- Кина не будет — киньшик помер! - по-змеиному сплюнув сквозь зубы, бросил Волчок. Щуплый, вертлявый, в расстегнутом зимнем пальто с короткими рукавами и шароварах, заправленных в носки, он напоминал героев фильма «Республика ШКИД». Как его звали на самом деле, я не знал. Да это меня и не интересовало. Слышал, что в фойе клуба его называли Волчком, так что он мог вполне носить фамилию Волков или Волчков.
Спокойно Волчку не сиделось. Он всеми способами старался обратить на себя внимание: хлопал сиденьем, барабанил костяшками пальцев по деревянным подлокотникам, залезал коленками на кресло и, высмотрев знакомых, строил им смешные рожи. А еще просто с каким-то сладострастием грыз свои и без того обкусанные ногти.
Прозвенел третий звонок. Свет в зале стал медленно гаснуть. И на подсвеченной софитами сцене показались участники художественной самодеятельности. Они шли в плащ-накидках и пилотках, на ногах — тяжелые кирзовые сапоги, в руках автоматы ППШ. Узнав в первых солдатах учащихся 6-го класса, зрители оживленно загудели. А уж когда на сцене, пряча под длинной юбкой кривые ноги, показалась Птица — учительница пения Вера Валерьевна Галкина, зал буквально встал на уши. Не зная, как реализовать накал чувств, кто-то стал громко аплодировать, кто-то топать и свистеть. Не остался в стороне и Волчок: он, как будто решив разорвать рот, сунул в него грязные мизинцы обеих рук и выдал такую заливистую трель, что у меня заложило в ушах. Но поднявшийся с места учитель физкультуры быстро испортил всеобщую радость:
- Тишина в зале!
Пал Палыча боялись. Он шутя выжимал одной рукой сразу две пудовых гири, а одной вообще жонглировал. Народ попритих. Лишь какой-то смельчак с задних рядов в сердцах крикнул: «Кино давай!»
Но все прекрасно понимали, что в День советской армии от концерта художественной самодеятельности не отвертеться. Киносеанс бесплатный: если не нравится — уходи! Никто не держит. И поэтому публику больше всего волновало, насколько затянется эта «панихида»: ограничится двумя-тремя военно-патриотическими песнями или в перерывах между ними будут еще звучать и стихи. Чтецов ненавидели хуже, чем школьных зубрилок. Они всегда выбирали самые длинные стихотворения, часто сбивались, и всякий раз начинали чтение сначала.
- Музыка Василия Соловьева-Седого, слова Михаила Матусовского. «Баллада о солдате». Исполняет хор 6-го «б» класса, - объявила Птица и встала к залу спиной, в белой накрахмаленной блузке, сквозь которую просматривался лифчик. Тоненькие, как веточки руки учительницы потянулись вверх, и вся она, готовая выскочить из туфель, привстала на цыпочки, а ученики в едином порыве запели:
Полем, вдоль берега крутого,
Мимо хат.
В серой шинели рядового
Шел солдат...
Я смотрел на самодеятельных артистов и чувствовал что в их облике что-то не так. Какие-то они не настоящие. И вскоре понял: на них не было этих самых серых солдатских шинелей! А зеленые плащ-накидки не производили должного впечатления, как и примитивно выструганные на уроках труда автоматы.
- Стрясем по копеечке? - неожиданно предложил Волчок. Как и я, он не был большим поклонником художественной самодеятельности и хотел развлечений. Но его маленькие серые глазки смотрели с затаенной хитринкой.
- Давай, - доставая из кармана мелочь, согласился я.
Пацан просто не представлял, с каким профи он решил сразиться. В «трясучку» я редко проигрывал. Это был мой конек. Одноклассники обходили меня стороной. А уж когда в ходе полуторачасового поединка я оставил без копейки второгодника Петю Припоева, обо мне заговорила вся школа.
- Чур я трясу! - Волчок протянул изъеденную цыпками ручонку.
