Из дневника маленького мальчика
Я — маленький мальчик. И я ничего не расскажу вам о себе. Бесполезно ждать, что маленький мальчик выложит вам всё начистоту. Он уже научился не доверять кому бы то ни было. Он боится откровенных разговоров с мамой или папой. Хотя... какие тут могут быть откровенные разговоры. Самое откровенное это: скажи, сынок, что ты хочешь на день рождения... Да и это бывает не часто. Я слышал однажды, как мама и папа «откровенно» разговаривали. Мне это не понравилось. Мама потом плакала долго. А папа ушёл, и больше он с нами не жил.
У меня с тех пор ощущение, что после откровенного разговора что-то непоправимое должно произойти. Может быть, поэтому люди избегают откровенных разговоров. Боятся сказать друг другу то, что думают. Сначала кажется, что всё, что ты выложил, поможет успокоиться, а когда успокоишься, всё пойдёт по-другому. Это обман.
Так случилось с той бабушкой, на похороны которой меня повели. Я был совсем маленький. Мы пришли, а в гробу лежит большая, жёлтая кукла. Страшная. Я спросил, почему она там, а мама сказала, что она умерла и уже никогда не вылезет из этого ящика.
- Она страшная, - сказал я маме. - Давай уйдём!
Мне казалось, что здесь какой-то подвох и надо чего-то ждать. И вдруг у этой бабушки потекла кровь из носа. Мне показалось, что это неспроста. Она, возможно, притворяется, что умерла, но услышала мои слова и...
Что-то должно было произойти. Я дико закричал. Меня утащили в другую комнату, напоили валерьянкой, и я, нарыдавшись и устав от потрясения, уснул и уже ничего из того, что было с той бабушкой, не видел.
Потом меня не раз водили на похороны наших родственников и знакомых, и я видел, как гроб забивают гвоздями и засыпают землёй. По ночам я представлял себе, каково это лежать в тесном ящике под землёй. Как же так... Закапывают и - уходят! Как там и что дальше, легче всего было представлять себе по ночам, когда ты один, и рядом - никого.
Иногда эти мысли доводили меня до исступления, и я готов был от ужаса заорать: мама-а-а!!! Но я сдерживался. Изо всех сил. Просто поворачивался на другой бок и старался думать о чём-нибудь другом.
Иногда я думал о том, что такое "вселенная бесконечна". Я мысленно двигался от центра вселенной всё дальше, и дальше, и дальше. Потом возвращался к центру и направлялся в другую сторону.
Ощущение, что мне не дойти даже мысленно до края, было настолько разрушительно для мозга, что казалось, мой беспомощный мозг от такой непосильной задачи вот-вот взорвётся. Каким-то образом я всё-таки засыпал, но на следующую ночь всё могло повториться.
Я - маленький мальчик. Я могу предсказывать будущее, но я этого не делаю. Я вижу, знаю, что будет, но я не понимаю и не могу вразумительно описать. Это иногда просто ощущение, но ощущение чего? Непонятно. Но оно, это непонятное, надвигается, надвигается, и - вот это, - то, что было непонятно, - случается.
Кого-то из очень близких знакомых или родственников сбивает машина. Или у кого-то из этого же узкого круга неприятности на работе. Я чувствую, как оно надвигается, но объяснить не могу. Я не могу сказать: Папа, скоро будет мировой кризис, и ты потеряешь работу. Я этого не понимаю. Может, потому что этого не было в прошлом. Кажется, чего не было в прошлом, то невозможно описать, предчувствуя это в будущем.
И маме я не могу об этом рассказать. Она, почему-то, понимает всё не так, как я. Да и другие взрослые. Мне показалось, что когда получаешь какую-то информацию, надо просто переждать. Она найдёт своё место в тебе, и оттуда пойдёт свет. Он странный, этот свет. На самом деле он, этот свет, даёт не свет, а понимание. Как-то вдруг всё открывается. И иногда ты тут же можешь понять, как действовать дальше.
Но маленькому человеку трудно справиться с этим, и я молчу. Придёт время, и я скажу. Но может быть, я не смогу это сделать. Тогда за меня это сделает мама. Может быть, сделает. Я не знаю.
