Чон - Кемень. 1978 год
ЧОН-КЕМЕНЬ
1978 год
Глава 1. О, горы!
Бард Юрий Визбор когда-то пророчески изрёк: «Горы для того и существуют, чтобы человек мог понять, что такое мечта!». Единожды туда попав, уже никогда им не изменишь. Мечта – это печаль вечности. Она будет преследовать тебя, глодать и заставлять вновь и вновь бросаться в их суровые бескомпромиссные объятия. Горы величественны и таинственны, их первозданная непорочность дает понять, каким был мир до торжества человеческого разума: мир суровой красоты, невысказанного восторга, от восхищения которым, порой сводит дыхание. Я никогда не относил горы к неживой природе. Они являются бескомпромиссным воспитателем, шлифуя и нивелируя твой характер. Наконец, они имеют свой Дух, оказывающий магическое воздействие на сознание и подсознание человека.
Старость не укрощает мечты и желания, она трансформирует их в любовь, подернутую пеленой приятных воспоминаний. Любовь, как проповедовал Св. Апостол Павел, есть «совокупность совершенств» (Кол. 3-14). Такой же совокупностью представляются мне и горы, поэтому питаю к ним непроходящий восторг, уважение и это нежное чувство – Любовь.
Надо сказать, что общался я с ними в то время как несмышленыш, желающий, во чтобы то ни стало, познакомиться с диким медведем. Косолапый, видя стоическую наивность моих тщетных попыток, лапой отодвигал меня в сторону, чтобы я не наделал еще больших глупостей, вызвав тем его вполне обоснованный гнев. Об одном таком очном знакомстве и пойдет здесь речь.
В Чуйской долине белоснежные шапки вершин горного хребта Терскей Ала-Тоо давлели над тобой везде, куда бы ты ни попал. С южной стороны Фрунзе они подступали своими «привалками» к самому городу, так, что начинались горы за нашим шестым микрорайоном.
Ущелье реки Ала-Арча, где находился горный туристический лагерь, мы, словно дворовые собаки, давно и обильно пометили своим присутствием.
В окрестностях уже не осталось ничего таинственного и загадочного, все было знакомо и предсказуемо. Душа требовала новых впечатлений, новых восторженных эмоций. Горы не терпят равнодушного к себе отношения: их можно либо любить, либо ненавидеть. А если любишь – чаще приходи на свидание. Засасывала работа.
– Петрович! – обратился ко мне в конце июля Володя Марненко, – мы тут с Гудовым наскребли несколько дней отгулов. Собираемся из Чон-Кеменьской долины средним перевалом выйти к нашему пансионату в Чолпон-Ате. А не пойдешь ли ты третьим?
Намёк я понял сразу. Моя великолепная по тем временам двухконтурная польская палатка, будучи двухместной, легко вмещала троих. С обоими Вовками я уже исколесил не один десяток километров горных троп. В прошлом году состоялся наш «звездный» поход по южной Киргизии.
– Вылазка будет не сложной, – продолжал он. – Я навел кое-какие справки, так чабаны этим перевалом уже прогнали овец в горы. У нас еще останется пара дней для отдыха на Иссык-Куле.
Глава 2. Вырвались.
Лето в этом году выдалось особенно жарким. Удушающее пекло стиснуло город в своих объятьях. Спасительные нисходящие потоки горной прохлады, которые раньше хоть под утро попадали в наши квартиры, теперь уже пробиться к нам не могли. Уснуть по ночам, порой, можно было только завернувшись во влажную простынь. Зеленый массив города спасали лишь многочисленные арыки, которые журчали практически вдоль всех улиц. Там, где их не было, листва на деревьях уже начинала желтеть и осыпаться. Уговаривать меня долго не пришлось. Главное – умело подлизаться к Люсе, а начальство и так видит, что на дело времени я не жалею, тем более, что дел на заводе в начале месяца не так уж много.
Все утряслось наилучшим образом, так что утром первого августа мы ехали в автобусе, идущим на Иссык-Куль. Оба моих попутчика Вовки были настройщиками. С ними в прошлом году я получил первый разряд по горному туризму, преодолев маршрут пятой категории сложности. Марненко был одного со мной возраста, крупный, широкоплечий, рассудительный. Гудов – помельче и помоложе, любил прихвастнуть, отличался необыкновенной выносливостью и незаурядным аппетитом. Утомленные после ночного «штурма» производственной программы, оба мирно дремали в своих мягких креслах.
До мелочей знакомая дорога на Иссык-Куль покидала просторы Чуйской долины и, втянувшись в Боомское ущелье, лентой крутилась между скал, повторяя изгибы, шумящей порой далеко внизу реки. Горные реки в ущельях всегда неистовы: здесь они преодолевают самый большой перепад высот в самых стесненных обстоятельствах. И если река полноводная, а Чу здесь именно такая, то городскому жителю есть на что полюбоваться: дикая пляска воды, которая за тысячелетия пробила себе путь сквозь кряжи этих великанов. Вода коварна и хитра. По виду она сама нежность: мягкая, податливая, сверкающая на солнце фейерверком брызг, изумляющая прозрачностью и сакральностью тайн своих глубин. Но когда на пути появляются ее враги – горы, она проявляет свой неистовый характер. Сражаясь с ними, поднимает со дна песок, камни и, увлекая за собой, бросает на, казалось, неприступные каменные глыбы. В нашем мире законом бытия является принцип – побеждает тот, кто активен и энергичен. Великаны, понадеявшись на свою каменную мощь и твердолобость, всегда уступают активному жизнетворящему действу стихии. Камни и вода, это мыслящие существа, только для них время течет медленно. Различная скорость мышления не дает нам возможности общаться с ними. Они вечны, так же как наша Земля, а мы на ней всего лишь гости на краткое мгновение.
Отрешившись от мирской суеты, я упивался горной прохладой, наблюдал за тем, как в узком лабиринте сплетались нити шоссейной и железной дорог, соседствующих с хозяйкой ущелья, крутой по нраву и неукротимой по духу.
Железную дорогу в авральном порядке стали прокладывать сразу после войны. Ущелье содрогнулось от взрывов, грудами камней осыпались в воду отвесные скалы, возводились мосты, прямо на камень укладывали железнодорожные шпалы. К югу от Иссык-Куля в горах уже разрабатывали залежи урановой руды, из которой создавали первые советские атомные бомбы. Кстати, первая отечественная атомная бомба именовалась РДС-1, что значило «Россия – делает – сама».
