НАРЫН. 1981 год.
Или пособие как искать мумиё.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Прошло три года с того момента, как мы под руководством Ю. Горшенина, одержимые желанием очиститься от скверны цивилизации, штурмовали «Котормо», съезжали на задницах с перевала «Дос», мокли и сохли, жаждали и упивались. Калейдоскоп жизненных событий крутил нас в своем водовороте.
Заклятие скрученной в кольцо алюминиевой ложки долго витало над имиджем старшего мастера участка монтажа. Горшок не приносил общественных покаяний, не посыпал голову пеплом, а был тих и пристоен, так что инцидент, в скором времени, остался только в памяти посвящённых.
Умение прощать – великая доктрина христианства. Именно она дает возможность человеку безболезненно исправить свои ошибки. Да и на историю с ложкой мы уже смотрели, как на мелкую человеческую слабость, память о которой со временем рассосется сама собой.
По сути, так оно и случилось: нас захлестнули производственные будни, а о событиях летних походов остались лишь только самые радостные и сердечные впечатления. Ложка дегтя растворилась в бочке светлых и приятных воспоминаний.
Глава 1. Мой учитель - Глеб Борзуков.
Всерьез я заинтересовался мумием еще в начале фрунзенской карьеры, когда из Минноторпедного управления поступила просьба: «Для лечения нашего товарища необходимо тридцать грамм мумиё». Собрали у офицеров деньги (30гр*3 руб. = 90 руб.) и, купив необходимое, отправили в Москву.
Между делом я стал присматриваться к людям, подыскивая специалиста, который мог бы приоткрыть мне секрет мумиё. Нашел я его на участке сбыта. Глеб Борзуков, капитан второго ранга в отставке, некогда командовал на Балтике сторожевым пограничным кораблем. Будучи уроженцем Фрунзе, горы обожал с детства и знал о них все. Несмотря на свои годы (он был старше меня лет на пятнадцать) подвижен, сухощав и весьма непритязателен к трудностям туристского была. Глеб, казалось, с радостью таскал меня по горам, рассказывал обо всем, что нас окружало. От него я узнал как выглядит тюльпан Грега, который вездесущие голландцы экспортировали из Киргизии в большом количестве; как поет аляпка, где растут эдельвейсы, и, естественно, тайны мумиё. Все наши пригородные туристские тропы были для него лишь тропинками детства. Вдвоем с ним мы покорили не одну вершину, обследовали не одно ущелье, выделили из себя не один литр пота. Глеб упивался горами. Ради удовольствия общаться с ними, лез с рюкзаком вверх, по казалось бы отвесным склонам, с бьющимся как паровой молот уже надломленным сердцем. Он учил меня не бояться высоты, ходить по осыпям, преодолевать промоины троп, лазить по скалам. Его металлический костыль, незаменимый на осыпях и крутых склонах – со мной. Мы обменялись инвентарем в последнем походе при расставании, чтобы спустя годы вспоминать добрым словом друг друга.
Однажды вечером у костра именно от Глеба, как от действующего лица номер один, я услышал эту историю: как он выявлял корабельного выпивоху.
Каюта командира сторожевого корабля, была первой у входа в офицерский коридор. По флотской традиции на подвесной полке в углу командирской каюты всегда стояли два графина: правый – со спиртом, левый – с водой. Между нами два граненых стакана. Глеб – любитель выпить сам, не терпел на службе пьющих офицеров. В море пил редко, разве рюмочку после ночной вахты, чтобы быстрее окунуться в блаженство отдыха. Однако то, что он обнаружил однажды, уже тянуло на чрезвычайное происшествие.
Служба шла своим чередом, в море болтались сутками. Одна тревога следовала за другой, в учебные, порой, вклинивались и боевые. Однажды вечером, отхлебнув перед ужином рюмочку, Глеб долил оба графина доверху. Но каково же было его удивление, когда придя в каюту после очередной тревоги, он обнаружил, что в обоих графинах не хватает по стакану содержимого.
Подозрения начали терзать командира: кто же это сволочь, которая во время тревоги выпивает стакан спирта? Глеб присматривался, обнюхивал, но найти подлеца не мог. А спирт убывал стабильно и планомерно. Тогда он решился на эксперимент.
Целый день тревог не объявлял. Погода была прекрасная, обстановка спокойная. Перед ужином взревел колокол громкого боя. Уже через минуту Глеб был на мостике. Он пристально всматривался в пробегающих мимо офицеров, но ничего подозрительного не обнаружил. Вызвав на мостик медика, спустился с ним вниз. Войдя в офицерский коридор, обнаружили: у открытой двери командирской каюты валялся старший механик. Медик, подготовленный командиром, принялся за работу.
Конечно, это варварство травить человека как таракана, но другого выхода, как считал Глеб, у него не было.
Потеряв надежду вынюхать злостного нарушителя, он пошел на хитрость. В графин с водой он вместо воды налил спирт. Вылил всю пресную воду из умывальника и тоже плеснул туда сивуху. Спирта хватило, тем более, что бочка «НЗ» всегда лежала под командирской кроватью.
Задуманное свершилось. Стармех, каюта которого была в самом конце коридора, всегда выбегал последним, заскочив к командиру, наливал стакан спирта и запивал стаканом воды. Но, когда вместо воды, он вдруг влил в себя спирт, одурел. Ринулся к командирскому умывальнику. И снова получил заряд алкоголя. Сознание смутно дотянуло до входа, там его и покинуло.
Это был уже пожилой капитан третьего ранга, давно не тешивший себя надежной на карьерный рост. Так и проводил его Глеб на пенсию с почестями и похвальбой. На прощание хряпнули с ним по стакану спирта. Взаимной обиды ни у кого не осталось.
Глава 2. Я с Горшком еду в Нарын.
Как-то летом Горшенин заманил меня в укромный уголок цеха и голосом исповедующегося блудника стал вещать о своих болезнях. Финал был таков: «Петрович, мне срочно нужно мумиё, возьми меня с собой в горы».
Идти решили в начале сентября. Маршрут согласовал с Глебом. Он рекомендовал Нарын – южный горный район Киргизии.
Мои неразлучные горно-проходимцы Вовки идти с нами отказались. Гудов поступил в техникум, и должен был явиться на первые занятия. Марненко не отпускала семья.
Просьбам Горшенина начальник цеха не внял. Суббота, воскресенье, плюс три дня отгулов. Конечно, это мало, но для разведывательного похода достаточно. Выехали после работы в пятницу поздно вечером. Автобус мягкий с откидывающимися сиденьями. Пока начала одолевать дрема, слушал рассказ Горшенина о том, как он в юности работал в стройотряде, который на месте советской деревни возводил районный центр. Так что Нарын двадцатилетней давности ему был хорошо знаком.
Вскоре его сморила усталость, он заснул на полуслове. Я поправил оконную занавеску, которая, трепыхаясь от теплого ветра, норовила погладить его по небритой физиономии. Меня не мучила совесть, не глодали проблемы, не беспокоила ближайшая перспектива. Сознание меркло, нестройные мысли погружали его в пучину ленивой умиротворенности. Сопротивляться было бесполезно, нега сомкнула очи.
Утром окончательно проснулся от того, что рядом что-то хрустнуло. Это Горшок разгрызал таблетку анальгина. Светало. Автобус несся по дороге, зримый конец которой упирался в нависшие над горизонтом снежные вершины. Тронутые воздушными красками в лучах утреннего солнца, они стояли, словно напудренные с одной стороны в ярко-розовый цвет. От одного этого вида истосковавшаяся по воле душа, готова была вырваться из тела и вознестись к далеким отрогам, чтобы там причаститься прохладой и остыть от жарких объятий цивилизации. В полуоткрытое окно врывались уже не теплые струи равнины, а прохлада высокогорья.
