Рабочий день был закончен. Расходились по домам служащие.
В коридоре под табельной доской оставался пожилой вахтёр –
человек с огромной лобастой головой и лицом сухим и бурым,
как у идола. На столе перед ним стоял никелированный чайник,
на чистом листе бумаги лежал наколотый сахар и нарезанный
хлеб, но вахтёр не приступал к еде. Он сидел, смотрел в окно,
прислушивался. Каждый вечер он ждал, когда уборщица Наташа,
весёлая, белокурая девчонка, закончить убирать дальние комнаты.
Тогда он поднимался со стула и звал её пить чай. За окном наступал
вечер. Стёкла новых домов по ту сторону железнодорожного
полотна, загорались бронзовым цветом. Бронзовые искры
пробегали по обледенелым телеграфным проводам. В чистом
морозном воздухе, с удивительной отчётливостью проступали
дальние терриконики и трубы коксохима, а вблизи, когда ветер
разрывал густые белые клубы пара, над резервуаром градирни,
видны были ржавые шляпки гвоздей, на её тёмных досках.
В первом этаже, где помещалась типография многотиражки,
вскоре начиналась работа; слышно было, как топает в три такта
печатная машинка. Пол под стулом вахтёра начинал дрожать,
трястись номерки на табельной доске, дребезжала чайная
ложечка в стакане. Вахтёр был одинокий человек. У него не
было ни матери, ни отца, ни сестёр, ни братьев. Никогда он
не был женат, никогда от него не рождались дети. С тех пор как
он себя помнил, он жил в сиротских приютах, а потом у вдовы,
взявшей его на воспитание. Он пас свиней, убирал навоз, зимой
топил печи. Спал он в хлеву на соломе, и вдова часто била его
вожжами за уродство. У него было врождённое уродство.
Он услышал, что Наташа запела в соседней комнате.
Быстро встал со стула, оказался чуть выше дверной ручки.
Короткие ноги, выгнутые колесом, и повёрнутые носками внутрь,
с трудом держали его длинное туловище. Руки у него были короткие
и кривые, как бы вывернутые в суставах. Это был карлик, пожилой,
уродливый человек. Каждый вечер, услышав, что Наташа принялась
за уборку соседней комнаты, он ковылял к дверям и неожиданно
бодрым громким голосом, звал её пить чай. Они садились за
столом, под табельной доской. Вахтёр наливал чай и пододвигал
стакан Наташе, а сам, прижавшись грудью к столу, глядел, как она
ест и пьёт. Она пила медленно и тоже поглядывала на него,
распахивая веки, словно от сквозняка. Брови у неё были растрёпаны
у переносицы, и на скулах поблескивала глянцевая кожа.