Большой дом и дача в горах
Когда жена открыла дверь на мой звонок, я понял, что она только что проснулась. Настроение сразу испортилось. Ну кому это понравится — я полдня бегаю, закончил оформление покупки машины, на душе праздник. Хочется поделиться своей радостью с самым близким человеком. В конце концов, чертовски хочется есть!.. Но об обеде теперь, понятно, нечего и мечтать.
Я помыл руки в ванной и растянулся, голодный и злой, на диване. Я слышал, как жена умывалась в ванной, и так мне стало жаль самого себя,- хоть волком вой! Я мог бы сейчас высказать ей всё, но что толку. Но когда она вошла в комнату и уставилась на меня осуждающе, я не выдержал.
- Нина, - сказал я. - Переоденься. Прошу тебя, сними ты свою ночную сорочку, не выношу, когда она у тебя выглядывает из-под халата.
Жена что-то пробормотала, пытаясь возразить, и тут все барьеры рухнули.
- Убирайся к чёртовой матери! На кухню! Я ведь могу тебя с третьего этажа сбросить. Мне бы давно, дураку, это надо было сделать, не мучился бы до сих пор с тобой.
Я закрыл глаза, чтобы не видеть, как скривилась её физиономия. К чёрту такую жизнь! Бегаю, суечусь, трачу нервы и силы, а зачем? Никто вокруг ничего не может оценить, никаких моих усилий, все только подгоняют: давай, давай, давай!Я похож на загнанную лошадь. Чёрт с ним, я согласен быть загнанной лошадью, только готовьте мне вовремя обед и ужин.
- Петя-я!.. - Нежно проворковала жена из кухни, настолько нежно, что я не узнал её голос. - Иди обедать.
Я достаточно пожалел себя, и бешенство моё понемногу утихло. К тому же жена осознала свою вину, а это всегда придаёт мне сил и уверенности в себе.
Чай,сыр,колбаса — обед!!!
Но в глазах жены такая мольба, что я молча, смирившись со своей судьбой, пью чай.
- Всю ночь так раскалывалась голова, что ни на минуту не могла уснуть. Хорошо хоть утром сон немного сморил, да всё равно, в голове будто угли раскалённые.
- Завтра съездим к травнику.
- К травнику? Что пользы? Пью, пью травы, а улучшения нет.
- Если бы ты пила! Ты же спишь целыми днями, когда тебе пить!
- Нет, траву я пью. Всё, что травник давал, я выпила, но мне, кажется, только хуже. А к врачу не пойду. Положат в больницу, скажут, что резать надо. А я не хочу. Умирать не хочу.
- Ну вот ещё! О смерти заговорила. Раз в год случится приступ головной боли - и уже о смерти! Брось, не думай об этом. Этого не будет.
Жена заплакала. Мне стало её жаль. Проклятье! Все мысли о делах. За делами не заметишь, как жизнь пролетит. А, собственно, что оно такое - жизнь?
Я посмотрел на плачущую натужно жену. Посмотрел на стены в коврах, кухонную мебель, еду на столе, - это жизнь. Я, старый "муравей", - жизнь. Дочери со своими мужьями и детьми - жизнь.
Какое сейчас время года? - Лето. - Жизнь.
Лето принесло с собой покупку новой машины, но ведь и ещё что-то. Что? Всё остальное проходит мимо. Иногда я напоминаю себе свой старенький мотороллер. Подмажешь, подкрутишь - и опять тарахтит. Но я-то не ржавая железка...
- Всё,-сказал я. - Спасибо за обед. Надо ехать.
- Петя,- умоляюще протянула жена. - Ты один? Мне не надо ехать?
- Не надо. Спи,отдыхай. А когда ты проснёшься, под окном будет стоять наша новенькая машина.
- Какое там "спи"! Дома столько дел. Уборка, стирка...
До магазина я ехал автобусом. Всего несколько дней, как я продал свой старый "жигулёнок", и эти поездки на городском транспорте и утомляли и забавляли меня одновременно. Против меня сидит женщина. Хорошенькая. У неё белая, нежная кожа на лице. И одета красиво. Современно. Она не такая уж молодая, но эта чересчур модная одежда на ней не смешна.
