять в океане.
Если хочешь, возьми эти звёзды и  ветер.
Если сможешь, порви этот мир на куски.
Знай, что мне без тебя день при солнце не светел.
Что когда – нибудь здесь я умру от тоски.
Я дарю тебе мир в его красках и цвете,
Я дарю тебе миг моей страстной любви.
Лишь прошу об одном в этот день на рассвете,
Когда муж ещё спит, ты меня позови.
Я отправлю к тебе свою тонкую душу.
С нею – исповедь друга о горькой судьбе.
И подарок пошлю, если только не струшу,
Своё пылкое сердце в ноги брошу тебе.
Посмотри на него, оно в дырах и ранах.
И заштопано лаской чувств нежных твоих.
Жаль, что мы далеко в этих проклятых странах,
И нельзя этот мир разделить на двоих.
Ты возьми сердце, Зин, в свои нежные руки.
И дыханьем твоим пусть оно отойдёт.
Знай, что рифмы плету я совсем не от скуки,
Просто камень покоя душе не даёт.
Я вхожу в мир стихов, замыкаю границы,
Заострённая мысль воскрешает вас вновь.
Я терзаю себя и пытаюсь напиться
Страстью чувств, что всегда согревает мне кровь.
Я такой! Пусть башку побелили года,
Знаю, вечный покой мою страсть подытожит.
Без любви можно тоже прожить иногда.
Я не смог, не хотел, может кто – нибудь сможет.

Р.S.
С годами жизнь, увы, не краше.
Скрипит души земная ось.
Картины молодости нашей
Нам воскрешать придётся врозь.
А как хотелось бы собраться,
Увидеть ту шальную рать!
Наесться вдоволь и надраться,
И до упада танцевать.
Нас Бог друзьями не обидел,
Жизнь невозможна без друзей.
Но то, что в вас тогда я видел,
Навек храню в душе своей.
Вы суть земного оптимизма,
Вы жизни праведная соль.
Бальзам душе, а скуке – клизма,
Он – Грей, а Зина вот – Ассоль.
Восторгов сердца не унять,
Я дружбы клятву не нарушу.
Тех чувств, тех мыслей не понять
Тому, кто нам мозолит душу.

    У древних римлян была традиция, обязывающая научные труды писать в стихах. Хорошее стихотворение содержит, как правило, более концентрированную мысль, нежели проза. Не знаю, хорошие ли у меня получаются стихи, но иногда они мне нравятся. Вот одно из таких стихотворений.

Моей любимой женщине.

Я сегодня совсем сам не свой,
Что – то вот не даёт мне покоя,
То ли небо совсем голубое,
То ли воздух, что пахнет весной.
Я как плуг, что лежит на меже,
Между прошлым и будущим жизни.
Мысль застыла в предчувствии тризны,
И тревога в заблудшей душе.
Может зеркало что – то подскажет,
Может взгляд даст ответ на вопрос,
Или мой незатейливый нос
Вдруг как флюгер разгадку укажет.
 Подхожу. Нос как нос, без изъяна ,
На усохшей башке -  седина,
И залысина сверху видна,
Коль забраться на спинку дивана.
Но глаза, что случилося с ними?
Из-под сумрака тёмных бровей,
Словно таинства дивных морей,
Исторгали безбрежности сини.
Погружаясь в безумие взгляда,
Я надрывно искал там ответ,
Опускаясь на дно, там, где свет
Лишь мерцал. И, о Бог! Вот награда.
Вот находка во взгляде моём,
Там на дне моей жизненной бездны,
Тёмный остов уже бесполезный,
Оказался большим кораблём.
Тот корабль на просторах морских
Лихо мчался когда – то по миру,
Ветер в вантах волшебную лиру
Раздувал чувством в душах людских.
А теперь неуклюжий, огромный,
Разбросавший по дну такелаж,
Не входя уж как в юности в раж,
Он лежит лишь в душе неуёмный.
И никто никогда не узнает
О безумной предсмертной борьбе,
И о том, где теперь отдыхает
Тот корабль, что стремился к тебе.

