Приходи скорей, тебе понравится!
Четыре женщины лежат в палате молча, уставив огромные животы в потолок. Пятая кровать пустая. Та, что утром ушла отсюда, свесив голову, не отвечая на слова мужа, не оглянувшись на окна своей палаты, - не смогла сохранить ребёнка. Его, родившегося мёртвым, закопали в больничном дворе под старыми, необычайно плодовитыми черешнями.
Мальчишки, беспрепятственно проникавшие в сад, собирали красные и жёлтые плоды и иногда протягивали горсти в окно: угощайтесь. Женщины благодарили, но не ели черешен.
Они уже около месяца лежали в этой палате вчетвером. На пятой кровати долго почему-то никто не задерживался. До Светы лежала Соня. Она родила мальчика и девочку. Мёртвых. Несколько дней близнецов держали в холодильнике. Муж её был в командировке, а десятки, чтобы заплатить сторожу за погребение, у неё не было.
Соня целыми днями плакала. О детях. О муже. Он так ждал ребёнка, а у неё третий выкидыш. Потом муж приехал. Забрал замороженных младенцев и отвёз их на кладбище. Похоронил он их в могиле своих родителей.
Невезучая кровать. Женщины плакали вместе с Соней, а их врач, Геннадий Николаевич, разносил им успокоительные капли и таблетки и делал сердитое лицо. Не реветь! Запрещаю! Самоубийцы!
Он очень молодой, их врач, и женщины его стесняются. Но после его обхода не хочется никого из медперсонала видеть. Такое умиротворение несёт он с собой. И руки его - тёплые, белые, аккуратно и как бы успокаивая, прикасаются к телу...
Врач уходит. Но никто не встаёт. Гипноз действует. Слышны только вздохи Зумрад. Всё чаще,чаще... И вот они уже переходят в негромкое поскуливание: Шухратик, - приговаривает Зумрад, всхлипывая.- Шухратик мой!
Ей восемнадцать лет. Муж её студент. Он сейчас на хлопке и не знает, что Зумрад в больнице. Женщины посмеиваются над Зумрад и пытаются её отвлечь. Безуспешно. Но Таня всё-таки нашла выход.
- Зумрад,не плач! Приедет скоро твой Шухратик.
У Зумрад сразу высыхают глаза: - Вай! Как ты знаешь? Кто сказал?
– Сон мне приснился. Приходит Шухрат и говорит: - Передай Зумрад привет. Скоро приеду. И пусть,- говорит,- не плачет и не раздражает нашего джигита.
- Шутишь, да? Как ты его узнала? Никогда же не видела. К тебе приходил другой мужчина.
- Ой ,Зумрад Ты что говоришь! Да кто же не узнает твоего мужа? Глаза – во!Брови- во! Нос, как у куклёнка. Волосы, как у Аллы Пугачёвой.
Зумрад достаёт зеркальце и прихорашивается. Ей приятно, что у неё красивый муж и все это знают. Успокоилась. Пошла за чаем.
Вечер. Потянулись родственники с полными сумками. Те, к кому не пришли, с тоской смотрят в окно и жду... ждут...
В палатах и коридоре сумрачно и грязно. Божеский вид больничное помещение принимает только по случаю комиссии.
Ужин. Женщины съедают всё, что им приносят нянечки, а затем принимаются за домашние лакомства. Едят. Делятся друг с другом. Угощают. Нахваливают.
Поели. Поболтали. Повспоминали своих домашних. И опять или бесцельно бродят от окна к окну или раскладывают грузные тела на обвисших скрипучих кроватях.
Сколько они узнали здесь друг о друге, сколько насмотрелись... В конце коридора дверь в родильное отделение. Иногда оттуда раздаются приглушённые крики, и женщины тревожатся.
Особенно беспокоится Роза. Боится умереть во время родов. Дома два малыша, а муж такой беспомощный. Занят он очень. Кандидатскую пишет. Очень умный и серьёзный мужчина. Но в быту совсем не приспособлен. Муж не приходит к Розе. И детей она, как попала в больницу, не видела. Мама приходит. Свекровь навещает.
По ночам Роза тихонько всхлипывает. Ей кажется, дети забыли её. Маленькие ведь совсем. Как они там без неё, крошки? Покупает ли папа молоко, следит ли, чтобы одежда была чистая?
