Я подул на руки и поддел холодную землю. Падал легкий снег, и охрана пряталась от холода в холщевых хибарах. Бобо неодобрительно промычал, щурясь от пронизывающего и иссушающего глаза, ветра. Я улыбнулся ему и отбросил замерзший кусок земли в кучу.
День близился к закату, начинало темнеть.
Усталая охрана спешно согнала нас и протолкала к сырому деревянному бараку.
Часть людей перегнали в другой барак - по соседству. Эта традиция, когда-то имевшая смысл, теперь была лишь пунктом инструкции. По инструкции кормили, сгоняли на "гонарку" как зверей... По инструкции убивали, в последнее время все реже.
Нас провели по коридору, мимо голых обшарпанных стен, в сырую и душную комнату. Сейчас нам включат музыку, одну и ту же протяжную мелодию.
Многие начинают мычать в такт мелодии, некоторые, однако, очень мелодично. Их протяжный вой иногда дает серьезную разницу с оригиналом.
Затем, слава богу без лишних мучений, ведут в спальни. Однако это ничерта не спальни. Отгороженные кибитки. На полу набитый сеном матрас.
Полы скрипят ужасно. По правде, гаже всего было видеть, как Бобо съел живую крысу. Как та корчилась у него в зубах, как кровь стекала по подбородку.
Некоторые пытались съесть и сено, но оно было пропитано жуткой дрянью.
Кормежка была раз в день, перед работой - кусок хлеба, пару овощей. В последнее время давали и мясо, но очень мало и лишь раз в неделю. Воду зимой не давали, знали, что сами найдут.
Я положил голову на матрас и вздохнул. За стеной слышался треск, жуткие крики и грубая речь охраны.
Началось, подумал я. Восьмой раз за месяц. Как раз около месяца назад я увидел припадок впервые. От охранников я слышал и раньше, но видимо тогда им удавалось улаживать все резко и с опережением.
Почти все рабы - а иначе нас никто не называет - безмолвны, общаются жестами и редкими звуками. Я воспринимаю речь. Говорить я пробовал однажды, когда сидел в яме, а затем подобные занятия не представлялись мне возможными.
Иногда я рисовал. Царапал камнем на камне. Делал я это ночами, и к утру успевал скрыть плоды своего творчества.
Утром нас снова сгонят в кучу и поведут работать. Работаем мы много, с раннего утра до последнего луча солнца. Работают, правда, все плохо.
Последнее время видны очеловечивания, и я думаю этому есть причина. Слишком многие за недавнее время гибнет от припадков. Вероятно, что это происходит очень часто, возможно погибают даже целые бараки людей. Остается загадкой лишь то, насколько Командование дорожит нами. Ибо нисколько. В чем тогда дело? Эх, увидеть бы хоть раз, этот чертов припадок.
***
Сегодня утром работать мы не идем. Сегодня гонарка. "Медицинские процедуры". Для начала сгоняют всех в комнату. Мерзкое дело. Тоже мне фермеры.
Разводить людей - отличная идея. Детей потом заберут, сразу же.
После берут кровь. У кого получше - берут много. Брали бы, наверное, и печень, да только никому наша печень не поможет.
На работу вышли только через день. Бобо не видно, похоже его перевели на другую работу.
***
Бобо не видно уже вторую неделю. Что если...тогда ночью... Бедный. Бедный Бобо. Он был хорошим другом. Он всегда понимал меня, без слов, просто по-человечески.
Видел, как охранник плевался кровью. Видимо не выдержал наших условий. Настроение ужасное, думаю, что если и я заболею здесь и умру, что будет тогда? Моя жизнь не сахар, но умирать так я не хочу. Хочу жить. Боюсь смерти, и боюсь сойти с ума.
***
Время идет, я пока жив. Бобо точно не с нами. Карьер мы докопали, теперь ломаем камни. Стало тепло, так что жить проще. Но зато слишком сыро.
