Однажды на работу Антонины явился крупный мужчина в годах, отрекомендовался преподавателем Красносельского художественного училища и сообщил, что целью его визита является знакомство с ней, с Антониной, то есть. Высокий и полноватый, седоватая голова кажется присыпанной солью, неожиданно ярко-рыжая короткая бородка - всё бы ничего, но круглые, серые, недовольные глаза показались Антонине неприятными, похожими на свинец. Она сразу поняла, откуда ветер дует: её начальница вовсю крутила роман с обаятельным ювелиром из Красного села. Эта сладкая парочка, видимо, и решила облагодетельствовать Антонину богемным знакомством.
Впрочем, с богемой солидный кавалер как-то не ассоциировался. Визит напоминал, скорее, деревенские смотрины. Степенно попивая предложенный Антониной чай, Александр Леонидович, так он представился, обстоятельно рассказывал Антонине о причинах, сподвигнувших его на знакомство. Он, дескать, давно разведён. Дети выросли. О причинах развода он говорить не хотел бы, но обида, проступившая на мясистом лице, напомнила Тоне о слухах про измену жены, только что, пока Тоня готовила чай, нашёптанных ей на ушко начальницей. Мужчина вёл речь о том, что ему не надо лёгкого флирта, ему надо жену, спутницу жизни, единомышленницу, которая бы понимала ценность его творчества, тонкую душу художника и не пила, не гуляла бы. В Красном, дескать, селянки ему не подходят, он ищет образованную. Об Антонине, мол, слышал он самые лестные отзывы, о её скромности, интеллигентности. В курсе, что давно у неё нет никого, только дочь и работа.
Судя по разочарованию во взгляде, хвалили ему и её внешность. Что же, видно, перехвалили, он ожидал явно большего. Антонина представила себя со стороны и поморщилась. Две работы женщину не красят: усталое желтоватое лицо, отросшая стрижка без укладки, зубы вот отремонтировать не на что, не смотря на две окаянных работы. Да и вообще, нет у неё чеканной красоты правильных черт или ярких красок. Так, обыкновенная. Тёмноглазая, тёмно-русая, бледноватая, худощавая, под сорок лет.
По случаю знакомства кавалер подарил Тоне маленький грустный пейзажик: трогательные молодые ёлочки на просеке, занесённые снегом, освещённые печальным закатным оранжевым светом. Пейзаж навевал тоскливые мысли о загубленной молодости, вообще, о чём-то хорошем, но преждевременно утраченном. Заходил художник ещё пару раз. Тоня и её сослуживицы в отделе ждали приглашения в ресторан или, на худой конец, прогулок по городу. Не состоялось. Кавалер не спешил баловать Антонину ресторанами. Накануне выходных Александр Леонидович позвонил Тоне и сквозь зубы сообщил, что намерен съездить к друзьям в Ростов и мог бы взять её с собой, если она захочет. Тон приглашения поразил Антонину небрежностью. Изрядно обескураженная странностями нового знакомого, она обещала ему перезвонить, когда решит, ехать или нет. «И ты поедешь?!» - Гневно спросила Тоню сотрудница, случайно слышавшая их телефонный разговор: «Я бы с ним больше и разговаривать не стала!» «Нет, подожди, присмотрись, неплохой, говорят, мужик, но сильно обиженный бывшей женой,» - подключилась к разговору с увещеваниями подошедшая начальница.
Доверившись чутью и мудрости своей многоопытной начальницы, Тоня, скрепя сердце, решилась поехать. Мало того, сдержала гнев, когда кавалер подъехал к ней в грязных «жигулях» с пропылённым салоном. Плюнуть бы на всё да уйти прочь, но домашние предупреждены о поездке, не возвращаться же. Слава богу, не стала наряжаться, одела старую куртку и джинсы, поэтому села в те «жигули», движимая, скорее, желанием посмотреть город Ростов, чем пообщаться с их водителем. Пенять на грязь тоже не стала, знала, что бывают мужчины, для которых грязь – норма жизни. Неприятно, однако, не свой, так и воспитывать нечего.
По дороге в разговоре выяснилось, что они земляки, из одного района. Вспоминали красоту родных мест, детство, общих знакомых. Александр Леонидович, будто оценив тонино терпение, ласково улыбался, много и очень интересно говорил о своём детстве, как начал рисовать на маминой печке углём, а она не ругалась. Лицо его преобразилось, стало из чванного, мясистого просто круглым, весёлым лицом рыжебородого, хитроватого человека, тёмно-серые глаза из свинцовых превратились в мягкие, как шерстка дымчатого кота архангельской породы. Тоня простила небрежное приглашение и грязные «жигули», на сердце у неё потеплело. Но ненадолго.