Моя жена немного старше. Но она никогда не будет так выглядеть. Она не ухаживает за лицом, не красит волосы. не делает маникюр. У неё всегда мелкие кудряшки. Когда мы поженились, у неё тоже были мелкие кудряшки. И сейчас такие же, только волосы наполовину седые.
Моя жена похожа на старую ведьму,- подумал я, и стало смешно и горько. Ведь у нас с ней двое взрослых детей, и мы прожили вместе очень долгую жизнь. Когда и о чём мы говорили с ней в последний раз? Только споры и подсчёт денег.
А когда мы ругаемся, мы начинаем их делить. Но что делить? Нина никогда не работала. Всю жизнь сидит дома. И всегда спит. И всегда, когда я прихожу с работы, она - заспанная. Из-под халата выглядывает ночная сорочка. А обед не готов.
На остановке в автобус вошли несколько человек. Мне понравился один мужчина, и я уставился на него. И вдруг пока я его разглядывал, я увидел себя глазами этого мужчины. Хороша картина, нечего сказать.
Настроение у меня совсем испортилось. Не знаю, что со мной. Дурные мысли стали часто приходить в голову. Может быть, я скоро умру? Я чувствую себя совершенно здоровым, но что это значит? Ничего не значит.
Люди умирают от рака, сердечных приступов. Попадают под машину,- да мало ли какие случайности уносят жизни. Что же будет? Ничего не будет. Жизнь как шла, так и будет идти.
А мои родственники, наверное, будут только рады. Что, я много радости им принёс? Грызёмся все, как собаки. Жену я раздражаю. Дети?.. Им я денег мало даю. Вернее, сколько ни даю, всё мало. У меня на сберкнижке двадцать тысяч. Их разделят. Получится, что моя смерть всем принесёт радость.
Чушь собачья.Эти деньги они скоро потратят, а кто же им ещё их заработает? Сами они ни на что не способны. Ну и тоска эти нудные поездки автобусом. Пока доедешь до своей остановки, успеешь похоронить себя.
Из магазина я ехал в своей новенькой машине. Ехал и наслаждался её запахом. Она сияла и сверкала и переполняла сердце такими нежными чувствами. Я старался сдерживаться и не гнать машину. Красавица моя! Я буду беречь тебя.
Многие обгоняли меня. Ну и пусть. Они оглядываются и улыбаются, и я им улыбаюсь. Всё правильно. Эта машина стоит того, чтобы на неё оглянуться.
У жены три сестры. Две из них замужем. Третья живет одна. А кто я им всем? - Лакей. Да, да! По-другому не скажешь. Одной картошку привези, другую отвези в дом отдыха. Одной помоги отвезти стиральную машину в ремонт, другой привези телевизор из ремонта. И все принимают всё, как должное. Обижаются, если откажешь.
Но теперь всё, баста! Никаких машинок и телевизоров. Отвезу всех на дачу, пусть пашут в саду. Работы там - прорва, а помочь некому. Ну уж нет, никуда вы, красавицы, не денетесь от меня. Дочерей тоже запрягу. Попрошайки. Чуть нужда, так: папочка, дай денег.
Нате-ка, выкусите! Старшей дочери шесть тысяч отвалил на машину, а её мерзавец муж угробил машину за одну неделю. Где они, эти денежки? Опять просит. Шиш! Не дам. Никому не дам. Папа добренький? Да, слишком добренький. Хватит! Вот сдохну, тогда и делите всё, что я заработал.
Я поставил машину во дворе так, чтобы она была видна с нашего балкона.
Ключи от квартиры я опять оставил дома и теперь стоял и нажимал кнопку звонка, ждал, когда жена проснётся. А когда мне, наконец, открыли, оказалось, что дома все в сборе: и дети со своими семьями и сёстры Нины.
