Счастлив как Чингисхан. Часть 4. Темуджин

 1.

     - Оэлун! Нас ожидает большой праздник!  Ты знаешь, о чем я?
     Есугей   с  заиндивевшей бородой, в  лохматом заснеженном малгае  ввалился в юрту.  Облако морозного воздуха  рассеялось.  У ног, обутых в желтые гутулы,  темнел   большой предмет неясных  очертаний. Темуджин мгновенно его узнал и бросился к отцу:
    - Это мне?  Он настоящий?
   Блестя черными лаковыми боками,  с  гордо поднятой головой на полу  стоял сказочный  вороной конь!

    Темуджин  ползал вокруг него на коленях, трогал, нюхал жесткую гриву и хвост из настоящего волоса, рассматривал карие агатовые глаза  и сбрую.  Осторожно погладил морду и  потянул за уздечку. Конь шагнул.  В порыве радости мальчик  обнял отца,  но Есугей, ласково отстраняя сына, сказал: 
    - Тебе уже три года. Совсем взрослый! Научись  седлать своего скакуна!
    И Темуджин, застеснявшись,  снова умчался к лошадке, примерялся к седлу и стременам, тихо приговаривая:
    - Вот ты, какой красивый! Тебя звать – Вороной,   ты весь черный. Я тебя очень люблю, буду пасти и водить к реке. А ты  станешь слушаться меня? Не лягнешь  копытом,  из седла  не сбросишь?
    Оэлун, прислушиваясь к лепету сына,  лукаво взглянула на мужа и  сказала:
    - Я не забыла, - первая  стрижка  волос!
    Шел 1158-й год.

    В просторную гостевую  юрту, убранную  новыми  коврами,  собираются  родственники и близкие друзья.  Мужчины проходят на  левую половину, женщины - на правую. Стариков и особо почетных гостей приглашают  в «хоймор» — северную часть юрты.   На северо-западной стороне  сидит учитель  Содном,   его  год рождения  благоприятен для малыша, и потому  он  главный в  событиях сегодняшнего  дня.

    В этих нарядах из шелка, бархата, парчи,  в головных уборах женщин, похожих на трубы,  достающие до верха  юрты, и мужских малгаях, отороченных соболями, горностаями и корсаком,  Темуджин едва узнает знакомые лица.    Лучи солнца  сверкают цветными  искрами  в   кораллах и бирюзе, скользят по  серебру украшений и  сосудов с  белой пищей. 
    Отраженный мягкий свет   падает  почти на середину юрты, на завитки  шкуры  белого барашка и сидящего на ней  мальчика в  атласном    дэле.  Яркий румянец  играет   на щеках,  глаза  сияют.  Рядом лежит новый  малгай, только что сшитый Сочихэл.  Как хочется  его примерить, слегка покачать головой, чтобы  зазвенели  маленькие серебряные колокольчики! 
     Руки непроизвольно  тянутся  к кистям  широкого пояса, на нем  висит первая  серебряная трубочка, огниво,  маленький   настоящий нож!  Но   Оэлун, оставив хлопоты у очага,  призывно  смотрит на сына, поднимает раскрытые руки  и тихо опускает их на колени.   Темуджин все понял и повторяет движение матери  -  он  отныне уже не малое дитя, умеет достойно вести себя!   

    Торжественное молчание  нарушают  тихое звучание  морин-хура,   волшебная трель  еочина, их голоса сливаются в  мелодию радости.  Аромат благовоний сизым дымком вьется из курильниц, из трубочек  гостей. Хозяин уже обменялся с  ними табакерками.  Всем понравился  нюхательный табак  Есугея.

    Взгляды прикованы к Содному.  Он, внешне равнодушный и безучастный,  неподвижен.  Очнувшись,  складывает ладони перед грудью и снова впадает в забытье. Темуджин  замер от страха, волнения  и  предвкушения таинства. В глазах родителей он видит  гордость за сына.

    Низко опустила голову Сочихэл,  скрывая выражение  лица.  Старшей жене  кажется, что Есугей    меньше любит   ее сына. Не успели разъехаться и разойтись гости с праздника  первой  стрижки Бектера, как  Есугей умчался на охоту.   Она вновь  считает  дни и недели беременности Оэлун.  В  Темуджине  ищет чуждые Есугею  черты, роднящие мальчика с Еке-Чиледу. Нет, нет! Он - сын Есугея. Но как   оживлен  муж!  Лицо  открыто,   излучает радость  и гостеприимство. Сочихэл  перехватила   страстный   взгляд, обращенный к Оэлун. Острый  укол в сердце!  Да, ей не  разгадать колдовской   тайны, которой  накрепко привязан Есугей.  Он     снова ласков   с Сочихэл, хотя все больше времени проводит в юрте Оэлун.   «Как женщина может   решать дела, касающиеся  войны и хозяйства, дележа пастбищ между  родами и стойбищами? -  думает Сочихэл, -  и Есугей   соглашается с трезвым расчетом. Только Оэлун  способна на это!»
 
    Как незаметно изменились их роли,   младшая жена     стала  как бы старшей. Сочихэл  должна  терпеть и смириться.  Мужчина – свободный человек, и только ему решать – сколько юрт он поставит для своих  жен. Нет, Оэлун не соперница,  пусть  она, если хочет,  будет хотун! Одна семья, и  каждый  делает то, что ему по силам.  Вот и Хасар,  годовалый крепыш,   переступает полными ножками, держась за решетчатые ханы,  и так же,  как   раньше Темуджин, тянет ручки к  матери   Оэлун и Сочихэл, радостно улыбаясь обеим.   