     Если бы я писал письма всем женщинам, которые мне дороги и живут только в Алма – Ате, я бы выдохся уже на старте. Поэтому нашёл хороший выход: писать для всех Курашкиной, не сомневаясь в том, что она доведёт мои чувства до каждого. Зинаиде ко дню рождения. Год 2002.

Пишу, дорогие ребята,
Свой опус опять же в стихах.
Вновь вспомню, что было когда – то,
Покаюся в смертных грехах.
Гнетёт меня с вами разлука,
Былого, увы, не вернуть.
И в памяти старческой скука
Поднимет прекрасную муть.
Ваш облик застыл изваяньем,
Не тлен и незыблем в годах.
И чувства волшебным дыханьем
Сплетаются песней в стихах.
Конечно, вы так же прекрасны,
Нет хруста в изгибах костей,
Вы так же общительны, страстны,
И любите званых гостей.
У вас не бывает мигрени,
Бутылку допьёте до дна,
Пред бурей не ноют колени,
И вам не грозит седина.
Дни ваших рождений, поверьте,
Забыть не могу, хоть реви.
Они у меня в туалете
Пред мордой висят на двери.
И сонным бессмысленным взором,
На жизненный сев пьедестал,
Поутру с тоской и укором
Я в памяти лица листал.
Надеждин – в февральские вьюги,
Курашкину дарят сирень,
А вот день рожденья подруги,
Которой пишу дребедень.
 В июле… О! страсти причуды,
Её я люблю, не секрет.
Конечно же, Рискиной Люды
В мозгу нарисован портрет.
Вот так, мои милые рожи,
Всегда по утрам вы со мной.
А днём я бываю там тоже,
Но чаще к двери всё ж спиной.
Я всем бы писал поздравленья,
Надеюсь, сомнения нет.
Но траты такой, без сомненья,
Не выдержит тощий бюджет.
Нас с Люсей бросало когда – то
По миру с судьбой в унисон.
В моём поминальнике даты
На семьдесят восемь персон.
Ну кто, исключая лишь Бога,
Взращённые грустью цветы,
Донёс бы друзьям до порога?
Конечно, Зинулечка, ты!
Ты светоч, как лампа в сортире,
Где мысли бегут чередой.
Во всём перевёрнутом мире
Ты мой всемогущий связной.
И в день твоего нарожденья,
( Я б большего сделать не смог),
Позволь облобзать от волненья
Лишь прах твоих девственных ног.
Позволь искупаться во взгляде
Твоих лучезарнейших глаз.
И если есть тяга к помаде,
Оставь мне следы на показ.
И памяти нашей страницы,
Что вместе писали с тобой,
Подобно кочующей птице,
Меня увлекут за собой.
Всё в прошлом  и мило, и свято.
Секретов от вас не таю.
Я тост поднимаю, ребята,
За женщин, которых люблю.

Р.S.
Чего я стараюся ради,
Зачем сочиняю стихи,
Чтоб вызвать улыбку во взгляде,
Иль робкое ваше «хи – хи»?
Чтоб чувства толкали на муки,
Добро не считать за напасть.
И люди б тянули к вам руки
Не только, чтоб что – то украсть.
Чтоб мир не казался унылым
И сер, как моя седина.
И в буднях до боли постылых,
Хоть звёздочка счастья видна.
Чтоб мы не задохлись от скуки,
Чтоб чувства звучала струна,
А может быть нежные руки
Подняли бы рюмку вина?
С вином – этой кровью дракона,
Коль совесть пред Богом чиста,
По букве святого закона
К вам в душу сойдёт доброта.
И мыслями в будущем рея,
Чтоб были мы счастливы там,
Хочу, чтоб мы стали добрее,
Чтоб всё улыбалося нам.

