Глава 1.
Мягкое, прохладное утро. Весна. Май. В воздухе неуловимо летает счастье. И, кажется, его нужно только поймать и крепко прижать к себе, чтобы больше никогда не грустить.
Я шла по улице и напевала себе под нос. Мне было хорошо. Я надела на себя новое платье цвета мокрых васильков и накрутила волосы. Кажется, в двадцать четыре, чтобы чувствовать себя прекрасно и прекрасной большего и не надо. Я не знала, что моя жизнь в этот день повернется на все сто восемьдесят и раньше светлое и определенное будущее, вдруг покроется туманом неизбежной неизвестности.
Я хотела быть врачом. Но когда нужно было поступать, я испугалась. Крови, трупов, операций, и всего того, что для них обычная каждодневная рутина. Переломы, кровотечения, смерть.
В тот день моя мечта быть полезной обществу могла осуществиться хотя бы на половину. Я записалась волонтером в больницу, чтобы помогать врачу в действиях, не связанных с кровью и прочими страшностями. Отвести больных на процедуру, раздать лекарства, проводить кого-то на обед. До этого я часто бывала волонтером – и на спортивных соревнования, и в доме престарелых, и в детских лагерях, но в больницу я попала впервые. Меня отправили на третий этаж к врачу по имени Бронислав Сергеевич.
У него в кабинете было по-домашнему уютно и мило. Для пациентов стоял диван с мягкими подушками. На полке вряд были выставлены плюшевые игрушки… я не успела понять отчего игрушки – ведь это вроде не педиатрия – Бронислав Сергеевич поднялся мне навстречу и с улыбкой протянул руку:
- Софья? Очень рад, что вы здесь!
Его чересчур радостный тон немного смутил меня и я не нашла ничего лучшего как пролепетать:
- Я считаю, что сидеть на месте, когда есть столько полезных дел бессмысленно.
- И вот у меня уже к вам первое поручение. Одного больного нужно проводить домой. Больница этим не занимается, но его не встречают ни родные, ни друзья. Может, ему понадобиться помощь в домашних делах. Он почти не ходит и…- доктор на секунду запнулся.
Я ожидала всего чего угодно, но не того, что он сказал в следующую секунду.
- Ему осталось жить две недели. Я бы очень просил вас, как бы это сказать, взять над ним шефство. Вас прислали к нам не месяц, так что…
- Почему?- очевидно тон моего голоса был вполне определен, чтобы доктор понял, о чем я спрашиваю.
- Рак не щадит никого. Химия не помогает. Он сказал, какой смысл провести последние дни под капельницей и с мучительной тошнотой, когда можно просто побыть дома.
_ Онкология. Как это дико и жутко слышать. «Ему осталось две недели, а вы у нас на месяц»… Вы успеете и его проводить на тот свет и поработать еще немного. Жутко. Дико. Неправильно! _
- Я… я не могу… - я попятилась назад, запнулась за кресло и упала на него,- нет… я не знала, что меня послали в онкологию. Я не хочу…- мой голос почти сорвался,- не хочу видеть, как они умирают.
Доктор мог бы конечно пожать плечами и, пожелав всего самого доброго, указать мне на родильное или терапевтическое отделение, но этот доктор был из другого теста. Он подвинул свое кресло ко мне и, сев напротив, взял меня за руку.
- Вы, конечно, можете уйти, Соня. Вас никто не осудит, и все поймут. Но поймете ли вы себя. Вы сказали, не хотите видеть, как они умирают. Скажем это по-другому. Умирают не просто «они». Умирают люди. Да, здесь умирают люди, чьи-то отцы, матери, дети. Я предлагаю вам выбор. Уйти, и жить как прежде, в сладком неведение, быть такой же доброй и открытой девочкой. Или же повзрослеть и увидеть смерть. Потому что смерть делает нас сильнее.
- Понимаете,- пробормотала я,- я… я не думала, что меня отправят сюда. Я не готова…
- Хорошо! Вы переходите в терапевтическое отделение к доктору Романовой. Там поспокойнее,- в голосе доктора не было ни капли раздражения или осуждения. За годы своей работы здесь он научился понимать всех.
- Да,- я опустила глаза и поспешила к двери, но обернулась,- доктор, а кто проводит его домой?
- Никто. Посадим его в такси и все.
- Но ведь он живет один.
- Да, но у нас нет свободных медсестер.
- Я отвезу его домой, а завтра приду в терапевтическое.
- Вот и славненько,- доктор улыбнулся,- палата 314, там сейчас должна быть медсестра Нина, она вам все объяснит.
_ Что заставило меня обернуться и спросить о судьбе этого несчастного, приговоренного к смерти самой жизнью? Интерес? Сочувствие? Сожаление? Что? Простая доброта моего сердца? Что ж, я рада, что у меня в груди продолжала стучать не механическая конструкция с молотком, а живой орган души. _
Он сидел в инвалидном кресле, спиной к двери. На его коленях лежала небольшая сумка с вещами. Волосы его были не очень коротко острижены и лежали непослушными завитками. Сейчас химия не такая зверская, чтобы приходилось стричься наголо. В его волосах затерялась седина. Спина идеально прямая, словно он спортсмен. Он не касался спинки кресла. Медсестра Нина сидела на кровати. Они разговаривали, о чем-то не грустном, судя по улыбке на ее лице.
Нина посмотрела на меня вопросительно. Мужчина развернул кресло.
_ Слишком резко, чтобы я могла сделать следующий вдох. Воздух просто застрял в глотке, без всякой возможности добраться в легкие. На инвалидном кресле сидел мужчина лет двадцати семи, его кожа была чересчур бледна, а синие тени под глазами навевали ужас. Не это шокировало меня. Просто я знала его. Одна из немногих, кто знал в лицо этого писателя. На обложках его книг не печатали его фотографию. Я случайно познакомилась с ним, как ни странно на конференции физиков, куда меня затащил мой давний друг и по совместительству доктор физических наук. Мой друг лишь показал мне на него и сказал по секрету, что его зовут Константин, и что я его знаю совсем под другим именем – не именем - псевдонимом, под которым издаются его книги. В тот вечер мне не удалось к нему подойти, да если честно я и не знала, что должна была бы говорить, а стоять и молчать рядом с _этим_ человеком – бессмысленно, глупо и в некоторой степени, даже наглость. Но сам факт того, что я видела его в лицо, не давал мне покоя еще долгие месяцы. Я восхищалась этим человеком. Для меня его книги, пронизанные его настоящей душой – которую сложно было бы спрятать или исказить – были эталоном мировой литературы. Попросту, для меня существовали лишь они. _
Когда он обернулся, на его лице была улыбка, она будто маска прятала от чужих людей его боль. Когда он улыбался, на его щеке появлялась милая ямочка – след от старого шрама.
- Ей, кажется, плохо!- его слова долетели до меня словно из параллельной вселенной.
_ Да! Разуйте же глаза, медсестра Нина, я сижу на полу, прислонившись спиной к дверному косяку, хотя не прислонилась, просто сползла по нему на пол. У меня бледное лицо и почти отсутствует пульс. Помогите же мне! Поровну, что у вас сотни больных здесь. Сейчас мне нужна помощь. _
Он подъехал ко мне и наклонился.
- Девушка? Вы из какой палаты? Вам нужна помощь?
- Нет!- судорожно сказала я,- не из палаты. Не нужна. Спасибо!- я поспешно поднялась на ноги,- если можно, нашатыря,- обратилась к Нине, понимая, что без него я сейчас же свалюсь обратно. Я наткнулась глазами на стул и опустилась на него.
_ Не справедливость жизни мешала мне дышать. Впрочем, что такое несправедливость? Любой, кто болен – скажет – не справедливо. И спросит, почему он?
Так почему он? Почему болен именно он? Он замечательный человек, занимается благотворительностью. Две недели. Это ему осталось лишь жалкие четырнадцать дней? Это его не станет в самое ближайшее время? Это его необычайные глаза цвета фиалок закроются навсегда?
Что лучше смерть в аварии или такая смерть, когда ты знаешь почти что точную дату «ухода»? Ты готов к смерти. Ты отпускаешь жизнь. Что лучше? Для кого лучше? Как может быть какая-то смерть лучше другой? Я думаю чушь. Мне нужно дышать. Это так: на раз, два, три – воздух в себя, на четыре, пять, шесть – воздух из себя.
Как вальс, на три четверти. Раз, два, три. Раз, два, три. _
Нашатырь ударил в нос. Я распахнула глаза. Надо мной стояла все та же медсестра Нина. Он сидел на своем кресле чуть поодаль. В его глазах читалось беспокойство.
- Вам лучше?- спросила Нина.
- Да, уже лучше. Извините, я не знаю, что со мной. Меня зовут Софья, я – волонтер. Меня прислали проводить пациента из этой палаты домой.
- Это меня значит,- Костя снова улыбнулся,- а мне сдается, что проводить нужно вас. Я, по крайней мере, уверенно сижу в этом кресле. А вот вы, кажется, не уверено стоите на ногах.
- Я просто… - так по-дурацки я не чувствовала себя кажется никогда,- давление,- неопределенно пробормотала я,- идем?
Он пожал плечами.
Мы сидели в такси на заднем сиденье и молчали. Он равнодушно смотрел в окно, а я смотрела на него.
- О, эту церковь наконец-то достроили,- пробормотал он и повернул голову ко мне.
- Да, совсем недавно. Хотите, зайдем?