– Зуб, пропади его пропадом, разболелся, видно продуло. Он у меня давно пошаливал, только некогда было к врачу сходить.
Конечно, Горшок забыл свои же инструкции, согласно которым с болячками в поход не выходить: лучше не станет, а настроение всем испортишь. Анальгин не помогал, кусочек сала, засунутый за щеку – тоже. Чувствовалось, что по прибытии в Нарын, вместо мумиё придется искать зубного врача.
Глава 3. Гимн киргизским стоматологам.
В поликлинику мы попали в первом часу дня. Это было длинное одноэтажное здание барачного типа. От небольшого холла у входа вправо и влево уходили коридоры, по обе стороны которых были кабинеты медперсонала. Пытаясь найти хоть одно живое существо, мы стали по очереди открывать двери. Ни души! Стало казаться, что поликлиника вымерла от невесть откуда свалившегося мора. Неужели никто не выжил? А где же трупы?
Приоткрыв очередную дверь с надписью «Ординаторская», я остолбенел. То, что увидел, ассоциировалось с понятием «Бабий яр».
Расстреляв десяток женщин, фашисты уложили их на длинный артельный стол, ногами к входу. Убиенные были в юбках. При небрежной покладке последние съехали вверх, обнаружив …все вплоть до трусов.
Вдруг кто-то икнул в предсмертной агонии. Стоящий за моей спиной Горшенин, явно не понимая всего трагизма ситуации, прыснул от смеха. Ожил один мертвец. Он поднял голову, обвел нас мутным взглядом и изрек:
– Закройте дверь, у нас обеденный перерыв.
И точно, на входной двери мы прочли, что с 12 до 14 в зубодробильной поликлинике законный перерыв. Надеяться, что кто-нибудь из них встанет раньше чем через час с небольшим, было наивно. Мы приуныли. Горшенин, усевшись на лавку, приткнулся к стенке здоровой щекой и тщетно пытался задремать.
– Иди к теткам на стол, запишись в хор стоматологов, у них храпунов мужского голоса не хватает.
– Нет, шибко там смрадно.
Исследуя окрестности, я обнаружил доску: «Социалистические обязательства стоматологов на 1981 год». Почитал общие обязательства. Моему восторгу не было границ, радовался как Миклухо-Маклай, открывший новую популяцию папуасов. Выковыряв из недр своего рюкзака ручку и бумагу, я с непредвзятостью историка, боясь наврать хоть в одном слове, снял копию с оригинала. Этот реликт привожу добуквенно:
«Социалистические обязательства стоматологов на 1981 год».
1. Повысить идейно-политическую уровень.
2. Санировать беременных до 95%.
3. Взять на шевство вновь прибывших специалистов.
4. Овладеть внеротовым методом обезболиваний.
5. Овладеть смежным приемом терапевтических больных.
6. Обучать молодых специалистов методикой хирургических вмешательств челюстно-лицевой области.
Я не стану расшифровывать эти перлы. Вооружитесь аналитическим методом Мих. Задорнова, добавьте немного фантазии и представьте все это умозрительно. Смеха хватит аж на небольшой концерт.
«Индивидуальные обязательства».
Абдраимов А. –
Врач - Я обязуюсь взять на диспансерный учет всех челюстно-лицевых область враждённым дефектам и направить в г. Фрунзе по очереди;
– Освоить методы фиксации переломов без зубых челюстей (внутри ротов)
Жанбоева Г. –
Врач – Я обязуюсь обладет методикой односеансового лечения пульпитов;
– Обладет смежным приемом.
– Активно участвует общественной жизни поликлиники
Сарыбаева Ж. –
Мед. Сестра – Освоить новые методы физиотерапевтических лечений в стоматологических заболеваний по назначению лечащего врача;
– Повысить уровень самообразования по стоматологии.
Джумадилов Ж. – врач - Постоянно усовершенствовать свою идейно-политический знаний и шевствовать молодых кадров;
– Своевременно внедрить на практику достижение науки и техники по ортопедической стоматологии и ортодонтии.
Косматова Е. –
мед. сестра – Буду бороться «За лучшую медсестру».
Эркинбаев –
зуб. Техник – Оказывать шефскую помощь над молодыми специалистами;
– Буду постоянно изучать последний достижений по стоматологии;
– Буду сократить срок изготовления протеза и улучшить качество.
Наверное, хватит. Вот что получается, если дикого человека заставить учить язык межнационального общения.
Уже давно закончился перерыв, когда сомнамбула в юбке, просеменив по коридору, скрылась за дверью одного из кабинетов. Мы с Юрой, как сурки в стойке, заняли место у дверей. Минут через пять, сверля нас возмущенным взглядом, туда же продефилировала еще одна.
Только большим динамическим напором, так как мы уже были в цейтноте, удалось заставить баб заработать. После долгих уговоров мы вынудили их поставить Юрке временную пломбу, засунув под нее мышьяк. Представив себя корреспондентом «Советской Киргизии», я пообещал, что об их соц. обязательствах, так поразивших меня своей репродуктивностью (я знал, что они этого слова не поймут) дня через 3-4 читайте хвалебную статью в газете.
Нас провожали как почетных гостей до тех пор, пока не увидели, как мы накинули на плечи лямки своих рюкзаков. Скорее всего, тут в их провинциальные головы вселилось сомнение о предстоящей всенародной славе.
Глава 4. Первая встреча с Мыйтеном
Видавший виды ПАЗик, чихая и кашляя, тащился вверх по течению реки. Немногочисленные киргизки, нагруженные детьми и покупками, возвращались в свои аилы. Детей и внуков, забрав из школьных пансионатов, везли домой на выходные.
Позади остался нарынский аэропорт, летное поле которого длинной лентой вытянулось вдоль реки. Постепенно горы начали наступать и скоро прижали дорогу к самому берегу. Нарын здесь величественен и спокоен. Огромная энергия таится в толще его вод, поднятых более чем на полтора километра. Три каскада ГЭС будут отнимать у него эту мощь и, в конце концов, выплеснут обессиленную реку на просторы Таласской долины, где трудолюбивые декхане разберут ее на ручейки, ерики и арыки.
Предгорья, покрытые хвойным лесом, изрезаны ущельями, из которых вытекают речушки. Если воды нет – это тупиковое ущелье, которое скоро кончится. Чем больше воды, тем ущелье ближе подходит к ледникам, а это – наша перспектива. Километрах в 30 от города в устье довольно бурного и полноводного потока я предлагаю выйти. Очень приглянулось мне это ущелье: широкое, солнечное, полого уходящее вглубь гор.
Уже автобус белым пятном исчез в темной пасти пожиравшей его горной долины, а мы, теряя драгоценные минуты, стояли у обочины и не могли налюбоваться захватывающей дух красотой. Упирающиеся в небо великаны в больших белых шапках, протянули к нам свои щупальцы – отроги. Они как спруты притягивали нас войти в мир их таинственности и очарования, раствориться в восторгах от их величия и неповторимости. Предгорья, на которых пока еще не было деревьев, сверкали ярким разноцветием трав и цветов. Метрах в ста от дороги стоял одинокий глинобитный домишко, с хозяйственной постройкой на заднем плане.