Сеня, друг, и тот прикатил. Ну молодец, дружище! Мы пожали друг другу руки. Я готов был расцеловать его от макушки до пяток. Люблю его, чёрта лысого. Сейчас я, впрочем, кого угодно мог расцеловать.
Азиз, муж старшей дочки, смотрел на меня такими глазами, что, кажется, тоже не прочь был броситься ко мне с поцелуями. Искушение было велико. Меня так и подмывало сказать ему: ну, дружок, поцелуй меня. Поцелуешь — отвалю и тебе на машину.
Но я не сказал. Во-первых, потому что он не поцелует, во-вторых, потому что я всё равно не отвалю. Вообще-то я их всех сейчас любил. На жене было новенькое индийское платье, и, разглядывая её, я подумал, что, пожалуй, не такая уж она и старая.
Дочки у меня хорошенькие. Ну, может, и не такие уж хорошенькие. Но старшей, Татьяне, палец в рот не клади. Молодец девка. Устроилась в таксопарк диспетчером, деньги лопатой гребёт. Только, боюсь, не доведут её до хорошего эти деньги. Ладно. Пусть сама думает. У меня ещё об этом не болела голова.
Младшей не повезло. Вышла, как и старшая, замуж за узбека. И уж такая у них была любовь, такая любовь, что ни мы с Ниной, ни его родители не смогли стать, как ни старались, препятствием у них на пути. Но всё равно, ничего хорошего из этого не вышло.
Увёз он её в Андижан. Родилась у них дочь. А он, в конце концов, ушёл к другой. Теперь одна. Переезжать сюда не хочет. Квартира у неё там. Работа хорошая. В интернате она работает. У неё и дочка там пристроена. Почему она замуж не выходит? Да, крупноваты они обе. В мать. Я рядом с ними — блоха. А если ещё и сестёр жены рядом выстроить! Поэтому они и командуют всю жизнь мною. Все шестеро. Но теперь конец этому.
Нина и её сёстры стол накрывают. Всё правильно. В доме праздник. Когда я пришёл и все пулей вылетели смотреть новую машину, была минута торжественного молчания, уничтожающего молчания, завистливого молчания. Торжествовал я.
Сёстры Нины всегда пилили её: муж твой плох, негоден, и такой, и сякой. Но у них никогда не будет того, что есть у нас. Вот только мира нет в семье. И согласия. Я бы сказал ещё и любви, но нет, смешно...
Всё, всё, всё! За стол. Все за стол. Первый тост сказал Сеня. Здорово сказал. Плёл, плёл что-то заумное, а в общем получилось: каждый понимай, как знаешь. Я понял так, что я хороший человек. И на том спасибо. Святый боже! У жены на щёчках румянец появился! Гордится, значит, всё-таки, своим мужем.
Азиз сказал втрой тост, и уж этот-то постарался. Как же тебе не стараться? Ты же завтра приедешь. Шесть тысяч просить. А может, и больше. Ты же сегодня спать не будешь. Бессонница у вас с Татьяной сегодня будет, это уж точно. Знали бы вы, сколько у меня их было, бессонных ночей. Но только не о том я думал, у кого и сколько просить.
Вобщем, выпил я крепко, ну и не обошлось без фейерверка. Сёстрам Нины я всё сказал, что думаю о них. Они не очень обиделись — не в первый раз, но Нина так вдруг расплакалась, а за нею и младшая дочь.
У старшей вдруг появилось желание встать на их защиту, ну и пошло—поехало. В конце концов, сцепились старшая дочь и Нина, а я пошёл на балкон покурить. Возвращаюсь и думаю: должно быть, всё утихло. И мысленно даже тост сочиняю.
А в комнате — пыль до потолка, дочь с матерью сошлись не на жизнь, а на смерть. Такого ещё не бывало.
-Хапаете,хапаете, - кричит Татьяна. - Когда вы только насытитесь
-Мы не хапаем. Твой отец всю жизнь, как ишак, работает. Стыдно тебе так говорить.
-Мне стыдно? Да ваши деньги скоро плесенью покроются. Куда вам их? В могилу?