- Нет,- поспешно сказал он,- не сейчас… хотя, когда если не сейчас?
- Остановите возле церкви,- сказала я водителю.
Высокий свод церкви казалось, растворялся в небе, в большие прямоугольные окна падал солнечный свет в таком достатке и даже избытке, что он освещал все самые дальние уголки церкви. Вокруг Царских врат во всю высоту стены располагался резной иконостас.
- Вы знаете,- тихо сказала я,- когда я попала сюда впервые, я подумала, что только здесь я буду венчаться.
- У вас есть жених?
- Нет, но ведь он будет… когда-нибудь…
- А у меня уже не будет невесты,- едва слышно сказал он и отъехал от меня в сторону, ближе к иконам.
Я пожалела о том, что сказала про венчание. Но я ведь не думала, что его это может расстроить. Впрочем, кто обвинит меня в том, что я не знала, как себя с ним вести? С человеком, которого через две недели… Не. Будет.
Я отошла в другой угол, чтобы не мешать ему и задумалась. Вряд ли я молилась, но и сказать о чем думала, я не могу. Я, не мигая смотрела на свечи, и от этого стало больно глазам. Я очнулась, когда он подъехал ко мне.
- Идемте, Соня.
Он улыбнулся такой чистой улыбкой, что у меня на душе стало намного светлее и беспросветная черная бездна в которую я погружалась все дальше и дальше с того самого момента, как его увидела, отпустила меня.
Я стерла со щек слезы и улыбнулась ему в ответ.
Глава 2.
Дома у него был порядок. Мебель стояла в целлофановых чехлах. Шторы сняты с гардин и сложенные в пакеты лежали на подоконниках. Конечно, толстый слой пыли не мог не осесть на предметах. Судя по всему, Константин здесь не был очень давно.
- Мы тут навели порядок, перед тем как я лег в больницу,- пояснил он.
Он попытался подъехать к своей кровати в дальней части комнаты, но не смог. Расстояние между столом и креслом не позволило ему это сделать. Я подвинула кресло дальше к стене, и он проехал.
- Не думал, что вернусь на этом… иначе бы выбросил половину мебели.
- С кем?- спросила я. Вопрос был к его первой реплике, и я не была уверена, что он поймет. Но он уловил суть. И даже ответил, несмотря на некоторую бестактность с моей стороны.
- С моей невестой.
Я могла бы спросить, где она сейчас. Но я чувствовала, что он скажет это сам. Он посмотрел в окно и продолжил.
- Год назад мы пришли сюда, после приема у врача и все здесь убрали. Нам сказали, что в больнице я задержусь надолго, и лучше навести порядок дома. Поэтому мы выбросили все лишнее. Нужное запаковали в целлофан. Потом мы вышли из квартиры, и я закрыл дверь. Мы вышли на улицу. Шел дождь. Я открыл зонт и, стоя под ним, мы целовались, долго и мучительно. Ведь оба знали, что будет после этого поцелуя. Я сел в такси и поехал в больницу. А она, держа в руке мой зонт, пошла в сторону вокзала. Она уезжала домой.
- Почему?
Он обернулся и посмотрел мне прямо в глаза. Его взгляд был обжигающий.
- Врачи сразу ставили неутешительные прогнозы. Я сказал ей, что не хочу для нее такой судьбы. Она согласилась. Может быть, не любила. Может, испугалась.
- Но вы любили ее.
- Софья, можете называть меня на «ты»… хотя… может на «вы», может, так я почувствую себя стариком, дряхлым и немощным, который уже прожил всю свою жизнь? Может мне удочерить вас… а у вас есть дети? Впрочем, вижу нет. Значит, нужно кого-то постарше. Кого-то кому сейчас двадцать-пять, двадцать-шесть, у кого дети. Они так сразу станут мне внуками. И можно будет считать, что жизнь удалась. А лучше нескольких. Ну и вас тоже. Вы хорошая, я вижу. Впрочем, мне ведь самому только двадцать семь,- он едва выговорил свой возраст. С такой ненавистью, с таким плохо скрываемым отчаянием.
_ Что значит умирать в двадцать семь? Когда перед тобой весь мир? Ты известен, знаменит? У тебя есть невеста и большие планы на жизнь? Все хорошо и жизнь прекрасна. Только… Год борьбы и еще две недели последнего сопротивления до последней точки, последней капитуляции и отказа от войны за новый день…
Новый день – новая боль, сильнее, страшнее чем была вчера. И никуда от этого не скрыться.
Двадцать семь. Как проклятие. Как выжженное клеймо на живой душе. Двадцать семь. Точка. Дальше ничего не будет. Нет будущего. Нет настоящего. Прошлое не важно, потому что его не прикрепить булавкой к справке о смерти, выписанной безжалостной рукой врача в морге.
Что значит умирать в двадцать семь? Когда так хочешь стать отцом, мужем, провести время со своими родными. Что значит умирать в двадцать семь? Когда нет никого рядом.
Да и жизни-то не было. Раньше было слишком много времени, чтобы начинать поиски, чтобы не идти, а бежать вперед, обгоняя сам ветер перемен. А теперь….
Две недели.
Последние две недели.
Что значит умирать в двадцать семь лет? Я не знаю. Зайдите в онкологическое отделение и спросите любого – что значит умирать, когда ты еще не успел жить. _
- Вам нужно идти,- сказал он, приходя в себя и снова надевая на лицо улыбку,- я наговорил лишнего. Давайте так, Соня, без жалости, без сожаления, без тоски. Уходите.
- Конечно. Только меня к вам отпустили на весь рабочий день. Он у меня до семи,- и да простит мне совесть мою двухчасовую ложь,- так что я еще понадоедаю вам.
- Вы можете идти сейчас. Вы ведь волонтер, и я ведь никому не нажалуюсь.
- Да нет, я останусь. Рабочее время есть рабочее время.
- Вы забудьте, что я тут сказал, ладно. Не хотел бы такую дочь.
- Почему?- бросила я небрежно, открывая шкаф и доставая несколько пакетов с постельным бельем и одеялами,- а какую бы хотели? Или сына?
- Нет, дочку. Но не такую, как вы. А маленькую, крошечную, такую, чтобы едва на руках помещалась, крикливую и смешную. Чтобы защищать ее от всего на свете.
Он просил «без жалости», значит немного черство сказать следующее: «Да… дети все крикливые» или что-то в этом же духе. Но отчего-то ничего не сказала. Молча стала снимать с мебели чехлы.
А он улыбался. Я чувствовала эту улыбку даже спиной. И его улыбка сейчас была не маской, а мечтой. Его улыбка была самой жизнью.
- Вот, сейчас наведу у вас порядок, и может быть, мой рабочий день закончится.
Он быстро глянул на стенные часы, но их стрелки замерли на цифре «три». Тогда он перевел взгляд на наручные.
- Слишком мало времени. Так что оставьте в покое эти чехлы. Что толку их снимать? Через две недели придется заново зачехлять мебель. Вы лучше поговорите со мной.
- Поговорить? О чем?
Он с трудом поднялся и пересел на кровать.
- Мне, кажется, я вас знаю.
- Может быть. Мы виделись однажды.
- Только вы обо мне знаете гораздо больше,- пожал плечами он.
- То, что писали в интернете. Не так уж и много. А я? Что я? Меня зовут Софья, мне двадцать четыре и я художница, в некотором роде, компьютерный график, конструирую лица людей.
- В каком смысле?- с неподдельным интересом спросил он.
- Я, например, беру лица мужчины и женщины и по некоторым доминирующим признакам конструирую лица их будущих детей. Это очень интересная работа. Иногда делаю наоборот, пытаюсь сконструировать лица родителей, но это рулетка. Слишком сложно. Это подтверждает то, что природу нельзя спроектировать. Все уникальны. Общие признаки да, но никогда нельзя предсказать, например, цвет глаз. У родителей с карими глазами может родиться ребенок с глазами от бабушки – зелеными… Нужно учитывать и признаки бабушек и дедушек. Это сложнее, но получается более точный прогноз. Очень увлекательный процесс...
- Вы можете сконструировать лицо моего ребенка?- резко спросил он.
- Да, но мне нужна женская половина…
- В столе есть ее фотография. Мои там тоже есть. Возьмите, все что нужно. Сделайте, пожалуйста.
Я открыла ящик стола и достала стопку фотографий. На них был запечатлен Костя и молодая женщина. Очень красивая – полная противоположность мне. Она была яркая брюнетка, с острыми чертами лица, которые почему-то только красили ее. Орлиный нос, пухлые губки, большие глаза цвета спелого крыжовника.
Кажется, но на этих фотографиях они были счастливы. Очень счастливы. Они были вместе. Впереди у них была вся жизнь. Я не заметила, как он подошел ко мне и встал рядом, опираясь на стол. Он смотрел на фотографии, которые я медленно пролистывала у себя в руках.
- Забудьте, Соня. Не нужно с ней. Только не с ней,- тихо сказал он. Неожиданно, так что я даже вздрогнула и выронила их на стол.
- Она вас любила…
- Это не важно!- перебил меня он,- все кончено. Теперь кончено.
Он опустился на стул и сгреб фотографии в кучу, сминая их обеими руками.
- Не с ней. Ни с кем. Уходите, Соня! Убирайтесь вон! Вы не нужны мне, с вашим сочувствием и жалостью! Мне никто не нужен!
- Я ведь еще не убралась…
- Забудьте! Убирайтесь вон!- он отвернулся и добавил тихо, почти не слышно,- умоляю, уходите.