В последние годы урановый рудник закрыли, и теперь дорога в основном обслуживала потребности нашего торпедного производства. На Иссык-Куле функционировал филиал Алма-Атинского торпедостроительного завода им. С. М. Кирова, занимавшийся пристрелкой серийных торпед, а так же военный полигон ВМФ, одной из задач которого было испытание подводных ракет «Шквал», при приёмке продукции от промышленности.
Незадолго до моего прибытия во Фрунзе, приемка принимала участие в проводке автомобильной колонны, которая везла на Иссык-Куль опытовый корабль, остро необходимый для натурных испытаний. Его огромные габариты, даже со сложенной мачтой и низкосидящей транспортной платформой, вызывали необходимость перекрывать движение и отключать питание на всех высоковольтных линиях электропередач, пересекавших трассу движения колонны от Сормовской верфи до г. Рыбачий.
В идеале на Иссык-Куле необходимо было иметь и свою подводную лодку для проведения глубоководных стрельб, тем более акватория озера это вполне позволяла (длина 180 км, ширина макс. 50 км, глубина 900 м., положение над уровнем моря 1500 м.). Единственная сложность проблемы состояла в том, что при эксплуатации ПЛ, в акватории должны быть развернуты средства спасения и аварийного подъема, т.е. необходимо создавать ЭПРОН, который вполне мог никогда и не пригодиться. Поэтому все глубоководные испытания мы проводили в Феодосии.
Я мысленно отслеживал крутые повороты и близко прилегающие к дороге каменные глыбы, чтобы понять, как здесь можно было протащить эту неуклюжую для шоссейных дорог громадину. Постепенно сознание вошло в туристическое русло и я, опережая события, оказался на горной тропе, которая вилась по безлюдью зеленых предгорий, через еловые леса, между скальных утесов, предвещая несложное, почти без проблемное путешествие.
О! Как я тогда ошибался!
Глава 3. Пока всё хорошо.
Часа через три по выезде из Фрунзе прибыли в Быстровку. Здесь в Чу впадает речка Чон-Кемень, вверх по которой нам предстоит подниматься. До среднего перевала километров семьдесят. Задачи пройти это расстояние пешком, перед нами не стояло, поэтому мы с удовольствием воспользовались услугами первого догнавшего нас местного автобуса. Асфальт быстро кончился. Видавший виды ПАЗик, подпрыгивая на кочках грунтовой дороги, начал наполняться серой едкой пылью. Она была в носу, на зубах и, казалось, осыпалась бы с ресниц, если ты решился ими похлопать. На очередной остановке в салон вошли три молодые киргизки, мы как истые джентльмены, уступили дамам всё заднее сидение. Разговора не получилось. Девки хихикали и прятали в платки свои улыбки. Спустя несколько минут через заднюю дверь протиснулись пятеро киргизят. Наши «принцессы», ни капельки не раздумывая, уступили им свои места. Узкоглазый молодняк, рассевшись на нашем законном заднем сидении, начал дико гоготать, дергать девок за волосы и пощипывать за … Нашему справедливому возмущению не было предела.
– У них так принято, – пояснил Марненко, – женщины обязаны уступать место мужчине, пусть он будет даже младше её.
Володя отодвинул девиц, пробрался к сидению, и одного за другим выковырял оттуда несостоявшихся плацкартников. Мы заняли свои места. Никаких возражений ни у кого не было. Потеряв интерес к аборигенам, мы смотрели на речку, окрестные горы, белые шапки которых пока еще были где-то далеко впереди.
Последний аил – горная деревня с разбросанными на значительном расстоянии друг от друга подворьями. Вид традиционной киргизской усадьбы всегда производил на меня гнетущее впечатление. Я душой не мог понять, как среди такого великолепия лесов и многообразия растительности можно иметь голый унавоженный бараньими какашками двор, огороженный лишь подобием редкой жердёвой изгороди. Это, скорее всего, не столько природная лень, сколько патриархальный настрой на выживание. Чтобы в холодную зиму держаться рядом, люди и овцы довольствуются одним двором, а многодетность семьи не оставляет времени родителям на какие-либо эстетические природные эксперименты. Тем более на киргизских мужчинах, при ведении хозяйства, где сядешь, там и слезешь. Однажды я подглядел картину, весьма характерную для их сельского быта. Прямо на траве около дома лежало бревно. Уже не очень молодая киргизуха пилила его двуручной пилой. Пилу иногда заедало, поэтому женщине приходилось перебегать на другую сторону. Обхватив бревно ногами, чтобы не вращалось, на нем сидел не такой уже древний аксакал и курил длинную самокрутку. Может быть, он и хотел помочь своей невестке, но тогда бы полностью потерял весь свой авторитет. Я представляю, как позже он будет рассказывать соседу о том, как мы «чуть ли не пол дня пилили бревно».
В то же время, какое благоухание цветов и разнообразие красок встречает тебя в находящейся рядом украинской деревне. Что резко бросается в глаза – это разница между людьми. Киргиз всегда войдёт в твое положение и окажет гостеприимство. Хохол накричит и даже во двор не пустит. В довоенные советские времена сюда ссылали не просто украинцев, а щирых кулаков да подкулачников.
Водрузив на себя рюкзаки, без промедления двинулись вглубь. Настроение, подстать погоде, было великолепным. Так и хотелось запеть утёсовскую: «Легко на сердце от песни веселой …». Легко нам было от сознания обретенной свободы, от возможности окунуться в долгожданный мир мечты.
Дорога кончилась, дальше нас ведет автомобильная колея, которая, то исчезает в разливах рек, то утопает в трясине прибрежных болот. Через пару часов пути слева на пригорке остается зимнее стойбище колхозных чабанов. Это несколько низеньких глинобитных домов и большое количество загонов и кошар. Сейчас жизнь теплится здесь лишь возле магазина, куда в основном за мукой, сахаром и солью съезжаются местные скотоводы.
Конечной целью маршрута сегодняшнего дня были горные озера, от которых уходила тропа первого перевала на Иссык-Куль. Ведомые Гудовым, который здесь уже побывал, мы сошли с дороги и начали подъем вверх к хвойному лесу. Словно путеводная нить Ариадны, узкая тропа вилась между стволов величественных елей и замшелых нагромождений камней. А вот и первые эдельвейсы, расположились дружной семейкой в трещине рассеченного временем валуна.
Минут через сорок пути сквозь багряный занавес цветов шиповника, заблестела небесной голубизной водная гладь небольшого озера. Водоем был плотно зажат между двух скалистых кряжей. Стройные ели гордо подступали к самой кромке воды, в волшебном зеркале которого картина окружающего мира выглядела еще более величественно и загадочно, так как была перевернута вверх ногами.