-Что ты нас хоронишь?! Прекрати сейчас же! Прекрати-и-и-и...
- Да не кричи ты, не кричи! Нечего истерику устраивать. Живёте только для себя. Родители, называется. Нет бы помочь детям. Только о себе думаете Купили машину и радуются. А кого вам возить на ней? Некого. Только картошку с огорода на базар. А картошку можно и на ишаке привезти.
Тут я не выдержал :Это мне на ишаке? Повтори, что ты сказала. Это отец у тебя в благодарность ишака заслужил? Значит,тебе надо на машине ездить, а мне на ишаке? Так? Ну уж и не знаю, как после этого тебя дочерью называть...
-И не надо. Я сама теперь на порог к вам не ступлю. Ноги моей здесь не будет.
-Нина тоже не сдержалась: Негодяйка! Отцу с матерью такое говорить! Пусть бы лучше язык у тебя отсох.
-У меня язык? Уж мой-то язык оставьте в покое. Вы с отцом столько всего пожелали уже, мой язык хотя бы оставьте в покое.
-Дрянь! Вон отсюда!...
-Уйду, уйду. Звать будете — не приду. Умирать будете - к гробу не подойду.
Татьяна с Азизом вылетели из квартиры, прихватив детей. В доме стало тихо. Как мерзко на душе после таких стычeк. И как они надоели!
Но сегодня дочь перешла все границы. Жена плакала. А сёстры сидели и с трёх сторон что-то нашёптывали ей. Проклятье! Когда она будет жить своим умом?!
Вобщем, кончилось тем, что мне пришлось идти ночевать в гараж. Дело привычное.
--------------------------------
Нину необходимо отвезти к травнику. Это было ясно. И в ближайшие дни мы поехали в Халкабад. Травник этот славился своим искусством лечения травами. И не только. Заходил к нему пациент, брал он его, пациента, за руку, смотрел в глаза, задавал несколько вопросов и давал пакетик трав.
Чтобы обрести здоровье, к нему надо было ездить в течение некоторого времени один раз в месяц. За первый визит платили 10 рублей, за каждый последующий — по пятёрке. Говорят, у него лечатся даже из правительства.
Некоторых людей он почему-то отказывается лечить. Возможно, тех, кто болен неизлечимо.
Вобщем, запрягли мы нашу «Ладу» и поехали. Нина выглядела уставшей и, несмотря на то, что ехала в нашей новенькой машине в первый раз, не изъявляла ни особой радости, ни особого восторга. Она редко восторгается или удивляется, но зато многое её раздражает. Мне иногда хочется её спросить: всю жизнь быть сварливой, - не надоело? Но я, конечно, не спрашиваю. Не поймёт.
Ладно. Я люблю свою новую красавицу, и этого мне достаточно. Она послушна мне и переполняет сердце счастьем, разве это не здорово?..
До Халкабада полчаса неторопливой езды. Но что за удовольствие ехать по бетонке медленно? Просто Нина не любит быстрой езды, и я стараюсь не гнать. Редкие домики, поля, сады, огороды — всё проплывает мимо, облитое ярким утренним солнцем, и я чувствую себя молодым и здоровым, искоса посматриваю на жену, и, чёрт возьми, мне непонятно, почему она такая, как всегда, спокойная, с кислинкой на стареющем, морщинистом лице.
Иногда мне хочется в доску расшибиться, чтобы она обрадовалась! Не получается. Я чувствую себя беспомощным в эти минуты, злюсь и срываю на ней своё раздражение.
Осталось километров пятнадцать до нашего поворота, когда я увидел этих двоих у обочины. Не знаю, зачем, я остановился. Молодые, красивые, смеются чему-то. Увидели нас и замахали руками. Жена, почувствовав, что я торможу, зашипела: - Этого ещё не хватало, ты что, спятил?
Это сразу всё решило. Я остановился и готов был везти этих двоих, парня и девушку, хоть на край света. Но им нужно было не так далеко, и нам было по пути.
-Садитесь,ребята, - крикнул я, помахав им рукой.