     - Начнем стрижку, - говорит    Содном  и деревянным ножом касается мягких  волос  Темуджина, а затем стрижет ножницами.  Первый рыжий  клочок привязывает к концу хадака,  длинной белой ленты. Все гости, улыбаясь, подходят по очереди и стригут волосы ребенка. На верхней части лба оставляют густую  вьющуюся  прядь, аккуратно подстригают челку,  по бокам, возле ушей – длинные пряди заплетают в косички. Голове становится непривычно легко и прохладно, ее обдувает  свежий   ветерок. Мальчику дают маленькое ручное зеркальце,  а в нем  какой-то странный синеватый  шар с пушистыми островками. Оказывается, у него большие уши и длинные мочки!  Можно носить такие же серьги, как отец!  Он  думал - будет  красивее.    Ничего, зато  теперь    голова как у братьев, и  Бектер  не будет дразнить меркитом!

     На  макушку торжественно   водружают  малгай – неприлично быть при  гостях без шапки!  Все наперебой хвалят  мальчика и родителей, дарят подарки.  Содном довольно улыбается и говорит:
    - Теперь,  Темуджин, ты  должен  научиться ездить верхом, любить коня и ухаживать за ним!
    Мальчик смотрит в угол – там Вороной, он  все слышит и готов подставить маленькому наезднику спину – нельзя!   Надо еще долго сидеть  на празднике  - как настоящий мужчина, с  достоинством  и  бесстрастным лицом!

    Какие нарядные и красивые жены у Есугей-багатура!  Ласковое сияние глаз, нежная улыбка, - они словно соревнуются между собой и с целым миром в женской прелести и обаянии. Шелковые  с бархатными узорами дэли,  безрукавки с  нагрудниками,  украшенные  драгоценными камнями  в тусклом серебре. Черные как вороново крыло блестящие волосы  собраны в перевитые золотой нитью   рожки. Окаты рукавов у плеча  высоко приподняты словно крылья бабочек.  Длинные обшлага опущены из уважения к гостям. Хозяйки, поднося  пиалы правой рукой, левой  изящно, двумя пальцами, поддерживают  правый    рукав у локтя.  Поспела первая  баранина, и ее подают большими кусками.  Голову и крестец – Содному,  ведь именно ему звезды велели приобщить Темуджина к первой ступени взрослой жизни!

    Оэлун и Сочихэл  постарались с угощением. В  белых пиалах – архи, в синих – жирный бульон,  в темных,  с серебряным ободком  шипит, бродит  кумыс. Десятки самых разных блюд!  Особые -  для детей,   из толстых  пенок оором со сладкими ягодами и луковицами.
     Гости веселятся от души!  Они щедры  и искренни  на благопожелания:
      - Пусть Темуджин  будет достоин своего отца –  вождя  Есугей -багатура, прозорливого деда Бартана, воинственного прадеда Хабул-хана!  Пусть будут  меткими  его стрелы и копье, тверда рука! Пусть  всегда    будет рядом  верный товарищ - добрый конь! Пусть Вечное Небо и Вечная Земля хранят  Темуджина в бою!  И не  допустит он  недруга-врага на землю своих предков!  Да получит он благословение из горних высей  от великих предков – Бодончара и от  праматери Алан-Гоа!
 
    Темуджин, сложив ладони, с поклонами слушает  гостей, тайком бросая взгляд на   Бектера,  который опустошает  пиалы со сладостями одну за другой. Принесли  еще несколько бурдюков с архи и  котел  со второй,  только что сваренной  бараниной,  подали запеченные  на камнях  мясо птицы и дикой козы. Гости расшумелись, стали громко смеяться,  и пошли в пляс. Темуджин, наконец, может  присоединиться к детскому пиршеству.
 
    На празднике Темуджина  была    невидимая и всесильная  Судьба. Она  прислушивалась к пожеланиям,  лукаво посматривала на мальчика в малгае с колокольчиком.  Тень сомнений  лежала на лице.  И  вдруг   решила: он,  пусть будет он! Тот самый,  в ручку которого при рождении  она вложила  красный рубин.   Пусть его, именно его жизнь станет     фантастически прекрасной  и пугающей  реальностью!  Но плотная завеса времени  укроет тайну  -  на долгие  десятилетия.  И пусть  никто сейчас, даже   шаман    Мунлик,   чуть запоздавший   на торжество,     не разглядит  в    нарядном, перемазанным   оромом   крепыше     Потрясателя Вселенной!   Бесплотным духом Судьба  легко коснулась головы  Темуджина, заглянула  ему в глаза и улетела  в открытый дымник.  Подгулявшие довольные гости с трудом  взобрались   в седла и  увезли  по  клочку  рыжих волос.

 2.

    - Есугей  сватает  невесту  Темуджину!
    - Не может быть!   Ему  же только девять лет! 
    -  Да вы посмотрите, он совсем как   настоящий  мужчина!  Рослый, красивый,  ловкий наездник и  меткий лучник!
   Все стойбище собралось проводить  в дальний путь. Оседланы лошади, сбруя  сверкает серебром. Отец подсаживает  Темуджина, и он, чуть смущенный, натягивает  поводья молодого жеребца  Вороного,  уверенно вдевает красные гутулы в стремена.  Саврасый терпеливо  ждет Есугея,  укладывающего предназначенные  сватам подарки и хадак. 
    - Смотри, Темуджин,  во все глаза! Не бери кривую, горбатую, злую! Лучше, если богатая будет, бедную – не прокормишь! - шутят провожающие.   Оэлун  и Сочихэл долго смотрят вслед   исчезающим в степи всадникам.