Потом Роза задумывается о будущем малыше и прижимает руку к животу. Он – не будущий. Он – живёт. Вот ножкой толкнул.Роза смеётся: как ты там, маленький? Расти, расти! Набирайся сил. Они тебе пригодятся. Придёт время – увидишь белый свет. Знаешь, он какой?- Замечательный. Тебе понравится!
А Рафаил, он ничего, хороший муж. Он любит Розу. И детей любит. Роза помнит, как он разрывался между пелёнками и работой. И долго, долго ещё вспоминает всё...
Кто-то истошно закричал в приёмном покое, и женщины беспокойно задвигались в своих кроватях. Потом крик переместился в их палату вместе с женщиной, которой, скорее всего, надо бы в родильное. Нянечка постелила чистое бельё, но женщина ходила около кровати, держась за поясницу и причитала: Ох,умираю!
Пришла медсестра и сделала ей укол, а заодно и внушение: мол, люди же вокруг, всем покой нужен, а ты кричишь!
Женщина легла и притихла. Погасили свет. Но время от времени в палату заходила дежурная врач и смотрела новенькую. Под утро Инна не выдержала:- Будет нам здесь покой когда-нибудь!
Утром женщины проходили мимо кровати новенькой и с неприязнью косились. Надо готовиться к обходу врача, а этой хоть бы что. Дрыхнет!
”Эта” не дрыхла. Через несколько минут её, вытянувшуюся, жёлтую, унесли, накрыв с головой белой простынёй. Почки отказали.
Инна весь день себе места не находила. Да и все женщины притихли, замкнулись, затаились. Зачем она умерла? Почему? Такая молодая и хорошенькая... Как это легко, умереть! Неужели так просто и легко? Лёг, закрыл глаза и - умер...
Как много здесь смертей. Умирают родившиеся и не родившиеся, женщины молодые и немолодые. Умирают от того, что затаившаяся болезнь давно ждала. И просто случайно. Случайно не осмотрели внимательно. Случайно не выявили патологию. Случайно не назначили вовремя лечение.
Пятая кровать пустая. А жизнь идёт своим чередом.
Ночью к Инне пришёл муж. Перелез через забор и тарабанит в окно: - Инна, собирайся! Пойдём домой! - Пьяный, наверно.
Инна открыла окно и долго уговаривала его уйти. Потом шёпот стал перемежаться поцелуями и чуть слышным смехом.
- Иннусь, ну подём домой! Иннусь, Иннусь.., - слышала Таня бормотание сквозь сон, и всю ночь это слово ходило за ней. И приснилось ей, что Серёжа, муж Инны, – кореец, а Инна – русская. Всё наоборот.
А ребёнок у Инны родился- девочка, настоящая кореяночка, очень похожая на Инну,- милая, круглолицая, с ямочками на щеках. А глаза – миндалинки. Топает она голышом по дорожке,а за ней мама с папой ,и оба в один голос тянут обиженно: Инну-усь, Инну-усь...
Утром Таня проснулась и подумала: Как жаль, что ночь так быстро прошла. Ещё немного, и она, может быть, всё-всё узнала бы про ребёнка Инны – маленькую Иннусь.
Рассказала Таня женщинам свой сон, повеселила. А Инна обрадовалась: Значит, у меня будет дочка! Серёженька очень хочет дочку. И назвать её хочет Инной.
Женщины сдружились, очень внимательны друг к другу, заботливы. Особенно охотно все опекают Зумрад. Совсем ребёнок. К тому же избалована. Мама и свекровь боятся дышать на неё. Девочка слабенькая, малокровная, надо есть получше.
И несут ей полные сумки и утром, и днём, и вечером. Всё горяченькое, свеженькое,- ешь, дочка, корми своего богатыря. А Зумрад откроет кастрюлю и заводит глаза к потолку: - Ой,какая гадость! - И несёт всё нянечкам.
Не очень опрятная и ленивая, Зумрад удивляется: зачем так часто купаться? Нет. Лучше полежать. И лежит с утра до вечера, рассказывая тем, кто в палате, о своём Шухратике.
И как познакомились на хлопке. И как Зумрад уговаривала его: Поцелуй! А он стеснялся. А сейчас научился, не стесняется.
- Ой,- вздыхает Зумрад. - Сердце моё! Он такой красивый! Наверно всех девчонок на хлопке перецеловал.
- Надень на него паранджу! - Смеются женщины.