Когда, сбросив приятное оцепенение, мы двинулись вверх по тропе и поравнялись с домом, из дырявых деревянных сеней вышел уже немолодой киргиз в сапогах, старом пиджаке и потрепанном малахае. Поздоровались, на ломаном русском языке попытались найти взаимопонимание. Он – лесник, зовут Мыйтен. Мы – геологи, пришли на несколько дней взять пробы пород. Чтобы вконец рассеять его подозрения о целях нашей экспедиции и увести от лишних вопросов, пригласили в гости вечером, «арак» пить будем.
При слове водка на его лице появилась блаженная улыбка, которая так и не сходила все время, пока мы держали его в поле зрения.
Углубившись в ущелье, я предложил Юрке обследовать первую же невысокую горку. Нет, я не рассчитывал найти там мумиё (его здесь и быть не должно), но хотя бы побочные признаки его существования. Хотелось верить, что здесь нам повезет.
Сбросив рюкзаки, полезли вверх. Уже минут через 20 подъема в пещерках и лощинах каменных кладок обнаружили искомое: помет грызунов – мелкие темно- коричневые зернышки, напоминающие чуть удлиненный рис. Настроение поднялось еще на одну ступень.
Мы уже начали спускаться, как вдруг обнаружили, что навстречу нам в гору на лошади поднимается Мыйтен. Улыбка, казалось, застыла на его лице блаженной маской. Юра на композиционном наречии объяснил ему, что здесь водку не пьют, здесь работают. Приходи часа через два. Мы остановимся у речки. В том, что он нас отыщет, мы не сомневались: нюх следопыта, помноженный на опыт и желание надраться, никогда не подведут.
Отправив преследователя домой, мы словно беглые урки, спасающиеся от погони, понеслись вперед. За пару оставшихся до темноты часов надлежало подняться на максимальную высоту, а может быть увидеть начало арчевника и лугов. Тропа была явно проложена лошадью, поэтому виляла с берега на берег. Экономия время, мы не переобувались, а продолжали путь в мокрых кедах, стараясь отыграть потерянные в клинике часы. Выйдя, наконец, на довольно симпатичную поляну оба сказали: «Стоп!» и сели переобуваться.
Только когда поставили палатку, натаскали дров и развели костер, я оглядел окрестности. Ущелье было узким и глубоким. Справа и слева горные исполины, подступив своими кряжами, безмятежно смотрели на нашу суету. Ласкающие их вершины лучи заходящего солнца, причудливыми узорами высвечивали величие их неприступности. Залезть туда интересно, но долго и рискованно, можно, в конце концов, вернуться порожняком.
– Юра, встаем пораньше, идем подальше. Здесь просматриваются великолепные пещерки, но лишнего времени у нас нет.
Горшенин, войдя в творческий экстаз, разливал в бутылки «шило», разбавленное до менделеевского градуса хрустальной горной водой. В котелке булькала картошка, открытая банка армейской тушёнки стояла на камне, которым был помечен центр достархана.
– Как ты думаешь, хватит? – изрек Горшок, показывая на две бутылки паленой водки.
– Ии-го-го-гоо! – ответил ему из темноты зарослей голос мыйтенской кобылы.
– Она сказала, что повезёшь его домой сегодня сам, иначе за сохранность седока она не отвечает, – перевел я лошадиный ответ.
Мыйтен лихо соскочил на землю и, отцепив кружку, притороченную к седлу, уселся у костра, скрестив под собой ноги. Сияющая физиономия напрямую отражала его внутренний восторг от предстоящего действа. А глядя на демонстративно выставленную кружку и его лоснящиеся глаза, было понятно, что не чай пить он приехал. Водка в горах – это редкость, даже в Нарыне ее трудно достать. Сегодня Мыйтену улыбнулось счастье.
Пора было начинать трапезу, я понимал, что гость долго не выдержит, изойдет слюной. Нацедил всем по полкружки. Выпили за знакомство, с хрустом закусывая разрезанной на части луковицей. Блаженство разлилось по всему телу, мир потерял свои острые углы, отодвинулись на второй план проблемы, и только радость бытия терзала душу природным любопытством.
Слово за слово, разговорили гостя. Постепенно водка развязала язык, и из него полилось как из дырявого корыта. Вначале, естественно, рассказ о детях. Их у него пять: четыре девочки и посередине мальчик. Старшая работает в Нарыне, трое учатся, самой маленькой четыре года. Лесником работает уже лет пятнадцать. За это время поймал двух шпионов. Один – киргиз, который несколько лет назад удрал в Китай. Второй – незнакомец: в ущелье не заходил, а из ущелья вышел.
– Э, да ты и нас так сдашь за кампанию!
– Вас не надо, вас видел, вы автобус выходил.
Я понял, что инструктаж ему был дан железный: сдавай всех, в ком сомневаешься, там разберёмся. Пока он поил «гостя» чаем, сын на коне мчался в колхозную усадьбу за милиционером. За социалистическую бдительность Мыйтен был удостоен грамоты.
Все в жизни у него вроде было хорошо, все складывалось, и только одна беда глодала его повседневно: уже несколько лет не было тяги в печке. Дым шел в комнату, а реальной помощи дождаться было неоткуда, во всей нарынской долине не было печника.
– Не починю печку, зимой замерзать будем, – сквозь навернувшиеся слезы заключил он.
Уже захмелевший Горшенин, подлил в огонь его души масло своего бахвальства, заявив, что когда он отстраивал Нарын, сложил не менее десятка печек в домах местных жителей. Что при этом стало с Мыйтеном?!! Он весь вытянулся, протрезвел и, упав оземь перед Юркой, как червь перед Буддой, возвопил:
– Не дай погибнуть детям. Дым комната идет, дышать нечем, тепла нет, помирать надо!
Он бил поклоны и категорически не хотел вставать, словно отец Федор, пытавшийся получить у инженера Брунса стулья, убиенной Воробьяниновым тещи. И денег ему не жалко, и большой кусок мумиё на черный день есть. Чувствовалось, что печка – это величайшее горе в его жизни.
– Не волнуйся, – наконец изрек Горшенин, – если не удастся сделать сейчас, я к тебе все равно до зимы приеду.
Горшок начал быстро расти в моих глазах, даже перерос своё прозвище. Отныне он Юрий Александрович.
Громко треснувшая в костре ветка, вернула нас к действительности… Была безлунная ночь. Огромные звезды призрачно мерцали на небе чёрном, как «Квадрат» Малевича. Красным глазом циклопа, не мигая, смотрел на нас Марс, словно вопрошая: «что вы теперь будете делать с этим трупом?».
– В таком состоянии он домой не доедет. Смотри, ведь один бутылку выжрал. А темень-то какая, хоть глаз выколи, ни хрена не видно. Давай его у себя оставим, – вещал я.
Начали готовить Мыйтена ко сну. Однако, очухавшись, он заявил, что поедет домой, т.к. жена и дети будут волноваться, если он не появится. Натянув на голову неразлучный малахай, на полусогнутых ногах, качаясь как маятник Фуко, он добрел до лошади и, закинув ногу, чудом оказался в седле. Обеими руками обхватил ее за шею, а голову приткнул сбоку от холки. Поняв, что седок на месте, кобыла медленно пошла в дремучую темноту уходящей вниз лошадиной тропы.
Глава 5. Мумиё
Рано утром, прежде чем двинуться в путь, я спустился вниз по речке. Что я искал? Труп, куски одежды или хотя бы следы крови? Но ничего так и не обнаружил.
Наскоро позавтракав, пошли на подъем. Некогда наезженная тропа постепенно исчезала, ветки деревьев пригибали нас все ниже. Порой приходилось продираться сквозь наносы топляка и валежника. И когда мы поняли – дальше тропы уже нет, увидели, что лес на горах наконец-то кончается. Подыскав удобную полянку, я оставил Юрия Александровича с вещами и, вооружившись металлическим костылем, ушел в разведку.