    Подъехали к каменному седлу, спешились, молча посидели и сбрызнули  возле него архи.  У трех сосен помолились, поклонились  предкам, повязали   синие ленточки на зеленые ветки – пусть дед и прадед  помогут Темуджину в трудном деле!

        Завернули повидаться с   Дэй-сэчэном, знакомым татарином.  Его  стойбище как раз на пути.   
    - Кого вижу!  Благодарение Небу, что привело тебя! Много ли нынче  скота прибыло? - хозяин искренне рад гостям.
    - Пусть  у тебя будет больше! - ответил на приветствие Есугей.
   В просторной юрте  расположились на ярком ширдэке с узором из конского волоса.  После чая и разговора о хозяйственных делах  Есугей сказал: 
    - Невесту Темуджину поехал сватать. Думаю, из олхонутского племени взять. Сам знаешь  – неспокойно в степи. Если что со мной случится, - пусть родственники защитниками будут!
     Дэй внимательно посмотрел на мальчика и  заметил:
    - У твоего сынка  взгляд – что огонь, а лицо – что заря! - и, попыхивая трубкой, задумался: Есугей-багатур  знатного рода,  крепко держит власть над кочевниками,  богат и справедлив.   Улыбнувшись   Темуджину,    велел позвать дочь.

    Рослая, румяная девочка с хохотом влетела  в юрту и, увидев гостей, засмущалась.
    - Бортэ, нашему гостю  Темуджину скучно слушать  взрослые разговоры. Покажи ему стойбище!
    Бортэ взяла  мальчика за руку, снова оживленно и весело  защебетала.  Дети  выскочили за порог, оставив открытой дверь. Есугей неотрывно глядел им  вслед.  Темуджин ниже ростом,  но девочка обещает  стать красивой и сильной женщиной.  Как Оэлун, того же  хунгиратского  племени.  Да-да, она похожа не только внешне, но, кажется, и характером.   
    Отцы одновременно взглянули друг на друга и  поняли, что одна мысль в голове. Засмеялись и подали друг другу руки.  Принесли жертву огню,  сбрызнули архи и кумысом.   Есугей вручил подарки,  белый хадак с благопожеланиями  хозяевам-сватам и их дому. 
    - Есугей, ты оставляешь у меня сына? - спросил Дэй. 
    - Разве могу я нарушить наш древний обычай?  Одна семья теперь. Пусть привыкает!

    Попрощавшись с  Дэем,  Есугей тронул поводья,  и  застоявшийся конь,  нетерпеливо перебирая копытами,  встряхнул  коричневой гривой.   
  «Как быстро растут дети! Бектер, а теперь и Темуджин обручены.  Следом – Бельгутай,  Хасар,  Темуге, да  для Темулин  жениха присматривать! А может, он еще  и не родился?" - про себя улыбнулся Есугей, вспомнив  малютку в люльке.

    Осенняя степь  словно притихла под  полуденным солнцем, посылающим робкое тепло  в прозрачную синь неба, на пожухлую шелестящую  траву. Без  Темуджина, его  бесконечных вопросов – ведь отец знает все на свете! - Есугею  одиноко, но   не напрасно заведен такой обычай.  Юный жених должен вместе с лошадью   пожить  у тестя, познакомиться  ближе с  невестой и ее родителями.

     Справа  от дороги   в низинке  пасутся стреноженные кони.  Есугей разглядел  пирующих татар, среди них высокого  жилистого  старика с криво посаженной головой. В далекой молодости – был слух,  попался на краже лошадей,   шею захлестнул волосяной аркан. Но  сильные цепкие руки смогли  растянуть петлю,  голова выскользнула, а шея долго болела и скособочилась. Да, это он.   Позже  подозревали   в убийстве  Амбагай-хана.  Но так ли это?  Доказать, что  гибель   племянника – дело его рук,  не удалось,  не пойманный – не вор! - да и столько лет прошло.

    Тяжело поднявшись, старик приветствовал путника:
    -  О-о, Есугей-багатур! Хорошо ли поправился скот за лето?
   Лицо его расплылось,  приоткрыв черную пустоту беззубого рта, острый взгляд спрятался в складках  обвисшей темной кожи. 
    - Богатый калым за дочь получил, раздели  наш праздник! –  произнес он  скрипучим глуховатым голосом.
     «Уйти не удастся - догонят, отказаться нельзя – за  трусость   почтут. И не хозяин ли я в своей степи? У людей праздник,  так стоит ли  ворошить обиды,  распрями омрачать», - подумал Есугей,  направляясь к костру.

    Четверо, сидя кружком,  вели оживленный разговор, громко смеялись, освобождая место гостю.   Самый  молодой  из них – широкоплечий со сросшимися густыми бровями и щелочками глаз, радушно улыбаясь,   поднес уважительно -  правой рукой, поддерживаемой   в локте левой, пиалу с молочной водкой.   Есугей, отбросив   настороженность и принимая угощение, ответил:
    - Пусть ваша еда  и ваше питье будут вам на пользу!    
    Архи  необычайно приятного   вкуса,  опалила огнем.  У татар, видно, свои секреты изготовления.   Улетучилась грусть от разлуки с сыном,  забылась  вражда,   все заполнила хмельная радость и любовь  к   этой бескрайней шири, неяркому  осеннему деньку,  к  добрым пожеланиям  приятных собеседников. 
    - Да сбудутся ваши слова, пусть  они принесут нам удачу, -  сказал, прощаясь, Есугей,  и  покинул  стоянку.