Пока Марненко ставил палатку, мы с Вовкой разбежались по окрестностям и уже через полчаса вернулись с добрыми охапками валежника для костра и полным котелком рыжиков для вечернего рагу. По сложившейся традиции, вопросы композиционного приготовления пищи, помимо примитивного подогреть и закипятить, ложились на мои плечи. Уроки кулинарного искусства я брал у матери и тещи. Анна Сергеевна научила меня грамотно варить борщ – этот краеугольный камень славянской кухни. Остальные премудрости приготовления пищи подсматривал у Людмилы, хотя считаю, что и сам от природы не лишен кулинарной смекалки. Я никогда не готовил рагу из рыжиков и более того считал, что эти грибы годны только на засолку. Но в данном случае было рагу из рыжиков с картошкой.
Ужинали уже в темноте наступившей ночи. Костер, разведенный у кромки воды, потрескивал корой сухостоя. Желтые языки пламени лихорадочно метались, вздымаясь ввысь, и, отражаясь в воде, казалось, хотели достать и обнять серп Луны, который купался там же. Таинственное безмолвие южной ночи, когда отражение костра в горном озере, пьянящий запах лесного мха, призрачный шепот переговаривающихся в небе звезд, вызывают такую сокровенную любовь к величественному творению Всевышнего – земной природе, что от восторга гулко колотится сердце. Если бы я не был членом КПСС, я, наверное, стал бы язычником, и, раздевшись догола, размахивая над головой бряцающей связкой четок, бегал вокруг костра, воспевая диким голосом ассану лучшей планете вселенной. Ничего не скажу о Володе, но Гудов скакал бы со мной. Я уже хотел вскочить и закричать истошным голосом индейца-ирокеза: «Улю-лю…лю!», – но вовремя осекся. Это взорвало бы тишину, которой божественно внимали мои коллеги. Разговаривали полушёпотом, словно боясь разорвать амальгаму навеянных горным демоном чувств. Музыкальной заставкой к нашей сказке была тихая мелодия из вовкиного переносного магнитофона. Нежные киргизские песни отлично дополняли волшебную магию природы.
Кассета с киргизской музыкой имела свою походную историю. Как-то Гудов близко сошелся с ребятами из восходящего эстрадного ансамбля. Их мелодичные и еще не затасканные песни занимали 60 минут звучания. Когда к концу подходил скудный запас продуктов или была необходимость органично войти в контакт с местным населением, мы прибегали к услугам музыки. Подходили к юрте и, сбросив рюкзаки метрах в двадцати от входа, располагались на отдых. Днем на хозяйстве обычно оставались лишь женщины и дети. Все, кто держался в седле вместе с собаками уходили в горы на пастбища, чтобы собрать в отары разбредающихся за ночь овец. Гудов включал магнитофон, и уже минут через пятнадцать вокруг нас собиралась вся молодая поросль семейства. Даже лежа с закрытыми глазами, мы чувствовали, что «процесс пошел».
Наличие детворы выдавало постоянное шмыганье носов и хихиканье девчонок, когда они замечали среди нашего скарба что-нибудь необычное. Особый интерес у них вызывала Володина полуторалитровая кружка, пристёгнутая сверху к клапану рюкзака. Мы угощали детвору припасенными для такого случая леденцами. Протянув сложенные вместе ладошки, они убегали с конфетами в юрту, сверкая при этом единственно чистой частью тела – пятками, которые мылись автоматически росой луговой травы. Тут уже подходили взрослые женщины и приглашали нас к себе в гости. Угощение всегда было традиционным: боорсаки, каймак, кумыс. На наше предложение выпить, никогда не отказывались. Пили без жеманства всё, сколько дают. Запивали плиточным зеленым чаем. Детям спирт разбавляли водой. А уже после первых трех тостов, когда ты из гостя превращался, чуть ли не в близкого родственника, наперебой выкладывали все свои радости и горести. О киргизском гостеприимстве я уже писал, а сейчас… мы заканчиваем ужин.
Гудов кряхтел и тяжело вздыхал. В миску он навалил двойную порцию и к своему ужасу не мог ее одолеть.
– Не натужься, – рассудительно вещал Марненко, – грибы пища тяжелая, пережрешь на ночь – весь день как заяц под кустом сидеть будешь. А ведь нам завтра километров тридцать на подъем отмахать надо.
Вовка сдался. Он поместил свою миску с остатками пищи в целлофановый пакет и растаял в темноте.
– Пошел прятать, – прокомментировал Володя, – видно в прошлой жизни он был собакой и эти инстинкты в нем до сих пор живы. Сколько раз ему говорил, поставь под полог палатки, никто твои объедки жрать не будет. Так нет же, прячет.
Мы знали, что ночью Гудов все доест и к завтраку придёт традиционно голодным. И не собачий это инстинкт, а детдомовский.
Располагались спать на надувном матрасе, уложенном поперек палатки. Все трое ложились на бок и стравливали из матраса воздух до тех пор, пока бедра не касались земли. Теперь можно было ночью спокойно переворачиваться с боку на бок с гарантией того, что спящие товарищи не будут прыгать как мячики. Сформированы подушки, натянуты спальники, задута свеча, но еще долго уходящее сознание фиксирует шорохи и шумы ночного леса.
Встаем с восходом солнца, купаемся, собираем монатки, доедаем то, что осталось от ужина – и в путь. Вокруг все чирикает и жужжит, упиваясь солнцем и утренней прохладой. Плавно, чтобы не терять высоту, спускаемся к дороге. Идем редким лесом. Вот миновали небольшое стадо коровьего молодняка и, заболтавшись, чуть было не потеряли бдительность. Случайно оглянувшись назад, Гудов издает тревожный вопль. Сзади нас, плотно сомкнув ряд, опустив к земле головы, на которых уже режутся рожки, десятка полтора особей мужского пола приготовились к атаке. Опоздай мы на пару секунд, и еще неизвестно как бы чувствовали себя наши задницы. Большого урона они бы не понесли, но и быть забоданными в начале пути – плохая примета.
Уже через несколько минут, спустившись к дороге, попали на утреннюю дойку коровьего стада. Человек десять молодых киргизок прибыли на грузовой машине с бидонами и подойниками. На наше: «Селям-алейкум!» – ответили дружным гоготом. Предложение угостить молоком – повисло в воздухе. Пришлось их разговорить, отпустить несколько комплементов и пару раз рассмешить, прежде чем они милостиво согласились наполнить всего лишь одну кружечку на троих. Большего мы и не просили. Вот тут то и сработала Володина полуторолитровка, увидев «кружечку» все расхохотались, но уговор дороже. Напились всласть, мило распрощались и в путь.