И я ушла. Закрыла за собой дверь и, стуча каблуками по асфальту, пошла прочь. Шел дождь. Первый дождь в этом году. Он стекал по моим волосам, выпрямляя, сделанные утром, кудри. Платье промокло и прилипло к ногам, мешая идти.
_ Я не вернусь. _
Моя жизнь, повернутая на сто восемьдесят градусов, меня интересовала не больше, чем этот дождь. Я могла думать только о нем и о том, что такое две недели. Если две недели – это вся оставшаяся жизнь.
Я села за компьютер и открыла текстовый редактор. Потом задумалась, что писать и закрыла компьютер, не напечатав и строчки. Потом снова открыла его и скинула на электронный ящик главврача сообщение о том, что по личным обстоятельствам больше не могу быть волонтером в их больнице.
Я бежала. От всего, что связывало меня с ним. От любого напоминания о нем…
- Я говорила, не покупать сразу мешок! Кто б меня слушал?- резкий голос Кати долетел до меня как из параллельной вселенной. Я потрясла головой и обнаружила себя, сидящей на табуретке в кухне, передо мной стояло мусорное ведро, в руках у меня был нож и картошка. Судя по той горе чищенной картошки на полу из-за которой уже совсем не было видно большой кастрюли с водой, в которую я начинала ее чистить, в этом состоянии я была уже очень давно.
- Что с тобой?- спросила Катя, подходя ближе. Вместе с Катей мы снимали двухкомнатную квартирку на двоих и были почти подругами. Если бы не ряд причин, о которых сейчас вряд ли стоит говорить.
- А что со мной?
- Ты приглашаешь батальон солдат на драники, мадам?
- Мисс,- автоматически поправила ее я и разжала уставшую руку. Нож упал в ведро, следом упала и картошка из другой руки,- нет, не приглашала.
- И в чем тогда дело?
Я пожала плечами и ощутила тупую боль в спине, словно просидела в этой позе уйму времени. Хотя, судя по количеству картошки так и было.
- Сколько времени?
- Девять часов вечера.
- Было десять.
- Когда?
- Когда я отправила письмо в больницу и пошла на кухню выпить чаю. И судя по всему, тогда-то я и зависла с этой картошкой. Я что? Чищу ее уже сутки?
Судя по тому, как болела спина и гудела голова – это было истиной.
- Не знаю. Я только вернулась с командировки. И что? Что мы будем делать со всей этой картошкой? Продавать, как очищенную?
- Не знаю. Кать, придумай что-нибудь…
Я успела только дойти до кровати, как мозги мои совсем отключились, и я провалилась в тяжелый сон. Мне снились черные, словно нарисованные картинки. Мне было страшно, и я все пыталась проснуться. Но не могла. Словно черная бездна навалилась на меня, погребая меня под собой.
Глава 3.
Сон не пошел мне на пользу. Голова гудела еще больше, когда я, шатаясь и держась рукой за стену, выползла на кухню. Катя была там. Сидела и с удовольствием поедала драники.
- М-м…- протянула она,- обожаю драники. Давай к столу.
- Который час?
- Десять вечера.
- Я спала… час?
- Сутки. Что с тобой? Сначала сутки чистишь картошку? Потом еще сутки спишь? Ты заболела? Перегрелась? Переработала? Встретила принца?
- Встретила принца…- эхом отозвалась я и наложила на тарелку несколько румяных картофельных лепешек.
Ела я без аппетита.
- И куда ты дела остальную картошку?
- Заморозила. Делов-то! Теперь недели две будем питаться исключительно картошкой.
Сочетание слов «недели» и «две» ударило в голове какой-то болью, которую я уже почти успела забыть.
Недели две. Что? Что недели две? Я должна вспомнить! Это важно! Важнее всего! И пусть весь мир подождет…
Две. Недели.
Я выдохнула болью.
Ему. Осталось. Жить. Две недели.
Я сказала сама себе – я не вернусь. Ни за что больше не войду в эту квартиру и не посмотрю в его глаза, полные смерти. Не почувствую снова этот безумный страх за его жизнь, когда горло сковывает спазм и в легкие не поступает воздух. Мое восхищение этим человеком, смешавшись с презрением несправедливости этого мира, доводило меня до безумия.
Я не вернусь.
Я прочитаю о его смерти в заголовках газет через две недели. Я поплачу, и схожу на похороны. Я положу цветы на его могилу и брошу горсть земли.
Вернусь домой, напьюсь, дня четыре буду пить. Потом вернусь на работу, вычеркну себя из списка волонтеров навсегда и продолжу свою жизнь.
Мне не так больно будет его терять, если я остановлюсь сейчас… Он прав, что отпускает от себя людей. Не так больно терять незнакомых, гораздо больнее родных. Как много времени нужно, чтобы стать родным?
День? Два? Неделя…
Впрочем, обманывать себя не имеет смысла. Рядом с ним – мне хватило одной фразы, чтобы мир погрузился в хаос. Голос человека, умирающего от неизлечимой болезни, с искренним неравнодушием: «Девушка, вам плохо?»
_ Что я делаю? От осознания происходящего по моей коже пробежались мурашки. Я сижу и жду его смерти… Что я делаю? Что за человек, способен просто сидеть и ждать смерти. Смерти человека, который дорог?.. _
Я резко вскочила на ноги и выбежала из дома. Катя, должно быть, подумала, что я сошла с ума. Впрочем, вряд ли я была в своем уме. Мне оставалось только десять дней. Всего десять дней рядом с человеком, которого я… любила всю жизнь.
Я заколотила в дверь, сбивая костяшки пальцев в кровь. Но никто не отвечал. Я нагнулась и отогнула коврик – под ним оказался ключ.
Мои руки дрожали, и мне с трудом удалось попасть в замочную скважину. Я кинулась в комнату. Крик застрял у меня в глотке.
Он лежал на полу, лицом вниз, в луже собственной крови. Я бросилась к нему, с трудом мне удалось перевернуть его на спину. Я пощупала пульс. Он не прощупывался. Кровь шла носом. Скорее всего. У него пошла кровь, и он упал на пол. Потерял сознание. Умер. Раньше, чем должен был! Нет! У меня еще десять дней.
Десять. Дней.
Я ударила по его груди кулаком. Кровь не успела запечься у него на лице. Значит, это было всего несколько минут назад.
- Очнитесь! Ну же! Очнитесь!
Мне показалось, что он прошептал: «зачем?». Только показалось, но слова ударили болью. Он не мог ничего сказать, его губы были плотно сжаты, глаза закрыты, а пульс почти не прощупывался. «Зачем?» - еще отчетливее. Бред, но я закричала.
- Вы нужны мне! Нужны… мне…
Я наклонилась к нему и, открыв его губы, вдохнула ему кислород. Это было единственное из медицины, что я теоретически умела делать – искусственное дыхание.
На моих губах осталась его кровь. У нее был привкус смерти.
- Вы нужны мне!- закричала я еще сильнее и ударила по груди в район сердца.
Что еще? Что?!
Он умер. Не дожил десяти дней до своей официальной даты смерти. Официальной.
Я села на пол. Я вся тряслась. «Не… не сдавайся…»- вдруг услышала я. Голос извне. Его голос.
Тут же снова кинулась к нему, еще и еще раз вдыхая воздух в его открытые губы. Вдруг он закашлял, из его рта стекла струйка крови. Он открыл глаза. И вот тут уже я расплакалась. Я села ближе к нему, положив его голову к себе на колени. Сил поднимать его с пола у меня не было. Я только гладила спутанные и слипшиеся от крови его волосы и плакала.
- А я надеялся, что не увижу, как кто-то плачет обо мне. Я думал, это будет после,- хриплым голосом сказал он,- вы что ж, пили мою кровь?
- Да. Мне пришлось. Ее у вас было слишком много, очевидно. Пара литров лишней вышло наружу.
- Вы – забавная, Соня.
Меньше всего на свете в ту минуту я подходила под описание «забавная» - убитая, заплаканная, напуганная, вся в крови, но ему, кажется, было виднее.
- Чем же я забавна?
- И что ж, вкусная у меня кровь?- вместо ответа спросил он.
- Ну из всех больных раком, с кем меня пересекла судьба, самая вкусная. Как вы? Полегче? Давайте подниматься.
- А вас что-то не устраивает в таком положении?- он попытался пошутить, чтобы не показывать своей слабости. У него попросту не было на это сил.
- Я бы всю жизнь так сидела.
- Чью жизнь? Мою или вашу?
От абсурдности этой фразы мы улыбнулись – одновременно – если бы у него было больше физических сил, а у меня эмоциональных – мы бы и рассмеялись над ней вместе.
- Нашу,- тихо добавила я.
- По сути нашей жизни нет, мы не можем умереть в один день, я умру через десять дней, а вы будете жить еще долго. Поэтому есть только моя жизнь, которую вы можете, да можете, я вам разрешаю великодушно, просидеть с моей головой у себя на ногах.
- Отчего вы так великодушны?
- От того, что тот остаток жизни, на который я это разрешил, вы ведь сами сегодня вырвали у смерти. Значит, и имеете на него больше прав, чем я.
- О,- протянула я, поднимаясь и помогая подняться и сесть на коляску ему.
Я отвезла его в ванную. Он потянулся к крану, но его рука тряслась. Я включила воду и намочив полотенце стала вытирать его лицо.