Они сели и сразу обрушили на нас водопад шутливай и суматошной болтовни. Вскоре я их высадил и честное слово, подумал, что очень хотел бы иметь таких детей. Но у меня никогда таких не было. У нас с Ниной никогда бы не было. Потому что мы сами не такие и никогда не будем такими. Если бы у меня были такие дети, я бы любил их по-сумасшедшему, хотя, может, никогда бы не разделял их взглядов.
Старый казах подержал Нину за руку, задал несколько вопросов, потом ушёл в соседнюю комнату и через несколько минут вынес оттуда пакетик с травами. Мы дали ему пятёрку и убрались восвояси.
Надо было взять с тех ребят плату за проезд, мы бы почти оправдали расходы на лекаря, - упрекнула меня Нина. - Почему ты не взял? Они же предлагали!
Не взял, да. Не знаю, почему. И не знал, как объяснить это жене. Они мне были симпатичны. За это их вторжение, неожиданное, но такое бесшабашно-радостное, я готов был и сам им заплатить.
Представляю, как бы это выглядело: вот вам, ребята, трояк за то, что душу мою на какое-то мгновение вы окатили необъяснимой радостью.
Эх, трояки, пятёрки! Неужели всё вами мерить! Я не смог объяснить этого жене, и сама она ничего не поняла. Меня её глупость разозлила, и, как всегда, я не сдержался.
-Ещё раз об этом заговоришь, я дам тебе три рубля, пять дам, десять! Только чтобы ты не вздыхала о такой большой потере.
-Какой ты стал психованный, Петя. Слово тебе нельзя сказать.
Я промолчал. Бесполезно продолжать.
А вечером опять дома скандал. Да, собственно, и не скандал. Но все эти мелкие ссоры и стычки с детьми и женой загоняют меня в угол. Мы все запутались окончательно, Четверо, самых близких людей, мы не можем найти общего языка. Вечно что-то делим, постоянно раздражительны и сварливы.
Младшая наша дочка собралась уезжать, и вечером мы устроили что-то вроде прощального ужина. Нина была без своей обычной повязки на голове, и мне это было приятно. Но она изо всех сил поучала дочь: И лучше жить одной, если уж так получилось, и кому нужен чужой ребёнок, и все вы о себе только думаете, - и всё остальное в таком духе.
Наташа терпеливо слушала и молчала. А я не выдержал. Что я пытался доказать? Что не надо лезть в чужую душу? Но ведь это наш ребёнок, - возразила жена. Всё равно не лезь. Она взрослая, способна сама разобраться в своих проблемах. Я не могу быть в стороне, - это Нина опять. Ну хорошо, помоги, когда тебя просят, но зачем же ковырять болячки. Это и мои болячки, - заплакала жена.
Я знал, что Наташа уедет, и Нина не вспомнит ни разу ни о ней, ни о её проблемах. Вот и разгорелся опять опять сыр-бор. В конце концов, Наташа обиделась на нас обоих и ушла собирать вещи. А я пошёл в гараж. Так. Покурить.
Через два часа я отвёз дочку и внучку на вокзал. Не обижай маму, - сказала Наташа. Ладно, постараюсь, - сказал я, а сам подумал: разве я её обижаю?
-------------------------------------
На следующий день приехал Сеня. Мы с Ниной быстро собрались, заехали за женой Сени на работу и отправились на дачу. На даче у нас небольшой сад с огородом, работы - прорва. Сеня, Маша и я начали пропалывать овощи. Нина готовила обед. К нам подошёл сосед, казах. Иногда он помогал мне, поливал огород, когда я не приезжал, следил за пчёлами.
-Здравствуй, Касымбай, как жизнь, здоровье, как семья твоя?
-И тебе здоровья, жене твоей, детям!
Он с каждым из нас поздоровался за руку, другой рукой похлопывая по спине. Нина позвала нас обедать, Касымбай поблагодарил и, чуть отстав, подозвал меня.
-Председатель приезжал, хочет видеть тебя.
-Что он говорил?