    Сочихэл и Оэлун  с нетерпением поджидали  мужа.  Вода для чая вскипела в третий раз, когда  его лошадь  медленным шагом приблизилась к юрте.  Есугей   безвольно, как вьюк,  свалился  сверху в руки женщин.  Его тело сотрясали судорожные спазмы,  от сильных болей бледнело лицо, пульс то замирал, то  бился в ритме  бешеного барабана.  Сознание  возвращалось на мгновение, и тогда он, оглядываясь вокруг, словно искал и не находил что-то важное для себя. Странная синева расползалась по телу.

    - Сочихэл, что с ним? -  сорвавшимся голосом повторяла Оэлун, укачивая на руках плачущую Темулин. 
    - Похоже, отравлен борцом.   Да, это борец, аконитом еще  зовут,  из травяного   болота за  татарским  стойбищем! 
    - Но есть, должно  же   быть противоядие?!  Ты  все знаешь!  Скажи,  вспомни, придумай!    Мы  сможем его    спасти? 
    - Нет, Оэлун.  Слишком поздно! - опустив низко голову и заслонив мокрые от слез глаза,  еле слышно прошептала Сочихэл. – Даже кадыр, самое сильное снадобье уже не поможет.   
    Рядом с  матерями   сбились в кучку притихшие сыновья, испуганно заглядывая в их угасшие лица. Стойбище словно вымерло, погрузившись в  тревожную тишину.

    В  краткий миг просветления Есугей открыл ввалившиеся  в темные провалы глаза.  Глядя на верного нукера,    шамана Мунлика,  одними губами произнес:
    - Те..му…
    И тот понял, умирающий должен  проститься  с сыном, как если  бы сам  он  в последние минуты хотел увидеть  своего  Кокэчу.   Тотчас  на  быстроногих  скакунах   умчались за мальчиком.

    Какой длинной была дорога к дому! Слезы застилали глаза. Темуджин  не мог думать о   смерти. Любовь к отцу  переполняла душу. Как жить, если   не будет  рядом того,  кто ответит на трудные вопросы и защитит? Лицо Мунлика, когда он останавливался, поджидая  мальчика, было серьезным и строгим.

    Пройдет немало времени,  когда произнесут эти слова об отце, Есугей-багатуре, обращаясь к  грозному Чингисхану, и в его уставших глазах  блеснут слезы:
«Родитель твой, царь,
Великий улус созидая,
Черной своей головы не щадил,
Черную кровь свою ведрами лил;
Черных очей никогда не смежая,
Тонких ушей на подушку не клал,
На рукаве он при нужде дремал,
Жажду слюною своей утоляя,
Голод десной промеж зуб унимал».   


    Ехали всю  ночь без отдыха, на миг засыпая прямо в седле.  Прибыли  на следующий день, но   отец уже покинул царство живых.  Мятежный  дух улетел к Синему Небу, а тело нашло приют у трех сосен за каменным седлом, где покоились  его  незабвенный отец Бартан и воинственный  дед Хабулхан.
    Шаман Мунлик, положив руку на плечо Темуджина, сказал:
    - Я – хонхотанец, ты это знаешь.  Но Небо  повелело мне служить боржигинам. Твоему отцу, а теперь тебе и твоим детям, пока не призовут меня духи. Мой старший сын Кокэчу  всегда будет рядом.   Верь ему, как и  мне!

    Прозорливый  Мунлик ошибся. Его сын стал предателем,  и его постигла  жестокая участь. Но до той поры было еще так далеко!     На  Всемонгольском курултае Кокэчу возведет  Темуджина, которому исполнится пятьдесят один год,  в сан Императора, великого кагана  Чингисхана.  Только  тогда    Темуджин  вспомнит  свои  странные, чудные сны. Огненной молнией вспыхнет    озарение: «Так вот кто – тот Чингисхан и     Темуджин-Белый Кречет! Это вещие сны! Я должен был  знать  будущее!»
    Совладав с волнением, он встанет над толпой  вождей и ханов, военачальников, нукеров, воинов и пастухов – величественный и спокойный.  Из его уст  они услышат  возвышенную,  страстную речь властелина,  слова, которых никто не  произносил прежде в степи:

«Этот  народ биде, который, несмотря на все страдания и опасности, которым я подвергался, с храбростью, упорством и приверженностью примкнул ко мне,
который, с равнодушием перенося радость и горе, умножал мои силы, - я хочу, чтобы этот, подобный горному хрусталю  народ биде, который во всякой опасности оказывал мне глубочайшую верность, вплоть до достижения цели моих стремлений,
носил имя «кеке-монгол», «голубой как Небо - монгол» и был самым первым из всех, живущих на Земле!»


    Кокэчу    станет Тэб-Тэнгрием, Верховным  шаманом.  Молва твердила, что  его власть божественна:  «Он  может садиться голым на лед,  на белом коне ездить на небо». Только один  Кокэчу может спорить,  дерзко  не соглашаться  с Чингисханом. «Я, Великий шаман,  сам должен   стать Императором!» - решает  Кокэчу, собирая  тайные силы – девять языков, девять  разноязычных племен.  Но Темуджина надо было устранить руками его брата – богатыря  Хасара.