Река, вырвавшись из горной теснины, разливалась здесь широким искрящимся на солнце плёсом. Изредка встречались рыбаки – киргизы. Они посреди реки сидели на лошадях в своих малахаях, ровно как дрын с удочкой в руках. Вообще-то киргизы традиционно рыбу не едят, но горная форель и хариус, видно были и им по вкусу.
Часа через два нас догнала попутная машина доверху набитая домашним скарбом и пологами переносных летних юрт. Две киргизки, сидевшие в кабине, предложили забираться наверх. Поехали. Не скажу, чтобы было очень удобно. На ухабах нас подбрасывало так, что можно было вполне вылететь за борт. Я начал закапываться, и каково же было мое удивление, когда из под барахла на свет появилась детская рука. Общими усилиями откапали четверых. Может их было и больше, но остальные, видно, ушли на глубину.
Ехать даже в трясущемся кузове совсем не то, что идти на подъем под рюкзаком. Присматриваясь к окрестностям, мы на себя примеряли все трудности пути. Дорога все круче и круче забиралась в горы. Наличие колеи угадывалось водителем лишь интуитивно. Река осталась где-то внизу. Почти непримятая трава и острые камни, торчащие из земли, говорили о том, что если здесь и ездили, то крайне редко. Наконец мы въехали на широкое плато, рассеченное пополам узенькой речушкой, берущей начало из ледников соседнего ущелья. Окружающий ландшафт вызывал смутное чувство тревоги. Лес давно кончился. Прямо к нам подступали горные отроги, вершины которых сплошь завалены снегом. Обещанного перевала с тропой, умощенной овечьими копытами и быть не могло.
Глава 4 . Первые проблемы
Машина остановилась перед речкой. Дальше дороги не было. Русло, пробитое водой, глубокое с довольно крутыми склонами. Рядом с нам неистово блея, колыхалась отара. Пара чабанов пыталась переправить ее на другой берег. Овцы упирались, лезли друг на друга, но прыгать через ручей не хотели. Чабаны вдвоем стали поодиночке перекидывать их на противоположную сторону, показывая тем самым, что здесь вполне можно перескочить. Судя по всему, авторитет чабанов среди овец был очень низок. Бараны блеяли и упирались, отказываясь повиноваться. Но вот к обрыву подошёл их предводитель – козел. Он перемахнул на ту сторону, за ним – коза с козленком. И, о, чудо! Овцы посыпались на противоположный берег как горох из рваного мешка. Они толкались, мешали друг другу, падая в воду, но пелена страха перед препятствием сразу у всех пропала. Убедившись, что переправа началась, чабаны поспешили к своим приехавшим на лето семьям.
На наш вопрос о перевале, они указали на две снежные вершины – перевал между ними. Но в этом году он вряд ли откроется и, судя по нашей экипировке, мы этим перевалом не пройдем.
В знак благодарности за доставку, мы решили помочь женщинам разгрузить машину, т.к. мужики вместе с собаками умчались за стадом. Когда открыли борт, то перемежаясь с барахлом, на землю начала выпадать детвора. Оказалось, что я ехал верхом на десятилетней девочке. После окончания разгрузки насчитали человек семь молодняка. Все были живы, правда изрядно изогнуты и помяты.
Распрощавшись с женщинами, двинулись вверх по речушке. Чем ближе мы подходили к заснеженным отрогам, тем смурнее становилось на душе. Обнаружив за первым поворотом сваленный комплект оборудования для юрты, мы постыдно стащили по одной палке, т.к. у нас не оказалось даже этого крайне необходимого в снегу инструмента. Пока мы примеряли приобретённый инвентарь, я рассматривал себя и коллег с такой предвзятостью, как будто видел в первый раз. Шантрапа !!! У нас не было ничего зимнего. Легкие брезентовые курточки, джинсы. И если у меня и Володи на ногах были вибрамы, то Гудов стоял в беговых тапочках (кеды, как запасная обувь, у каждого лежали в рюкзаке). Да, с такой экипировкой в снегу делать нечего, но и поворачивать обратно мы не привыкли.
Через час пути поняли, что дальше сегодня идти бесполезно. Мы стояли на кромке горного озера, покрытого льдом и снегом. Разделяя его почти пополам, в центе, словно хребет спящего гигантского динозавра, протянулся скалистый кряж полукилометровой длины, со всех сторон окруженный ледяным панцирем горного озера.. На перешейке, где стояли мы, из по до льда вытекала наша речушка. Она скользила по круглым каменным голышам, из которых состоял и берег, на нём нам предстояло водрузить палатку. Около самой воды, между камнями, росли пурпурно-красные цветы, точь-в-точь как в сказке «Аленький цветочек».
– Это водохлебы, – прокомментировал мой восторг Вовка, – их не стоит рвать, увядают мгновенно.
И я, конечно же, сорвал.
– Что ты наделал?! – казалось вскрикнул цветок, – видишь, ты просто так, играючи, лишил меня жизни. Я умираю!
И он прямо на глазах стал терять устойчивость своей восхитительной формы. Уже через минуту в руке у меня висел безжизненный скукожившийся сорняк. Оказывается, как просто убить красоту.
Пока мы занимались цветами, Марненко, впившись взглядом в окрестности, готовил вердикт нашей безответственности. Перевал, который нам предстояло пройти, выглядел неприступно. От центрального кряжа его отделял трехсотметровый ледяной массив озера, а на самом верху высилась снежная корона зубцов, нависающих в нашу сторону. Остальные седловины вообще неприступны. Только слева, далеко от цели нашего маршрута, был, казалось, вполне преодолимый перевал. До него всего метров сто ледяного покрова , далее подъем по каменистой осыпи, и везде снег, снег, снег.
Обменявшись мнениями, составили план действий. Перевалить мы сможем только через хребет на противоположном от цели склоне. Куда попадем? Скорее всего, обратно в долину, но вдруг откроются какие-нибудь новые перспективы выхода на Иссык-Куль. Так как озеро прохудилось и из-подо льда вытекает вода, то вполне вероятно, что между покровом и водной гладью образовались пустоты, чтобы не провалиться, нужно выйти утром пораньше и переправиться, пока еще лёд схвачен морозцем. Сегодня, ради экономии утреннего времени, стоит в снегу пробить тропу по хребту «динозавра».