И вдруг,- женщины глазам своим не поверили, идёт вечером Шухратик прямо по цветочным грядкам к их окну. Маленький, худенький – ягнёночек, нет – ангелочек, только крыльев не хватает. Подошёл, прилип носом к стеклу, увидел, наконец, Зумрад, и сказать ничего не может, - слёзы застыли в глазах.
В этот вечер Зумрад без разрешения врача ушла домой. Но конспирация, конечно, соблюдалась. Никто из медперсонала не догадался. А может, сделали вид, что не заметили.
На пятую кровать привели Катю. Едва овладев своим законным местом, она обложилась кастрюльками, тарелками, пакетиками, - началось пиршество. Ела она даже ночью. Грузная, широкая, - слоноподобная, она не очень стеснялась окружающих.
Наблюдать за ней было всё равно, что смотреть телевизор. Только не выключишь, - работает круглые сутки. О чём бы не говорили женщины, вмешивается Катя и накладывает свою резолюцию. Поест – спит. Поспит – опять ест.
Когда запасы кончались, а мужа долго не было, она начинала рассказывать историю своей любви. Ей тридцать пять лет. А познакомилась она с Васей в тридцать четыре года. До этого ей никто не нравился. Хотя женихи были, что скрывать, заглядывались.
А Вася, как появился, так и затмил ей белый свет. Пьёт он, да. Ну так что же, все пьют. К тому же работа у него тяжёлая – бетонщик. Да, на десять лет моложе Кати. Ну и что? Поставь рядом, – ни за что не скажешь. Он на других женщин и смотреть не хочет. У Васи хобби – базар и кухня. А Катя поесть не дура. Вот на этой волне и сошлись.
Вася стучит своей огромной лапищей в окно: Кать, я пришёл!
Доктор долго осматривал и выслушивал Катю. Особенно долго что-то он над животом её колдовал.
– Что, доктор, достучаться не можете? - Посочувствовала ему Катя. - Живой он, не беспокойтесь. Шустрый такой. Я уж с ним замучилась. Никогда не думала , что ребёнка носить, такое вот тягомотное занятие. Уж скорее бы выскочил, чертяка.
- Да, - говорит, вздыхая, Геннадий Николаевич. - Это вам не плюшки жевать. Кстати, насчёт плюшек. Или есть без памяти или рожать, что-нибудь одно. Выбирайте. Вспомните, сколько вам лет, и пожалейте своего малыша. Вы же его задушите.
- И жрать, доктор, и рожать. Уж простите за грубость. Я из-за этого прыщика не собираюсь от всех радостей в жизни отказываться. Выпрыгнет, не беспокойтесь. А не справимся, - вы на что? Разрежете.
– Вобщем, телевизор, и всё тут. Куда исчез-испарился сонный покой! Вначале это удивляло. Потом воспринималось, как шутка. А затем уже стало раздражать.
И всё пошло наперекосяк.
Вечером Инне сделали укол глюкозы в вену. Но медсестра была занята своими мыслями, и всё лекарство ушло под кожу. Пока Инна дошла до платы, она уже ревела белугой. Рука вздулась и жутко болела. Пришла дежурная врач, сделала перевязку и успокоила: не смертельно!
Весь вечер Инна плакала от боли и с неприязнью смотрела,как Катя обшаривает свою опустевшую тумбочку. Потом Катя ушла делать ревизию в холодильнике и вернулась с колечками колбасы. Колбаса исчезла в Катиной ненасытной утробе, как и всё остальное, очень быстро. И теперь Катя сидела, распластавшись на кровати, сонно опустив голову на живот.
Сидела и почмокивала жирными губами, как будто ещё продолжала есть. Как видно, Катя обозналась, когда брала колбасу из холодильника. Или забыла, что съела свою. Женщина, у которой пропала колбаса, весь вечер ходила по палатам и, возмущённая, жаловалась на неизвестную воровку, у которой руки, вот ведь, не отсохли, когда она брала чужое.
Знала уже Катя, что съела не своё? Или только услышала? Она укрылась одеялом и отвернулась к стене: знать ничего не знаю и знать не хочу.
Женщины уже не шутили и не балагурили, как раньше: сворачивались быстро.
Ночью у Тани был сердечный приступ. Врач вызвал кардиолога, и ей назначили новый курс лечения. Значит, уже до конца оставаться тут. А дома – сынок. И вся душа изболелась о нём!
Открылась та страшная дверь, и всю палату перевели в родильное отделение. Теперь уже ждать недолго.