 Чжамуха,   так   запугивал  его силой   найманского Таян-хана:
«Мать Оэлун одного из сынков
Мясом людским откормила.
Ростом в три сажени будет,
Трехгодовалого сразу быка он съедает,
Панцирь тройной на себя надевает,
Трое  волов без кнута не поднимут.
Вместе с сайдаком людей он глотает:
В глотке у витязя не застревает.
Доброго молодца съест он зараз:
Только раздразнит охоту».

      Хасара жестоко избили семеро сыновей Мунлика. Опасаясь мести боржигинов,   Кокэчу   обратился к  Чингисхану:   
     - Великий хан! Вечный Тэнгрий вещает мне свою волю: временно править государством Темуджину, а временно – Хасару. Если не предупредишь замыслы Хасара, то за будущее нельзя поручиться!

     Замысел Тэб-Тэнгрия   разгадали.  Кокэчу заперли в юрту и закрыли дымник.  В третью ночь на рассвете  дымник раскрылся, а шаман из юрты исчез. Когда доложили  Чингисхану, он  сказал:
    - Тэб-Тэнгрий  пускал в ход руки и ноги на братьев моих.  Он распускал  клеветнические слухи.  Вот за что Тэнгрий  невзлюбил его, унес не только душу, но и тело его.

 Шестеро братьев  Кокэчу   загородили  Чингисхану выход из юрты.  Засучив рукава, теснили со всех сторон,   подошли  к нему совсем близко.  Но он произнес властным голосом:      
    -  Дай дорогу, расступись!
    И никто не посмел  тронуться с места.

    Старый   Мунлик,  отец преступных детей и  друг  Есугея,  остался  верным  его сыну. Благодаря мудрым советам шамана  император  раскрыл заговор кереитов,  избежал их плена.   Удачные  предсказания  Мунлика  помогли  в  разгроме шаха Мухаммеда  в Средней Азии. Чингисхан  сделал его тысячником и, закрепляя родство,  отдал  в жены Мунлику свою мать Оэлун.
    Трагическую смерть  отца,  татарскую пиалу с ядом  навсегда запомнит будущий император. Один из законов Ясы, высеченный в камне, обязывает:  «Каждый, подающий пищу другому, даже  низшему, обязан прежде сам вкусить ее».


 
 3.

    - Оэлун! Оэлун! Что они делают?! -  взвился  отчаянный  крик Сочихэл.
    С расширившимися от ужаса глазами она  застыла в странной позе, закрывая прижавшихся к ней  детей.   Оэлун с  Темулин на руках, с   прицепившимся к подолу   Темуге    выскочила из юрты и увидела страшную картину разрушения. В центре  стойбища,  на развалинах гостевой    юрты  гарцевал на  кауром жеребце   Таргутай.  Тайчиуты шныряли по жилищам, стаскивали к повозкам набитые добром сундуки, одеяла, посуду, еду. Пастухи угоняли скот. Внизу,  на берегу Онона,   на телеги грузили  изделия,  инструменты и оборудование, а  мастеров   всадники   гнали плетками как стадо.   Топот копыт, облака пыли, стоны и взволнованные голоса, плач детей, блеяние овец и скрип телег  сопровождали чудовищный грабеж.

    Рядом с Таргутаем на  вороном жеребце сидел Даритай, что-то громко кричал и показывал в сторону хранилища припасов.  Оэлун бросилась к  нему  и свободной рукой схватилась за  стремя:
    - Предатель!  Предатель  рода!  Ты!  Ты -  отчигин Есугея!  Младший брат! Забыл?! Что сказал бы он? 
    - А-а! Уйди! Задавлю!  Где он, твой  Есугей!  Поди,  заждался меркитскую овечку?  Твое  место   рядом с ним!  Где  Темуджин?  Где?  Из-под земли достану, убью! - замахнулся  плеткой,  тесня  Оэлун.

     Давняя ненависть вырвалась наружу - всегда  боялся  Даритай   ее  взгляда. Казалось, Оэлун читает темные  тайные мысли. Он  развернулся к Таргутаю, но тот, поигрывая острым клинком,  наклонился   к Сочихэл:
    - Хочешь, заберу тебя?   Одну, без щенков! Останешься – с голоду подохнешь!
     Бросив взгляд на молчаливую и неподвижную, как  статуя,  женщину,  Таргутай громко сплюнул, презрительно  захохотал, сотрясая жирные щеки,  стегнул коня  и поскакал к пастухам.

    Если б знал тогда Даритай, а, может, чутьем  бы звериным  учуял, что   в руках племянника   будет его жизнь! Наступит возмездие, и кающийся, рыдающий, он будет  ползать на коленях перед Чингисханом, моля о пощаде, напоминая о родстве.
    - А, Даритай был на стороне кереитов!?   Долой его с глаз моих! Истребить! - с нескрываемым гневом прикажет  Чингисхан. 
    Один за другим -  Мухали и Боорчу – друзья  и соратники, приемный брат  Шиги-Кутуку долго уговаривают, горячатся  и сокрушаются:
    - Это ли не значит угашать  свой собственный очаг и  разрушать свой собственный дом?  Ведь он единственный дядя твой и заветная память твоего блаженного  родителя. Уничтожить его – как можно допустить подобное?  Прости же  неразумному, и пусть вьется дымок  над детским кочевьем твоего  блаженного родителя!
    И успокоенный их речами Чингисхан согласится:
    - Ну,  пусть будет так! 

 
    Бывшие  соратники и дружинники Есугея покидают  разграбленную, растоптанную   ставку умершего хана. Кого увели, кто  сам  ушел  к тайчиутам с Таргутаем,  кто примкнул к Даритаю  или  отправился дальше искать  сильного покровителя.  Старейшины решили:
    - Кому подчиняться станем? Кто нас защитит от врагов, кто к победам поведет,  справедливо разделит добычу? Не  глупый же Бектер,  не малолетний  Темуджин, не Оэлун, тем более – не Сочихэл!