- Не думал, что буду настолько беспомощен.
- Не настолько. Вы потеряли много крови. Завтра вам станет лучше.
- Не станет. Вы и сами это знаете.
_ Имеет ли смысл сохранять спокойствие рядом с ним? Имеет ли смысл бороться с самой собой, чтобы поддержать его? Но поддержать в чем? В стремлении прожить остаток жизни с достоинством, сохраняя хладнокровие? Кому нужно его хладнокровие. _
У меня больше не было сил. Я опустилась на пол, рядом с его коляской и оперлась спиной на нее. За несколько дней, которые я провела дома, в каком-то странном и неестественном для живого существа анабиозе, я успела измотать себя до предела. Последней точки.
Я вздрогнула, когда на мое плечо опустилась его рука. Вздрогнула от ее холодности, а еще уверенности и силе, которой у него совсем не оставалось для себя, и которую он отдавал сейчас мне.
- Что вы хотите? Есть хоть что-то, что я еще могу успеть для вас сделать?- сказала я, откидывая голову назад и заглядывая в его глаза.
- Я хочу танцевать.
Я поднялась на ноги и посмотрела на него и на инвалидную коляску, в которой он сидел. Он пожал плечами.
- А я и не говорил, что хочу возможное, Соня. Помогите мне лечь, прошу вас.
Мы вернулись в комнату, я поправила его постель, помогла ему переодеться в чистую футболку и лечь. Потом сходила в ванную и, взяв ведро и тряпку, вернулась в комнату, чтобы вытереть кровь с пола. Он следил глазами за моими движениями, ничего не говоря. Когда я закончила и остановилась напротив него, неловко улыбнулась.
- Вам очень к лицу красное, но все-таки, не умоетесь?
Я посмотрела в не задернутое шторой окно, темная улица за ним отразила меня и мое лицо все в крови. Мы засмеялись. Я ушла на кухню.
- Итак, почему вы вернулись, Соня?- начал он так, словно этот разговор уже был начат и прерван по независящим обстоятельствам.
- Потому что сидеть и ждать дома – невыносимо. Потому что у меня еще есть время. Если скажите уйти – я уйду. Я понимаю, что вы хотите побыть один, что это время не мое, а ваше…
- Я ведь сказал уже, оно – ваше. Мое кончилось сегодня.
- Нет. Не сегодня,- я замолчала, чтобы не разрыдаться в голос. Он невесело усмехнулся, глядя на меня.
- Послушайте,- начала я, чтобы отвлечься,- кто навел у вас здесь порядок?
- Вызвал женщину из службы. Она навела порядок и закупила мне продуктов недели на две вперед.
- Ясно.
- Это было весело.
- Что именно?
- Разговаривать с человеком, который не знает о дате моей смерти…
- Жаль, что я знаю.
- Да… - он замолчал и отвел взгляд,- а вот, что Соня. Сделайте мне одолжение. Выключайте свет и ложитесь рядом. Не бойтесь, у меня сегодня нет сил, чтобы начинать к вам приставать. Я просто хочу сегодня заснуть в темноте. Знаете, в больнице всегда горит какой-нибудь ночник, и пару прошлых ночей здесь я спал с включенным светом. Оправдание простое – выключатель слишком высоко, чтобы я до него дотянулся.
- Но ведь это не оправдание.
- Это следствие. Да, вы правы. Мне просто,- он сглотнул, оттягивая момент, когда нужно будет сказать это вслух, словно собираясь с мыслями и взвешивая – а нужно ли признаваться в этом мне. Потом словно решив, что стоит, он закончил, глядя мне прямо в глаза.- Мне просто страшно, Соня.
Что он ожидал увидеть? Какое изменение мимики моего лица, застывшего в грустном сочувственном понимании? Что я улыбнусь? Засмеюсь? Скажу, что это глупо? Ведь это действительно глупо – бояться спать в темноте. Только это может быть глупо, когда впереди еще вся жизнь, и ты не ждешь смерти со дня на день. А так… Выражение моего лица не изменилось – я лишь часто заморгала, пытаясь согнать слезы.
- Не нужно так, Соня.
- Я знаю. Только ведь я не могу иначе.
Я выключила свет и легла рядом с ним, положив его руку к себе под голову и позволив ему меня приобнять.
За окном шумел город. Он и не думал ложиться спать. Ему незачем было отдыхать – уставшие служащие и рабочие разошлись по домам и закрыли окна, но им на смену пришла молодежь, готовая гулять до утра и испить эту жизнь от начала и до конца.
Я слышала дыхание Кости. И это был самый сладкий для моего слуха звук. Когда все другие не имели смысла. Главным было то, что он был рядом. Он был жив. Он. Был. Жив…
Глава 4.
Просыпалась я со странным чувством. Радужные сны, которые всю ночь мелькали у меня перед глазами, будто вышли из сна в реальность – в глаза ярко светило солнце.
«Надо было задернуть шторы»- подумала я и щурясь посмотрела по сторонам. Я была не дома. Мне потребовалось не больше двух секунд, чтобы понять, я была у Кости.
- Доброе утро,- тихо сказал он.
- Доброе,- улыбнулась я и встала, сладко потянулась,- вам лучше?
- Значительно.
- Это хорошо, потому что у меня есть несколько идей, чтобы разукрасить сегодняшний день.
- Яркими красками?- тоже щурясь, спросил он.
Я многозначительно пожала плечами.
- Увидите! Одевайтесь, умывайтесь. Я пока на кухню, приготовлю завтрак!
На пороге я обернулась и подмигнула ему. Он уже откидывал одеяло и рукой подтягивал к кровати коляску. Сегодня, он с этим справиться сам. Я это знала. И от этого мне стало легче… Положительная динамика, чтоб ей. Будто она сейчас была хоть чуточку объективной. Вчера ему плохо, сегодня лучше, но это, триллион проклятий, совсем не значит, что завтра он будет здоров. Ведь завтра… Завтра его не будет.
Через час мы были на месте, и я представляла Косте своего друга Владимира. Он был моим очень давним приятелем. Мне иногда кажется, я знала его всю жизнь и даже больше. Он знал обо мне все, я знала о нем почти все. Встречались мы с ним нечасто, но всегда с радостью и оживлением. У него всегда было прекрасное настроение и позитивные идеи.
Я представила ему Костю, как будто он был моим старым приятелем.
- На часах у нас только девять, а значит у тебя ко мне что-то срочное и важное!- улыбнулся Вовка.
- Я никогда не встаю раньше десяти,- подтвердила я, обращаясь к Косте,- к счастью работа позволяет,- и что у тебя нового, Вов?
- Относительно?
- Танцы в воздухе,- коротко бросила я.
Вовка посмотрел на коляску и почесал нос.
- В разработке. Алиска в восторге. Думаю, через месяц другой закончу этот проект и пущу его в производство…
- У нас нет столько времени. Есть только десять дней.
- Ну, я не знаю…- растерялся Вовка,- что у него с ногами? Ты же знаешь, у Алисы…
- Знаю, и поэтому я пришла к тебе. Думаю, должно получиться.
- Тогда, что зря время терять?
Мы прошли в огромный зал. Кажется, здесь умещалось два, а то и все три этажа – такой высокий он был. В центре зала, у самого пола, на железных тросах висела необычная конструкция.
- А что танцуете?- спросил Вовка, подходя к столу и включая компьютер.
Я посмотрела на Костю. Он пожал плечами и посмотрел на меня.
- Я танцевала танго и вальс. Еще могу сальсу и хип-хоп. Костя, что вам больше по душе?
Костя не успел ответить, Вовка жестом позвал меня к себе.
- И?- спросил он, уставившись на меня.
- Что и?- я даже растерялась.
- Как это понимать? Твой старый друг? Старее чем я? Чем мир? Кто он? И что у вас – любовь? Почему десять дней? Что происходит?
- Ты сейчас устроил мне допрос, будто мой отец или старший брат.
- Брррр,- Вовка поежился,- не хотел бы. Но все равно, Сонь, кто он?
- Я познакомилась с ним четыре дня назад в больнице, в онкологии.
- У вас с ним что? любовь?
- Откуда ей взяться, Вов?
- Не скажи, он смотрит на тебя словно на святую, сошедшую с иконы. Впрочем, неверное определение. Совсем не верное…
- А что верное?- усмехнулась я.
- Смотрит, словно раздевает и нежно гладит по оголенному плечу взглядом. Сама посмотри.
Я обернулась и поймала взгляд Кости. Улыбнулась. «Раздевает… сказал тоже».
- О, ты стал романтиком, Вовка. А это уже опасно для здоровья!
- Будь ты мной и живи ты с Алиской, ты бы тоже рано или поздно романтизировалась. Но так не пойдет. Вальс-то, я, конечно, поставлю и даже музыку включу, но этого мало.
- А что нужно?
- Нужно платье и костюм… Костюм и Костю я беру на себя, а ты беги к Алиске в соседний павильон. Она как раз новую коллекцию на днях выпускает. Найдется пара лишних платьев.
- Ты – чудо, Вов.
Прошло не больше десяти минут, когда я вернулась в зал. Алиске удалось романтизировать Вовку до самых корней. Зал было не узнать. Он преобразил его с помощью проекторов, отобразив на всех раньше белых стенах, разноцветное море цветов. Костя стоял в самом центре зала. Впрочем, мне только сначала показалось, что он стоял. Нет, фактически это было так. Но дело было в том, что вокруг пояса у него был пристегнут плотный корсет с железным тросом, закрепленным под самым потолком. Он удерживал его на весу, что позволяло ему быть в горизонтальном положении и при этом не испытывать боли от тяжести своего тела. Его ноги были закреплены в каких-то металлических проволоках, похожих на сапоги.