Ущелье стало заметно расширяться. Покинув уже почти непроходимую речку, выбрался наверх и, двигаясь по отрогу, скоро вышел на уже безлесное предгорье, которое широким амфитеатром замыкало все видимое пространство. Я устремился в центр массива. Мое внимание привлекла растрескавшаяся каменная глыба 25 метровой высоты. Там не было заметных пещер, но зато были хорошо видны горизонтальные и вертикальные трещины. Обходя скалу у подножья, засунул голову в глубокую вертикальную трещину. Зажмурился, чтобы адаптироваться к темноте, а когда открыл глаза, чуть не взвыл от восторга. В глубине расселины сверху вниз, насколько хватало зрения, ниспадал потёк мумиё. Я протянул в щель руку с металлической палкой, но не достал. Да, но откуда же он спускается? Где должно быть начало, питающее эту довольно толстую глыбу?
А начало было над моей головой, метрах в десяти: мощная горизонтальная трещина с небольшим карнизом внизу. Нервная дрожь, как у жеребца перед ответственной скачкой, охватила тело. Я уже начал было карабкаться вверх, но вовремя остановился. Сомнений не было: основное жилище – там. Кого, грызунов? Возможно белки-пищухи, мыши полевки или кого-то другого из их вида.
Создавая себе комфортные условия для жилья, горянки отгородились от ветра и непогоды, возведя из кала мощные укрепления. Торцевая стена, над уходящей вниз трещиной, во влажное время года подмыкала и сползала, приходилось постоянно ее ремонтировать. В этой работе участвовали сотни поколений животных. За столетия сползающая стена превратилась в длинный столб качественного мумиё. Непогода его не размывала, а нагретые летом на солнце камни, год от года повышали его качество.
Передние стенки жилища, по всей длине горизонтальной трещины выглядели, как обычный слоистый известняк, но стоило копнуть вглубь, как становилось ясно – это такой же мумийный Клондайк. «К чему спешить? Мумиё теперь никуда не денется. Пойду вниз. Пожалуй, Горшенин уже обед приготовил».
Глядя на мою сияющую физиономию, Юра понял, что без мумиё мы отсюда не уйдем.
– Обедаем, отдыхаем, а когда спадет жара, идем на добычу. Нашел хорошие залежи, мыйтеновский кусок им не чета.
Юрий Александрович внимательно следил за моими приготовлениями. Вначале я вырубил длинную жердь, на конце которой приладил свой охотничий нож. Вытесал и заострил небольшой кол. Приготовил веревку и вытряс все содержимое из своего рюкзака.
Вышли после трех. Час пути и мы у скалы. Увидев мумиё, Юра подтянул живот, выдохнул воздух и, казалось, было уже просочился в трещину, но она тут же выплюнула его обратно.
Около часа мы ковыряли потёк импровизированной пикой. Удалось отколоть и вытащить из щели всего лишь несколько кусков. Зато какие это были куски!!! Один из них (грамм на 600) лежал потом у Ритули на рабочем столе, где она готовила уроки. Мы неоднократно замечали, что кошка Луша очень любила его лизать, сразу определив медицинскую ценность этого особого минерала.
– Юра, хватит долбить, пошли наверх. Организуем страховку и я полезу на карниз. Веревка должна помочь мне на нем удержаться, так что спустить ее надо где-то в середине горизонтальной трещины, на которой мне предстоит работать.
Забраться наверх не составляло труда. Мы поднялись по склону горы и подошли к вершине по мощной земляной перемычке. Вбили кол, привязали к веревке камень и спустили его вниз. Горшенин остался на страховке, чтобы в случае необходимости натянуть или потравить конец.
Спустившись вниз, обнаружил, что веревка оказалась в стороне от полки, почти у самого её края противоположного подтеку. Попытки перебросить ее в сторону успехом не увенчались. Я решил лезть. Помня, что у меня еще есть его величество Костыль!
С помощью веревки быстро добрался до полки-карниза, напоминавшего что-то вроде длинного подоконника. «Это же отличная веранда для мышиных прогулок, – подумал я. – В трещине можно организовать общежитие, а здесь, вполне можно устроить Арбат или Бродвей и отдыхать семьями».
Но как мне 65 кг туше вместиться в этот двадцатисантиметровый Бродвей? До желанного противоположного конца будет метров восемь. Но самое неприятное в том, что без разворота придется ползти назад.
Улегшись на правый бок и, упёршись носом в расщелину, я медленно пополз, толкая впереди себя пока еще пустой рюкзак. Метрах в трех было небольшое расширение моего подоконника сантиметров до тридцати, где я и решил задержаться. И по запаху, и зрительно я видел, что даже то, мимо чего я ползу можно собирать. Но чем дальше я продвигался, тем перспективнее были слои. Азарт и предвкушение близкой добычи притупляли сознание и чувство страха. Только когда у меня из-под задницы вывалился и полетел вниз кусок сланца, я мысленно осознал всю опасность мероприятия.
Вот и мой выступ. Я вогнал костыль в щель. Так, что теперь у меня была дополнительная точка опоры. Вниз не смотрел. Так учил меня Глеб. Я знал, что ежели свалюсь, то в лучшем случае переломаю все, что пока еще цело. Отодвинувшись спиной к самому краю, начал ножом выковыривать то, что, казалось, само смотрело на меня. Это не оплав, который мы долбили внизу, но тоже неплохо. В этом продукте просто было больше камней и пыли.
Минут тридцать я набивал рюкзак. Обработал всего полтора метра щели. «Для первого раза хватит, – решил я». Сбросить рюкзак вниз не решился, зная, что выступы камней разорвут его вдрызг. Предстояло самое сложное – ползти ногами вперед, да еще и следить за тем, чтобы буксируемый рюкзак не свалился вниз. Долго приноравливался, не зная с чего начать. Начал с того, что вогнал костыль в ближайшую щель, оттолкнулся от него руками и как червяк, изгибаясь всем телом, продвинулся на 10-15 см., процесс пошел. Наконец, добрался до долгожданной веревки и принял вертикальное положение. Вот тут-то начал ныть совсем затекший правый бок, да так, что мне впору было завыть по-волчьи. Несколько минут я восстанавливал дееспособность. Спустился, прокричал что-то Горшенину и, увидев, что он сбросил веревку, понял – мой призыв услышан.
Прибыв на стоянку, рассортировали содержимое рюкзака, отбросив камни и мелкую породу. У каждого оказалось килограммов шесть добротного продукта.
Помню, когда я появился дома, Люся спросила, много ли я привез мумиё:
– Если чистое мумиё будешь продавать по рублю за грамм, купишь «Запорожец», по два – «Жигули», по три – «Волгу».
Кое - что продавала Маргарита Петровна в Алма-Ате, иногда даже вручая причитавшиеся мне деньги. Тукмачев отправил образцы на анализ своему другу в Ижевск и получил отличный отзыв – более 30 различных микроэлементов. Я раздавал и сейчас раздаю его даром. Еще кое-что осталось.
С Юркой мы договорились, что это наше общее место для разработок. Этого «дерьма» тут еще воз и маленькая тележка. «Даже если нас разведет судьба, а ты все выгребешь, – говорил я, – в претензии не буду». Горшенин с сотоварищами впоследствии здесь неплохо поработали, но и нам кое-что после него досталось.
Наше итоговое решение было таким: ночуем здесь, весь завтрашний день изучаем ареал залегания мумиё. Вечером спускаемся вниз. Во вторник ремонтируем печку.
– Мыйтен говорил, что председатель дал ему машину кирпича, это очень кстати, думаю, что за день справимся,- подытожил Юра.