    В  тревожном ожидании нового набега, в страхе за Темуджина  семья покинула стойбище,  скрываясь от преследования.  Много горя и лишений досталось на их долю. Кочевали по  глухим окраинам и вдали от людских глаз,  пасли тощий скот на выбитых чужих пастбищах, терпели  голод, холод, но выжили.  Вечное Небо  посылало помощь,  а  любовь  Оэлун и Сочихэл  спасла  детей от черного мора, прокатившегося  огненным смерчем  по  обезлюдевшей  степи.  Только через несколько лет в надежде на короткую память Таргутая, позабывшего о несчастной семье, решили  вернуться   в родные места.
 
    Трудно было узнать  заросшую   бурьяном  бывшую ставку  Есугея.  Живы  ли верные ему  люди, которых Оэлун просила  не покидать  стойбище и дождаться  возвращения   семьи из изгнания?  Она, сама не зная почему, горячо убеждала, что придут хорошие времена, воскреснет сила боржигинского рода,   он снова станет им надежной опорой и защитой.
 
    Наступала зима, и жизнь замерла, скованная холодами.  От сорока тысяч юрт, бесчисленных стад остались  лишь восемь изъезженных лошадей, небольшая, уцелевшая на дальних пастбищах отара овец. В нескольких старых юртах теплилась жизнь – из дымников  вились тонкие сизые  струйки.
    Люди издалека увидели  повозку семьи Есугея,  бросились навстречу
со слезами радости. Чудом сохранился родовой "бунчук" - белое знамя с девятью хвостами яка, -  четыре больших и пять малых юртов боржигинов.

    Оэлун велела переселиться  работникам  с  Ононского берега  наверх, в  отстроенные просторные  жилища бывших  нукеров. Сама с детьми перебралась  к Сочихэл,  так  удобнее, меньше   топлива для очага, а места достаточно. Мальчики на половине Есугея, а  матери с маленькой Темулин – в  женской,  восточной части.  Вместе с Содномом и  сыновьями Оэлун    занялась разрушенным хозяйством. Дел – невпроворот!  В первую очередь   стали чинить  упряжь, сломанные повозки и  телеги, выхаживать и лечить скот. 

    Чимид и  Очир  заарканили в степи  лошадей – молодых, с буйным нравом дикарей. Одна из них  саврасой масти –  как  та, любимая Есугеем,  с темно-коричневой спиной и  шелковой гривой. На боках  окрас светлее - желтого  речного песка.  Морда под длинной шоколадной челкой  снежно-белая, на ногах  белые носочки.  Самая строптивая из всех! Чимид, снаряжаясь как  на битву,   ежедневно объезжает  ее, но приручение  идет туго.  Решил выпустить на волю после того, как она, встав на дыбы и круто извернувшись,  сбросила  седока на землю.  Ловкости-то   с годами поубавилось! 

    Оэлун, после долгих уговоров,  разрешила   Темуджину   сменить  Чимида.  Лошадь не испугалась мальчика. Мягкими теплыми  губами  она осторожно  взяла с   открытой ладони   соленую творожную  лепешку.   Прожевав лакомство, позволила погладить и слегка потрепать за ушком.  Но когда  Темуджин  прыжком вскочил ей на спину, громко заржала, забила  копытом, завернула шею,  чтобы  укусить – не получилось! -  и яростно понеслась по кругу.

    Волосяной аркан  Чимид надежно закрепил    на  вкопанном сосновом столбе.  Оэлун, Сочихэл, все взрослые и дети  с волнением следили за бешеной скачкой  -  мелькание белых сухих  ног, пыль и камни из-под копыт,  вздымающаяся вверх грива, и -  вцепившиеся в нее  тонкие руки мальчика,  распластавшаяся на   крутящемся  хребте  маленькая фигурка.  Вот она валится в сторону – вздох ужаса в толпе. 
    - Узду справа! Крепче!  - кричит  Чимид.   
    Темуджин  снова вдоль  спины  дикаря, взмывает ввысь,  скатывается вниз – когда, припадая  к земле,   тот взбрыкивает и  пытается  сбросить наездника.

    Только бы не стал кататься по земле! Но  нет, он  устал. Из открытой пасти хриплое дыхание, пена  на  белой  морде, от пота блестит мокрая, скользкая  шкура. Наезднику на ней теперь  не удержаться! Но вот передние ноги     подломились в прыжке, и   дикарь, мотая головой и вытягивая вверх шею,  бессильно опускается  на колени. Подбегает  Чимид и трясущимися    руками снимает  Темуджина. Вздох облегчения толпы!  Оэлун должна выглядеть спокойной – обычное мужское дело объезжать  диких лошадей!

    Еды  не хватает. Заготовленное впрок сушеное мясо, творог,  масло  - все забирают  разбойники  Таргутая.  Запасы зерна подходят  к концу.  Сочихэл, Оэлун,  дети всю осень ходят по степи, но  редко удается   найти  пищу.  Ранняя стужа и   колючая снежная круговерть, резкий северный ветер  превратили  окрестности в унылое, безжизненное пространство.