Но меня больше всего поразило не это. И даже не то, что на нем был надет шикарный костюм, словно сошедший с картинок прошлого века, а в петлицу был приколот желтый цветочек, который вдруг неожиданно (или может быть специально) так шел к платью, которое мне выдала Алиска. Нет, и не это.
А его улыбка. Чтобы видеть эту улыбку на его лице, я готова была отдать свою жизнь. Всю. Без остатка. До капельки. Если бы можно было исправить и забрать себе его боль. Не задумываясь. Просто. Легко.
Он протянул мне руку.
- Мне сказали, что ничего делать не придется. Все сделает эта машина. Этот… робот.
- Ага!- крикнул, находящийся неподалеку Вовка,- робота зовут Евген, на него не шкнить. Он еще совсем юный и неопытный. А ты, Соня, надеюсь и, правда, умеешь танцевать вальс.
Я могла ответить ему, что он забыл – ведь это я учила его танцевать вальс, чтобы потом он создал эту штуковину для Алисы, по трагическим стечением обстоятельств прикованную к инвалидной коляске. Но слова, сказанные сейчас кому-то кроме Кости казались мне кощунственными и бессмысленными. Я подошла ближе. Костя положил руку мне на талию, я ему на плечо. Две другие наши руки переплелись.
Вовка включил музыку. И сразу за ней робот Евген начал движение. Мне понадобилось не больше двух секунд, чтобы забыть, что этот танец танцует робот. Робот лишь двигал металлические проволоки в нужной комбинации, сгибая, разгибая и передвигая с помощью, находящихся на подошве колесиков, ноги. А все остальное – был танец.
Наш с Костей танец. С каждым новым треугольником вальса он сильнее сжимал мою руку. Словно боясь, что если не сделает этого, то мы разлетимся в разные стороны и я исчезну. Мы смотрели друг другу в глаза. Фоном звучала музыка Вальса Евгения Дога – моя любимая музыка. И я растворялась. Полностью. Вся. В счастье.
Танец кончился неожиданно. В одном из пассажей, когда мы были друг к другу ближе всего Костя нажал кнопку «стоп», она была у него в правой руке, которую он держал у меня на талии. По инерции я еще двигалась, а у робота этой инерции не было, и я врезалась в него. Костя схватил меня двумя руками за талию и крепко обнял, так крепко, что мне показалось - сейчас хрустнут мои ребра.
- Хватит!- сказал он хриплым голосом и отпустил меня.
Вовка подошел и молча снял с его ног металлические сапоги и с помощью того же троса опустил Костю в коляску.
- Костюмы – наш с Алиской вам подарок,- сказал он и улыбнулся мне. Я увидела в его глазах слезы. И с трудом сдержала свои. Чтобы их не видел Костя, я быстрее встала за коляску.
- Спасибо вам,- это сказал Костя.
- Не нужно слов. У вас слишком мало времени, чтобы тратить его на меня. Бегите! И только вперед!
Глава 5.
Только ведь я не могу иначе... Глава Пятая
Елизавета Немилостева
В парке было тихо. Оно и понятно: будний день, да еще и время не раньше двенадцати. Дети в школе, взрослые на работе. Но парк был открыт для всех желающих: яркие магазинчики с мороженным и сладкой газировкой, скрипящие и ужасающие одним своим видом аттракционы – все было готово к встрече гостей.
Мы с Костей прошли к колесу обозрения и, заплатив за несколько кругов вперед, сели внутрь. Кассирша посмотрела на нас как на ненормальных – мое платье и его костюм явно не вязались с современным миром. Но нас это волновало меньше всего.
Это словно – ожившая мечта. В платье старого мира, шагаешь рука об руку с человеком, который дышит на одной с тобой волне и веришь, что все время мира – ваше…
И только потом понимаешь, что времени нет. Что не рука об руку, а он на коляске впереди. И платье-то в общем не старинное, новая современная модель, просто длинное, просто юбка слегка пышная, просто цвет у него ясно желтый, как солнце. Как будто в нем поселилась надежда, мечта.
- О чем задумались?- спросил Костя, доставая из пакета мороженное.
- Вы ведь знаете о чем,- я покачала головой и посмотрела в окно кабинки, вниз, где все было такое маленькое и неважное. Мы так высоко и, кажется, еще чуть-чуть и взлетим еще выше, еще дальше… но колесо начинает свой обратный путь… снова и снова спуская с небес на землю. В кабине на шестерых нас было только двое. Да и во всем остальном колесе вряд ли бы набралось хотя бы десять человек. Парочки, оживленно болтающие о чем-то. Несколько стариков, словно пришедших сюда взглянуть на улицы своей молодости с высоты птичьего полета.
Мы сидели молча, пока не доели свое мороженое.
- Мы ведь договорились сегодня не думать об этом,- сказал Костя.
- Договорились?
- Да, вроде. Сыграем в игру? Ничего не происходит. Никто не умирает. Впереди целая вечность. И все будет хорошо.
- Тонкая серебристая ниточка, связывающая настоящее с будущим, если представить себе будущее очень четко и ясно, оно обязательно сбудется. Такая вера Народа. Иногда думаю, а было бы мне проще, если бы это была моя вера…
- Народа? Какого Народа?
- Сэр Пратчетт,- пожала плечами я.
- Не читал. Я вообще мало книг читал.
Я опешила.
- Что?- спросил он, глядя на мое удивленное лицо.
- Просто мне всегда говорили, чтобы стать известным и хорошим писателем нужно много читать, чтобы понимать чувства, души…
- Открою тайну, для этого будет достаточно орфографического словаря и энциклопедии по психологии,- улыбнулся Костя.
- Честно?
- Ну нет, конечно, я читал книги. Русскую классику, английских утопистов… но до современной Англии не дошел. Просто не считаю современное эталонным.
- А как же ваши книги? Они ведь эталоны…
- Да ну?
- Да… я зачитывалась ими. Все, что я знаю, все как я думаю – это из ваших книг. От вас. Я просто по-другому не умею… Это как – перевернутая земля. Открыть планету заново. Поверить в то, во что другие не верят. В давно забытую всеми оставленную любовь. И что более удивительно эти романы писали вы – вы мужчина… а кажется, как будто написаны они женщиной. О самом главном. О самом чистом.
Костя покачал головой, ошеломленный тем, с какой страстью я все это говорила. Впрочем, когда как не сейчас рассказать ему, что все что он делал – не напрасно. Что все это помогает людям верить в любовь, в искренность, в дружбу.
- Знаете, я ведь трех парней бросила, потому что они по эталону не проходили… и не жалею.
- Не жалеете? Очень трудно найти эталонного. Невозможно. Я ведь не зря называл себя мастером утопического слова. В современном мире такая любовь не живет. Это ведь выдумка. Это все лишь иллюзия.
- Нет! Вы не правы! Потому что если так, то никак! И жить бессмысленно! И если есть люди, которые в это верят, значит, они будут так поступать. И значит все будет. Я верю, что разлагающие общество деградирующие процессы закончатся. И все поверят в вашу истину. Как верю в нее я.
- Юная Лионель, дочь вольных ветров и яркого солнца… вы говорите почти как она.
- Потому что ее слова, это и мои тоже. До ваших книг, я вряд ли думала иначе. Не осознавала, не говорила этого вслух. Просто некому. Просто… Послушайте… Я…
Я закрыла лицо руками, пытаясь собраться с мыслями, которые разбушевались в моей голове не на шутку. Потоками наваливаясь на сознание, всем хаосом. А самые важные ускользали из понимания. Я почувствовала легкий ветерок рядом и как закачалась кабина. Я опустила руки, передо мной на коленях стоял Костя. Он сжал мои руки в своих, очень крепко, почти до боли.
- Что мы делаем?- едва слышно прошептала я.
- Не важно, что делаем, важно, во что верим!
Эти слова. Из одной из самых первых его книг. Мой гимн. Моя молитва. Я бросилась на колени рядом с ним. Недолго мы смотрели друг другу в глаза, наши лица сами собой потянулись друг другу и губы столкнулись в поцелуе…
Мы поднимались в небо, ощущая саму бесконечность в этом одиноком поцелуе двух потерянных людей, а кабина медленно начинала свой путь вниз, к земному, к ненужному, странному и такому чужому…
К правилам, которые не нам нарушать. Которые прописаны жизнью, и скреплены печатью смерти. У каждого есть свой срок. И нельзя просто сказать: «Не верю! Не желаю принимать это на себя!» Это то, что составляет объективную реальность и гнетущую сердце боль.
Кабина остановилась, и кто-то сказал:
- Время кончилось.
Кто-то жестокий и не умеющий читать между строк посмел прервать этот единственный поцелуй с мечтой о счастье. Когда просто веришь, что все хорошо. И просто знаешь, что рядом тот, кого ты искал всю жизнь.
Но кассирша с ее угрюмыми буднями, мужем-пропойцем и парой неумных детей, этого не могла понять.
Костя с трудом поднялся на ноги, и я помогла ему спуститься по лестнице вниз и сесть в коляску.