Новый знакомый продолжал швырять её эмоции из крайности в крайность, как на качелях. Возле Ростова Александр Леонидович проговорился, что здесь проживает любовница, бросившая его несколько месяцев назад. Он занервничал. Тоня с горечью поняла, что он собирался продемонстрировать здесь, как быстро нашёл замену прежней пассии. Так вот сразу цинично принялся использовать новую знакомую в своих целях, даже сам факт знакомства именно использовать, причём, нимало не заботясь о её репутации, самочувствии и так далее. По приезде в Ростов выяснилось, что кавалер и вовсе не собирается очаровывать приглашённую даму хотя бы вежливыми манерами. Он просто сказал: «Приехали.» Вышел из машины и быстро пошёл к подъезду, даже не оглянувшись. Антонина сама открыла дверцу машины, выбралась из неё и пошла за ним следом. От гнева её трясло.
Но одёрнуть хама она не успела - их встречали друзья Александра Леонидовича, милейшие люди: художник-миниатюрист с женой. Художник, невысокий кругленький брюнет, очень доброжелательный и деятельный, с укором взглянул на приятеля, заметив состояние Антонины, но ничего не сказал, а принялся с удвоенной энергией хлопотать вокруг них, ласково улыбаясь Тоне, пошучивая, как бы стараясь компенсировать моральный ущерб, нанесённый ей его хамоватым приятелем. Жена помалкивала, не мешая бурной активности мужа. В общем, их окружили теплом, заняли интересным разговором, накормили вкусным обедом. Чувствовалось, что хозяева рады Александру и его спутнице заодно. Миниатюрист показал свои последние работы, чудесную ростовскую финифть, броши, серьги, иконы. Антонина любовалась их изяществом, вообще, глубокий синий фон ростовской финифти она обожала. «Может быть, если к человеку так хорошо относятся, он, и правда, неплох?» - Подумалось ей. Мужчины ушли по делам: Александр Леонидович сдавал в здешние магазины картины на продажу.
Татьяна, тактичная и доброжелательная жена миниатюриста, занимала гостью беседой. Антонина прониклась к ней доверием и рассказала, что знакома с Александром всего неделю и не решила ещё, стоит ли продолжать знакомство, его манеры её просто шокируют. «Ну, если так тяжело, зачем себя мучить?» - Понимающе улыбнулась Татьяна, похоже, она отлично знала, о чём идёт речь, наверное, странности в поведении, вообще, свойственны художникам. «Действительно, что это я?» - Пришла в себя Тоня: «Ну, посмотрела город Ростов, поговорила с интересными людьми, сейчас вернёмся в Кострому и всё кончится . » Действительно, вернулись, попрощались, не назначив встречи, но оставалась вероятность звонка. В случае звонка, Антонина собиралась сообщить Александру Леонидовичу, что продолжать общение с ним не желает.
По обыкновению, она рассказала о новом знакомом лучшей подруге, которая работала психологом. Та неожиданно возмутилась настроением Тони: «Мало ли, какие психологические травмы перенёс мужчина, надо его понять и поддержать. Нельзя так небрежно обращаться с личностью другого человека!» «А со мной что, можно обращаться, как угодно? Я не человек? Или психологические травмы меня миновали?» - Бросила всердцах Антонина: «В конце концов, я к нему психоаналитиком не нанималась! А за женщинами нормальные мужчины, вообще-то, ухаживают, хотя бы при знакомстве.» Высказавшись, она и думать забыла о возможном звонке.
Тем не менее, звонок раздался через несколько дней в её рабочем кабинете. Александр Леонидович, видимо, почуял настроение Антонины, либо ростовские друзья его вразумили, но он так виновато разговаривал с Тоней по телефону, что у неё духу не хватило оборвать их общение. Две недели он обращался с нею внимательно, почти нежно, звонил, заезжал на работу с пирожными и цветами. В конце концов, пригласил её посетить село Красное, его мастерскую, а если понравятся его картины, и квартиру художника, где он хранит лучшие свои произведения, с которыми не намерен расставаться. Антонина согласилась. Но не по причине возникшей симпатии или, скажем, «бережного отношения к личности другого человека». Никакой симпатии к Александру Тоня вовсе не испытывала. Она была любопытна и хотела посмотреть мастерскую художника, где раньше ей не доводилось бывать.