    Охота с беркутами  превратилась в пустое занятие.  Птицы всегда голодны, мяса нет  даже для людей.  Отару овец  надо сохранить до весны, чтобы получить приплод.  Алтан скучает по  Есугею.  Равнодушно встречает Чимида,  не поворачивает головы,   не смотрит на кожаную рукавицу  хозяина.   В степи  Алтан, как и  раньше,  стрелой уносится к тучам, камнем падает  на жертву,  но не приносит ее охотнику, а жадно заглатывает   до последнего куска.  Садится  на  руку только потому, что сверху  удобнее     выследить  на земле  добычу.

    Однажды  беркут не вернулся.  Распластав крылья,   покружил над  всадником,  поднялся  к   облакам, нырнул  в синеву и понесся  еле видимой точкой к белой скале, где  покоится Есугей.  Чимид поскакал следом.  Алтан   устроился на вершине средней, самой высокой сосны, застыв темной  каменной глыбой.  Словно не  замечает   перчатку с припасенным кусочком сырого мяса,  не   слышит  зов Чимида.  Сокольничий,  утратив надежду вернуть птицу,  отправился в обратный путь.  Алтан не стал его догонять.

    Выкормыш, приученный охотиться для забавы,  тоже  голоден, и,  как Алтан, сам расправляется с добычей.  Возвращаясь на руку,   требует   угощения,  не  получив его, злобно верещит. В один из таких дней, рассерженный  Выкормыш  напал на Чимида. Желтый клюв щелкнул у самого глаза,  удар пришелся ниже виска.  Оэлун  велела   променять  беркута на  четырех баранов.  Выкормыша отвезли в соседнее стойбище знакомому тайчиуту, а тот, по слухам,  дорого продал   его Таргутаю.

4.

    Мясо в стойбище  изредка  привозят для Сочихэл, однажды – целого барана. Ее  непревзойденной красоты малгаи  известны   всей степи.  Люди из   дальних мест  заказывают    праздничные шапки, украшенные нитью благопожеланий, символами  любви и преданности -  на свадьбу,  в подарок  уважаемым людям, престарелым родителям. Говорят, ее малгаи  приносят счастье,  а молодым семьям – много детей. «Почему же  Есугею  он не сохранил  жизнь?» - думает Сочихэл, работая иглой, и, боясь заплакать, стискивает зубы.    Жаль, не  успела родить дочь, но подрастет Темулин,  сообразительная  малышка Оэлун,   и тогда  Сочихэл научит ее  премудростям, которые знает сама.

    Если муж на дальних пастбищах, на войне или болен,  хозяйством  монгола правит жена. Словно предчувствуя  близкий конец, Есугей  ввел  Оэлун в круг  повседневных забот.  Осиротевшая  семья – две  матери и семеро детей. Почти шесть  тяжелых, голодных лет без отца.   В мужских  делах -  перегоны и выпас скота, охота  на зверей и птиц -  стареющим Чимиду и Содному, да пастуху Очиру    помогают  сыновья Есугея, больше всех – Темуджин.

     Дети в нужде  рано взрослеют,  старшие -  долговязые подростки с тонкими ломающимися голосами.  И Темуджин уже не тот  румяный в богатых одеждах мальчик, которого обручили с Бортэ.   Нет речи  о свадьбе,  нет  выкупа  Дэй-сэчэну.  На плечах   Темуджина  тяжелая ноша ответственности. Младшие  его любят и слушаются, берутся за любую работу, только поручи. Бельгутай, второй сын Сочихэл,  ходит за братом как тень: где один, там и другой.

    Бектер  ревнует  и постоянно  подчеркивает свое превосходство, хотя   домашние дела  его мало заботят. Иногда, хитро улыбаясь, он  говорит:
    - Кто старший сын?  Я!!! Моя воля -  для вас закон.  Через год-два  буду вас  женить, Темулин – замуж отдавать.  Раз отца нет – все по-моему будет! Кого хочу – того вам  и выберу.   
    Развалясь на лежанке и покуривая отцовскую трубку, Бектер вдруг громко захохотал от понравившейся ему  мысли:
    - Сам на Оэлун женюсь!  Да, захочу - и  женюсь! Все вы будете мои дети, и звать меня станете  отцом!  Бектер-эчигэ, Оэлун-еке!  А что? Она – младшая жена! С давних пор так принято!
   Сочихэл,  заметив  мелькнувшую в глазах  братьев  угрозу, в смущении  отзывает сына, долго с ним о чем-то говорит. Бектер, скорчив мину, смеется:           -     Да ладно,  пошутил я!

    Каждое утро уходят в степь старшие мальчики в надежде подстрелить  тарбагана.  Может, кто-то    не успел  залечь на зимнюю спячку и   все еще закупоривает   подземный дом. Но таких глупцов  осталось   мало. Случайная добыча сурка в это время - счастливое  событие для всего стойбища.

    Неутомимый  и  проворный Бельгутай  обежал   все ближние  холмики-бутаны. 
    - Сюда,  идите сюда! - звенит  над замерзшей степью  срывающийся   мальчишеский   голос. 
    У норы три  выхода,  и  только  один  наполовину  залеплен. Здесь и должен продолжать работу ленивый  строитель, смешивая глину с пометом.  С туго  натянутым луком, прицелясь,  замер  Бектер.  К  другим  отверстиям бросились младшие братья.

    Нора оказалась глубокой.  Далеко по наклонной  гулко катятся  мелкие камушки.  Сложив ладошки у рта и  припав к норе,  дети  громко кричат,  изображая волчий вой, цокот копыт, ржание лошади и  рыки собак. Тарбаган  притих, не подавая признаков жизни: уходите, не старайтесь понапрасну, меня  в норе нет!  Темуджин   высек кремнем огонь, поджег  пучок сухой травы, протолкнул  подальше палкой.  То же  повторил у  другого  выхода  Хачиун.   Отверстия забили камнями и побежали к Бектеру  смотреть – выкурится ли тарбаган, если  он там?