- Такая красивая, а нашла себе инвалида,- услышала я тихий вздох позади себя. Наполненный жалостью и даже сочувствием. Но к чему мне ее жалость? Я могла бы быть самой счастливой на свете, даже если бы Костя совсем не мог ходить, но был бы жив! И не было бы приговора смерти! Обернулась так резко, что закружилась голова.
- Что вы знаете о жалости?- сказала я, глотая слезы,- вы ничего не знаете.
Я быстро шла прочь. Он догонит меня чуть позже, я шла прямо, по хорошо асфальтированной дорожке, где он может передвигаться на коляске и без меня. А мне нужно время, чтобы собрать мысли в какой-то порядок. Немного времени, несколько секунд. Минут. Вечность.
Я опустилась на скамейку и закрыла лицо руками.
Что происходит? Что. Происходит?
- Что происходит?- это я сказала уже вслух и опять опустила руки.
Он ехал за мной, но остановился в нескольких метрах от скамейки. Давая мне время, чтобы я пришла в себя. Если я вообще могла прийти в себя. Когда-нибудь.
Я посмотрела на него. Он на меня. «Можно я?»- прочитала я по его губам. А по жестам поняла: «подъеду ближе». Пожала плечами.
- Я думаю, это стоит прекратить. Сейчас. Пока еще не поздно.
- Думаете, не поздно? Вы, правда, так думаете? Человек с орфографическим словарем и психологической энциклопедией!
- Будет еще хуже, если вы останетесь. Вы и сами знаете это, Соня… Я не могу дать вам то, что вы ищете. Я умираю. И через несколько дней меня не будет. И если вы уйдете сейчас, вы еще сможете сохранить в своем сердце что-то доброе обо мне. Что-то хорошее. Вы будете счастливы, найдете своего человека, если отбросите в сторону все эти мои нелепые призмы. Но если вы не уйдете, ничего хорошего от меня в вашем сердце не останется. И все, что вы будете помнить, это как я умирал на ваших руках, и как вы проклинали судьбу за это… Послушайте меня, Соня. И уходите… Просто уходите вперед. В свою жизнь. Забудьте, что когда-то случайно вас занесло в эту палату…
- То, что вы говорите, не лишено логики,- сказала я, глотая слезы и переходя на официальный язык, словно отстраняя себя от него, создавая дистанцию, чтобы не броситься снова на колени перед ним,- только все это… Неважно, что мы делаем. Важно то, во что верим!
Беспомощно хватая ртом воздух, проговаривая эти слова, я словно сама бросала себя с высокой пропасти вниз. Разбиться. Разбиться о камни. Стать пеплом. Истлеть, развеяться по ветру. Что. Мы. Делаем?...
Но он поймал меня. Он всегда ловил меня. Своими книгами. Своими истинами. Своей жизнью. И тем, кем он был. И тем, что он делал.
- Живи!- сказал он, легко и с нежностью над самыми острыми камнями словами поймав мою душу.
- Но ведь вы знаете, что я не смогу.
- Сможете. Вы знаете, что сможете… А теперь… теперь прощайте, Соня.
- Уже? Прощаемся… я думала, мы поговорим дольше, столько всего хочется вам сказать…
- Чем раньше - тем лучше. Спасибо, что появились в моей жизни. Это не напрасно. Это очень много для меня значит. Но,- он опустил глаза, чтобы не смотреть на меня.
- А вы не правы – я все равно буду проклинать судьбу…
- Как и я… впрочем, нет. Я скажу ей «спасибо»… на всю оставшуюся жизнь. Вы показали мне, что еще чему-то люди могут научиться, читая мои книги. Люди могут что-то понять. И я не зря их писал.
- Я ей тоже скажу «спасибо». Мы – это те, кто мы есть. И с нами происходит лишь только то, что мы в состоянии вынести.
Он поднял на меня свои глаза, наполненные слезами и болью, чтобы в последний раз наши взгляды встретились, тесно переплелись между собой и раскололись на части, когда очень медленно он развернул свою коляску и поехал прочь.
- Прощайте,- шепнула я ему вслед. Ветер подхватил мой шепот и пронес его по всему парку. Деревья отозвались эхом. Я встала со скамейки и пошла в другую сторону.
Все. Было. Кончено.
Глава 6.
Только ведь я не могу иначе... Глава Шестая
Елизавета Немилостева
Маленькая девочка с двумя косичками. Сложно себе представить человека более увлеченного своей работой чем я в тот момент, когда рисовала нашу с ним дочь. Вопреки своему собственному ожиданию я не впала в состоянии живой комы, а продолжила функционировать будто ничего не случилось, будто мы не расстались с ним навсегда. Будто просто его в моей жизни не было.
Странно, но мне получилось отодвинуть свои чувства за какую-то большую, железную дверь в своей душе. И теперь они лишь тупой болью стучались в нее, но не причиняли мне особого вреда. Я могла работать. И я работала. Я рисовала нашу дочь.
Рисовала вручную, отбросив предварительный этап моделирования на компьютере. Я отчетливо видела, какие бы доминирующие признаки она унаследовала от его лица. А какие от моего.
Я провела над этой работой то ли сутки, то ли больше. Измотанная от долгого недосыпания и переутомления, утром какого-то дня я выползла на кухню с кипой нарисованных работ.
- Кофе будешь?- заботливо спросила Катя,- у тебя срочная работа?
- Срочная?!- тупо переспросила я,- срок этой работы вечность.
Я протянула ей листы, и она просмотрела их.
- Красивая… На тебя похожа. Только вот глаза вроде как не твои… Кто это?
- Так… - отмахнулась я, и щелкнула пультом от телевизора. Мне нужно было срочно отвлечься от ее образа, так плотно застрявшего в моей голове, что от него становилось не по себе. Почти на всех каналах транслировали новости. Ненавижу новости – обычно там показывают все самые неприятные события, происходящие в мире. Но сейчас мне было все равно, что смотреть.
«Президент посетил недавно открытый детский приют. Он лично побеседовал с детьми старших групп, выслушал их пожелания и жалобы»…
Кружка с кофе выпала из моих рук, горячая жидкость растеклась лужицей под ногами. Но я не чувствовала боли. В толпе ребят помладше, лет пяти стояла девочка. Две косички. Фиалковые глаза. И даже родинка на щеке слева.
«Это тебе лишь показалось!» я попыталась себя успокоить, но безрезультатно. Катя нажала кнопку «стоп» на телевизоре. И экран замер, показывая эту девочку крупным планом. Я медленно обернулась к подруге.
- Ты тоже ее видишь?
- И когда ты была в столице?
- Я не была в столице,- перестав что-либо соображать, отозвалась я.
- Но ведь ты нарисовала ее! Это ведь она!- Катя показала мне мой рисунок и кивнула не телевизор.
Это была не галлюцинация. Я подошла к телевизору почти вплотную. На экране с очень серьезным и задумчивым выражением лица стояла наша с Костей дочь.
Я обернулась на Катю, опять на телевизор.
- Костя…- выдохнула я, мир терял очертания, ярко фиалковый цвет заполонил все вокруг, он надвигался со всех сторон. Я покачнулась, под ногами больше не было пола. Не было ничего. Сплошная бездна. Фиолетовая, непроглядная ночь.
Когда я открыла глаза, была глубокая ночь. Я не знаю, почему я это поняла, может быть по тому, как тихо было вокруг. Я была в больнице. Слабая лампочка торшера горела в углу. В руку была воткнула иголка от капельницы. Было так тихо, что я слышала, как капает в капельнице лекарство.
Я даже не удивилась, что я в больнице. Пожалуй, если бы я не упала в обморок, то сама бы пришла к врачу с просьбой дать мне какого-нибудь сильнодействующего седативного.
В палате было четыре кровати, но я была одна. Светло-голубые стены показались мне знакомыми. Это та самая больница, где я хотела работать волонтером. И палата на онкологическом этаже. Светло-голубые только в онкологии…
Почему я лежу в онкологическом отделении? Что происходит?
Я закричала.
В палату тут же вошел врач. Это был Бронислав Сергеевич.
- У меня рак?- выдохнула я. Облекшись в слова, мои мысли показались мне не ужасными. Они успокоили меня. Да, просто рак. Просто я тоже скоро умру, и мы с Костей будем вместе… Пусть даже не на этом свете. Просто – вместе.
- Нет,- поспешил успокоить меня доктор,- просто не было свободных палат в терапии. Вот я и взял вас в свое отделение по старой дружбе.
- Что случилось?
- Нервное истощение,- Бронислав Сергеевич помолчал,- Это ведь из-за него?
Вряд ли он мог иметь в виду кого-то другого, кроме Кости и я кивнула.
- Мне очень жаль, что я попросил вас об этом одолжении.
- Нет!- резко сказала я,- отпустите меня. У меня нет времени лежать в больнице.
- Но вам нужен отдых…
- Доктор!- я села и выдернула иголку от капельницы,- вы не удержите меня. У меня всего несколько дней… сколько времени, какой день? Сколько у меня времени?
Он задумался.
- Сутки.
- Что?- я ожидала любого ответа – четыре, три дня, но… сутки…
- Вы три дня уже в бреду. Едва ли приходили в себя. И я…
- Я приду к вам сразу после. Обещаю. Если только…- вдруг все изменилось. Говорить хоть слово значило впустую тратить секунды. Их и без того осталось безумно мало. Бронислав Сергеевич все понял без слов. Он подошел к шкафчику, достал мою одежду, подал ее мне и пошел к выходу.
- Удачи,- обернулся он на пороге.
- Лучше пожелайте мне чуточку больше времени.