Село Красное очаровало её своими деревянными домиками, палисадниками, где доцветали ещё не убитые морозом золотые шары, чем-то неуловимым, забытым напоминая родное Антропово, детство и школу. Резные наличники, деревянные заборы, опустевшие огороды – знакомая, милая сердцу картина. Может, и неплохо, что сёла меняются медленней, чем города. Потом частные домики кончились и взору Антонины предстал целый городок серых кирпичных многоквартирных домов явно сорокалетней давности, преимущественно пятиэтажных. Несколько на отшибе, за деревьями стояло трёхэтажное здание общежития художественного училища, на первом этаже которого располагались комнаты-мастерские, которым положена была охрана, как содержащим материальные ценности, как пояснил Антонине Александр. Под материальными ценностями имелись в виду картины. Охранялись они, как по всей России охраняются ценности такого рода, бабушкой вахтёршей.
Мастерская художника удивила грязью и обилием картин. В этой комнате, похоже, даже не подметали никогда со дня постройки. А уж какой толстый лежал на всём слой пыли! Тоня отчётливо увидела ту же пыль в натюрморте, стоящем на верстаке. То есть, художник располагал на столе предметы и правдиво изображал их, как есть, покрытые слоем пыли. Дальше в уме Антонины защёлкал калькулятор. Если продать ту уйму картин, что висят кругом на стенах мастерской, и ещё больше стоят на полу пачками, прислонённые к стенам, то художник мог бы стать человеком небедным. Даже если продавать их в Костроме у памятника Сусанину наравне со всякой мазнёй. То, что в мастерской именно картины, а не мазня, Антонина увидела сразу. Живопись давно была её тайным удовольствием. Изредка заходила она в художественный музей, полюбоваться давно известными ей картинами одна, чтоб никто не мешал. Часами могла стоять возле полюбившегося полотна, впадая в транс, ловя неспешное течение мыслей, вызванных изображением, как особенный вид наслаждения. Костромским художникам, по её мнению, особенно удавались пейзажи и натюрморты. Александр Леонидович был типичным костромским художником, очень даже неплохим.
Внезапно Антонина осознала, что чувствует себя как-то необычно-приподнято, любуется сельскими пейзажами, греется солнышком летнего дня, вписанного в натюрморт с небрежной охапкой ромашек и васильков. Картины, наполненные солнечным светом, изливали его. В пыльной, неубранной, пропахшей красками мастерской удивительно легко дышалось. Яркие, нежные краски лесов и полей радовали, уходящие вдаль берёзовые аллеи звали куда-то за горизонт. Немного удивил Тоню повторяющийся в нескольких картинах мотив: могучее одинокое дерево у реки. Что-то он значил? Александр Леонидович с удовольствием наблюдал за ней. Поинтересовался, что из картин ей понравилось. Антонина отвечала, спрашивала, даже возражала автоматически. В сердце её сияло и ширилось новое, незнакомое, тёплое чувство. Странная комната-мастерская прокралась в тонино сердце в один миг, как щенок, положивший голову на колени, и заполонила.
Квартира художника тоже утопала в картинах, которые он особенно любил и хотел видеть перед собой каждый день. Александр Леонидович оставил Тоню в квартире одну на некоторое время, отправился в магазин. Боже мой! Сбылась мечта Антонины: она в квартире холостяка, который не пьянствовал, а творил! Женская рука не касалась этой квартиры давно: к противням в духовке с прошлого лета пристали сушёные грибы. К полу в одной из комнат прилипали тапки, видимо что-то сладкое было здесь пролито и старательно растёрто по полу сухой тряпкой.
«Он не врал, что одинок, » - поняла Антонина. Она разрывалась между желанием помыть там и сям и полюбоваться висящими на стенах картинами. Удивительно, как менялась изображённая художником действительность. Вот же, на кухонном окне цветёт кактус-декабрист, который любят за обилие алых цветов среди скупой на краски зимы. Таким праздничным и нарядным, как на картине, он всё-таки не бывает в жизни, хотя изображён в реалистической манере. Что-то неуловимое художник привнёс: настроение, отношение? Что-то радостное, торжественное, победное.
Ничего Антонина не успела, ни помыть толком, ни картины пересмотреть. Вернулся Александр Леонидович с продуктами и сготовил обед на скорую руку. Отлично, надо сказать, сготовил. Тоня просто сидела рядом. Разговаривали. Когда они перешли на «ты», Антонина не запомнила. Помнила, что про себя она стала звать его Сашей тогда, впервые увидев его жильё. Рассказывала приятельницам про немытые противни и пыль в мастерской. «Он точно один, Тонька, не врёт! Это уже редкость среди мужиков!» - Радовались те за подругу.