     И всё – таки, какие мы уже старые! Это начинаешь понимать, когда приходится писать поздравления с Золотой Свадьбой сначала Курашкиным, а затем и Рискиным. Да и у нас с Люсей юбилей не за горами… Пол века совместной жизни! Будь я государственным деятелем, таким парам я бы учреждал повышенные пенсии и все медицинские блага. Живите долго как образчик святого человеческого чувства, вырождающегося у современной молодёжи. Вот только у меня сложилось глубокое убеждение, что после пятидесяти лет совместной жизни Бог ставит точку на человеческом счастье, призывая к себе счастливчиков одного за другим.

Курашкиным,  к 50 – летию свадьбы.

Я в старости не трушу,
Хоть жизнь ушла в песок,
О вас точу я душу, как нож об оселок.
Вы образец творенья,
Как надо жизнь блюсти,
Как страсти озаренье
Сквозь годы пронести.
Как жить себя сжигая,
Бездарности браня.
Жаль, что теперь другая
Дорожка у меня.
И вот письмо…Полвека!
Ведь это - полста лет,
Два милых человека
Плетут любви сонет.
Конечно, будут песни,
Конечно, будет той,
И будет интересно
На свадьбе золотой.
Хочу со страшной силой
Лишь помечтать о том,
Что мы сидим с Людмилой
За праздничным столом.
Конечно же, безмолвных
Я пьянок не видал,
А потому наполнил
Свой праздничный бокал.
За вас! За то, что свято!
За Вашей жизни нить,
Ну как же тут, ребята,
Слезу не уронить.
Жаль, что уже старея,
Живём мы тут, вы – там.
Пью водку, не робея,
С слезами пополам.
Я горше этой дряни
Напитка не видал.
А вот… для пущей пьяни,
Съем праздничный бокал.
За счастие людское,
За лучший ваш удел,
Хочу свершить такое,
Чего ещё не ел.
Вот так когда – то вместе
Балдели мы, друзья.
Всё было интересно,
Того забыть нельзя.
Желаю вам по жизни
Нести свои кресты.
Быть грудой оптимизма
И морем доброты.

     Говорят, что первым поэтом был тот, кто сравнил женщину с цветком, а первым прозаиком – тот, кто сравнил женщину с другой женщиной. Так что как не крути, но краеугольным камнем и поэзии, и прозы всегда являлась женщина. В моём понимании женщина – это улыбка природы, весенняя, радостная. Бог одарил её таким арсеналом достоинств, что разумно используя их, она может пленить любого зазевавшегося мужчину. Надо только нагладить себе гладкое, накудрявить кудрявое, подкрасить красивое и улыбнуть улыбчивое. Ну, а если есть ещё и актёрский талант, а он в той или иной мере присущ каждой женщине, то даже видимое поражение оборачивается для неё победой. Правильно говорят: «Если женщина не сдаётся, она побеждает. Если сдаётся, то диктует свои условия».
    Помимо всего прочего у женщины есть всегда под рукой «беспроигрышный билет» - её улыбка, которой можно привлечь любого человека, уладить любой конфликт. Женское начало всегда нежное, трогательное, по-матерински ласковое. Эту черту женщины хорошо подметила шведская поговорка: «Мужчина любит головой, а женщина думает сердцем». Отсюда и исходят чары её обаяния, которые  являются дыханием души и могут растопить чёрствость и скептицизм любого мужчины, так как всё искреннее – прекрасно. И опять-таки соглашусь со шведами: «Нет такого хорошего мужчины, которого бы женщина не смогла сделать ещё лучше».
С философской точки зрения, лучшее определение женщине дал Соломон: «Женщина слаще жизни и горше смерти». Здесь есть над чем подумать и поломать голову, так как в этом сатанинском двуединстве скрыта истинная суть женщины. Завершением этого небольшого трактата о женщинах могли бы стать вдохновенные слова И. Сельвинского:

Вижу тебя без версий
В оранжевой неге,
Опущенною звездою
В холодную воду зеркала,
Которое тихо мерцало
От счастья дышать тобою.