Глава 6. Вечерний визит
День клонился к закату. Солнце уже давно свалилось за гору, освещая лишь редкие облака, которые заглядывали к нам в ущелье. Дневная жара быстро уступила место вечерней прохладе, спускавшейся с ледников. Сознание медленно таяло в гармонии удач и страстей прошедшего дня.
Спасительный костер весело потрескивал сухостоем. Осознание успешно выполненной задачи вселяло оптимизм и веру в то, что и дальше все будет прекрасно. Юра, напевая себе под нос бравурный марш, занимался своим любимым делом, подгоняя градус напитка к искомой величине одним лишь ему известным безупречным способом.
Я уже давно прислушивался к странному шуму, доносившемуся снизу, и вдруг увидел двух всадников. Конечно, это Мыйтен с другом. Если так пойдет дальше, то завтра он приведёт всю свою колхозную бригаду. Гостеприимный Горшенин, видя солидное пополнение, засуетился. Проблем со спиртным у него не было. Старший мастер монтажа имел первоочередной доступ к «бочке». На его участке спирт лился рекой. Им должны были промываться пайки, контакты, платы, но в реальной жизни большей частью промывались глотки. Холодной речной воды тоже в достатке. Вся проблема в таре. Пластиковые бутылки тогда еще у нас не изобрели, а таскать с собой стеклянные – не рационально. Выход Юра нашел быстро, он вывалил из консервной банки остатки тушёнки, пополоскал ее в холодной воде и плюхнул туда уже разведенный спирт из бутылки. То, что получилось, смутно напоминало столовский бульон, но он был уверен, что под занавес никто этого не заметит.
Своего напарника Мыйтен представил как родственника, и, успокаивая нас, сказал, что у него больной желудок и много пить он не будет. Вот это нас волновало мало, больше проблем было в том, как он будет жрать?
Мыйтен выручил:
– Мой жена гостинец прислал.
С этими словами из замусоленной торбы он высыпал горку лепёшек–боорсаков.
Сняв малахаи, гости расселись вокруг костра. Только туту я заметил у Мыйтена под глазом большой синяк.
– Это жена тебе вчера по возвращении припечатала? – съехидничал Горшенин.
– Нет, – замахал руками гость, – от сук не успел отвернуться.
«Куда уж увернуться в таком состоянии, как ты вчера был». Только сейчас я осознал, зачем летом им такие теплые шапки. Натянут их почти на самые глаза, как каски, и отдадут трезвой лошади выбор маршрута движения.
С нашей стороны на стол поставили котелок с макаронами, куда Юра смахнул тушенку и, мелко покрошив, высыпал большую луковицу. Ну чем не флотские макароны по-тяньшаньски. Я заметил, что наши гости на еду особенно и не налегали, а вот от чарки не отказывались, даже желудочник. Прав Папанин, когда пророчески изрек: «За чужой счет пьют даже язвенники и трезвенники». Горшенин сразу решил обрадовать нашего друга, заявив, что работу мы завтра заканчиваем, а после завтра начнем переделывать печку. Нужны глина и песок.
Мыйтен утвердительно замахал головой.
– Скажи, аксакал, какой таньга платить надо?
– Ну…, когда я складывал печки в Нарыне, то брал за работу 25 рублей.
Мыйтен что-то пробурчал, но ничего не ответил.
Сегодня гости рассказывали о своем колхозе им. Ленина. Главное в структуре производства – овцеводство. В колхозе есть два героя социалистического труда, сейчас они делают третьего.
Горшенин: – Что, из дерева стругаете?
Родственник: – Зачем дерева – растим.
Просвещая нас бестолковых, гости подробно рассказали, как выращивают героев. Оказывается все очень просто. Надо всего лишь года три подряд давать устойчивый прирост молодняка в стаде – 80 ягнят на 100 овцематок, чего в природе, практически, не бывает. Но то в природе, а здесь плановое хозяйство: по разнарядке директора помогают соседние бригады. Сейчас они выбрали передового бригадира, который в реальной жизни получил 60 ягнят, сделали ему 70 в прошлом году, в этом будет 75, а в следующем 80. вместе со званием вручают денежную премию и машину. Премию и почет себе, машину – колхозу. Председатель и старший зоотехник уже ездят на «Жигулях».
– Хорошо устроились, – пробурчал Горшенин, – я так тоже у себя на участке орденоносок клепать начну.
Отар в колхозе много, в одной из них пасутся пять мыйтеновских овец. «Конечно мало, – сетовал он, – скоро надо двух резать, дочка замуж выдавать. Один будем есть вечером, другой – утром. Водка два ящика надо: один будут пить вечером, другой – утром». Я догадывался, что с дочками у киргизов проблем много. Даже четырехлетней Айме отец уже начал готовить приданное. Он с гордостью заявил, что одеяла заготовил на всех.
Когда мы поселились в шестом микрорайоне Фрунзе, я удивился тому, что на застеклённой лоджии первого этажа киргизы выложили по обе стороны до потолка стопки одеял. Только потом узнал, что у них это признак богатства. Одеяла кладут во время сна и на себя, и под себя, и под голову, на них же сидят за столом. Если в комнате холодно, то количество одеял увеличивают. В свадебный комплект невесты входит кухонная утварь, вплоть до последней ложки, зимняя одежда, обувь и пр., но одеяла – это главное, заготавливает он их по 8-9 штук на семью.
Лихо допив содержимое консервной банки, наши гости приуныли, чувствовалось, что их души мечтали о чем-то большем. Не желая показаться негостеприимным, Горшенин предложил налить им спирта. Мыйтен и язвенник одобрительно закивали головами и расцвели улыбками. Приняв дозу, оба сморщились как прошлогодняя картошка перед посадкой, но вовремя поднесенная кружка воды, поставила морды на место. Уже через пару минут их стало клонить друг к другу: сказывалось земное притяжение.
– Надо сажать их на лошадей, а то скоро совсем развезет, – прошептал мне Юра
Мы натянули на них шапки и поволокли к лошадям. Попытались подсадить что-то мычащего Мыйтена, но лошадь шарахалась в сторону и не хотела его принимать.
– Ну вот, резюмировал Юра, – умная лошадь понимает, что в таком состоянии целым его не довезет.
– Это не мой лошадь, – не открывая глаза, произнес гость.
Поменяли лошадей, распихали седоков. Караван двинулся в обратный путь. Вся надежда у нас была на то, что лошади - трезвые.
Глава 7. Где искать мумиё.
На другой день спали до дурноты, торопиться было некуда. Уже давно взошедшее солнце вывалилось из-за гор. Синички, чирикая и обжираясь, доклёвывали остатки боорсаков с нашего «стола».
Я вскочил как ошпаренный, ведь у меня на сегодня намечена обширная программа. Юрку будить не стал. Умылся, перекусил и в путь. Сначала обследовал несколько скал амфитеатра со своей северной стороны, на южную не пошел. Смысл в том, что солнце наиболее интенсивно обогревает именно склоны северной стороны, обращенные к нему в полдень фронтально. Там и жить теплее, и мумиё качественнее. Если нет тепла, то кал, даже сложенный в хорошую кучу, так и остается гавном. Со временем оно отсыревает и превращается в прах. Это мыши знают, поэтому и селятся в теплых камнях. Несколько обследованных пещер показали, что мумиё есть, но в небольших количествах. В пещерах не было удобных горизонтальных трещин, в которых можно было бы поселиться большому коллективу.