-Плохо говорил. Хочешь, чтобы дом был твой, вступай в колхоз
-Он мне уже два года это говорит. Ладно, Касымбай, спасибо. Подъеду к нему вечером.
Касымбай ушёл. Настроение у меня совсем испортилось. Я знал, в чём дело. Председатель — мягкотелый и безвольный человек. И поёт он под чужую дудку. Эта дудка принадлежит бывшему хозяину дома.
Продав дом, он пожалел, что продал, как ему показалось, дёшево. И он, вместо того, чтобы выложить мне свои претензии, как мог старался мне вредить. Потихоньку, когда меня не было, забирал свой старый садовый инвентарь, который продал мне вместе с домом. Не стеснялся и мой прихватывать.
А потом, видимо, напел председателю, что я человек городской, а живу в колхозном доме, хотя колхозу пользы от меня нет. Вот и требовал председатель, чтобы я вступил в колхоз. Касымбай также предостерёг меня, что от Урумбая, бывшего хозяина дома, можно ещё и не таких неприятностей ждать.
Вечером я съездил к председателю, прихватив купленные накануне запчасти для его «Волги». Этот подарок смягчил его, но не изменил его решения. Просто у меня опять была маленькая отсрочка.
В воскресенье вечером уставшие, возвращались мы в город. Нина с Машей подрёмывали на заднем сиденье. Я видел в зеркале их лица, и чувство благодарности тёплой волной поднималось в душе. Сеня что-то бубнил монотонно — рассказывал о каком-то своём соседе, который судится с детьми из-за дома.
Мне, честно говоря, тошно было это слушать, свои дрязги надоели.
-Не пойму я людей. Что они вечно делят, из-за чего грызутся, - решил я закруглить эту тему.
-Ну вот ты, из-за чего ты грызёшься со своими, можешь сказать?
Я рассмеялся. Об этом я и сам думал. Ругаемся, ругаемся, а рассудить, так и не поймёшь, чего нам не хватает.
-Только ты в своей семье можешь порядок навести, - сказал как-то Сеня. А я всё время думал: как? Как мне навести порядок? Ничего я не могу. Только и радость: машина, пасека, дача. Они рук моих требуют. Тут я делаю то, что могу и люблю делать. И результат, к слову сказать, налицо. Это не только мне — всей семье радость и пользу приносит. Это то, что я могу. А как начну в семье разорванные ниточки связывать, так сам, как в паутине, в них запутываюсь.
-Торопишься ты очень, - подытожил Сеня. - Это когда вкалываешь, можно торопиться, да и то, если дело знаешь хорошо. А в отношениях с людьми, даже родными, торопиться нельзя.
Эти слова Сени меня удивили. Вот так всегда. Скажет какую-нибудь, на первый взгляд, безделицу, а вдумаешься — как сфотографирует. Да не снаружи а как хирург, лазером, изнутри высветит: вот она, червоточина! Лечи её.
С Сеней мы двадцать лет вместе проработали. Знаем друг друга,
как облупленных. А с Машей они поженились недавно. Оба тихие, спокойные. Иной раз посмотришь — два голубка.
Познакомились они на кладбище. Он на могилу жены приходил, она — на могилу мужа. Так и ходят на кладбище до сих пор, но теперь уже вместе. Меня тоже привлекли к этому делу: помогал Сене памятник на могилу жены ставить. Очень он её любил. До сих пор,- а уже восемь лет прошло, вспоминает, и нет-нет да пустит слезу. Я тоже хорошо знал Надежду Сергеевну. От рака умерла.
Двое детей у них было: сын и дочка. Тоже умерли от рака, но похоронены в других городах. Уже и семьями успели обзавестись. Сноха Валя так и не вышла замуж. Часто приезжает к Сене с Машей. Она у них теперь вместо дочери. И переписываются и часто сами её навещают.
Только и разговоров у них: Валя да Никитка,
Никитка да Валя. Всё агитируют её замуж идти. Даже сватали за одного здесь. Не состоялось сватовство. Говорят, что мужа она очень любила. Не может забыть.