     Так что женщина – это ещё и мечта.   А что тогда такое – любовь? Это мост от сердца одного человека к сердцу другого. И соткан этот мост из душевного тепла и почти беспричинной нежности, из откровений и рождённой ими близости. И, конечно, из многого другого, где нет боли и фальши. Это великое чувство – пьянящую радость любви, человек должен пронести через всю свою жизнь. Пока в сердце возгорается любовь, человек живёт. У меня был такой стих:

У каждого в душе есть мир незримых чар,
И если тлеет он и не горит пожар:
Не любишь ты, не плачешь, не тоскуешь,
Ты не живёшь, а просто существуешь.

     Разжигайте в сердце всякую искру любви, поддерживайте её горение своим вдохновением, мечтой, окрылённостью. Эклисиаст говорил: «Если подуешь на искру, она разгорится. Если плюнешь – она погаснет. И то и другое исходит из уст твоих». Так что, как повелось у нас на Руси: Не плюй в колодец – улетит, не поймаешь.
     Однажды, вдохновлённый строками О.Мандельштама, я написал Зинаиде поздравление с днём рождения.

Эпиграф

Там на высях сознанья -  безумье и снег,
Но коней я ударил свистящим бичом.
Я на выси сознанья направил их бег,
И увидел там деву с печальным лицом.
 ( О.Мандельштам)
            Стихотворение.

Наполни, Зина, гостю рог
И раз, и два, и пять,
Чтоб высказать тебе он смог
Всё, что хотел сказать.
Чтоб мыслей дерзостных клубок,
Застрявший в глубине,
Лишь для тебя достать он смог
И растворить в вине.
Чтоб пил он чувственный элей,
И от того вина
Душою устремлялся к ней,
Что сердцем рождена.
Я знал, на высях снег и мгла,
Но спать не дал вопрос:
Что там за дева залегла,
И что за цвет волос?
Хлестал бичом своих коней,
Но стал хромать Пегас,
Я расплескал весь свой элей,
Огонь в груди угас.
То старость укротила бег,
Но ввысь стремил себя.
Пусть на вершине лёд и снег,
Я там найду тебя.
Тебя, о ком давно мечтал,
Кому кроплю я стишь.
Вот высь, вот мгла, вот пьедестал,
А там ведь ты стоишь!
И я подкрался словно вор,
И слов сказать не смог.
Испепелил меня твой взор,
Я лишь шепчу у ног:
- Дай Бог тебе премного дней,
Сосуд любви без дна,
Живи для счастья, для людей,
И будь нам всем нужна.

     А вот стихотворение, которое не раз выручало меня в трудную минуту. Мой очень старый, неуклюжий восьмимартовский стих. За прошедшие годы он успел побывать и в Алма – Ате, и в ближнем зарубежье, и вызвать улыбки на нашем поселковом застолье.

Дорогие женщины!
Вы с весной обвенчаны,
Вы прекрасны и чисты,
Как весенние цветы.
Потому весенним днём
Гимны женщинам поём:
Милые и желанные,
Нами всегда любимые,
Женщины наши славные,
Будьте судьбой хранимые.
Презрел я прозу житейскую,
За вас и в огонь, и в пламень.
В грешницу, даже библейскую,
Первым не брошу камень.
Сердце любовью полнится,
Гранит бы грызть за идею.
С вами мечты исполнятся,
Милые Галатеи.
Грудь разорвал бы руками я,
Сердце б достал ладошкою,
Чтобы тебе, любимая,
Зажарить его с картошкою.
К чёрту пошлём все проблемы,
Я предлагаю налить.
Нет у мужчин дилемы:
Любить или не любить?
От вас никуда не деваться,
И я предлагаю вновь:
- Давайте же выпьем, братцы,
За женщин и за любовь.