У мамы есть любовь. Она любит так, как будто это какая-то тяжёлая болезнь. Я так не могу. Или пока ещё не могу. Не знаю. Но я чувствую, что у мамы есть эта любовь.
Понимания нет. А любовь есть.
Глядя на маму, я думаю, что именно через любовь можно сделать что-то невозможное. Например...
Не знаю. Я подумаю об этом.
А вдруг этой любовью можно спасти от смерти. Мне кажется, это когда-то случится с кем-то из наших родных. Это рано или поздно случится со всеми живущими, это я понимаю. Странно. Мне кажется, со мной это никогда не случится.
А человек видит свою смерть?
Я - маленький мальчик. Что-то о себе рассказать? Это не так просто. Я могу рассказывать о других. У меня есть бабушка. Я очень люблю её. А ещё есть другая бабушка, мама отца. Иногда мы с сестрёнкой ходим к ним. Но бабушка эта нас не любит. Она даёт нам по конфете и говорит: Ну идите домой, идите.
И мы уходим. У нашего отца уже другая семья. У них в серванте за стеклом стоят модели машин. У меня никогда таких не было. Но папа не разрешает их трогать. Это Димины, - говорит он. - Трогать нельзя.
Потом у них случилось несчастье. Папин отчим пропал. И его искали целый месяц. Нашли. Какой-то мужик его убил, разрезал на части, и эти части спрятал в разных местах. Когда он попал в милицию, он им всё рассказал и показал. Только рубашку деда пожалел выбросить. Так его и нашли, по рубашке. Она висела в будке моториста, где этот странный человек работал.
Спустя некоторое время мама нашего отца заболела. Ей показали фотки остатков от тела деда, и ей стало плохо. И она заболела. Через месяц пошла к врачу, потому что уже не могла терпеть боль. Ей сказали, что у неё рак четвёртой стадии. Разрезали. Зашили. И мой отец привёз её к себе домой. К тому времени он уже развёлся со своей новой женой. Не было Димы. И машинок никаких не осталось.
Мы втроём - мама, сестрёнка и я, приходили к бабушке. Она всё время лежала, а мама мыла полы и что-то готовила для бабушки. Я слышал, как бабушка бормотала: Наташа, прости меня, прости меня...
А мама плакала.
Я не видел, как бабушку хоронили. Отец отвёз её в другой город, к своей сестре. Её похоронили там, как она и просила. Мне трудно думать о том, что с ней теперь, и как она там, в этом ящике. Я только всё время вспоминал, как мама ползает с тряпкой, моет полы, а бабушка бормочет: Наташа, прости меня! Если знать, где упадёшь, соломку бы подстелил...
Мама говорит, что бабушка была красивая. Очень красивая. Царица. Но я видел страшную костлявую старуху. Мама сказала сестрёнке: поцелуй бабушку. А сестрёнка заплакала. Страшно было.
Я - маленький мальчик. А может, и не такой уж маленький, если могу рассуждать о всяких таких вещах. Сколько мне лет?
Однажды маму спросили: сколько вам лет? Она растерялась, а потом повернулась к нашей бабуле и спросила: мама, сколько мне лет?
Глупо, да? Но может, она была так занята разными делами, что у неё не было времени подумать о себе...
Проблемы, проблемы... Я не люблю это слово. Просто разные дела, заботы. Не хочется всё делать с бухты-барахты. Хочется подумать. Надо подумать. Об этом, об этом и об этом. И что-то придумать. А в это время надвигается новое дело, о котором надо подумать, что-то правильное придумать, а потом уже действовать.
Эти дела, я так думаю, начинаются как только младенец появляется на свет. И не такие уж это простые дела. Если хочешь есть, а тебя не накормили вовремя, надо заплакать. Живот болит - опять надо поплакать и привлечь к себе внимание. Сыро между ног - опять открывай рот и надрывайся. И ещё неизвестно, доплачешься ли до какого-нибудь результата.
Я помню, когда был совсем младенцем, - ну, может, и не помню сам факт, а помню мамин рассказ об этом, это не главное, мама накормила меня своим молочком, уложила поудобнее и убежала в поликлинику. Почему-то ей срочно надо было к педиатру. Всего-то минут двадцать туда и обратно. Но когда она вернулась, увидела, что я лежу с кашей во рту и на подбородке... А глаза у меня выпучены так, что только из орбит не выскакивают! Я мог захлебнуться этой кашей. Мама это понимала. Да и я, видно, сообразил, что не всё со мной в порядке. Мне ещё много что предстояло совершить в этой жизни. Понимая это и, возможно опасаясь за свою драгоценную жизнь, я, мне кажется, даже почти не дышал все эти двадцать минут или около того...