Был на гонарке. Они проводятся в последнее время чаще. Не хочу плодить рабов, да и посмотрел - никто не хочет. Не ожидал.
***
Они нашли мои рисунки. Меня заперли, камни унесли куда-то. Боюсь, это последнее, что смогу написать. Думаю, раздробят мне руки, так чтобы писать не мог, но работал. Мне конец. Хотел повеситься, не на чем.
Тот охранник, что плевал кровью, с наступлением первых морозов заболел сильнее. Вчера его хоронили, мы копали могилу. Нам даже дали мясо за работу. Промерзшее сырое мясо.
***
Неделю не выпускают из камеры. Не нравится мне это. Скучно здесь, пробовал ловить крыс. Крыс нет. Ни крыс, ни мышей, ни тараканов.
***
Меня показали нескольким врачам. Притворялся идиотом как мог. Кажется, мне поверили. Доктор с печальными глазами дал мне кусочек сыра. Буду на него выманивать крыс.
***
Меня провели мимо высокой колоннады на второй этаж. За столом был темноволосый, с сединой, господин. Он улыбался и много говорил. О том, что я первый раб, который рисовал. Господин рассуждает о рабах, но он ведь о них ничего не знает. Господин - демагог.
***
Комната была богато украшена. На этот раз охраны было больше, намного больше. Я усталый, слишком даже.
- Взять его, - говорит седеющий человек. - Хватит ему слушать. Вдарьте ему.
Меня бьют, сначала не сильно, но затем человек приказывает делать это сильнее.
- Скажи хватит, - ехидно подначивает он. - Одно слово и мальчики перестанут бить.
Это невозможно.
- Хватит, - сдавленно хриплю я, сквозь кровь. Голос мой звучит чуждо и непривычно.
- Надо же, мистер Хитль, он умеет говорить, - удивленно произносит охранник, останавливая удар, ни то от просьбы, ни то от удивления.
- Как тебя зовут? - удивленно спрашивает Хитль, поправляя седину.
- Ро...просто Ро, - отвечаю я.
- Ро, - словно смакуя, произносит мужчина. - Я Дольп Хитль, ты знаешь кто я?
- Палач? Или очередной врач?
- Насмешил, - говорит Дольп, но его лицу явно не идет улыбка.
Хитль - глава всего бедлама. Лично решил посмотреть на странное явление: обезьянка-раб умеет говорить. Он, конечно, называет это иначе.
- Давно ли ты вытворяешь все эти вещи, достойные нормальных людей, - насмешливо спрашивает он.
- Давно, - отвечаю я, стараясь не замечать его дурацких намеков.
- Тебя кто-то учил рисовать?
- Нет.
- и говорить ты научился сам?
- Мне кажется, что я умел всегда, - честно заявляю я.
- Браво, - Хитль улыбается и смотрит на мое запыленное лицо. - Помойте его и поселите тут. Это забавное чудо нужно сохранить.
***
С тех пор жизнь моя сильно изменилась. Сплю я в комнате с собственным патефоном, правда, все с той же заезженной песней.
Зато у меня есть кровать. Меня кормят вареным мясом и кукурузой. Кукуруза и еще раз кукуруза.
Раз в неделю меня водят к Хитлю. Он спрашивает о работе, о жизни. Просит читать отрывки из большой книги про сильного человека. Это очень развлекает Дольпа. Эти встречи небольшие, но думаю, лишь из-за них я все еще жив. Скоро это надоест ему и мне несдобровать.
***
Прошел месяц. Я все еще тут, встречи с Хитлем становятся реже и короче. Зато меня начали выпускать в парк на прогулки. Кто я теперь? Игрушка, раб, привилегированный пленник? Я должен что-то сделать. Что-то...
***
Хитль предложил рисовать для него. Предложил нарисовать его. Он воодушевился, был очень рад и даже вознамерился меня наградить. Попросил книгу, про сильного человека. Очень интересно, чем закончится дело.