- Пусть секунды стучат медленнее!- сказал он и вышел.
Я не знала, что мне делать… Ехать в столицу? Забирать эту девочку? Но имеет ли это смысл? Зачем? Наша с ним дочь? Наваждение?
Я чувствовала себя такой маленькой и беспомощной. Словно маленький котенок, которого выкинули на улицу под проливной дождь…
Дождь шел. И я спряталась от него под козырек автобусной остановки. Ярко светили фонари, освещая широкую улицу. Я любила эту улицу. Она была такой тихой и спокойной, несмотря на то, что была хорошо асфальтирована и находилась почти в центре. По ней проходил всего один автобусный маршрут, и я часто ездила на этом автобусе домой.
Напротив остановки на большом здании гостиницы ярко горели электронные часы. Они показывали три часа ночи. Всякий раз, когда я смотрела на часы в это время, я вспоминала старые ужастики и фразу: «все самое страшное происходит в три часа ночи, это время тьмы»…
- Только не сегодня!- я вышла под дождь и быстро пошла прочь от больницы. Здесь недалеко. Минут двадцать, если идти пешком и минут десять, если бежать… Тратить десять минут только на то, чтобы не сбилось дыхание? Нет!..
Я побежала. На втором квартале у меня развалился туфель. Подошва просто взяла и отвалилась. Я скинула их прочь. И дальше бежала босиком. У меня не было с собой ни телефона, ни кошелька, чтобы позвонить или вызвать такси.
Что с ним сейчас?.. две недели никогда не были точным диагнозом. Приблизительное время. Может быть это отпущено время кончилось вчера, может закончится завтра…
- Я. Должна. Успеть!- прикрикнула на себя я. И тут же в моей голове возникла другая мысль – «если уже не опоздала». Я гнала ее прочь. Но она возвращалась снова и снова, больно впиваясь в кожу где-то в районе сердца.
Я забыла как дышать, словно каждый вдох и выдох отнимал у меня драгоценные секунды. Но отнимал не он. Отнимало расстояние.
Я побежала быстрее. Холод сковывал движения. Весна ведь. Почти лето. Май. Или уже июнь. Июнь… это лето… должно быть лето. Не помню. Не знаю. Не важно.
Я вбежала на третий этаж с трудом переводя дыхание. Под ковриком лежал ключ, и я открыла квартиру.
- Костя!- я закричала, но голос мой был охрипшим и звуки вырвались наружу громким шепотом. В комнате неярко горел свет. Я вошла внутрь.
Он сидел на кресле, на коленях у него лежал альбом и пара карандашей, еще несколько цветных карандашиков валялись на полу. Рядом с креслом была гора измятой бумаги.
Он спал. Он всего лишь спал. Медленно поднималась и опускалась его грудь. Я опустилась на колени перед креслом, пытаясь восстановить дыхание. Я пробежала всего несколько километров, а кажется будто тысячи.
Я взяла в руки его альбом. Неумелой рукой на нем была изображена девочка. Ее волосы были распущены и лежали на плечах красивыми рыжими локонами. Ее глаза сияли своей чистой зеленью. Мои глаза. Она вряд ли походила на меня или на него. Он не умел рисовать. Но я видела в этой девочке душу. Его душу, мою душу. Я не помню, чтобы видела эту душу во всех тех профессиональных рисунках, которые сделала я… Почему так?..
Он не умеет рисовать. Умею я. В этой вселенной всему возможно найти свой антипод, свою половинку. Я аккуратно положила альбом на пол и взяла Костю за руку.
Он вздрогнул и проснулся.
- Ты?- выдохнул он, часто моргая, пытаясь согнать остатки сна,- что вы здесь делаете?
- Ты ошибаешься. Это ВАЖНО, что мы делаем. Сколько раз я должна нарисовать нашу дочь, чтобы поверить в то, что она реальна? Поверить настолько, что увидеть ее по телевизору среди брошенных сирот? Я вспомнила, я видела новости с открытия этого детского приюта. Пару недель назад. Я видела эту девочку. Это не наша дочь. Я просто… ее лицо впечаталось в мое подсознательное. Рисуя нашу дочь, я рисовала другую девочку,- Костя смотрел на меня, ничего не понимая, но он и не должен понимать. Понять должна я. Понять до конца. Нигде больше я не встречу нашу с ним дочь. Ни в одном детском доме мира я не найду девочку хоть каплю похожую на него или на меня. Но эта девочка нужна мне. Нужна как воздух,- Ты прав в другом – у нашей дочери будут зеленые глаза. Мои глаза. У нее будет твоя улыбка и твое сердце. Я постараюсь, чтобы так оно и было. Я сделаю все, что возможно, чтобы воспитать ее так, как бы воспитал ее ты.
- Наша дочь?
Я не ответила сразу. В тишине я отчетливо услышала, как стучат свои секунды старинные часы на стене. Они стучали медленно.
- Секунды стучат медленнее. Они знают, что им нельзя торопиться. Да, ты правильно понял. У нас только несколько часов, чтобы ты мог оставить после себя нечто большее, чем великие книги, оставить после себя меня живую, а не полумертвый скелет, медленно разлагающийся от нервных истощений и галлюцинаций. Ты знаешь, что я права. Ты знаешь, что это судьба написала на наших лицах быть половинками одного целого. Ты не можешь этого не видеть! В конце концов, ты ведь прочитал весь справочник по психологии…
- Ты так много всего сказала сейчас, Соня,- он улыбнулся очень тихой и даже робкой улыбкой,- можно хоть слово скажу я.
- Извини, я не…- кажется, я даже покраснела. Впрочем, может только от быстрого бега. Да, только от быстрого бега. Чего мне стыдиться? Кого? Его? Мы с ним знакомы всю жизнь, все наши несколько дней. Мы две половинки одной судьбы, криво разрезанные ножницами жизни. Так криво, что мне отмерили большую часть нашей жизни. Но это ничего. Главное, что сейчас…
- Соня,- он положил свои руки мне на плечи. Он хотел сказать, что-то другое, но вздрогнул от того, что платье мое было мокрое и сказал совсем не то,- ты вся промокла…
- Ты не это хотел сказать…
- Я знал, что ты придешь. Потому что я не успел сказать тебе самое главное…
- Как и я...
Он поднялся на ноги, одновременно поднимая с колен и меня. Он уверенно стоял на ногах, только по слегка нахмуренному его лбу, я поняла, для него это было не так просто. Это было больно.
Отдай мне свою боль. Возьми мою жизнь. Возьми ее себе всю. Мне не нужна она без тебя.
- Я люблю тебя,- выдохнул он мои мысли на свет. Они зазвенели по всей комнате, словно ударившись в колокол. Было спокойно. Было нежно. Очень медленно мое мокрое платье упало на пол. Секунды замедлили свой ритм, отдавая нам все время мира, всю бесконечность нашего счастья.
Глава 7.
… Я лежала у него на плече и крепко сжимала его левую руку, правой он играл с моими волосами. Мне было тепло и хорошо. Мне никогда не было так хорошо и спокойно. В окно, опять не задернутое, светило солнце.
- О чем ты думаешь?- спросил он, прикасаясь к моим волосам губами.
- О тебе. И о том, что не встретила тебя раньше.
- Раньше у меня была невеста, и я бы прошел мимо тебя, не обернувшись. Все случается тогда, когда должно случиться.
- Ты бы хотел увидеть ее снова?
- Странно, но да… знаешь, мне иногда кажется, что я должен ее увидеть, чтобы сказать – ну вот и все, я умираю… Хотя сейчас я не хочу видеть никого кроме тебя…
Громкий стук в дверь заставил нас вздрогнуть.
- Не будем открывать?- спросил он.
Я повела плечом.
- Нет ничего важнее того, что происходит здесь и сейчас.
Но стук не прекратился. Он стал более настойчивым.
- Все же придется увидеть кого-то кроме меня,- я встала и накинула халат Кости. За дверью стоял Бронислав Сергеевич. Вид у него был взлохмоченный.
- Не мог до вас дозвониться! Я так и подумал, что вы тут…
- Что случилось?
_ Что вообще могло случиться там? В мире за этой дверью, когда все самое важное происходит внутри?
Наводнение? Затопление? Пожар? Разве имеет хоть что-то сейчас значение? _
- Ему срочно нужно в больницу!
- Мы же все уже решили!- возмутилась я.
Бронислав Сергеевич отодвинул меня от двери и стремительно вошел в комнату.
- Он нашелся!
- Кто?!- в голос спросили мы с Костей.
- Врач, который согласен сделать операцию. Он дает шанс один к ста, но этот шанс есть!- выпалил Бронислав Сергеевич на одном дыхании и опустился в кресло,- внизу ждет «скорая». Вам решать. Но прежде, я должен сказать, если операция пройдет успешно, вас снова ждет длительный процесс лечения и реабилитации. Вы должны будете снова через это пройти… Но даже тогда шансов на то, что вас ждет долгая жизнь не так много…
Я медленно подошла к кровати и села на краешек, спиной к Косте. Меня колотил озноб, и я опять забывала, как дышать. Костя сел в кровати и крепко меня обнял.
- Мы должны попытаться. Ради нее,- прошептал он мне в ухо. В его голосе не было ни капли сомнения.
Я посмотрела на доктора. По моим щекам, кажется, текли слезы.
- Да,- выдохнула я.
- Хорошо!- Бронислав Сергеевич тут же вскочил на ноги,- я подожду в машине. Поторопитесь!