Когда родилась сестрёнка, маме вдруг пришло в голову научить её, двухмесячную малышку, разговаривать. Она склонялась каждый день над её кроваткой и говорила: Ля - ля. И так помногу раз в день. Маме нравились всевозможные эксперименты. Оказалось, не только на кухне. Сестрёнка выпучивала удивлённо-радостные глаза, радуясь, наверно, что ей уделяют столько внимания, а, возможно, и догадываясь, что такое долго не может продолжаться, и через две недели отозвалась: Ля-ля!
В дальнейшем выяснилось, что она очень способная к обучению девочка, талантливая, любознательная и прочее, прочее. Если бы мама догадалась тогда об этом, она, может, начала бы уже тогда обучать её разным премудростям.
Моя сестрёнка сказала "ля-ля" в два месяца. Я тогда думал всё время об этом, не понимал, как это может быть. Мама была счастлива, что эксперимент удался, и всем рассказывала об этом. А я всё думал и думал: как это получилось? Ответа не было. Только позже я сделал вывод: все девчонки болтливы. И начать они могут очень рано. Мой отец всё время молчал. И я молчу. Не знаю, почему молчу. Столько мыслей в голове. А кому они нужны, мои мысли, когда у каждого своих полно!
Хорошо, если удаётся их выговаривать. А если нет? У меня не получается. Мои мысли у меня в голове - как в консервной банке. Я не люблю задавать взрослым глупые вопросы, - они так любят отвечать на них. И начинается занудство. Я уже не слушаю, что говорят, а тот, кто отвечает, всё говорит и говорит.
Мне никогда не задают такие вопросы, на которые могу ответить так, как выплёскивается рыбный сок из надрезанной заржавевшей банки. Я и по телеку не слышал, чтобы взрослые хотя бы друг другу задавали такие вопросы.
Но иногда, когда я слушаю записи разных иностранных групп, мне кажется, что я слышу такие вопросы. Но никто не может на них ответить. Я думаю, потому группы и распадаются или умирает кто-нибудь из певцов или музыкантов. И ещё мне кажется, я мог ответить. Если бы пел, как они. Или играл.
Как это мучительно. Это так же трудно, как двигаться от центра вселенной до её края...
Я - маленький мальчик. Я не могу говорить с вами откровенно по какой-то непонятной причине. Но когда я выхожу во двор нашего дома, а там пацаны слоняются без дела, - они никогда не могут придумать, чем им заняться, если только пакость какую-нибудь сделать, например, поджечь старый матрас в подвале, а потом свалить всё на меня, потому что у них отцы офицеры, а у меня отец в командировке. Так вот, я усаживаюсь на старом поваленном стволе дерева(есть такое у нас во дворе), а они садятся рядом и просят рассказать, куда я ездил с отцом. Они думают, что мой отец дальнобойщик и часто на каникулах берёт меня с собой в командировку.
Я им рассказываю о разных местах, хотя никогда ни со своим, ни с чужим отцом никуда не ездил. И никакой мой отец не дальнобойщик. Он всё время сидит в какой-то конторе и что-то пишет. Но я люблю им врать. И иногда так завираюсь, что у самого дух захватывает. Не знаю, почему у меня это получается. Но получается, и мне самому это нравится. Я один раз рассказал об этом маме, и она очень удивилась. Потом подумала и сказала: а что, собственно, ты можешь им рассказать?.. И всё. Разговор на этом закончился.
Одна женщина экстрасенс сказала маме, что моя сестрёнка в прошлой жизни была вождём африканского племени. А про меня она сказала, что во мне бродит тёмный дух, и к пятидесяти годам я буду писать, как Достоевский.
Как мне узнать, что это за тёмный дух? Иногда мне кажется, что я чувствую его. Как будто он руководит мною. Он как бы говорит мне: сделай это, или: сделай вот так. И я это делаю. Мне просто любопытно, что из этого получится.