- Тряси!
Его копейка лежала вверх «орлом». Я свою небрежно положил точно также.
Закусив губы, парнишка, видимо, вознамерился трясти их до морковкиного заговенья. Но я его сразу же остановил:
- Стой! Решки!
Монетки лежали единичками вверх.
Пацан сглотнул слюну. Такого расклада малек не ожидал. Но было бы странно, если бы монетки легли по-другому: мои бесконечные во дворе и школе «тренировки» не прошли даром. Правда, в своем классе я старался играть двухкопеечными монетками, досконально изучив, сколько раз они успевают перевернуться при каждой «встряске».
Я забрал выигрыш. Потом еще. Еще. И еще...
- Добиваю двадцать! – вынув из кармана два гривенника, не унимался соперник. Взяв монетки, я незаметно зажал их на ребре, а остальные начал трясти.
- Стой! Орлы!
Я свалил зажатые гривенники решками вверх:
- Ваши не пляшут! – из четырех монет три лежали номиналом вверх. Выигрыш снова перекочевал в мой карман. Пацан злился, кусал губы, сопел. Наивный, он хотел на мне заработать. Не вышло! Выиграть у меня практически невозможно: я буду трясти монеты до тех пор, пока они не лягут в нужном мне положении. Как говорится, ловкость рук и никакого мошенничества.
- Стоп! Решки! – сделал очередную попытку Волчок. Это меня развеселило. Соперник выбрал тактику слепого чередования «орлов» и «решек». Уж лучше бы долбил, как дятел одно и тоже: больше шансов на удачу.
Я открыл ладони:
- Орлы!
Какое-то время мы завороженно тупо смотрим на сцену, где открывает рты шестой «б»:
Шел солдат, преград не зная,
Шел солдат, друзей теряя,
Часто бывало,
Шел без привала.
Шел вперед солдат…
И вдруг один из «солдат», побледнев, закатил глаза и брякнулся на пол. Это был эпилептик Федя Жлобин. В прошлом году он грохнулся на торжественной пионерской линейке, посвященной дню рождения Владимира Ильича Ленина. Говорят, переволновался. Нельзя Феде волноваться. Запутавшись в плащ-накидке, он бьется в конвульсиях, словно сраженный пулеметной очередью. И Вера Валерьевна, как фронтовая медсестра склоняется на лежащим. Чтобы бедолага не откусил себе язык, она всовывает ему меж зубов дирижерскую палочку.
- Доктора! - подает голос физкультурник. - В зале есть медработник?!
Задние ряды привстают, чтобы разглядеть происходящее. А к сцене, как «скорая помощь» несется заведующая детской поликлиникой. Вдвоем с учительницей пения они удерживают бьющегося Жлобина, а когда тот приходит в себя, уводят за кулисы. Хор в растерянности. Но Вера Валерьевна принимает решение повторить песню с самого начала:
Шел солдат, слуга Отчизны.
Шел солдат во имя жизни.
Землю спасая,
Мир защищая,
Шел вперед солдат.
Не замечая потери бойца, школьный хор с достоинством уходит со сцены. А так еще неизвестно, сколько бы они терзали нас песнями. Софиты гаснут. На сшитом из простыней экране появляются знакомые фигуры неуловимых мстителей.
- Давай еще по копейке! – не унимается Волчок. Глупый, он все еще надеется отыграться, хотя на его месте я тоже так поступил. Но у него один шанс из тысячи.
- Потом! – отмахиваюсь я. – После кино доиграем.
Не хватало только испортить себе удовольствие от фильма. Я смотрю «Новые приключения неуловимых» в десятый, если не в пятнадцатый раз, но все равно, как впервые. Большинство звучащих с экрана диалогов я знаю наизусть: «Вам билетер требуется?» - «Был нужен, уже взяли». – «Может, и я на что сгожусь?» - «Может. Сгодишься. Если скалиться не будешь». Их я к месту и не к месту вставляю в общении с одноклассниками. И они сразу понимают, откуда это: «Не промахнитесь, Валерий Михалыч». – «Постараюсь, господин штабс-капитан»...