- Важно, во что мы верим,- пробормотала я, когда за ним хлопнула входная дверь,- ты хочешь убить последний день нашей жизни на эту операцию, выжить после которой у тебя практически нет шансов…
- Но он есть. Мой шанс. Наш шанс. И ты знаешь, что мы должны его использовать.
- Все, что я знаю, это то, что люблю тебя…
Он развернул мое лицо к себе и поцеловал.
- Я знаю, что не права,- сказала я, отстраняясь,- мы должны использовать этот шанс. Просто я…
Он не дал мне договорить, закрывая мои губы своими губами.
- Время,- пробормотала я, снова отстраняясь от него,- мы должны торопиться.
Вскочила на ноги и достала из шкафа вещи. Кинула ему на кровать рубашку и джинсы. Потом посмотрела на свое платье, так и лежащее на полу с вчерашней ночи.
- В шкафу внизу есть пакет с ее вещами.
Я достала пакет и вытряхнула его содержимое на кресло. Пара джинс, несколько кофточек и даже туфли. Предусмотрительно. Я скинула халат на пол и натянула на себя джинсы. Вернулась к шифоньеру и достала одну из его рубашек. Пусть кто хочет говорит, что думает, но я надену его рубашку и точка. Под низ я одела его же майку. Я почувствовала прикосновение его губ на своем плече и обернулась. Он оделся быстрее меня и подошел ко мне.
- Не эту,- он забрал у меня из рук рубашку и достал с полки другую – темно-фиолетовую, - вот эта моя любимая.
Он сам надел ее на меня и застегнул пуговицы. Потом посмотрел мне в глаза и улыбнулся.
- Одевать тебя. Раздевать тебя. Беречь тебя. Всю твою-мою – нашу жизнь. Любить тебя.
Вдруг его лицо исказила гримаса боли. Он отступил назад, споткнулся о коляску и без сил рухнул в нее. Часы пробили десять часов, сделав лишь два удара. Но ведь они раньше не били. Костя говорил мне, что они сломаны…
Мы посмотрели на эти часы вместе. А потом я быстро встала за коляску и покатила ее к выходу.
Мы сидели в машине «скорой» помощи рядом. Я положила голову ему на плечо. И мы крепко сжали наши руки. Так крепко, что спустя несколько минут я уже не чувствовала их. Но не могла отпустить. Он тоже. Но в его пожатии было больше борьбы с болью, и я чувствовала это всем своим существом.
Все дальнейшее я помню прекрасно. Оно запечатлелось в моей памяти отдельными кадрами, практически иконической памятью. Костю переложили на каталку и повезли в операционную, я бежала рядом, пока у самой двери меня не остановили.
- Я люблю тебя!- крикнула я ему. И услышав в ответ «и я тебя», упала без сил на пол. Ко мне подошла медсестра, та самая, которая провожала Костю домой в тот день. Кажется, ее зовут Ниной.
- Операция будет длиться не меньше двух часов. Вам лучше отдохнуть… я могу поставить вам капельницу,- сочувственно сказала она.
- Н-нет.
- Может, сходите в церковь, здесь недалеко есть собор.
- Не знаю, нет. Я буду здесь.
- А все же сходите, праздник сегодня какой-то большой… Вы ведь верующая?
- Я? Я… я… что?
- Вы ведь верующая?- переспросила Нина.
- Да.
- Тогда сходите в церковь, поставьте свечку и помолитесь. Не нужно быть здесь.
Как будто под гипнозом я кивнула и вышла на улицу. В воздухе разлилось лето, всей своей духотой и пылью. Даже не верилось, что вчера еще ночью шел дождь. Впрочем, разве это было вчера? Кажется, прошла целая вечность. Больше чем вечность. Вся наша жизнь…
Я пыталась вспомнить себя другую. До переезда в этот город, до того, как я пошла учиться. До того, как, научившись рисовать лица людей, которые еще не родились, я чувствовала себя каким-то ангелом или вестником, пророком, оракулом. Разные эпитеты. Не важно, как это называть…
Когда-то я была прилежной христианкой. Ходила в церковь раз в неделю, соблюдала пост, ставила свечи и молилась.
Я умела молиться. Раньше.
Сейчас... Я стояла в темном углу церкви, и лишь смотрела на людей вокруг. Они молились, славили Бога. А что я? Я, которой молитва сейчас была нужнее, чем им всем? Конечно, у них были свои проблемы и просьбы ко Господу, но вряд ли самого дорогого человека хоть кого-нибудь из них сейчас резали на операционном столе с такими крошечными, ничтожными шансами. Я лишь стояла и смотрела. Я не помнила слова ни одной молитвы. Вдруг в какой-то миг я все их забыла.
В голове стучала лишь один вопрос: «что мне делать? что я могу сделать?» и ответ на него: «ничего».
- Вам плохо?- голос раздался сбоку, и я повернула голову.
Сбоку от меня стоял священник. Он уже снял облачение и стоял в одной рясе. Служба заканчивалась. Я узнала его и попыталась улыбнуться.
- Соня?- спросил он, улыбаясь в ответ. Это был священник из моей прошлой жизни, из родного моего маленького городка. Я знала его всю жизнь, с самого рождения, когда он стал моим крестным отцом.
- Что вы здесь делаете?
- У храма престольный праздник. Приехал служить. Что случилось у тебя?
Его ласковый голос разбудил во мне что-то давно уснувшее. Давно потерянное и утраченное. Будто против воли, я сказала вслух то, что явно не хотела говорить:
- Я согрешила… вчера ночью я пришла к мужчине и провела с ним ночь. Мой первый мужчина… и… дело не в этом, отец Сергий.
- А в чем же?- его голос не изменился. Такой же ласковый. Так же обнимающий даже последнего грешника, прощая ему все прошлое и даже будущее.
- Я не знаю, зачем я вам об этом сказала. Я не раскаиваюсь в этом. Я не виновата в том, что он умирает, и все чего я хочу, это чтобы у меня была его дочь. Мне не в чем раскаиваться. Сотню раз верните меня в прошлое, и сотню раз я поступлю также.
- Почему он умирает?
- Рак. Понимаете, вот в этом дело! Сейчас! В эту самую минуту ему делают операцию, которая убьет его или даст ему несколько месяцев жизни сверх установленного на него Господом плана. И я вроде как должна молиться! Но я не молюсь! Я просто не могу. Да, не могу! Я не понимаю, почему остальные живут, а он должен умереть. Почему я вообще должна вымаливать ему жизнь? Кто и зачем свел нас вместе, что разлучить через две недели? Зачем?- я тяжело дышала, рыдания сковали мне горло спазмом.
- Ты сейчас говоришь не то, что думаешь. Ты просто запуталась. Ты полюбила и не хочешь терять. И это нормально… Господь дает нам только то, с чем мы можем справиться, так или иначе. Дай мне руку.
Я покачала головой, не понимая зачем, но протянула ему руку.
- Я помолюсь с тобой. Как его имя?
- Костя…
Мы опустились на колени.
Он сжал мою руку сильнее. Через это пожатие в мое сердце проникло что-то большое и великое. Трудно было сказать что именно. Какое-то умиротворение и… спокойствие. Да, это было спокойствие.
Я закрыла глаза и стала тихо повторять за ним молитву…
…Когда я открыла глаза, я увидела нечто необычное. Все люди, находящиеся в церкви стояли на коленях. Я словно увидела свет. Свет шел от каждого из них и сливался в один общий столп, который устремлялся в небо.
Отец Сергий отпустил мою руку. Мы поднялись на ноги. Люди тоже начали подниматься на ноги, с улыбкой смотря на меня. Неужели они все… все молились за Костю?
- Мы все молились за его жизнь,- сказал отец Сергий, словно прочитав мои мысли,- и кажется, тебе пора возвращаться в больницу.
- Разве прошло два часа?
- Больше прошло.
- Я не заметила времени. Словно меня здесь не было.
- Все будет так, как должно быть. Иди же. Прими любое известие с пониманием и с любовью Господа. Да благословит тебя Господь.
Я выбежала из церкви и уже через несколько минут стояла перед операционной. Красная лампочка «не входить» погасла, дверь открылась и вышли двое врачей в синих халатах и с масками на лице, скрывающими их губы, мешающими понять приговор.
Уставший доктор… Бронислав Сергеевич посмотрел на меня.
Я не бросилась к нему, как все родственники во всех фильмах бросаются к врачу с требованием ответа. Я стояла в стороне. И была удивительно спокойна. Это странное чувство спокойствия не покидало меня с той самой минуты, как отец Сергий пожал мне руку.
Доктор снял маску. И на его лице я увидела ответ…
п.с. от Автора
Я оставляю конец открытым. Потому как всегда найдутся те, которым он не понравится, каким бы он ни был.
А в таком виде конец не дает однозначного ответа на то, смог ли выжить Костя, или же его судьба была предрешена и никто не в силах ее изменить. Что до меня, то я точно знаю, чем закончилась эта история. Если хотите спросите, и я на ушко вам шепну ответ.
Благодарности:
лучшему в мире актеру, сыгравшему в самой идеальной рекламе, приснившемуся мне однажды и рассказавшему эту историю ;-)
отцу Сергию... не знаю почему, но когда нужно было выбирать священника у меня перед глазами появился именно он...
ну и Тебе, мой дорогой читатель... и не забудь, уходя чиркнуть мне пару строчек... я ведь старалась для Тебя!