     Опять любовь, от которой действительно никуда не денешься. Она наполняет грудь приятными воспоминаниями давно ушедшей молодости, терзает дырявую душу приступами своего не стареющего нахальства. Мне всегда было жаль тех, кто  считал, что любовь – это не состояние души, а положение тела. Современная выдержка из интернета: «Верить сегодня в любовь, как в святое чувство, посланное свыше, это всё равно, что тридцатилетнему мужчине верить в Деда Мороза. Да, я любила целых три года: с третьего класса по пятый». Поистине жалок тот, кто не испытал в своей жизни этого высокого чувства, опошлил, растоптал, вытер об него ноги. Ещё за 450 лет до Р. Х. Платон писал: «Пережить любовь – это счастье. Любящий счастливее того, кого он любит, даже если его любовь безответна, потому что «любовь зла», может и не прийти». Перечитайте ещё раз «Гранатовый браслет» А.И. Куприна, и если у вас после прощального письма Желткова не выступят на глазах слёзы, вы – чёрствый человек.
     Любовь – это самая могучая сила вселенной; в эзотерическом аспекте это пятая стихия, способная творить чудеса не только в душах, но и в материальной природе. В одном из американских фильмов, чтобы избежать столкновения Земли с огромным астеройдом, которое уже ничем нельзя предотвратить, прибегли к помощи влюблённых, которые в единый миг послали в космос такой заряд любви и отчаяния, что астеройд отклонился от курса.
Как можно не восторгаться той красотой, которую дарует тебе природа, как можно не любить этот мир, который живёт и дышит любовью. Энергия любви растворена в природе.             Человеческие чувства  - это ощущение присутствия или отсутствия энергии любви. Когда ты чувствуешь себя прекрасно, это значит, что энергия любви в тебе пребывает. Человек способен регулировать свои чувства: если ты думаешь восторженно, взываешь к романтике и по – детски чистому восприятию мира, то энергия любви будет наполнять тебя. Но если ты завидуешь и ропщешь на судьбу,  злословишь и упиваешься своим эгоизмом, то энергия любви покинет тебя. А от степени накачки энергией любви живого организма, зависит уровень его жизнедеятельности. Любовь и добро сильнее зла. В мире не хватает любви, люди отчаянно её ищут. Поэтому, когда мы открываем сердце и начинаем излучать любовь, мы превращаемся в маленькое солнышко. И хоть люди не могут видеть осознанно излучаемую тобой любовь, они чувствуют её подсознанием. Будьте по-детски открыты, всегда улыбайтесь людям. Любовь нейтрализует злобу, чем больше любви получает человек, тем меньше шансов, что он будет причинять боль другому. Если вас никто не любит, будьте уверены – это ваша вина.   Наш мир будет существовать до тех пор, пока  в нём будет жить Любовь – к себе, к людям, к Богу, как гениальному творцу всего сущего.
     До всего этого я дошёл сегодня, но ещё в 2005 году в восьмимартовском послании к Зинаиде, интуитивно затрагивал эту тему.