Кино для меня - смысл жизни! Тем более «Неуловимые мстители»! Ни о какой «трясучке» не может быть и речи. Все, мальчик, до новых встреч. Ку-ку!Но я понимаю, что проигравший Волчок просто так от меня не отстанет. И точно. Как только в зале зажегся свет, сопевший весь фильм, сосед заговорил о продолжении игры:
- Ну как, по копеечке?!
- Да иди ты на фиг со своей копеечкой! Смотри, какая на улице темнотища! Если хочешь — сыграем по гривеннику!
- Так у меня только четыре копейки осталось...
- Вот и езжай на них домой! Пока автобусы ходят.
- Я рядом живу... Вон мой дом... Сыграем...
- Отвянь!
Покинувшие душный зал подростки еще какое-то время трутся возле клуба, курят, кто-то прислушивается к нашему разговору.
- Тогда я брата позову! – как последний козырь бросает пацан. Маленький, в серой кроличьей шапке с обсосанными вязками Волчок выглядит жалким. Это меня злит: нос не научился вытирать, а стращает.
- Зови!
- У него братан из армии пришел! - слышится сзади. - Прибьет - и фамилию не спросит...
- Не ссы в компот, там повар ножки мыл! - хорохорюсь я. Как-то нелепо было бы опрометью нестись домой. Ничего плохого я Волчку не сделал? Играть не заставлял. Деньги не отбирал. Пусть зовет хоть прокурора – все по честному было.
И тут показалась серая шинель. Как в песне: «В серой шинели рядового шел солдат...» Только он не шел, а бежал. Мчался на защиту своего младшего брата, как будто его подняли по тревоге. Тяжело дыша, двухметровый великан скользил кирзовыми сапогами по раскатанному снегу — и курившие за клубом малолетки на всякий случай прижались к перилам крыльца.
Я понимал, что спасаться бегством поздно. Ноги, как будто налились свинцом, а сердце забилось впервые оказавшейся в клетке птицей. Братья и в самом деле жили рядом с клубом. Не смея поднять на старшего глаза, я видел только его огромные, сорок шестого размера кирзачи. И чувствовал запах одеколона «Шипр», каким одеколонится наш дворник дядя Паша.
- Он? – подойдя ко мне вплотную, спросил парень в серой шинели.
- Он, - кивнул Волчок.
И последовал удар, от которого я улетел в сугроб. В глазах вспыхнули яркие молнии. Правую скулу ломило, как будто я наткнулся щекой на острый забор. Но страха уже не было, была только обида: за что?
- Чего развалился? Вставай! - старший брат Волчка протянул мне руку. Но только я неуклюже попытался встать, как он снова сшиб меня ударом в глаз.
Кулаки у него были, как кувалды — и вылезать из снежного убежища мне не хотелось. Я закрыл глаза и не старался не подавать признаков жизни. Даже дышать перестал. Пусть думают, что я потерял сознание...
И тогда на меня накинулся Волчок. Он остервенело молотил меня руками и ногами, стараясь попасть в лицо. А поняв, что я не буду сопротивляться, стал шарить по карманам. Но я, еще выходя из клуба, предусмотрительно спрятал мелочь в носок. Не от Волчка, конечно, а от ребят постарше, что могли попросить гривенник, а услышав «нет» - обыскать.
- Снимай ботинки! - велел проигравший, стаскивая с меня обувь и носки. И услышав в одном из мокрых носков звон монет, счастливо завопил: - Вот они, мои денежки!
От злости Волчок завязал шнурки моих ботинок несколькими узлами и для надежности поплевал на них, мол, попробуй развяжи.
- Кому-нибудь вякнешь, забью, как мамонта! - нагнувшись, предупредил его брат. - Будешь печенками рыгать!