Никогда ничего хорошего из этого не получается. Иногда мы с мамой гуляем во дворе. Темно, и почти никого на улицах, только по бетонке, которая проходит недалеко от нашего дома, время от времени проезжает машина. Мне нравится бродить по улицам ночью. Почему-то мне всё тяжелее находиться дома. Я не понимаю, почему это происходит. То ли дом какой-то не такой. То ли со мной что-то не так.
Как только наступают сумерки, я ощущаю необыкновенный подъём сил. Я должен куда-то идти и что-то делать. Куда идти и что делать, я не знаю, и я прошу маму пойти погулять со мной. Мы с сестрёнкой давно просили маму купить нам собаку. И вот однажды одни наши знакомые предложили нам щенка колли. Это была девчонка, и мама назвала её Элси.
С ней было здорово, с этой Элси. Правда, я никогда не мог встать рано утром, чтобы погулять с ней.Это делала моя сестрёнка. А вечером мы с мамой ходили выгуливать её. Она какое-то время жила у нас, а потом её не стало. Мы с мамой каждый вечер выходили. Я видел, как мама уставала после работы и всяких дел по дому, и я стал уходить один. Страшно не было никогда. Я мог всю ночь бродить по улицам и никого никогда не боялся. Иногда я видел какие-то тёмные существа. Это не были люди. Может быть, духи какие-то...
Чаще всего они обитали на мусорках. Иногда сидели по краям мусорных баков. Мне казалось, что все их видят. И когда однажды мы с мамой гуляли в темноте дворов и заговорили об этом, она очень удивилась. Она не видела никого. Потом я увидел одного у подъезда и показал маме: видишь, вон там, между дверью и стеной? Но она никого не видела. Наверно подумала, что я вру.
Я хожу в школу, и я уже не очень маленький мальчик. Там меня стали заставлять читать книги. Я поначалу соглашался и старался вникать в разную галиматью, которую в книгах называли то рассказами, то повестями, то романами. Были ещё и стихи. Мне казалось, что всё это я давным-давно уже знаю, и когда-нибудь я, может, и сам что-то буду писать, но совсем не так, как эти авторы, которых мне подсовывали. Я их читал и чувствовал себя опять в многоэтажном курятнике подобно нашему дому. Стены давят. Нет воздуха, свободы. Мне нужно выйти на улицу. И я закрываю книгу.
Для чего они всё это пишут? Может, они тоже хотят задать какие-то вопросы, которые в голове у них - как кость в горле. Но мне кажется, что те, кто пишут эти книги, ходят кругами. Они хотят что-то понять. Но они не могут понять, что именно они хотят понять. И они подсовывают эту, иногда довольно красивую галиматью, читателям.
Все люди это либо писатели, либо читатели. Есть и прослойка. Те, кто никогда не писал, не пишет и не будет писать, никогда не читал, не читает и не будет читать. Это, кажется, и ко мне относится.
Я всё ещё маленький мальчик. Хотя,не знаю... Иногда мне кажется, что я никогда не был маленьким. А иногда я вдруг осознаю, что даже когда я стану взрослым, я буду чувствовать себя маленьким и беспомощным. Возможно, поэтому взрослые бывают такими злыми и жестокими.
Когда мама захотела отдать нашу Элси кому-то из знакомых, я был просто вне себя от возмущения и удивления. Мы так к ней привыкли. Для меня она была как мама или сестра,- то, что является частью нашей семьи, и вдруг - отказаться. Уходи, ты нам надоела, мы больше не можем любить тебя и заботиться о тебе.
Однажды, месяца через два после того, как Элси поселилась у нас, она сбежала. Пыталась найти своих старых хозяев. Мы полночи искали её по всему нашему микрорайону, а когда, уставшие и отчаявшиеся, вернулись домой, какой-то парень с Элси на поводке ждал нас во дворе. Оказывается, он видел, как мы с ней гуляли, завидовал нам и, увидев, как она бродит по нашему массиву одна, подозвал её к себе, взял поводок и привёл её к нам. Мы все плакали от счастья. И вот год прошёл. И мама хочет отдать её кому-то. Ей тяжело было справляться со всеми делами, и она решила одну заботу со своих плеч переложить на плечи своих знакомых. Те с радостью приняли Элси. А я всё думал: может ли мама с такой же лёгкостью отказаться от меня или сестрёнки...
