За чаем, Наташа рассказывала вахтёру о том, как она провела
прошедший вечер. Ежедневно после работы она ходила во Дворец
культуры на танцы, а на другой день подробно обо всём
рассказывала вахтёру: как она пришла, и как её пригласил
Панкратов, машинист врубовой машины, и что она ему ответила,
и как они танцевали, и как он угощал её пирожными. Она
рассказывала о своих успехах и радовалась тому, что ей хорошо
живётся. Она была очень молода, здорова, красива. Твёрдый
блестящий носик её морщился, когда она смеялась.
А вахтёру приятно было слушать Наташу. Он не завидовал
тому, что она молода, красива, тому, что за ней ухаживают
другие. Он не ревновал её к Панкратову. Столько лет прожил
вахтёр, со своим уродством, так свыкся с одиночеством, что
в его сознании не оставалось места для мечтаний о любви и счастье.
Он попросту не замечал своего уродства, во всяком случае, порой
начисто забывал о нём и чувствовал себя так, точно он ничем
не отличается от других людей, точно он, например, ничуть не хуже
врубмашиниста Панкратова, великолепного молодого парня,
с широко развёрнутыми плечами. Осторожно, точно боясь
причинить боль, вахтёр брал Наташу за руки. И каждый раз она
вздрагивала и умолкала на короткий миг, а потом продолжала
рассказывать о себе, и о Панкратове, и о том, что в воскресенье
они будут заливать каток на стадионе, а вечером пойдут в театр
имени Заньковецкой, приехавший на гастроли. Вахтёр никогда
не бывал ни на катке, ни на танцах, никогда не ходил в театр -
и не чувствовал в этом нужды. По рассказам Наташи он ясно
представлял себе всё, словно и сам бывал на таких вечерах,
если не вчера и не третьего дня, то когда – нибудь в прежние
времена. И воображение овладевало им настолько, что он
говорил: - Раньше я тоже здоров был танцевать. Падеспань
откалывал – мебель выносили. Так говорил он. И всякий раз
Наташа распахивала веки, делая вид, что верит ему. И чтобы
больше походило на то, что она верит, Наташа отвечала –
Красивый танец, правда? Она вставала и показывала,
в неосвещённом коридоре несколько па. И тогда,
с равнодушным сердцем вспоминая о своём уродстве,
вахтёр говорил: - Теперь мне танцевать нельзя. Я читаю
теперь разные книжки. – А как это с вами случилось? –
спрашивала Наташа. – Я раненый был на войне, - равнодушно
отвечал вахтёр. – Походку мне испортили. Она знала: таких ран
на войне не делают, и ей было совестно, спрашивать об этом.
Всё же она жалела его. Это было самое главное чувство, которое
она испытывала к вахтёру, и Наташа старалась не показать
виду, что не верит ему. И каждый раз, вспомнив о своём
уродстве, вахтёр говорил, что скоро поедет в Харьков, живёт там
знаменитый профессор – фамилия его дома записана. Он
сделает ему операцию, и он будет снова, как все люди.
Наташа понимала, что вахтёр врёт, хвастается, но ей казалось,
что человек этот очень страдает из-за своего уродства; ей
страшно было, что на свете бывает такое несчастье. В словах
вахтёра ей слышалось страстное желание быть здоровым,
нестерпимая надежда, что есть на свете профессор, который
может его излечить, и ей было стыдно не верить ему.
Он держал Наташу за руки, она слушала, кивала головой,
опустив глаза, боялась, как бы он не подумал, что она спешит
во Дворец культуры на свидание с Панкратовым. Наташа
допивала третий стакан, осторожно высвобождала руки и вставала.
- Ну, я пойду, - говорила она. Ей очень хотелось в эти минуты,
чтобы вахтёр стал здоровым, молодым или чтобы по крайней
мере так не хвастался, каждый вечер и не мучил её, но она ничего
не могла сделать. Жалость к вахтёру не позволяла ей отказаться
пить с ним чай, оттолкнуть его было выше её сил. Вахтёр оставался
один в тёмном коридоре. Он ближе подвигал к себе чайник
и не спеша наливал себе новый стакан. Он думал о Наташе и
что если бы он был молодой и здоровый, как все люди, она
обязательно бы, полюбила его! И он бы не испытывал, такого
одиночества и своего уродства, которое гнетёт его всю жизнь!
Темнело за окном. К надшахтному зданию шагали люди
вечерней смены, и в угольной пыли, зеленовато светились
их лампочки. Вечером шахта, окружённая градирнями,
становилась похожей, на железнодорожную станцию – так
много было вокруг неё огней и пара.