Они ушли. А я, сидя босыми ногами на снегу, минут пять с помощью ногтей и зубов развязывал шнурки. Честно признаться, я не очень-то спешил обуваться, наоборот, мне хотелось отморозить ноги и попасть в больницу. Я рисовал себе картины одну другой страшнее. Как в больнице выяснится, из-за кого я потерял ногу, а, может быть, и обе. Как врачи сделают все возможное и невозможное, но будет уже поздно. От жалости к себе у меня потекли слезы. Я обулся и побрел домой.
Во дворе было умиротворенно тихо. В синих от телевизионных экранов прямоугольниках окон угасал прошедший день. Звездное небо желало всем спокойной ночи, но идти домой с разбитым лицом было страшно.
Правый глаз заплыл. И я хотел выждать, пока мама с бабушкой лягут спать. Иначе они всю ночь с охами и ахами будут расспрашивать, что случилось. Лучше приду попозже и - утро вечера мудреней.
В свете уличного фонаря напротив раскрывшей пасть «помойки» красовалась снежная крепость, с башенками и бойницами. Мы соорудили ее в конце декабря из бесформенного сугроба, родившегося стараниями дворника дядя Паши. Правда, пришлось повыше поднять стены и для крепости облить их снаружи водой.
Через узкий лаз я пролез в устланную хвойными ветками пещеру. Мы натаскали их сюда после новогоднего праздника, когда елки в остатках мишуры и блесток массовым порядком выбрасывались на улицу.
Здесь, в этом похожем на медвежью берлогу убежище хранился наш арсенал. Штыковая лопата, детское ведерко, несколько самодельных «бомбочек», представляющих собой консервные банки с золой. Между прочим, мое изобретение. Когда мы штурмовали такую же снежную крепость в соседнем дворе, то зола для ребят, живущих в благоустроенных квартирах, стала неожиданностью. Мы закидали их принесенными «бомбочками» и замерзшими собачьими какашками — и враг разбежался. Кому, извините, приятно оказаться по уши в золе да еще схлопотать в лоб замерзшим куском собачьего дерьма?
Я приложил к щеке холодную ледышку, говорят, помогает от синяков, и закрыл глаза. Угораздило меня связаться с этим Волчком. Легких денег захотел. Но как не раз говорила бабушка, легких денег не бывает. Объясняй теперь каждому встречному, откуда фингал — а сказать-то и нечего. Ну не рассказывать же в самом деле, как все получилось. Как примчался этот умалишенный солдат... Как...
Хотя, постой, постой... Да это же тот самый гвардии сержант Волков, что выступал у нас на классном часе. Точно! Сначала Мария Павловна рассказывала о Дне советской армии и военно-морского флота. А потом дала слово гостю, что все это время скромно сидел за первой партой.
Когда сержант поднялся, в русоволосого сероглазого красавца влюбились, наверное, все девчонки, а мальчишки дотошно рассматривали его спортивные значки. Бравый военный рассказал, что в армии он узнал, что такое солдатская дружба и взаимовыручка, плечо товарища и отцовское слово командира. Как став отличником боевой и политической подготовки, он вступил кандидатом в члены партии. И что только благодаря армии смог посмотреть нашу бескрайнюю Родину: служить пришлось на Дальнем востоке и, возвращаясь домой, он проехал через всю страну.
Очень проникновенно гость говорил о военной присяге:
- Накануне присяги мы наизусть выучили одно из солдатских писем с фронта. Его написал жене и сестрам танкист, воевавший с первых дней войны и погибший за нашу Советскую Родину. До сих пор помню эти слова: «Если не будет рук — буду идти вперед и грызть врага зубами. Не будет ног — стану ползти и душить его. Не будет глаз — заставлю вести себя. Но пока враг в России — с фронта не уйду».
Сержант замолчал. А мне, как, наверное, и всем мальчишкам нашего класса, захотелось стать таким же сильным и бравым, как сержант Волков.
...Лежа в плену снежной крепости, я уже так не думал.