Эта мысль долго мучила меня. Я просто изо всех сил старался не думать об этом. Передо мной почему-то всё время вставала одна и та же картинка: я умираю, а мама отворачивается со словами: сам виноват.
Мама очень любила нашего отца. Трудно даже представить, что она пережила, когда они расстались. Но она не сделала ни одной попытки вернуть его. Хотя, конечно же, он тоже страдал и мучился. В её отношении к их разрыву как будто прочитывалось: сам виноват...
Я часто думаю о тех или иных маминых поступках или словах, как будто боюсь, что из этих корней могут вырасти мои будущие поступки.
Где же тот стопкран, который способен нас остановить...
Как-то я услышал, как один человек сказал о другом: Он тяжёлый человек.
И тут я вдруг понял кое-что важное о себе: я - тяжёлый человек. Мне в какой-то момент дали меня и велели куда-то направляться. Но не было внятно сказано: куда...
Однажды я шёл ночью по улице. И вдруг опустился туман. Так часто бывает в декабре. Я люблю такие туманные ночи. Если я дома, мне хочется открыть окно и произнести в туман негромко: Эмма!..И ещё раз: Эмма-а-а... И ещё, и ещё ,но негромко.
Через несколько минут я ещё шагал по тротуару, а тумана уже не было. Я обернулся, чтобы убедиться, что там туман был, - да, он был там. Он опустился на землю клочьями, маленькими облачками. Здесь всё ясно и понятно, видно, куда идти. А там - шагнёшь и неизвестно, куда попадёшь.
Мне дали меня и сказали: Иди. Но куда? Так было задумано? Ты получил себя, непохожего ни на кого, и тебе дали задание: Иди. Но куда?.. Ты не похож на кого бы то ни было, значит и путь твой не может быть похожим на дорогу кого-либо другого. А как кто-то из взрослых может знать мою дорогу, когда говорят: делай то-то и то-то, иди туда-то и туда... И не глупо ли мы поступаем, когда движемся по направлению, которое нам указывают? Некоторые люди идут в противоположном направлении, не туда, куда их кто-то направляет(мама,папа - мало ли кто,такое ощущение, что все друг друга куда-то да стараются направить). Им от этого легче?
В какой-то момент мне показалось: чтобы справиться с самим собой, таким тяжёлым,- нужно очень любить этот мир.
Мама часто молится, и как-то я услышал такие слова: я всех люблю и всем желаю добра... Хотел бы и я всех любить и всем желать добра. Думаю, это правильно. А ещё я думаю, что это нереально. Один человек сказал по телеку: Мы пришли в этот мир, чтобы научиться любить.
Интересно, кто нас этому научит? Однажды мой отец принёс мне на день рождения "дипломат". В то время все носили эти маленькие чёрные или коричневые кейсы. Мне они очень нравились, и я мечтал о таком, хотя и не представлял, куда я мог пойти с ним.
Отец пришёл рано утром. Он подошёл к моей кровати, прислушался, сплю ли я и сказал: Привет, с днём рождения!
Конечно, я не бросился к нему на шею С чего это вдруг? Он оставил нас с мамой и сестрёнкой, какой же он мне отец... Получается, дядя чужой. И с какой стати чужой дядя притащился с утра пораньше поздравлять с днём рождения, когда все нормальные люди ещё спят...
Ничего этого я ему не сказал. Просто отвернулся к стене. И он ушёл. Что-то сказал маме в прихожей и ушёл. Отец, называется. Я повернулся посмотреть, что он принёс, - я же слышал, как он оставил что-то на полу. Это был "дипломат". Коричневый. Какой-то очень необычный. Я таких не видел. Папа, подумал я, - ты придурок. Мальчики с такими "дипломатами" не ходят.
Правда, примерно через месяц, он вернулся и забрал его. Сказал, что ему куда-то ехать надо. Я тогда ещё не слышал, как мама говорит: Я всех люблю и всем желаю добра.
И хорошо, что не слышал. Я бы просто посмеялся над этим, потому что тогда я уже знал, что я всех ненавижу.
Потом, когда я пришёл из школы, приехали дед и бабуля. Мама уже съездила на базар и даже успела разные вкусности приготовить. Она подарила мне рубашку. Такой рубашки я ещё ни у кого не видел, она мне очень понравилась. И мама была просто счастлива. Потом мы обедали. Был торт со свечами. Я задумал желание и задул свечи на торте. Я хотел, чтобы папа к нам вернулся.