Володя начал ставить палатку, а мы с Вовкой, схватив заветные палки и перескочив по камушкам через речку, начали подъем со стороны «хвоста». На склоне снег не глубокий, и мы довольно быстро залезли на хребет. Настроение было приподнятое, то ли от того, что, рассеяв все сомнения, приняли решение, то ли от того, что прекрасный солнечный день не располагал к унынию. Проваливаясь в снег по пояс, повели тропу. Над нами постоянно вились и чирикали какие-то птички, словно никак не могли налюбоваться на двух придурков, которым зачем-то понадобилось месить снег. Только чуть позже мы поняли, что они были правы.
Прошло полчаса, а мы еще не добрались и до середины. Снизу, до пояса оба были абсолютно мокрые, в ботинки воду будто налили из чайника. Вдруг птички, как по команде, куда-то исчезли. Солнце закрыла небольшая тучка. И что тут началось! Буквально через несколько секунд резким порывом ветра, невесть откуда взявшимся, срывает мою видавшую все походные виды тирольскую шляпу. Мы быстро закапываемся в снег. По лицу хлещут ноздреватые снеговые льдинки, сорванные с соседних отрогов. Видимость падает до нескольких десятков метров, бушует настоящая снежная пурга. Снег набивается в рот, в уши, за шиворот. Хотелось зарыться в сугроб, чтобы наружу ничего не торчало. Расчистив логово – залег. Вот теперь и мне понятно, как чувствует себя медведь в берлоге, когда беснуется непогода. До меня медленно доходит, что ветер вызван разностью температур и плотностей воздуха на солнце и в тени… И точно, как только нам улыбнулось солнце, ветер стих. Опять появились птички и защебетали еще веселей:
- Ой! Они еще живы, живы, смотрите, они шевелятся!- За десять минут снежного плена мы изрядно замерзли, т.к. даже в снегу ветер пронизывал нас насквозь, ведь и продувать-то, по большому счету, было нечего. Оглядевшись, увидели, что та траншея, которую мы с таким трудом прокладывали, была засыпана снегом. Дальше идти было бессмысленно и мы повернули назад. «Прощай моя шляпа из Тироля, всю оставшуюся жизнь я буду искать такую же, но скорее всего уже так и не найду».
Добравшись до верхней точки «хвоста», мы увидели что Володя, поставив палатку, греет на примусе чай к нашему возвращению.
– Наливай!!! – во всю глотку заверещал Гудов, да так сильно, что где-то сзади сошла лавина. Сев на снег, Вовка вытянул вперед обе ноги и, видимо как в детстве оттолкнувшись палкой, понесся вниз. Он очень удачно контролировал положение тела, стараясь, чтобы его не развернуло. К всеобщему восторгу он не сумел вовремя погасить скорость и остановился посреди реки.
Дождавшись финала, я выработал свой план и отошел немного в сторону, чтобы не сокрушить очаг. Я знал, что реки мне не избежать, поэтому прибыть решил с блеском. Тем более общее состояние одежды было таким, что сильнее промочить ее уже невозможно. Развив на спуске приличную скорость, я не стал ее гасить, лишь перед входом в воду развернулся спиной вперед. Словно торпедный катер, поднимая фонтаны воды, протарахтел задницей по речной гальке, и, вырулив на противоположный берег, чуть не сбил Володю, который, улыбаясь, протягивал мне кружку с разведенным спиртом. Я оглянулся на Гудова, он занюхивал свою дозу рукавом прокопченной в походе штормовки и отчаянно тёр ладонью, отрихтованную камнями задницу.
Да, Люся, я выпил, т.к. опасался за свое изрядно застывшее здоровье. Володя раздел нас догола и загнал в спальники. Уже минут через десять, отогревшись, мы дружно зачирикали о том, что хотим жрать. Кушать мы хотели, когда сюда пришли, есть хотели на «динозавре», а сейчас после выпивки – жрать хотим! Володя уже успел вскипятить чай и разогреть банку армейской тушёнки. Ели молча, тишину палатки нарушал лишь хруст откусываемой от целого луковицы. Каждый обдумывал создавшуюся ситуацию. После немногословных дебатов планы решили не менять.
Когда я вышел наружу, стояла тихая звездная ночь. И если в городе сейчас изнывали от жары, то здесь температура была немного выше нуля. Снежные вершины в свете луны выглядели таинственными и загадочными властелинами местной жизни. На фоне темного как смоль неба, эти великаны красовались в ореоле, повисших над ними звездных нимбов. Иногда случайным маленьким лучиком в глаза попадал блик от какой-то зазевавшейся льдинки. Казалось, что горы наблюдают за тобой с помощью ледовой оптики. Речка ласково журчала у ног, все увеличивая подледную пустоту водоема. Аленькие цветочки закрылись в ночи, заснув, чтобы проснувшись утром запылать красками навстречу солнцу. Вокруг стояла гробовая тишина, изредка нарушаемая странным потрескиванием в ледяной толще. О завтрашнем дне думать не хотелось. Состояние души было таким, будто завтра предстоит генеральное сражение. Я догадывался, что мы авантюристы, но еще не знал, что к тому же и бестолковые.
Горящий примус мы установили у себя в головах палатки. Под потолком развесили для просушки мокрую одежду. Распределили на троих ночное дежурство. Первым вызвался бдить Вова Гудов. Уже засыпая я услышал его чавканье – он доедал остатки тушёнки. Да и когда он разбудил меня на смену, прежде чем залезть в спальник, корочкой черного хлеба выковырял жиринки из-под рваной кромки металла.
В обязанности дежурного входило изредка подкачивать примус и наблюдать за противопожарной безопасностью. Я сел около входа. В палатке было тепло, но вонюче. Парила высыхающая одежда, отдавая в окружающее пространство все то, чем ее когда-то пропитали. Смердели луково-спиртовым выхлопом организмы, да и примус добавлял в общий обонятельный фон свою гамму бензиновой вони. Периодически проветривая помещение, я высовывал башку наружу, хватая ртом свежий воздух.
Горы спали. Луну кто-то украл, поэтому их ночной покой охраняли лишь мерцающие звезды и мой сверкающий из палатки отблесками примуса, вопросительный взгляд. А что же будет дальше?