Роман закрутился вовсю. Она принялась заботиться о его здоровье, как умела, покупать ему что-то из одежды. Его временами раздражала её приземлённость. Ему всё хотелось чего-то блестящего, необыкновенного, чтоб ему позавидовали. Да и завидовали временами. Но не красоте подруги художника, а тому, что приезжает к пожилому небогатому вполне миловидная и ласковая женщина, а он светится весь, бежит встречать, тащит из магазина сто лет ему ненужные дорогущие фрукты. Даже пеняли ему соседи, когда он опаздывал встретить её у автобуса: «Смотри, Сашка, обидится, бросит!» Иногда пытались её предостеречь: «Знаешь ли, что у него зарплата всего три тысячи рублей?»
Иногда, видимо, пытались уколоть его, дурно отзываясь о её внешности и одежде. Антонина догадывалась об этом по отдельным сашиным репликам, но не беспокоилась по пустякам. Цену себе она знала, давно сама за себя отвечала перед богом и людьми и научилась не обращать внимания на чужую злость. Иногда Саша говорил что-нибудь несуразное типа: «Сходила бы к косметологу, что ли!» «Консультация косметолога стоит шестьсот рублей,» - спокойно отвечала она. «Ну и что!» - Запальчиво возражал он. Но денег не предлагал, а она их не просила. Ссора гасла, не начавшись. Но забывать о таких его ляпах Антонина не собиралась, это были штрихи к портрету ещё мало знакомого ей человека.
Он много говорил о своих желаниях и планах. Тоня поддакивала, но что-либо делать не собиралась, хотя ей приходилось сдерживать свою обычную предприимчивость. Чай, не золотая рыбка. Вскоре он и планы строить перестал, видя, что выполнять их придётся самому. Да, ему хотелось жить в Костроме, поменять квартиру, продавать больше картин, сделать свою персональную выставку и так далее. Но ещё больше Александру хотелось писать. Ежедневно бывал он в своей мастерской. Конечно, он с удовольствием переложил бы свои проблемы на чужие плечи. Но Антонина себя как-то не представляла в роли Санчо Пансы при этом Дон Кихоте. Тем не менее, она находила приятными прогулки по заснеженным улицам Красного и долгие беседы о жизни, об искусстве её развлекали.
В канун Рождества у Александра Леонидовича появился частный заказ, за который тот ухватился с большим энтузиазмом: за одну картину обещали его месячную преподавательскую зарплату. Некий состоятельный человек хотел подарить своему другу на новоселье картину, написанную профессиональным художником. На картине предполагалось изображение обнажённой женщины. «Обнажёнка», на сленге художников, требовала присутствия натурщицы в мастерской. За время, отпущенное на исполнение заказа, Александр Леонидович натурщицу найти не успевал, да и копейкой делиться ему не хотелось. Он принялся уговаривать Антонину побыть натурщицей: «Я дверь в мастерской запру, тебя никто не увидит. Обогреватель поставлю, не замёрзнешь. Когда-нибудь ещё и похвалишься, что художник тебя рисовал!» Антонине стало смешно, а потом любопытно: как это – быть натурщицей? Она и согласилась.
Первые два-три сеанса он, видимо, боясь спугнуть удачу, нежно о Тоне заботился: «Устала? Попей чаю с шоколадкой!» Оказалось, крайне утомительно лежать в неудобной, вычурной позе, сохраняя неподвижно даже поворот головы. Потом Антонина заметила, что он стесняется того, что работает с натурщицей. На входе здания, где располагались мастерские, сидела вахтёрша. Александр пробегал мимо неё впереди Антонины, будто не имея к спутнице отношения. Как показалось Антонине, вахтёрша, пожилая деревенская женщина, относилась к ней с пониманием, сочувствием, даже симпатией. Но ощущение неприличия происходящего возникло и Антонину уже не покидало.
Творец наглел с каждым сеансом. Теперь уже Тоня говорила: «Устала, больше не могу, спина болит!» «Ещё десять минут!» - Покрикивал он: «А как же другие держат позу по сорок минут без перерыва?!» Прекратить это безобразие Антонина не могла, что называется, рука не поднималась: он, и правда, творил. Глаза горели синим огнём, лицо было необыкновенно одухотворённым, светилось, порой даже бледнело от волнения, разнообразные выражения его быстро сменяли друг друга, в соответствии с лихорадочно бьющейся над задачей воплощения мыслью. Как огромный медведь, он временами отпрыгивал от холста в поисках нужного ракурса, экономя время на шагах. Со стороны художник казался не человеком, в нём появлялось нечто сверхъестественное, но не злобно-демоническое, а очень радостное, светлое, почти святое.