Ночью, когда я пошёл спать, мама подошла поцеловать меня и пожелать спокойной ночи. А я хотел ей сказать, что очень люблю её. И бабулю. И деда. И сестрёнку.
И папу.
Но я не сказал.
Я не такой уж и маленький. Хожу в школу. Влюбился в девчонку из параллельного шестого класса. Да только плевала она на всех мальчишек. Сама, как пацанка.С рукой у неё что-то, как-то неестественно повёрнута всегда. И ещё она пухлая. Похожа на пончик. Мне она показалась классной девчонкой. Не то, что наши вредины. Ходят с видом английской королевы. А на самом деле ничего из себя не представляют. Злые какие-то. А эта Ольга бесшабашная. Бегает с улыбкой на лице. Всем улыбается. А чему улыбаться? Хуже школы ничего придумать для детей не могли.
Я ей записку бросил в портфель,позвал на свой день рождения. Пришли все пацаны из нашего дома. Даже с подарками. Один подарил книгу на узбекском языке. Другой подарил какую-то пластинку. Странно, давно уже ни у кого нет проигрывателей.
Мама постаралась, столько всего вкусного наготовила. Пацаны ели и ели. Потом одного вырвало. На десерт мама приготовила какой-то особенный пирог. Сверху было "птичье молоко", а нам нём лебеди. Гости ржали до упаду над этим пирогом, то есть над этими "лебедями". Они и вправду, были какие-то хилые и невесёлые. Но всё равно, это было здорово.
Плохо, что они смеялись. Мама поддержала их и тоже посмеялась. Потом ушла в другую комнату. Мы с Ромой стали играть в "морской бой", а все остальные куда-то подевались. Мама рассказала, что они с балкона обстреливали яблоками парня, который проходил мимо нашего дома. Он был инвалид. Когда мама увидела это, она сказала: Дети, идите домой, праздник окончен. Они все убежали.
На улице началась гроза и сильнейший дождь, и я разревелся, как маленький. Мама всё успокаивала меня: да не расстраивайся ты из-за этих мальчиков, они совсем ещё дети, к тому же плохо воспитаны.
А я сказал маме, что я позвал Олю на день рождения, а она не пришла. - Не горюй,- сказала мама.- Дождь уже кончился, пойдём погуляем и позовём Олю погулять с нами.
Да только Оля не пошла гулять с нами. Её мама выглянула в окно и сказала: Оля не выйдет.
Мы с мамой принимаем роды у кошки. Она весь день бегала из угла в угол с дикими воплями. Затем забралась в шкаф и затихла. Через некоторое время мы заглянули туда, а рядом с ней лежит котёнок чуть ли не в половину её роста. Дохлый. Мама сказала: Плохо дело, надо помочь ей, погибнет несчастная.
Мама держала кошку за лапы, а я полотенцем выдавливал котят. Как бедная кошка кричала! Первого выдавили, а он дохленькиий. Второй тоже вылез и не дышит. Но я стал делать ему искусственное дыхание. Просто приоткрыл его мордочку и дышал в неё.
Мама сказала: брось, ты же видишь, он не дышит, умер. Я дышал и дышал в его мордочку. И мне совсем не было противно. Я как-то даже и не думал об этом. И тут я увидел, как под тоненькой кожицей забилось его сердце. Мы отложили его в сторону и стали выдавливать следующего. Он был живой.
Зачем-то нам дают пройти через какие-то испытания. Почему? Для чего?
Я никогда не забуду эти страшные два или три часа. У меня было ощущениие, что я родил этих малявок. Я помнил эту адскую боль. Я помнил это ощущение какой-то безумной радости, когда два белых, слепых комочка, попискивая, перебирали лапками по брюшку матери. Я смотрел на них и говорил: молодцы, что вы живые, молодец и ты, мамочка, что жива и можешь вырастить своё потомство.
У меня даже слёзы выступали от чрезмерной чувствительности, когда я наблюдал за ними. Может быть, пройти через это мне просто нужно было для того, чтобы получить от жизни какую-то, очень нужную мне тогда, порцию любви и сочувствия.