Ночное дежурство, тем более когда не надо стоять и бдить, располагает к мечтательности. Вспоминается тепло и уют дома. Люся и Ритуха, изнывая от жары, распластались на лежанках. Вот бы послать им свою порцию холода. В тазике, стоящем на стиральной машине в ванной комнате, спит выдрессированная кошка Луша. Она прекрасно знает, что таз, это ее второй дом. Если нашкодив, она успела туда запрыгнуть, уходя от возмездия, то трогать ее уже не моги? Можешь только махать руками и изливать на нее ушат своего негодования. А она, даже не прижимая уши, будет смотреть на тебя ехидным кошачьим взглядом: «Опоздал, я дома». Луша, Риткина любимица. Когда дочь готовит уроки, кошка лежит перед ней на учебниках и норовит хвостом погладить по ее физиономии. Но стоит появиться в квартире Людмиле – ее главному воспитателю, как она уже на полу, рядом со своим другом, хомяком Лёней.
Постепенно, под коллективное сопение друзей, сознание, опьяненное выпитой «дурмой» и аммиачным смрадом палатки, затухает. Голова опускается на колени, а освобожденный дух по серебряной нити устремляется в астрал. Не знаю, долго ли он там путешествовал, но разбудил меня странный шорох около палатки. Кто-то что-то грыз, неужели полог. Я высунул голову наружу и увидел, как от лежавшей около палатки консервной банки какая-то тень метнулась в темноту. «Неужели Гудов там еще что-то не доел. Невероятно!»
Дальше был подъем. Дежуривший утром Марненко, зная, что нас так просто из спальников не выкурить, сделал проще. Он выволок нас на камни, выбросил все барахло и начал складывать палатку. Только-только начинало светать, и если бы у этого траглодита была хоть капля жалости, то мы еще могли бы …, ну хоть пол часика. Ледяной воздух быстро заморозил спальник. Началось охлаждение организма, а ведь предстояло еще телесными запасами тепла прогреть и осушить верхнюю одежду. Пришлось выползать.
Упаковали рюкзаки, наспех позавтракали. На жалостный вопрос Гудова: «А мясо?» последовал Володин ответ: «Голодная собака быстрее бегает». Ограничились чаем с пряниками, одели по две пары носок, которые пришили к заправленным в них брюкам. Зашивали все, понимая, что каждая щель будет забита снегом. Вместо положенных в таких случаях светозащитных очков, нацепили бумажные маски с дырочками, которые потеряли уже на подъеме к «динозавру».
Глава 5. «Полный вперед».
Ровно в шесть выступили в путь. Речку переходили спокойно, вода за ночь резко спала и лишь струилась между камней. Только Гудов скакал как горный козел в своих беговых тапочках. Аленькие цветочки открыли объятия, словно на прощание хотели еще раз очаровать нас своей красотой. Погода нам благоприятствовала: на небе – ни единого облачка. Проснувшиеся птахи кружились над нами и весело щебетали: «Смотрите, смотрите! У них одним дураком стало больше!»
На вершине хребта пытались отыскать вчерашнюю тропу. Тщетно, природа ее надежно упаковала. По подмерзшему за ночь снегу идти было гораздо легче, проваливались не так глубоко, поэтому уже через час без особых приключений добрались до головы динозавра. Дальше предстояло ползти по льду. Снег здесь то тая, то замерзая, превратился в острую, колючую щетину. Кое-где на ледяной поверхности были подмерзшие за ночь мелкие озерца талой воды, которые мы решили обходить. Попрыгали, попробовав лед на прочность, поковыряли ножами и палками и… поползли, выпустив вперед Гудова – он самый легкий. Перед собой Вовка толкал рюкзак. За Гудовым, поотстав, ползу я, за мной – Марненко. Середину озера проходим без происшествий, появляется какой-то оптимизм, возникает смутная надежда на счастливый конец.
И вот каменная осыпь. Она расположена перпендикулярно полуденным солнечным лучам и снега на ней практически нет. Никто по этой осыпи не ходил. Камни лежат в подвешенном состоянии и даже легкое прикосновение вызывает их подвижку вниз. Поднимаемся почти по ленинской схеме: «Шаг вперед – два шага назад». Камни скользят под гору на два, а то и на все три сделанных с таким трудом шага. Движемся только в лоб. Так еще можно надеяться на продвижение вверх. Согнувшись в три погибели, припадая физиономией к склону и спасительной палке, судорожно глотая воздух, поливая каждую пядь солёным потом, медленно-медленно поднимаемся вверх. Через каждые пятнадцать минут подъема - пять минут отдыха. Сознание тупеет, сердце колотится так, что кажется вот-вот разорвет грудную клетку. Дышать приходится часто и глубоко. При такой нагрузке чувствуется нехватка кислорода. Только спустя два часа мы ощутили под ногами затвердевший снежный наст. Движения стали уверенней, подъем пошел быстрее.
И вот мы на вершине перешейка. Сбросили рюкзаки, попадали в снег, отдышались, раскрыли глаза и вдруг увидели с высоты, как прекрасен этот мир. Далеко внизу на ровном ледяном поле лежал поверженный «динозавр», а вон и речка с цветочками, и место нашей стоянки. От величественности панорамы захватывало дух, естество постепенно наполняется чувством восторга от сопричастности к этой красоте. В этот миг мы еще не подозревали, что нам уготовила природа. И только, попытавшись выйти на верхнюю кромку снега, поняли, что это такой же козырёк, как и у нашего перевала, только развернутый чубом в противоположную от нас сторону. Перелезать через него было опасно, под нашей тяжестью снег мог рухнуть. Пришлось пробивать туннель.
Гудов, используя разделочную доску, работал как врубовая машина. Мы с Володей трамбовали снег и вытаскивали его излишки. Как я тогда ругал себя, что не взял веревку, подаренную Леонидом Дядюченко – альпинистом и писателем (именно с ней он обошел все пещеры Киргизии). Да, беспроблемной прогулки у нас явно не получалось.
Был уже первый час дня, когда мы вышли на противоположный склон. От одного вида очередной поднебесной красоты мое сердце оборвалось и спряталось в какой-то (из двух) пятке. Мы находились на вершине горного хребта, до его подножья по наклонной прямой было больше километра. Склон упирался в огромный цирк горного озера. В разных частях его торчали нагромождения выступающих надо льдом скал. До ближайшего берега, покрытого зеленой травой, от подножья нашего склона простиралось двухсотметровое ледяное пространство.
Очередное совместное решение было правильным, но невыполнимым. Уж как только мы не старались спустить лавину в самом, казалось, пологом и безопасном месте: сваляли снежный ком, пытаясь его покатить; заставляли Гудова несколько раз громогласно кричать: «Наливай», – ничего не помогало, видно у Вовки от бескормицы сел голос. И тут наши мнения круто разошлись. Оба Вовки заявили, что надо податься туда, где склон круче, уж там точно лавина пойдет.