Перевалив за верхний хребет амфитеатра, я оказался в другом мире. Это была предледниковая зона. До первого снега и большого горного озера было километра два по почти горизонтальной равнине. Далее по-хозяйски расположились белые тянь-шаньские великаны. Вокруг настоящая тундра с низкой травой и полным отсутствием кустарника. Порывы холодного ветра говорили о том, что «здесь климат иной». Были и скалы, и пещеры с великолепными трещинами, но мыши здесь уже не жили.
Вывод напрашивался сам собой: зона поиска – арчевник, который идет сразу за хвойным лесом (высота 2500-3000 метров). Арчёвые ягоды и альпийское разнотравье – вот источник микроэлементов, которыми так богат мышиный кал. Скалы должны быть теплые и сухие. В ущелье ближе к воде искать бесполезно, там более высокая влажность.
Но у нас-то в Крыму есть и арчевник, и разнотравье, и мыши. Но нет мумиё. Нужен еще разряжённый воздух и климат высокогорья, где наблюдается уменьшенное содержание кислорода, резкие перепады температур, большое количество ультрафиолета, повышенный радиоактивный фон. В природе создаются условия, когда биомассы животного и растительного происхождения, не разрушаемые микроорганизмами, мумифицируются, и в местах недоступных влаге затвердевают.
Итак, последние точки поставлены, можно двигаться на обед к Горшенину.
Чем еще может заниматься Юрий Александрович на отдыхе. Зная, что сегодня вечером нам предстоит идти в гости, а там будет дама, он решил вместо банальной сивухи изготовить изысканнейшее пойло. В пойме реки нам попадались деревья рябины с вполне зрелыми плодами. Растерев в котелке для чая собранные ягоды, залил туда спирт. Получилось желе. Но это Юру не обескуражило. Он взял свою запасную майку, вылил в нее содержимое и подвесил над котелком. Когда я пришел, докапывала вторая бутылка шестидесятиградусной рябиновки. Палатка была сложена, обед готов. Откушав, блаженно растянулись на поляне. Волшебное великолепие ущелья приятно тешило истосковавшуюся по природе душу. Ласковое журчание речушки, над которой великаны ели протягивали к нам свои мохнатые лапы, изливалось чудесной симфонией горной сказки. Запах угасающего костра пьянил душу и навевал сознанию приятные воспоминания о прошлых скитаниях. Казалось, что «Земной рай» это и есть то чувство, которое владело мной сейчас. Мысль медленно угасала…
Конечно, Горшок испортил всю идиллию:
– Петрович, пора вставать, можем опоздать к ужину.
Таков он всегда, духовное для него вторично.
Мы двинулись в обратный путь. Пробиваясь сквозь заросли, недоумевали: как тут можно было проехать на лошадях? Постепенно пришли к общему выводу, что интеллект трезвой лошади, гораздо выше чувственных инстинктов пьяного мужика.
Глава 7. Одалиска Айше.
Уже когда начало смеркаться, спустились к мыйтеновскому дому. На поляне возле речки поставили палатку. Мы уже залезли в нее, чтобы разложить вещи, как в проёме возникла голова Мыйтена. Он горячо приветствовал нас и приглашал на ужин. Перейдя к делу, обращаясь к Горшенину, изрек (перевод):
– Досточтенный Юрий-Ака говорил, что берет за печку 25 рублей. Не дал мне бригадир денег. Предлагаю вам 10 рублей и жену на ночь (Вот здесь, дорогие читатели, клянусь, я ни на йоту не отошел от правды).
От неожиданности мы расхохотались.
– Нет, – продолжал он, – дочка не могу, он молодой, десятый класс кончать должен.
Мы успокоили Мыйтена, пояснив, что чужих жен нам не надо, у нас и свои вроде неплохие есть. И дочка не нужна, да и денег за работу мы не возьмем. Останемся друзьями. В жизни все может быть, а вдруг еще встретимся.
Прихватив с собой обе бутылки, двинулись на смотрины «ночной невесты». Через сени, сбитые из неструганного горбыля, попали в хату. Две комнаты. В передней - плита, дымоход, который, проходя в стене, обогревает спальню. Горшенин говорил, что здесь в высокогорье в дымоходах делают всего три колена, а на равнине – можно даже пять. Но если нет тяги, обогреть вторую комнату нечем.
На низком круглом столе - огромная керосиновая лампа. Два небольших окошка с видом на горы. Между ними в яркой бумажной рамке, грамота «За бдительность». Слева у стены во всю ширину комнаты – ровные слои одеял красного цвета. Под потолком полка, на которой стоят четыре самовара и четыре огромных заварных чайника. Как потом выяснилось, из 4-х самоваров два электрические: а вдруг двоим дочкам посчастливиться зацепиться в городе. Вокруг стола на кошме лежали сложенные стопкой одеяла, обозначающие место для каждого.
Сбросив у входа обувь, занимаем места. Стол накрыт к ужину: большая миска боорсаков, миска каймака, козий сыр, яйца, трехлитровая банка кумыса – всё, что давало их натуральное хозяйство. Тарелок не полагалось, у каждого была большая ложка, которой при необходимости можно было залезть в миску с каймаком. Вместо фужеров для айрана – две пол-литровые стеклянные пивные кружки. Вместо рюмок – пиалы, предназначенные как для водки, так и для чая… А где же хозяйка?
Апа появилась, когда мы уже расселись за столом, удовлетворив первые порывы своего любопытства. Она вышла из соседней комнаты и произнеся: «Салам алейкум!», низко поклонилась, скрестив на груди руки. Подняла голову, обвела нас пристальным взглядом, словно сразу пыталась понять, что мы за люди. Чуть улыбнувшись, подсела к столу, попав в полосу света лампы.
На вид она была моложе мужа. Круглолицая физиономия ничем не выделяла ее из массы киргизских женщин, вот разве улыбка и эти чуть раскосые глаза, доставшиеся в наследство от дальних предков татаро-монголов. Пышная белая кофта с рукавами на ; скрывала присутствие (или отсутствие) грудей. Вымытые карие волосы были аккуратно уложены в незамысловатую прическу. И если в основном киргизки маленького роста, то Айше (так нам ее представил Мыйтен) была не намного ниже мужа. Гвоздем костюма были ее новые революционные атласные шаровары. По засиявшей физиономии Мыйтена чувствовалось, что он ей гордится. Подытожив впечатления, я понял, что перед нами заезженная мужем и судьбой киргизская трудяга, которой сегодня велено исполнять роль одалиски.
Чтобы добавить романтики в вечернее застолье, хозяин взял с подоконника небольшой переносной приемник, и нашел киргизскую музыку, извлекаемую из инструмента, который мы называли «один палка, два струна». Музыка чем-то напоминала жужжание назойливого комара, который то удалялся, то приближался, меняя тональность своего брюзжания.
Пили все поровну, даже двенадцатилетний сын. Младшая школьница жила у старшей дочери в Нарыне, а десятиклассница Айгуль укладывала в сарае четырехлетнюю сестру. Подвыпивший Мыйтен, мешая русские слова с киргизскими, рассказывал о своей работе. Создавалось полное впечатление того, что он делал вид, будто работает, а колхоз делает вид, будто платит. И все-таки, его зарплата плюс подсобное хозяйство позволяли растить пятерых детей. Дом и обе лошади колхозные. В хозяйстве - куры, коза, кобыла. Конечно, по рекомендации кота Матроскина «можно было бы и корову завести, чтобы молочко давала и огородик посадить». А если поставить несколько ульев, то деньги уже можно грести лопатой. Беда в том, что одна женщина все это хозяйство не потянет, а мужчина палец о палец не ударит, чтобы ей помочь. Дочери, конечно, помогают, но у них школа. Уезжают рано, после уроков остаются делать домашнее задание, домой приезжают поздно вечером. Зимой, если завьюжит несколько дней, ночуют в школе, получают трехразовое питание. Напрасно Советская власть запретила в Средней Азии многоженство. Их образ жизни требует не менее трех жен, чтобы нормально функционировала семья, живя в достатке.