Добрый день, Зинуля – душка,
Шлю свой пламенный привет.
С праздником тебя, подружка,
Пожеланьем долгих лет.
Как живёт в земле батыра
Милый сердцу женский род.
Надя нам на днях звонила:
Грусть, тоска ей душу рвёт.
Жизнь сложна, поверь, подруга,
Правду – матку говорю.
Нынче все едят друг друга,
Я ж вас искренне люблю.
В мире зла, тоски, сомненья
Путеводная есть нить.
Есть любовь как наважденье,
Для неё, друг, стоит жить.
И всегда меж вами рея,
Повторял я вновь и вновь:
В мире чувства нет светлее,
Чем священная любовь.
В ней души восторг, сомненье,
То огонь, то тленья дым,
В ней есть самоотреченье
В пользу тех, кто мил, любим.
В ней безумство и отвага,
Мысли дерзостной полёт,
И души хмельная брага,
Что на подвиги ведёт.
Понял я сей жизни тайну,
Впору клясться на крови,
Не напрасно, не случайно
Мир наш соткан из любви.
В мире много тайн великих,
Их хранит земная твердь,
А для нас простых, безликих
Лишь любовь сильна как смерть.
Нам Любовь дана от Бога
К детям, женщине, Отчизне,
Чтоб легка была дорога,
Чтоб уменьшить горечь жизни.
Чтоб под старость воскрешая
Прошлых дней былую прыть,
Ты бы вспомнила, родная,
Как умели мы любить.
Если грудь зажгло пожаром,
Улыбнулося чело,
Значит, жизнь прошла недаром,
И тебе, друг, повезло.
Не стремись вернуть былого,
Что прошло – не воротить.
В каждом возрасте, друг, снова
Научиться надо жить.
Р.С.
Желаю всем, кто мне дороже,
А ныне кличется старьём,
Быть проще и не лезть из кожи,
Будь молод в возрасте своём.

     На святой праздник Пасхи выпадает «Прощённое воскресенье» и хоть прощать людям надо всегда, в этот день надлежит каяться самому, может быть и тебя простят. А так как непогрешимых людей не бывает, а я не святой, то решил покаяться, тем более, что рядом был день 8 Марта. Год 2005.

Я женщин очень уважаю,
Пред ними я всегда в долгу.
Себя за слабость презирая,
Молчать сегодня не могу.
Простите, милые  подружки,
Ведь я за вас не допивал.
Мне б водку пить за вас из кружки,
А я лишь рюмку поднимал.
Не долюбил я вас как надо,
И к сердцу вас не прижимал.
Вы для меня судьбы награда,
А я лишь в щёчку целовал.
Вот от волненья задрожали руки,
И я, потупя свой нахальный взгляд,
Прошу у вас прощения, подруги,
За всё, в чём был и не был виноват.

     В 2005 году ушёл из жизни Саша Курашкин. Если для нас это был друг, товарищ, оптимист, весельчак, душа коллектива, то для Зинаиды – это было начало и конец всего, её второе Я, неотделимое от неё самой. И если для нас всех это был удар, то для неё – жизненная трагедия. Такую потерю трудно выразить словами, ещё труднее пережить. Чтобы хоть как – то облегчить душу, Зинаида погрузилась в наркоз прошлого – ушла в стихи, сочиняя поэмы отчаяния, замешанные на всплесках женских эмоций и высоких чувствах. Чем я мог ей ответить?

Он был, он есть, он будет с нами,
Покуда жизни ткётся нить.
Его Орфеем звали сами,
И не дано всего забыть.
Аккорда смелого пассажем
В экстаз вводил случайных дам.
Мы ж, глотки промочивши, разом
Лишь вторили его рассказам
И анекдотам, и песням.
До хрипоты и до икоты
Водили мы в атаки роты,
Вели из глубины под водку
Домой усталую подлодку.
Или глотали чахлый дым
Мы с «одиночеством» моим.
Он мог играть, плясать, острить,
Чтоб разогнать и лень, и скуку.
На женщин мог он положить
Свой острый взгляд, и даже руку.
Бальзам на душу им пролить
И тихо что – то предложить.
Порой пред ними распалялся,
Играл, шутил что было сил,
В любви и нежности им клялся
И с Зиной в спальню уходил.
А там, как монумент эпохи,
Как пьедестал, ни дать – ни взять,
Была на зависть всем нам, лохи,
К полу прибитая кровать.
Спортсмен, красавец, ловелас,
Он пресекал нытьё и споры.
На лыжи ставил с Зиной нас
И уводил с собою в горы.
А там бесился как юнец.
И, слава Богу, под конец,
Коль допекал наш дружный вой,
Живых нас возвращал домой.
Не растерявши свой престиж,
Хоть вид наш был довольно жалок,
Несли с собой обломки лыж
И дуги в прошлом лыжных палок.
Я Сашу не видал давно,
Но помню взгляд, улыбку, смех.
Он как герой в немом кино,
Что был, конечно, лучше всех.
Увы, уж нет его средь нас,
И я влачусь, судьбой гоним.
Когда ж пробьёт мой ссудный час,
Уйду, как все мы, вслед за ним.