– Идиёты, – парировал я, – после схода лавины на крутом спуске любой острый выступающий камень будет для вас последним.
Они, не вняв моим увещеваниям, пошли … один - вправо, другой – влево. Увидев раздрай в команде, я принял руководство на себя. Сделал несколько шагов, улёгся на снег ногами вперед, на ноги положил рюкзак, распростер в стороны руки, аки Христос готовый принять распятие, и, оттолкнувшись всем телом, понял, что лавина пошла.
Первые 5-10 секунд занимаюсь ориентацией: то меня норовит развернуть, то поглотить. Постоянная подвижка снега взывала к бдительности. Чтобы я сейчас делал без своего волшебного дрючка. Он был для меня веслом, с помощью которого я разворачивал по течению свой ковчег. Кое-как, освоившись в пространстве, я устремил взгляд вперед и к своему ужасу увидел, как на лед озера выкатываются первые глыбы снега. Но помилуйте! Лавина сдвигается сразу от верха до низа и снег должен был уже давно появиться на льду. Только теперь я замечаю, что впереди … обрыв. Первая мысль, которая в таких случаях приходит в голову – самая ущербная: ничего не предпринимать, десантироваться со снегом вниз. Сразу возникло несколько возражений: я с рюкзаком уйду на глубину, а так как за мной уже ползет изрядный хвост – засыпет, не выбраться, сломаю ногу, потеряю рюкзак и т.д. - все плохо! Начинаю срочно отрабатывать влево, т.к. с этой стороны до края движущегося снега метров десять, а справа – все тридцать. В мозгу ни мысли, ни паники, полная нацеленность на результат, а там уж как повезет. Рюкзак не бросаю - жалко. Работаю палкой и локтями. Зримо вижу обрыв, вот он уже рядом – горизонтальная прямая и …, воткнув палку до отказа вниз, я каким-то чудом торможу. Сзади напирает нарастающий снежный ком. Меня забрасывает на рюкзак, протаскивает вперед и переворачивает почти что головой вниз. И я останавливаюсь…
Это сейчас я понимаю, что моё везение – дело рук Ангела Хранителя. А то, что он у меня есть, в свои семьдесят лет я знаю точно. Но тогда я об этом не думал. Мысль была одна. Каково расстояние до обрыва?
Чтобы не попасть впросак, стараюсь раскачаться и завалиться набок. Получилось. Выбираюсь из сугроба, вытаскиваю рюкзак. Драгоценная палка навеки потеряна. А жаль, я б ей поставил памятник, или передал будущим поколениям как спасительный талисман. До обрыва 2-3 метра, по телу проходит нервная дрожь! Но ведь жизнь продолжается! Справа, уже значительно сбавив скорость, сползают вниз и обрываются последние пласты снега. Только теперь я понял, насколько обманчив снежный склон. Ведь глядя сверху, ни у кого из нас троих не было подозрения, что эта ровная снежная гладь настолько предательски коварна.
Слева, с той стороны обрыва, где я остановился, к ледяному полю озера шел пологий склон, весьма удобный для избранного нами варианта спуска. И я как на санках лихо выкатываюсь на лед. Неужели приехал?! Сердце вернулось на место, даже слышу как оно гонит кровь в артерии. Дыхание свободное. Сомнения, вопросы, страхи покидают сознание, возвращается философское восприятие мира.
Далеко вверху стоят навытяжку две фигуры и отчаянно машут мне руками. Оседлав штормовки, они лихо спускаются вниз, подъехав, бросаются меня трогать и обнимать, словно не могут поверить, что я еще живой. Находясь наверху, оба сразу заметили, что снег уходит в пропасть, и начали мне кричать. Но разве в зловещем шорохе, движущейся вокруг ледяной массы, можно было хоть что-нибудь услышать?
Мы осмотрели обрыв, с которого сверглась вниз лавина. Высота метров сорок. Так как днем скала нагревалась, снег под ней растаял и на расстоянии метров пяти темнели голые камни. Вот на них мне и надлежало бы приземлиться, а легкий снег, набрав скорость, пролетал значительно дальше. Спасибо моему Ангелу Хранителю, он в очередной раз оказался рядом.
Что-то рано я начал расхолаживаться, неизвестно что нас ждет дальше. Скоро полдень, лед подтаял, а надо преодолеть еще метров двести его непредсказуемого покрова. Опять та же цепочка. Гудов и я толкаем впереди себя рюкзаки, Марненко, окрыленный удачей предыдущего форсирования, ползет, не снимая рюкзак со спины.
Поневоле вспомнились уроки военно-полевой подготовки в нахимовском училище. За пять лет учебы мы проползли на пузе не один километр. По всем военным канонам я должен походить на распластавшуюся лягушку, которая подбирается к стрекозе. Главное - не выпячивать вверх задницу.
Гудова этому в детдоме не учили. Огибая лужи, он вел нас к заветной цели, выписывая своей попой замысловатые пируэты прямо перед моим носом. Вдруг сзади раздался треск льда и дикий вопль Марненки. Оглянувшись, я увидел надо льдом лишь его голову. Она стонала и призывала на помощь, иначе сейчас сломается подвернувшаяся нога. Общими усилиями извлекли Володю из проема. Он застрял в дыре благодаря правой ноге, зажатой между рюкзаком и льдиной. Заглянул вниз. Толщина льда около полуметра. Примерно на таком же расстоянии от нижней кромки колышется свинцова гладь с кусками, плавающими после обрушения льдин. «Да, – подумал я, – упади он туда, так у нас и нормальной веревки нет, чтобы бросить ему конец». А впрочем, если бы он не ухватился за кромку, а упал в воду уже через несколько секунд, рюкзак утащил бы его на дно. Как потом выяснилось, Володе надоело вихлять между лужами и он пополз напрямую. А вот в лужах толщина льда была меньше, потому и излом был не очень широкий. Не знаю, какими физическими процессами это было вызвано, но снизу в месте падения был пузырь и лед был намного тоньше.
Теперь уже подальше огибая лужи, мы без приключений достигли земли. Какое это было счастье! Я почувствовал себя Робинзоном Крузо, наконец - то выброшенным волнами на берег. Прижавшись к нему всем телом, я обнял земной шар и стал сотрясать его в конвульсиях неизвестно откуда свалившейся лихорадки. Стрессовая напряженность спала, подскочила температура, и все тело содрогалось от мелкой дрожи. С моими коллегами творилось то же самое. Доковыляв до зеленой травы, мы разожгли примус и, растянувшись на солнце, начали постепенно возвращаться к жизни.
