Друг закадычный был у меня в то время, Виктором звали. Да, это сейчас он Виктор, а тогда был Витька, смуглый и голубоглазый, вечно глядел исподлобья – но это со стороны если. Так-то со мной вместе он часто смеялся, ух, такое мы временами с ним затевали, теперь только диву даёшься, хотя чему удивляться – юность, возраст той бесконечности, которая там, между временами двенадцать, тринадцать, в четырнадцать конечно уже всё не то…. А знали с ним мы друг друга давно, в соседних домах тогда жили, двор один, и в школе всё время вместе сидели, в общем, куда нитка, туда и иголка, причем не было у нас какого-то вот такого главенства, просто вместе, просто были тогда - не разлей вода мы с ним. И вот стал я тогда замечать, что друг мой какой-то последние месяцы вялый, задумчивый, ходим с ним мы по лесу, бегаем по гаражам, а он иногда так замрет, на что-то засмотрится, я смотрел туда же, куда глядел он, но там ничего не было, я ведь уже тогда знал много чего, и видеть умел, семья, воспитание, все дела. Мало кому про себя говорил, да и кому тут расскажешь, кроме родителей, с дедом и бабкою мне еще повезло, да дружочек один в деревне был, куда на лето меня иногда отправляли. А Витька не знал, игры играми, а дело-то делом, я уже тогда это понимал, да и попусту нельзя было так вот трепаться, мало ли – времена не те были, это сейчас объявления в газеты дают, и чорта самого не боятся, знание не хранят, делают – кто во что горазд, у кого на что ума и силёнок хватит. Ну да ладно…. И вот, на рыбалке однажды, мы с ним умотали тогда перед рассветом на реку, на весь, до вечера, день, он и говорит мне:
- Понимаешь, Дим, что-то скучно мне. Так стало скучно, даже книги про мушкетеров не радуют, читаешь, и в голове потом всё расплывается, как будто воды выпил вместо супа в обед, как-то зря, как-то всё время без толка. И в школе всё то же самое, домой придешь, уроки сделаешь, а вечером отец газету читает, мать на кухне, ужинаем, потом телевизор, и всё одинаково, всё одинаково лишено смысла.
Понял я, про что он. Говорю:
- Так ведь то, что ты ни в чем смысла не видишь, неправда. Ты просто знаешь так мало, что всё вокруг уже себе объяснил, а куда идти дальше, ты тоже не видишь, потому что опять же – не знаешь. Смысла в жизни целый вагон, хотя бы вот погляди на ту стрекозу – маленькая, летает по своим каким-то стрекозиным делам. А знаешь ли ты, что у неё самое сложное среди насекомых строение глаза? Не два, как кажется, а больше двадцати тысяч глазков! И видит она со всех сторон одновременно.
Вижу, что Витька задумался снова, но уже нормально, обычно так. Продолжаю:
- И такое же можно сказать вообще о любом предмете, существе, явлении, даже о человеке. Всё воспринимается нами с какой-то одной стороны, точки зрения, а их может быть тысяча, далеко за примером ходить тут не надо – вот мы с тобою на берегу речки стоим, среди травы, а если мы на спину ляжем, то её колоски дотянутся прямо до неба. И это во всём, а в людях вот вообще легко найти что-то другое.
Чувствую, что подкрепить сказанное мне сейчас надо, думаю – ладно, была не была, дело того стоит точно, подмигиваю ему:
- Вернемся когда в город, я тебе кое-что покажу, надо будет только кошелек нам найти, и к нему длинную леску. Только чур, никому и никогда о том не говорить, я бы взял с тебя клятву даже, но клятвы нет смысла давать, это всего лишь обычное обещание, ты сам увидишь когда, поймёшь, что нельзя об этом болтать, да и не получится этого у тебя.
Выбраться и сделать задуманное нам удалось, правда, только через неделю, не сразу, я немного сомневался, что вообще это выйдет, но всё-таки получилось. Я привел его на «частную» улицу, там, где город потихоньку сползает в деревню, тихую, почти что безлюдную, с яблоневыми садами. Мы залезли на крышу сарая, оттуда перебрались за конек бани, забросили удочку с привязанным к ней кошельком и почти невидимой леской, притаились, и стали ждать. Уже успели отлежать каждый - свой бок, когда я толкнул его, шепнув тихо - смотри!
Там человек шел, обычный парнишка, с виду лет 20, худой такой, в тёмной неброской одежде, в руках что-то нес, не помню уж что, сверток какой. И когда он подошел ближе, я удочку потянул на себя, кошелек в траве зашуршал, начал двигаться, а дальше случилось так странно – не для меня, а для Витьки – человек выронил сверток, немыслимо изогнулся, - легко, невесомо вверх от земли, изящным прыжком, у кошелька очутился, прижал к земле его ладонями-лапами. Я, конечно же, тогда сделал так, что леска легко оторвалась, и нас уже было не выследить, не найти, человек постоял немного, фыркнул и дальше пошел, оглядываясь, и только минут через двадцать мы перевели дух, осторожно спустились, до дома дошли. Я удочку Витьке вернул, мы попрощались, а дальше сложилось так, что даже не смогли мы о произошедшем поговорить – то лишний кто с нами был, то некогда, то не получалось, я видел, что Витька что-то собирался спросить, но время как-то вот шло, а потом его родителей в другой город перевели, они военными были, и так мы с ним всё-таки затерялись.
Я его потом по телевизору видел, через много лет уже. Он, конечно же, вырос, но остался таким же смуглым, голубоглазым, с той же симпатичной улыбкой, стал всемирно известным ученым, изобретшим одну фантастической нужности штуку…. И в глазах его искрой горело то, многолетней давности обычное волшебство, когда нам с ним было всего по двенадцать, и что-то наконец-то начало происходить….