О том, что в мире существует электричество, знает: «Оно в приемнике». «А у дочка в Нарын ящик есть, там человеки бегают». Про кино и прочие городские впечатления Мыйтен рассказывал нам примерно так же, как папуас, вернувшийся домой после посещения Австралии с Миклухо-Маклаем.
Айше все время молчала: женщине не положено вступать в разговор мужчин. Да и мыслить она должна только в пределах проблем, отведенного ей домашнего хозяйства. Она зорко следила за тем, чтобы после выпитой водки в пиалах оказалось хоть немного чая.
Глядя на этих детей природы, я пытался понять алгоритм их существования. Каждому человеку необходима постоянная энергетическая и психологическая подпитка. Если в этом процессе бывают разрывы, то наступает постепенная деградация личности. А еще для устойчивости психики на одну отрицательную эмоцию должно приходиться семь положительных. Мыйтен – птица вольная, он постоянно ищет себе приключений. А Айше с утра до поздней ночи, как заведенная: работа, работа и еще раз работа. Кроме хозяйства на ней вся забота о детях и муже. Так и превращаются киргизки в женщину-робота, которую иногда хорошему человеку и одолжить не жалко.
Ну, а как же душа? Айше не производила впечатления безвольной рабыни. Даже в том, как она сидела, с абсолютно ровной спиной, явствовало, что чувство собственного достоинства еще не было до конца вытерто подошвами сапог ее мужа и превратностями судьбы. Каждый раз, наливая нам в пиалы чай, она, казалось, непроизвольно улыбалась нежной таинственной улыбкой, известной еще со времен Леонардо да Винчи. Мне, уже погруженному в шестидесятиградусный наркоз, импонировало ее умение держать такт с незнакомыми мужчинами и эта загадочная, щемящая душу полуулыбка-полуплач, так естественно подходящая ее земному облику.
Глава 9. Как кладутся печки.
Утром меня разбудил шум и суета вокруг палатки. Десяток кур в прибитой траве выискивали хлебные крошки. Это Горшенин вчера вытряс холщовую торбу, прежде чем отнести в дом оставшуюся буханку.
Недалеко блеяла привязанная к колу коза. Видно хозяйка с утра забыла ее напоить, а до воды бедняге не дотянуться.
Мыйтен усаживал детей на лошадь для отправки в школу. Сидевшая сзади брата Айгуль была на голову выше.
– В мать пошла, – прокомментировал, выползая из палатки, Горшенин.
Больше нам ее не показали. Во избежание недоразумений, Айгуль после школы уехала к сестре в Нарын, там и заночевала.
Так начинался наш рабочий день. Специально завтраком нас не кормили. На лавке около хаты, Айше выставила все то, что вчера было на столе. «Хочешь – ешь, хочешь – пей, но работай побыстрей», – съязвил Горшенин.
Филонить мы не собирались. Мыйтен показал нам груду вываленного за сараем кирпича.
– Да это же одни половинки, из них даже сиденья в туалет не сложишь, – проскрипел Юра.
Намек был «очень тонкий». Поза орла, которую мы сегодня утром принимали в их семейном нужнике, конечно же, умаляла имидж хозяина. Определили мне работу: перебрать кучу, отобрать целые и три четверти.
Чтобы отыскать в этом хламе штук 20 целых кирпичей, мне понадобилось минут тридцать. За это время Юра успел разворотить печку. Став цепочкой, через окно хлам выбросили наружу.
– Вот тебе второе боевое задание: привести целые кирпичи в первозданное состояние.
Айше приволокла огромный жестяной таз, налила туда воды. Я отбивал от камней глину, срезал ножом сажу и клал их в воду отмыкать, скоблил и тер с остервенением одержимого.
– Так не пойдет, плохо моешь, – забраковал мою работу Горшенин. – Много сажи оставляешь.
Мне выдали кусок хозяйственного мыла и щетку. Через каждый час работы я делал небольшие перерывы, спеша посмотреть, как кладутся печки. Самое главное, что я запомнил из печной науки: дымоход в своем сечении нигде не должен сужаться – тяги не будет, расширяться – пожалуйста: «Помнишь как на старых паровозах были расходящиеся вверх трубы», – учил меня наставник.
Где-то часов около 12 по дороге к дому обозначился всадник. Мыйтен, который маялся от безделья, поймал пасущуюся лошадь и, оседлав ее, двинулся навстречу.
Я понимал, что когда во время разговора на тебя смотрят сверху вниз, чувствуешь себя каким-то приниженным. Так, мирно беседуя, они простояли минут 30. О чем можно было говорить столько времени?. Когда я потом спросил об этом Мыйтена, он ответил, что приезжал бригадир узнать, хватило ли у меня денег, чтобы рассчитаться за печку.
Изредка подходила Айше, она доливала в таз воду и смотрела на меня такими глазами, словно первый раз в жизни видела работающего мужчину. Смутные предчувствия возникли в душе: с ней что-то происходит.
Работа спорилась, я уже приобрел кое-какие навыки. Периодически отводил душу, попивая кумыс из кружки, которую, по-моему, со вчерашнего дня так и не помыли.
Горшенин начал разбирать дымоход в стене. Стали поступать кирпичи, отмыть которые было невозможно, т. к. в основном топили смолистой сосной. Сажа напоминала собой твердое мумие, въевшееся в камень.
– Смотри, как она неравномерно осаждается вдоль дымохода, где меньше, а на этих местах колен – огромные наросты, поток дыма тормозится, увеличивается противодавление. Какая уж тут тяга. Ухаживать за печкой надо, – учил меня Юра.
– Ты это лучше Мыйтену покажи.
Но Мыйтена и след простыл, умотал куда-то с бригадиром. Зато Айше внимательно ко всему присматривалась. В отсутствие мужа она не отходила от нас, казалось, ожидая хоть какой - нибудь просьбы. На ее лице иногда появлялась улыбка, но тут же ее сменяла потаенная грусть. Создавалось такое впечатление, что она хотела что-то сказать, но не решалась, надеясь, что невысказанное мы прочтем в ее взгляде.
Через тернии и невзгоды, через копоть и грязь мы приближались к финалу строительной эпопеи. Передавая в эксплуатацию печку, Юра показал Айше и пометил те кирпичи, которые надо вынимать из стены, чтобы качественно почистить дымоход. Часам к шести работа была закончена. Откуда ни возьмись, появился Мыйтен. Вся семья собралась возле новой печки. Наступил самый ответственный момент – проверка тяги. Юра положил в плиту охапку мелких щепок и зажег огонь. Пламя разгорелось быстро, кирпичи стали нагреваться и … вся печка задымилась. На лице Айше появилось выражение неподдельного страха.
– Не бойтесь, – усмехнулся Главный строитель, – это высыхают и парят мокрые швы, а тяга отличная.
От предложения Айше полить нам теплую воду, чтобы помыться, вежливо отказались. Пошли к речушке. В то время не было экологической службы, иначе, увидев, что мы сбрасываем в Нарын, нас бы оштрафовали.
Обязательный комплект сменной одежды у нас был. К ужину мы прибыли, сияя чистотой и улыбками. Юрий Александрович, выпросив у хозяйки пустые бутылки, весь наличный запас «КШ» (командирский шпирт) перевел в водку, так что с собой мы принесли аж пять полных бутылок.