Свою горячку я погасил, выпив пол-литра чая с сахаром. Коллеги приняли грамм по 150 водки и съели по паре бутербродов с салом. Только после этого мы почувствовали, что жизнь прекрасна и удивительна, усталости – как не бывало. О прошедших передрягах напоминал лишь наш поистине жалкий вид и походка командора, который подобно Джону Сильверу припадал на правую ногу.
Часа через полтора мы вышли в Чон-Кеменьскую долину. Чтобы не встречаться с чабанами, спустились к реке. И снова природа поразила нас своим великолепием, словно хотела показать всю прелесть чуть не покинутого нами мира. Перед нашими глазами расстилалась красочная палитра высокогорного луга, ярко зелёное было расцвечено жёлтым и голубым. Пускать сюда овец чабаны не решались. Трава стояла по пояс и, кажется, ждала, когда же её сомнут. В эту ночь мы не ставили палатку. Плотно поужинав, забрались в свои спальники и, вдыхая аромат альпийской луговины, провалились в объятия безмятежного, как у младенца, сна.
Глава 6. Бычачья история.
Утром оценили обстановку. До магазина, что на выпасах, около 40 км. По нашим сведениям сегодня вечером туда должны завести продукты. Если воспользоваться машиной, то можно выиграть уйму времени, но зато впереди марафонская дистанция.
Идти было легко и приятно. Ласковое утреннее солнце и прохлада стали великолепным дополнением к чудесным картинам горной природы, словно желавшей нам доказать, что жизнь прекрасна и жить все-таки стоит. В начале пути мы отдыхали по десять минут каждый час, потом по пять, а в конце – решили вообще не останавливаться, т.к. подниматься и идти после отдыха, было все труднее и труднее. Высокогорные луга скоро кончились, лес подступил к реке. Солнце, хоть и палило, но особой жары не чувствовалось. Уже во второй половине дня, проходя очередной поворот, мы вышли на довольно большое ровное поле, в центре которого паслось стадо коров. Колея, с которой мы старались не сворачивать, упиралась прямо в его середину. За разговором мы и не заметили, как приветливо смотрят на нас бурёнки, дружелюбно помахивая хвостами, словно приглашая пройти сквозь стадо по коридору, который они уже образовали. Не знаю, в каких облаках мы витали, но возвратил нас на землю паровозный гудок. Его грубая басовая тональность свидетельствовала о том, что гудок был старый, зашлакованный и давно не чищенный. Обладателем гудка оказался грандиозный бык. Его туша, уже готовая к схватке, крепко стояла на четырех коротких ножках как раз в конце коридора, любезно предоставленного нам коровами. Корытообразная морда, увенчанная двумя хорошо сформированными рогами, была опущена вниз. Казалось, он специально ждал, пока глаза нальются кровью и он станет настолько ужасен, что мы попадаем только от одного его взгляда. В довершение этой ужасающей характеристики - главное: в носу у него было продето толстое металлическое кольцо. Такие кольца вставляют молодым племенным быкам, чтобы в зрелом возрасте укрощать их разбушевавшийся нрав. Поравнявшись на лошади с взбесившимся животным, надо свалиться и успеть вцепиться в кольцо. Только дикая боль от выворачиваемого носа способна привести быка в чувство. То, что ждало нас, отнюдь не напоминало бы испанскую корриду. Это был не тот экземпляр, от которого можно спрятаться за цветной передник. Молодые бычки с затупленными рожками, просто дети по сравнению с этим секачом. Между прочим, драгоценные секунды, оставшиеся до начала бойни стремительно таяли, а мы все еще по инерции шли вперед, сокращая дистанцию.
– Разбегаемся в разные стороны, – выпалил без подготовки Марненко, – кому-то явно не повезет. Если будет догонять, бросай рюкзак, несколько секунд выиграешь.
– А куда лучше бежать, к горе или к обрыву? – пролепетал Гудов.
– Скорее – к обрыву, – подытожил я, – ты ведь туда свергнешься сразу, а бык еще подумает, стоит ли рисковать. А если полезешь в гору, вот тут он и всадит рог в твою многострадальную попу.
– А почему в мою, почему в мою?
– Ясно почему, ведь у тебя-то рюкзак красный, а такой цвет быков жутко раздражает.
– Ой, мальчики, прикройте меня, – запричитал Вовка.
– А чего это мы как агнецы идем к нему на заклание, – подал я рациональную мысль, - давайте затеряемся между коровами, хватит уже приключений на наши задницы.
Мы растворились в стаде и, подойдя к обрыву, спустились к реке. Коррида по чон-кеменьски не состоялась. Не знаю, наказал ли повелитель свою неразворотливую паству, но его могучий рык еще долго преследовал нас, позорно улепётывающих по заранее намеченному маршруту. Через час, когда у обочины нам повстречалась ячиха с ячёнком, Гудов вопросил:
– А яки бодаются?
– Не знаю, – ответил Володя, – но давайте на всякий случай их обойдем.
К вечеру почти на негнущихся ногах мы доковыляли до магазина. Машина еще не пришла. У нас было время немного отдохнуть. Уже когда начало смеркаться, прибыл грузовик с продуктами. Несколько мешков муки, пару ящиков соли, конфеты-подушечки, сахар и главное – двадцать ящиков бормотухи типа портвейн, разлитой в бутылки из-под шампанского.
Обратно водитель сегодня ехать отказался, т.к. две речушки, которые надо переехать вброд, к вечеру разбухли.
– К утру вода спадет, а сейчас я чуть не застрял.
Мы помогли перебросить в магазин содержимое машины и взяли с водителя слово, что без нас он не уедет. В награду за труд нам достался один «огнетушитель», на этикетке которого красовались три черных семерки.
– Фу, какая гадость, – резюмировал Гудов, когда мы вместе привычного спирта разлили по кружкам честно заработанный народный портвейн, – возили бы лучше водку.
– Водку нельзя, – ответил Володя, – им и эти «фауст-патроны» выдают только по 5 штук на юрту. Киргизы пока все не выпьют, к овцам не подойдут. Так что надолго их отрывать от стада нельзя.
С раннего утра к магазину начали стекаться всадники. Рядом с ними, проворно семеня шли жены. Это был, скорее всего, народный контроль, следивший за тем, чтобы алкоголь не был выпит по дороге.
Конечно, в дом отдыха мы не попали. Слава Богу, ребята вовремя успели на работу.