Р.S.
В безгласье кладбищенских плит
Покоится святость мечты.
Со временем всё отболит,
И с нами останешься ты.

Зинаиде Ивановне ко дню рождения, 31 мая 2006 года.

Не считай, мой друг, свои года.
Не ищи для старости причины.
Говори всегда, что молода,
Есть здоровье, нравятся мужчины.
Знаю, что не сладко на душе.
Тяжело одной на свете маяться.
Скоро год, как нет его уже,
Но твоя – то жизнь ведь продолжается.
Не кори свою судьбу за то,
Не страдай ни мыслями, ни нервами.
Всем известно, в жизненном лото
Мужики всегда уходят первыми.
Знаю, что без Саши тяжело
Жизни ткётся праведная нить.
Но судьбе и смерти ты назло
За двоих теперь сумей пожить.
Он всегда с тобою будет рядом.
За двоих и пей, и веселись.
И не порть лицо тоскливым взглядом,
Помни, смерть – это другая жизнь.    
Главное, чтоб сердце не остыло,
Милый образ был с тобой всегда.
Пронеси всё то, что свято, мило
Через все невзгоды и года.
И когда твой путь переитожат
Гробовой сосновою доской,
Забери с собой всё то, что сможешь,
Вместе с ним уйдёшь ты на покой.
Всё пройдёт и молодость, и жизнь.
И не надо, Зина, раньше стариться.
Лет до ста сумей красиво жить,
Лет до ста сумей мужчинам нравиться.

     И опять Международный женский день. Для Зинаиды мир раскололся на «до» и «после». В преддверии праздника в одной чаше смешались грусть, тоска и всполохи проявленного жизненного оптимизма. Писать в таких условиях поздравление сложно, выручили журавли.

Бездонная синь по всему небосводу,
Снова весна одолела природу.
Словно от пьянки меня закачало,
Это воспрянуло жизни начало.
И снова нить воспоминаний длинных
Ткут, память воскреся, вдруг запахи земли.
То прокричат средь облаков былинных
В тоске невыразимой журавли.
На сердце нет той радости былой,
Какой пьяны мы в молодости были.
И хоть весна по-прежнему со мной,
Но между счастьем годы, страны, мили.
И грустно сознавать, что нет на свете,
Тех с кем восторг и счастье мы делили.
И знаю, перед ними я  в ответе
За тех, кого они не долюбили.
Поэтому прими, мой вечный друг,
Остатки чувства, страсти и азарта,
Поздравь друзей, соратниц и подруг
От нас с Людмилой с днём 8 Марта.
Вы в памяти моей легли нетленно,
И сердце бьётся, словно пульс в виске.
А жизнь моя течёт обыкновенно,
Лишь небо журавлиное в тоске.