***
Вторую неделю рисую Дольпа, когда он уходит, роюсь в его бумагах. Все больше убеждаюсь, что общаюсь с ужасным человеком.
Рисовать красками удобно, но непривычно. Получается, похоже, стараюсь не торопиться, чем дольше я рисую, тем лучше.
Сломал радио. Эта надоедливая мелодия до тошноты опостылела. Никого не вижу, в эти дни меня никуда не пускают.
***
Все больше думаю о смысле жизни. Раньше тоже думал, но теперь вопрос действительно тревожит меня. Сколько мне лет? Откуда я и всегда ли был рабом? Не может быть, чтобы мир всегда был так устроен, это нельзя понять. Охранники, господа, рабы... Будет ли этому людскому унижению конец, никто не знает. Это как та песня по радио - раз за разом она звучит, и день ото дня мы подпеваем ей. Если прав смелый человек из книги - есть высший суд, есть истина и справедливость.
***
Была среда, и все праздновали какое-то событие. Стражи почти не было, поэтому к Дольпу меня вел старый и грустный охранник с большой залысиной на голове. Однажды я даже слышал его имя - Штормнор. Это было длинное имя, поэтому все звали его Нор. Он любил играть в карты, как раз напротив моей комна... камеры, так что я часто слушал его рассказы о жизни, о дочери и тяжелой жизни.
Хитль сегодня выглядел поджаро, весело. На нем был новый костюм с белыми оборками и красными кожаными вставками. Он шутил, что портрет почти закончен, и его сияющий наряд уже нельзя запечатлеть.
Я выдавил краску и маленьким ножом размешал ее. Дольп каламбурил, а я, сосредоточенный, ждал, тяжело задумавшись.
- Сегодня день человека, - произнес Хитль. - Забавно, но возможно это и твой день.
- Неужели?
- Я был несказанно удивлен, узнав, что раб рисует товарищей, птиц и свой рваный лежак.
- Разве это так странно? - непонимающе спросил я.
- На самом деле да, - Хитль невесело усмехнулся. - Ни один раб не был замечен за таким занятием ближайшие сотни лет. Более того, за последние годы не было написано ни одного произведения, ни одна картина не была нарисована, музыка давно исчезла. Осталась одна единственная песня, да и та... Вот ты. Мне нравишься, но как я ненавижу вас, рабов. Грязных, глупых рабов. Ничтожества. И.если уж и среди них нашелся человек, то это чудо.
После, я долго вспоминал этот момент, когда мои руки, все еще ослабленные истощением, задрожали, губы поджались, а глаза налились кровью. Хитль так и не успел этого заметить, мой удар пришелся в шею, и нож, на первый взгляд тупой, вошел в податливую плоть.
В тот момент я не думал ни о свободе, ни о мести, даже обида не сдавливала мне горло. Я даже не могу сказать, когда именно я принял решение. Кажется, мысли об этом поступке были всегда.
Когда Дольп, окровавленный, рухнул на стол, предо мной возник Нор. Я надеялся, что он уйдет, позовет людей. Я был готов на все, чтобы не жертвовать еще одной жизнью, жизнью простого человека. Но судьба решила иначе. Когда охранник обрушился на пол, меня уже не было в комнате. Мне удалось бежать.
С собой я унес нож и книгу про смелого человека. Но важнее всего, я получил твердую уверенность в человеке. Мой поступок - был ничем иным, как припадком. Только мне выпал шанс нанести удар рукой не столь истощенной как у остальных, но тяжелой от долгого и беспросветного рабского труда.
У меня теперь есть цель. Получится ли, не знаю. Но я теперь тоже смелый человек. И ничто не в силах преградить мой путь. Я готов на все, чтобы возродить мир свободный, цветущий, наполненный музыкой и свежими красками. Мир людей.