Глава 10. «Шарше ля фам».
К нашему приходу Айше уже успела отмыть и отскрести всю строительную грязь. Обещала завтра же побелить стену и печку. Очень сетовала на то, что не приготовила нам на ужин мясо. На завтрак обещала курятину. Понимая ситуацию, мы кроме водки притащили все свои остатки пищи: кусочки сала, банку тушенки, остатки галет. Тушенку с нашего одобрения, Айше спрятала, а от себя выставила на стол вазочку с конфетами. Это было наши «любимые» сахарные подушечки с джемом внутри.
На радости хозяин позволил себе расслабиться и надраться. Чопорность вчерашнего застолья бесследно исчезла. После третий пиалы мы уже были закоренелыми друзьями, после шестой – близкими родственниками. Такими близкими, что Мыйиен предложил всем ложиться спать сегодня здесь в комнате на одеялах.
– Нет, – сказал Горшенин, – нам еще надо сегодня поработать над отчетом, перебрать образцы, мы итак уже задержались на сутки.
«Ну и Горшок, – в мыслях не удержался я, – ну и фантазия. Сам еле языком ворочает, а призывает к отчету».
Несмотря на то, что жена наливала Мыйтену чая больше чем нам, его состояние было плачевным. Он поник бородой и усами, даже лошадь, казалось бы, не приняла его на свой хребет. Мы помогли оттащить его в угол и уложить на одеяла. Айше не стала нас уговаривать остаться, хотя и робко повторила приглашение Мыйтена. Чувствуя искренность в ее голосе, я уже готов был согласиться, но рядом был «непробиваемый Горшок».
– Вот еще, вдруг вшей нахватаем, – тихо проговорил он.
Я любезно поблагодарил хозяйку, пожелав всем спокойной ночи.
Мы уже улеглись, а Горшенин даже пару раз всхрапнул, углубившись в «работу над отчетом», как вдруг за палаткой раздался голос Айше. Она сидела на корточках перед входом и держала два ватных одеяла.
– Возьмите, ночь сегодня обещает быть холодной, все небо звездами усыпано, – произнесла она тихим, чуть дрожащим голосом.
– Да нафиг они нам нужны, – пробурчал разбуженный Горшенин, – мы в спальниках, под нами надувной матрас.
Мне стало неудобно за неотесанность этого чурбана. Неужели он не чувствует, что женщина хочет сделать нам приятное. Айше, резко вскочив, уже удалялась к дому.
У входа в палатку лежали два одеяла. Одно из них положил под голову и, к своему удивлению, обнаружил, что от него исходит тонкий приятный аромат. Я невольно улыбнулся и в сознании тут же возник образ Айше. Она улыбалась мне в ответ. Наконец-то я понял, чем исподволь привлекала меня эта, казалось бы, ординарная киргизская физиономия. Улыбка всегда озаряла ее лицо, когда она смотрела тебе в глаза. Ее откровенная детская потребность улыбаться людям, природе, солнцу, бытию, неизвестно как сохранившаяся в этом измотанном жизнью теле, настолько трогательна, что озарит нежностью любого, если ты, конечно, не чурбан горшенинского разлива. Хотелось собраться с духом и, наконец, расплести комок мыслей и чувств, которые давно не давали мне покоя, но увядающее сознание, под аккомпонимент монотонного Юркиного сопения, погружалось в небытиё, сопровождаемое блуждающей улыбкой Айше.
Глава 11. «Финита ля комедия».
Утром проснулись сами. Нас никто не будил: куры не ссорились – «клевать» было нечего, коза не блеяла – забыли или не успели привязать. Айше ловила курицу для завтрака.
– Э, сказал Юра, – мяса нам не есть, за час варки на такой высоте из неё ничего путного не сделаешь.
Умывшись, мы сложили палатку, перетрясли рюкзаки, аккуратно упаковав «образцы», и ровно в восемь были за столом. Заходя в хату, я только сейчас обратил внимание на умывальник у входа в сени, из которого на землю капала вода. Рядом на полке лежал кусок хозяйственного мыла земляного цвета, а за фальшбортом у стенки торчала одинокая зубная щетка такого цвета, будто ей в перерывах между зубами чистили обувь.
Айше встретила нас приветливо и вела себя так, как будто ей не хотелось расставаться с мужчинами, отвергшими её как женщину, но полностью понимающими как человека. Мыйтен, приведенный женой в вертикальное состояние, еще не понимал, в каком мире он находится.
За завтраком, пользуясь «отсутствием» мужа, мы высказали хозяйке пару комплиментов относительно её внешности и гостеприимства, за которые она одарила нас своей искренней улыбкой.
Куриное мясо напоминало по твердости стирательную резинку, но если его мелко покрошить ножом, то можно пропихнуть внутрь. Хитрый Горшок, как всегда, успел захватить печёнку. Остальную курицу хозяева еще долго будет доедать, говоря, что у них каждый день было мясо.
Айше вдохновенно рассказывала о том, какие у них здесь прекрасные горы. Много животных, можно организовать великолепную охоту.
– Я знаю, вы любите собирать грибы, их здесь очень много. В наших лесах кооператоры бочками заготавливают грузди, солят тут же у реки. Зимой с этих склонов можно кататься на лыжах. Приезжайте, мы всегда будем рады, тем более что в доме будет тепло.
Обуреваемый вчерашними чувствами, я пристально посмотрел на Айше и, поймав ее взгляд, улыбнулся. От неожиданности она на секунду опешила, сделала глубокий вздох и расцвела такой приятной улыбкой, словно получила словесные подтверждения в вечной любви и верности. Внутри у меня что-то ойкнуло. «Уж не переборщил ли я?» - душа ответила: «Нормально, убирайтесь побыстрее».
Горшенин, посмотрев на часы, изрек:
– Все, отъелись, пора и в путь. Спасибо вашему дому.
Забросив на себя рюкзаки, осмотрели место стоянки. Не найдя к чему бы придраться, двинулись в путь.
Айше стояла у порога, перебирая в руках платок, и смотрела на нас нежным взглядом задумчивой серны, которая первый раз за долгие годы почувствовала, что значит быть женщиной.
Я еще несколько раз оборачивался назад и махал рукой. Она словно флагом размахивала над головой платком с таким энтузиазмом, что, казалось, вот-вот сорвется и бросится за нами вдогонку.
Автобус уже появился и мы ускорили шаг. Залезая в машину, я оглянулся последний раз. Айше сидела на ступеньках, уткнувшись лицом в подол платья. Скорее всего, она плакала.
Какой-то тугой комок подкатил к горлу и у меня. Только сейчас я в полную силу осознал весь смысл, переживаемой ею жизненной трагедии…
До свидания, Айше! Мы еще увидимся, и я постараюсь загладить свою черствость.
P.S. Вырваться в Нарын я смог только три года спустя. В это время мы жили в Алма-Ате и в Тооджайлоо (тоо-гора, джайлоо – горное пастбище) приехали на «Мустанге» Валеры Устинова (Жигули пятой модели).
Кажется, ничего не изменилось в патриархальном быту семьи Сарбаевых. Те же дырявые сени, капающий умывальник, та же чёрная зубная щётка. Сквозь щели запертой двери, словно бегающие огоньки, на нас сверкали детские глаза. Подобрав несколько киргизских слов, я пояснил, что Мыйтен и Айше - наши друзья, а вам мы привезли конфеты. Крюк, запирающий дверь тут же отлетел в сторону. Перед нами появилась семилетняя Айма и её двухлетний брат Толкан.
Все остальные - в Нарыне, сегодня свадьба Айгуль.