     Стихов на политические темы я писал много. В своё время, поднимая груды журналов и книг, пытался разобраться в феномене советского предательства. Мне кажется, что теперь я знаю если и не всё, то – многое. Здесь решил поместить лишь один стих, написанный в лихую годину политического безверья. Год 2009. Мировой кризис задавил Украину, а наш оранжевый горе – президент вносит в Раду не пакет антикризисных  мер, а проект Закона о защите «кажанов» - летучих мышей. Ну, разве это не театр абсурда. Почему в стихах поношу евреев? Евреи – искомая величина моих историко – политических исследований. От них всё зло России ещё с царских времён. Современная Российская Федерация давно под их игом. Ярким доказательством тому является Швыдкой – этот чёрт из табакерки, который уже добрый десяток лет в неистовстве еврейской злобы поносит и топчет  русскую культуру. А так - как несмотря на все политические метаморфозы он всегда у руля, то я понимаю, что политика удушения России и уничтожения русского народа продолжается.  Современная система России устроена так, что она не только постоянно репродуцирует ложь, но и холуйски безмолвно, а то и на «ура» её потребляет. Страна пребывает в порочном симбиозе культурной, духовной и экономической деградации. А об Украине и говорить не хочется. По моему глубокому убеждению, это не состоявшееся государство. Никогда не примирить воинствующий национализм западенцев и славянскую тягу к России её восточных регионов. Иногда делюсь с «казахами» своей незалежной грустью.

Грустный стих. 2009 год.

Когда слабеет дух исканья
Под гнётом непреклонных лет,
И бледный ореол сознанья
Уже не дарит миру свет,
Когда ты с грустью понимаешь,
Что ты не тот, и жизнь не та,
В душе невольно наступает
Тоска, безверье, пустота.
Вот почему, терзая душу,
Вострю свой одряхлевший ум.
Старея, не скулю, не трушу,
Лишь голова трещит от дум.
О чём грущу? Судите сами,
Что душу русскую свербит?
Весь мир еврейскими цепями
Как Прометей к скале прибит.
Сейчас паук жидовской злобы
Святую Русь сковал опять,
Чтоб из её живой утробы
Сосать, сосать, сосать, сосать.
Стране подсунули «пророков»,  (Путин, Медведев)
Что всех завесили лапшой,
Скабрезный юмор скоморохов
И вечной тайны упокой.
Вот новогоднею порою
Дней десять отдыха дают,
Одни в Канарах, я не скрою.
Другие – беспробудно пьют.
Народ усиленно спивают
И наркоманят молодёжь.
В нас нашу душу убивают,
Внедрив в сознанье секс и ложь.
Когда – то с песнею по жизни,
Мы шли на подвиг и на труд,
Чтобы служить своей Отчизне,
Чтоб сбросить тлен еврейских пут.
А нынче с пьяною истомой,
Закрыв засов своих ворот,
Пред телевизором мы дома
Пьём Клинское, разинув рот.
А что творится в Украине!?
Послушаешь: и смех, и грех.
И хочется по сей причине
Послать по адресу их всех.
Страну затуркали, уроды,
Все ждём грядущих катастроф,
А их волнуют сверхдоходы
Да жизнь хохляцких кожанов.
Смеяться, право, не  грешно,
Но осознав судьбы угрозы,
Мы видим: грустно и смешно,
И этот смех уже сквозь слёзы.
Надежды тщетны, им неймётся,
Готовы смять славянов рать.
И в этой жизни нам придётся
Уже не жить, а выживать.

Р.S.
К концу подходит путь мой на земле,
Ищу уже я к Господу ступени,
Но всё ещё на матовом стекле,
Безумные мои мелькают тени.

     Наверняка будут  и другие стихи, ведь мы ещё пока живы. Однако стоит признаться, что годы берут своё, отнимая у нас наше. Смеёмся мы реже, и, наверное, вспоминаем друг друга уже не так часто, как раньше, погрязнув в суете и заботах о собственном здоровье. Мы обособились, залезли поглубже в свои раковины, но давайте хоть иногда высовывать клешни и, пощёлкивая ими, давать понять, что мы ещё живы. Не хочется кончать на такой грустной ноте, поэтому: пусть всегда будет солнце, а сердца наши полнятся любовью и светлой памятью о друзьях – товарищах. Будем живы!

               Как эхо в вечной тишине,
               Как призрак страсти и участья,
               Ты вся живёшь, мой друг, во мне
               Дыханьем жизненного счастья.