Сеня, как и я, шоферил до пенсии. Маша — медсестра. С такой медсестрой и таблеток никаких не надо, посмотрит, словечко ласковое скажет, - откуда она их только находит, такие тёплые да нежные.
Я рад за Сеню. Сколько ему пережить пришлось. Болячек всяких и разных — уйма. Мотор пошаливает. А Маша за ним, как за ребёнком, смотрит. Я, говорит, не хочу тебя хоронить. Мы, говорит, лет сто проживём и тихо-мирно уберёмся в землю нашу матушку.
Сеня на такие слова машет руками. Не хочу,говорит, сто лет жить, мне от соседей будет стыдно.
Вот такая умора с ними.
В следующую субботу мы опять все вместе поехали на дачу. Только приехали — подкатывает председатель. Такой там-тарарам устроил, что хоть сейчас собирай барахло и — вон отсюда. Уехал. А Нине вдруг стало плохо. Побледнела, обмякла вся. Маша ей сразу сердечное накапала А Нина не отходит. Кое-как откачали.
И вдруг она, ни с того ни с сего, начала песни петь. Поёт и смеётся, поёт и смеётся. У меня мурашки по телу побежали. Мы все ей: Нина, Нина, опомнись! А она, припевая, начала вдруг всё швырять, посуду бить .На нас не смотрит, как будто и нет здесь никого.
Дело плохо. Кое-как уговорили её в машину сесть и — домой. По дороге, прямо в машине, её парализовало. Домой на руках заносили. Сеня и Маша плачут. А меня будто обухом по голове ударили. Не могу понять, что случилось. Вызвали «скорую», и забрали Нину в больницу. Я поехал с ней.
Сижу в вестибюле больницы, курю. Санитарка мне замечание сделала. Я вышел на улицу и — одну за одной, одну за одной смолю, сам не замечаю, что делаю. А в горове туман — как дым от сигарет вокруг меня.
Ходил, ходил, курил, уже и сигареты кончились. Не выдержал. Пошёл, разыскал дежурного врача.
- Не волнуйтесь, - говорит. - Состояние больной не такое тяжёлое. А диагноз сообщим, когда обследуем.
Поехал я домой. А по дороге вдруг вспомнил: дочери не знают ничего. И заехал к Татьяне. Оба были дома. Удивились, когда увидели меня. А я прямо с порога и бухнул: - Таня, мамка наша умирает.
Вытаращила она глазищи свои на меня и как закричит: - Это я виновата, я её убила!!!
Ревёт, как дитя малое. Азиз вокруг неё крутится, то воду ей, то таблетки. А та как насела на меня: Поехали, мол, в больницу, и всё тут. Кое-как с Азизом уговорили её до утра подождать, всё равно к ней не пустят. Домой я, конечно, не поехал, но всю эту ночь мы не спали. Таня пошла укладывать детей, а мы с Азизом сидели на балконе и курили.
Я рассопливился, как дитя. Пришла Танюшка, и тут мы дуэтом зашмыгали. Не выдержал Азиз.
-Да что вы, - говорит, хороните её! С ума посходили!
Таня перестала шмыгать носом и мне:- Правда, папочка, не плачь. Может, обойдётся. Только бы домой привезти её. Уж мы её выходим.
-Да, - сказал Азиз. - Я бы даже к отцу пошёл с поклоном. - Отец-то у него — светило медицинское. Может и подсобит. Если надежда будет на выздоровление.
Так меня всё это испугало, так ударило, что с первой минуты не покидало предчувствие самого плохого.
Какое там предчувствие, -возмутилась Татьяна. - Она у нас здоровая. Это всё нервы. Дача твоя её вымотала. Не дай бог, случиться самое плохое, я это так не оставлю. Я этого председателя по судам затаскаю.
-Нет,-говорю. - Это мне надо уходить оттуда подобру-поздорову. Пропади он пропадом этот дом. Жили без него и проживём ещё. Только бы мамка наша была жива и здорова.