После сеанса оба опустошались, уставали, шли домой медленно, как дружные и очень старые супруги. Антонина припомнила словечко из арсенала подруги-психолога: «сублимация». Якобы, иногда сексуальная энергия переходит в творческую, этот процесс и называется сублимацией. Так во всяком случае объясняла подруга.
То, что получалось на холсте, было забавно, не более. Фигура голой женщины начёркана была сначала белой краской, потом почему-то жёлтой. Антонина перестала туда заглядывать. Сеансы превратились для неё в тяжёлую, рутинную работу. По завершении картины, Саша пригласил Тоню посмотреть результат. Она взглянула на холст и удивилась: в той, что на картине, явно проступало любопытство, обаяние и кокетство… Достоинства или недостатки изображённого тела значения не имели: тело являлось лишь средством привлечения внимания к сути женщины. «Ну как?» - Спросил гордый творец. «Фу, пожилая крестьянка нагишом!» - Грубовато от смущения пошутила Тоня, почему-то скрывая от него своё настоящее впечатление. Он серьёзно обиделся, завопил: «Ты ничего не понимаешь в искусстве!» Даже, кажется, губы у него задрожали. Больше о картине он говорить не пытался. Привык, видно, бедняга к серости недалёких зрителей.
Рождественские каникулы кончились. Тяжёлые будни с болезнями родных, нехваткой денег и беспросветным трудом навалились Антонине на плечи. Но теперь привычный воз стал казаться особенно тяжёл. Вековой женский инстинкт велел Тоне ожидать помощи от мужчины, который сам вызвался быть рядом с ней. Увы, помощи не было. Тоня вновь, как перед разводом, вспомнила фразу из новеллы О"Генри "Дороги, которые мы выбираем": «Боливар не выдержит двоих!» Не спешите осуждать её. В рассказе за той фразой следовало подлое убийство человека, партнёра, равного. Но у Тони ситуация сложилась по-другому: в роли коня по имени Боливар выступала она сама, хрупкая не очень молодая женщина, и чувствовала, что тащить на себе ещё и мужчину не в силах.
Александр неожиданно ускорил разрыв отношений. Довольный заказчик похвалил обнажёнку и сразу расплатился, высказав желание познакомиться с натурщицей. Причём хитрый делец подначил простоватого художника, дескать, нарисовал тот, наверное, какую-нибудь пьяницу. Расслабленный похвалой и деньгами, да, скорее всего, и алкоголем, Александр заглотил крючок, словно карась в мутной воде, и обещал знакомство. Когда он сообщил об этом Тоне, всё её существо мгновенно залила холодная ярость. Малахольный художник, что называется, довёл её до белого каления. «Что, ещё и сутенёром подработать решил?» - Чуть не съязвила она, но удержалась, жалея не понятно чего. Бессмысленно объяснять прожившему долгую жизнь человеку, что его поведение неприлично, если он это не понял сам, значит, не хочет понять. В отношении прохиндея-заказчика иллюзий у Тони не было, она видела его мельком и очень хорошо запомнила выражение лица: хитрость и жестокость написаны были на нём большими печатными буквами. С таким лицом впору работать чёрным риэлтером или продавать бомжей в рабство. Немудрено, что деньги у проходимца водились, поскольку добывал он их, не стесняясь в средствах. Мало того, она была уверена, что Александр тоже понимает, что этот тип интересуется не искусством, а изображённым телом и развлечениями, которые в приличном обществе принято называть пикантными. Почему Саша не признаётся себе в этом, её уже не интересовало. Она просто забрала из его дома свои вещи и перестала думать о нём.
Через несколько лет на встрече одноклассников солнышко класса Светик, смеясь, воскликнула: «Как жаль, девочки, что никого из нас не рисовали художники! Ведь у нас полкласса красавицы, особенно, когда были помоложе!.. Ой, Тонька, ты чего ухмыляешься? Тебя что, рисовали?! Колись!» Антонина, чуть покосившись на когда-то влюблённого в неё Олега, нехотя призналась: «Да, было дело. Бойфренд-художник сэкономил на натурщице. Ничего интересного.» Немолодые одноклассники озадаченно примолкли: кто-то не расслышал, кто-то не поверил, а большинство не знало, что и сказать. Первой пришла в себя Светик и по доброте, как обычно, попыталась разрядить обстановку: «Ой! Тонечка! Это так интересно! Так романтично! Представь: когда-нибудь, через много-много лет твой правнук найдёт твой портрет и увидит, какая ты была!» «Нагишом…»- Брякнул Олег. Класс взорвался хохотом. У Антонины отлегло от сердца, воспоминания перестали быть неприятны: всё хорошо, пока рядом есть люди, готовые принять тебя такой, какая ты есть, без прикрас, в некотором смысле нагишом.