Между нами почти полвека. Но первый ещё не старый, а второму уже девять. Дед и внук.
Лето. Живём в деревне вдвоём.
Вечер: пора и об ужине подумать.
– Пойдём, что ли, рыбы наловим.
– Давай.
У нас рыбы наловить, что картошки в огороде накопать: озеро, почитай, под окнами – ближе некуда. И клёв к вечеру завсегда хороший.
Расположились на берегу в удобных рыбацких креслах, что тебе в кинозале. Всего и отличий – не мётвый экран перед нами, а панорама живая: озеро, лес сосновый на ним и, главное, небо. Небо вверху и внизу, и по сторонам – тоже. Облака в закатных красках. Красота – словами не опишешь.
Ловлю рыбу я один. Удочка внука отдыхает: недавно он щуку за килограмм на спиннинг вытащил, и теперь мелочь всякая ему неинтересна.
Внук созерцает. И, похоже, размышляет о чём-то своём. Изредка выходит из своего глубокого погружения:
– Дед, смотри какое облако! Правда красиво?
– Дед, видел щука в траве плеснула? Большая!
– Дед, а как птицы летают?... Нам бы так!
И вдруг: «Дед, смотри: клюёт. Тащи!... Ну вот, прозевал. Эх, деда-деда». Это означает, что внук вернулся из своего далёка сюда ко мне. Вернулся и заглянул в ведро, оно аккурат между нами:
– Дед, а ты уже много наловил. А вот эту маленькую давай отпустим, можно?
– Можно.
– А эта тоже мелкая... Жалко её...
– И эту можно.
– Дед, я посчитал рыбу: нам уже хватит.
– Ну хватит, так хватит. Пойдём ужин готовить.
Чистим улов. Вернее, чищу я, внук – рядом.
– Дед, жалко рыбу: она нам не делает ничего плохого, а мы её убиваем.
Вздрогнул: потрошение только что выловленной, не успевшей ещё уснуть рыбы – действительно похоже на убийство, более того – на варварство. И, верно, таковым и является.
Надо что-то отвечать, и отвечать быстро. Но что?
Вспомнил: внук иногда, переключая каналы телевизора, надолго останавливается на программе «Союз» – о религии – и слушает... Внимательно слушает. Но стоит подойти, переключается на какие-нибудь мультики: стесняется? в мир свой внутренний не допускает?
Надо отвечать!
– Да, ты прав: жалко рыбу. Но так Бог решил. Он нам её в пищу отдал.
Внук удивлённо вскинул глаза и, подумав, с недоверием спросил:
– Правда? Это Бог так решил?
– Да, это Он так решил. Не сразу решил, думал долго. Но потом сказал человеку: «Все звери земные, все птицы небесные, все рыбы морские – тебе в пищу. Только живых, с кровью, не ешь», – так Бог велел.
– Поэтому мы рыбу и жарим?
– Да, потому и жарим.
– А чайки живую едят.
– Чайки – не люди. Им можно. Нам живых есть нельзя. Такие вот правила.
Я вернулся к своим делам, внук в глубокой задумчивости отошёл. Немного спустя, вышел из дома и я. Стою на крыльце, курю, внука не вижу. Но слышу: рядом где-то: вот он – за кустом акации. Стоит лицом к озеру и что-то повторяет вслух, но вполголоса, раз за разом, будто заученное что, либо, наоборот, заучить чтобы.
Меня не замечает, похоже, снова в мир свой ушёл.
Вслушался я и начал разбирать обрывки фраз: «жалко рыбу... не делает плохо... такие правила»; потом чуть иначе: «жалко рыбу... не делает зла... убиваем рыбу...правила такие...»; и наконец прозвучало уже громче и чётче, так, что стала понятной и целостной вся фраза: «жалко рыбу, она нам не делает зла, а мы её убиваем, жалко рыбу, но правила таковы».
Сначала удивило последнее, сказанное с особым ударением слово «таковы», потом вспомнилась вся услышанная трансформация: такие правила – правила такие – правила таковы. И только тут, как громом пробило: да он же стих свой создал! Вот он, первый настоящий стих внука:
Жалко рыбу:
она нам не делает зла, а мы её убиваем.
Жалко рыбу.
Но правила – ТАКОВЫ!
Молча вернулся домой. Записал. Перечитал.
Силища-то какая! Подумал: а ведь сильнее многих моих стихов. Это надо же так сказать: «Но правила – ТАКОВЫ!»
А где-то через полгода довелось мне в одной бывалой компании оказаться. В бане, в ночь крещенскую. Парилка и прорубь – кровь взбодрили, русская традиция – веселья добавила и языки развязала. А собрались в том кругу люди сильные, смелые, виды видавшие – заядлые охотники и рыбаки, человек пять-шесть, и я с ними.
И разговоры все, конечно же, в одну любимую тему вылились... Понятно какую, как у тех, что с известной картины «На привале». Каждая история смехом или возгласами восхищёнными встречается, активно сообща обсуждается, порой и с недоверием... А заканчивается привычно: хозяин встаёт и словами «Ну, за...» предлагает выпить здравицу герою прослушанного рассказа.
Все уже свои истории порассказали, по кругу и до меня очередь дошла, до последнего. Что мне им, таким бывалым, в тему эту добавить. Вроде и нечего: зверя из ружья никогда не бил, да и рыбы особо крупной – трофейной по ихнему – не ловил.
И начал я про этот наш с внуком случай: преамбулу изложил коротко, на стихе внука – акцент сделал.
Замолчал, реакции жду: в виде пары вежливых улыбок, не более. Я молчу – и все молчат. И никто не улыбается даже. Пауза, как говорится, повисла, давит уже. И вдруг... зааплодировали битые жизнью мужики: скупо, молча, но дружно и... искренне.
Подумалось: моим стихам никогда так мужики не аплодировали. Без сожаления подумалось. С гордостью!