Таня опять расплакалась. Азиз достал из холодильника початую бутылку водки и налил две стопочки. Татьяна разозлилась.
-Тут, - говорит, - голова раскалывается, не знаешь, что думать и что делать, а вы - водку пить. Да как у вас душа её сейчас примет!
-А ты, - говорит Азиз, выпей с нами, голова и не будет раскалываться.
Утром мы поехали в больницу. Нас пустили к Нине, но она не могла говорить: язык отнялся.
Все дни,что врачи держали Нину в больнице, я не возвращался домой, оставался у Татьяны с Азизом. Не мог дома и минуту один находиться. Как Таня закричала тогда: Это я виновата! - так и во мне всё кричало: Это я виноват!
Лет пять назад Нина почувствовала себя плохо, а я, вместо того, чтобы серьёзно обследовать и лечить её, упрекал, что она выдумывает себе болезни. А собираясь покупать новую машину, просил её поработать. Как она плакала тогда!
Работаем, не жалея сил. Но заработанное, вместо того, чтобы приносить радость и облегчение, разъедает душу, как ржавчина, пеленой застилает глаза и не видим, как рядом угасают близкие люди.
Спрашивается: чего ради я жил и работал, если человека, выбранного в попутчики до конца жизни, не смог уберечь.
Эти мысли кололи иголками мой мозг, и так мне страшно и неуютно становилось от них! Да чем же я виноват, думаю. Ни один человек не застрахован. Мог бы и я вот так же.
Но плохо сейчас ей, Нине. Почему же я чувствую себя виноватым? Да потому что эта виноватинка всегда зудела и ёрзала во мне. А я всё пыжился, хорохорился. Это потому, что было перед кем.
И страшно мне за себя стало: как же я теперь? К тому же машина оформлена на жену. Из городской квартиры я выписался,чтобы закрепить за собой загородный дом. Что будет? А когда будет? Это что? Значит я готов к смерти жены? Нет, не готов. А эти мысли приходят сами собой, от них не спрячешься.
Я вдруг подумал: кто будет стирать мне рубашки и готовить еду, если я останусь один? Так стало жаль самого себя, что невольно слёзы потекли. И стало смешно: из-за каких-то рубашек...
Я представил себе, как жену, мёртвую, обряжают, кладут в гроб, везут на кладбище, закапывают в землю, а я возвращаюсь домой и — один, теперь уже один, пока и мой черед не настанет.
Нет, эти мысли о кладбище никак не укладывались в голове. Мистика какая-то. Возможно, конечно. Будет обязательно. Но не сейчас. Не в моей семье. Не надо, не надо, - хотелось кричать. Все будут мне сочувствовать, горевать вместе со мной,а Нина...
Я пошёл в ванную и подставил голову под холодную воду.
Забрали мы Нину домой и все по очереди дежурили возле неё. Она ничего не могла сама делать, не могла говорить, только время от времени открывала глаза и смотрела на нас.
Отец Азиза привёз каких-то профессоров. Они посмотрели анализы, посовещались и сказали мне, что надо делать операцию на головном мозге, хотя гарантий нет. Неизвестно. Ничего неизвестно. Потом, когда они уехали, отец Азиза, Рахим Юсупович, спросил меня, что я решил. Я знал,как Нина боялась и не хотела такой операции, и сказал: нет. Нет, нет и нет. Будь, что будет. Если уж ей суждено умереть, пусть это будет без лишних мучений.
Танюшка сидела всё это время около матери и плакала. Время от времени она спрашивала: Мамочка, что ты хочешь? Хочешь пить? Нина прикрывала глаза, как будто говорила: Да. Таня давала ей воду, но вода стекала по подбородку. Через два дня она умерла.
Вся мрачная похоронная процессия прошла, как во сне. Девочки обрядили мать в гробу так, что она совсем не была похожа на старую ведьму, но теперь это было всё равно. Три сестры Нины стояли около гроба почётным караулом и нудно, в голос, плакали.
В день похорон на лице и руках Нины появились чёрные пятна, и я никак не мог отвести от них глаз.