    Брат угрожающе шикнул, все замолкли и стали ждать.  Наконец,  из норы  полетели куски  свежезадраенной  пробки, песок и камни, пошел дым.  Показалась   круглая головка с  бусинами испуганных глаз, а затем  вывалилась неуклюжая  туша с длинным хвостом, блестя коричневым мехом. Бектер отпустил тетиву, и тарбаган свалился на сверкающую инеем траву  прямо  у входа. Стрела попала в шею.
    Охотники издали радостный  визг, прыгали и приплясывали вокруг добычи, хлопая в  ладоши.
    - О, какой он жирный! А мяса-то сколько! 
    Сегодня будет вкусная еда для всего стойбища, ее добыли  охотники,  славные дети Есугея!
    - Как они похожи на своего отца! - восхищенно скажут  сытые люди, а матери лишь улыбнутся, но втайне будут гордиться  сыновьями.

    - Бектер,  пора домой, солнце садится!
    Темуджин распутал волосяную веревку,  конец привязал к толстой  воловьей  шкуре. На ней легче перетащить  тяжелого  сурка. 
    - Не подходи! Я! Я убил тарбагана, он мой! 
 Новой стрелой  Бектер  нацелился на Темуджина.  Младшие братья    испуганно смотрели на  спорщиков.

    - Ты не хочешь  нести  его домой?  В стойбище давно нет  мяса! Люди  хотят есть. 
    - А я не  хочу?  Что останется, то и отдадим!
    - Бектер, не упрямься! Тебе достанется  лучший кусок!
    - О-о,  с каких  это пор  меркит приказывает старшему сыну   Есугей-багатура?!  С чего бы это?! –  хохотнул Бектер  и, развернувшись к  детям, приказал:
    - Эй, вы! Собирайте аргал, разводите костер! 
    Бельгутай,  Хачиун  и Темуге бросились   в степь, боясь  еще больше  рассердить старшего брата. 
    Лицо Темуджина побледнело от гнева. Руки судорожно сжались в кулаки. К нему подошел Хасар и  легонько тронул за плечо. Но Темуджин не почувствовал дружеского участия. 
    Бектер вытащил остро заточенный  нож и склонился над тарбаганом.  Темуджин как во сне поднял увесистый камень и  ударил Бектера по голове.  Тот громко вскрикнул и  упал, но тут же  схватил ногу Темуджина, повалил  его  и   всем телом прижал    к земле.  Темуджин  лежал на спине, не  мог пошевелиться.   Будто   не он, а кто-то другой  равнодушно глядел  в     ожесточенные глаза брата,  ожидая удара  ножом со следами крови  тарбагана.

     За спиной  Бектера   возникло искаженное  ужасом лицо Хасара.  Раздался  душераздирающий   крик: 
    - Отпусти его! Не смей! 
    Хасар  изо всех сил рванул  Бектера и отбросил в сторону. Нож  выпал из разжавшихся пальцев,  описал в воздухе дугу и, скользнув по  груди Темуджина,  застрял в  его рукаве.  Голова Бектера   ударилась затылком  об острый черный камень.

    Бектер не дышал.  Сбежавшиеся  братья  оцепенели. Вдруг Бельгутай  очнулся,  дико закричал  и со всех ног  пустился домой.  За ним побежали Хачиун и  Темуге.   Темуджин и Хасар, не говоря ни слова,  опустились  рядом с безжизненным телом, ошеломленные, с трясущимися губами. Молча поднялись, стараясь унять дрожь,  и  пошли, а потом побежали  в противоположную от стойбища сторону.  Туда, где  были мастерские, и среди  разрушенных юрт валялись  груды костей,  прогнившие шкуры,   горы хлама, в которых можно укрыться. На степь опустилась глухая непроглядная ночь.

    Матери поджидали детей, задержавшихся на охоте.   Послышался странный вой и топот маленьких ног.  Бельгутай с  криком упал  на грудь Сочихэл и, заикаясь,  пытался сказать:
    - Там… там тарбаган, …Бектер, он…  там …, лежит!  Бектер … молчит, -  и снова зашелся в плаче.
    Сочихэл медленно сползла по  стене, пытаясь   удержаться за решетчатый хан.  Побледневшая Оэлун  трясла  Хачиуна:
    - Что случилось?  Говори! Бектер  ранен? Что с ним? Где Темуджин и Хасар?
    В  темный угол забился  маленький Темуге,  рыдания сотрясали хрупкое тело. Ничего больше от них добиться не удалось.

    Чимид верхом на лошади поскакал в степь.  Несколько часов проплутал  в ночи Содном. Он  посадил на телегу мальчиков, чтоб показали дорогу.  Тонкий  серпик растущей луны  слабо освещал  очертания ближних сопок.   Бельгутай и Хачиун  все еще не пришли в себя и смотрели вокруг  застывшими неподвижными глазами. Они не  могли   найти места страшного происшествия.

    Утренний  свет забрезжил  поздно, и снова начались поиски.  Мужчины отправились в степь одни  и вскоре  привезли  окоченевшего Бектера.  Увидев неподвижное тело сына, разбитую голову, запекшуюся на висках кровь, Сочихэл  прошептала:
    - Кто?  Кто это сделал? За что? 
    Держась рукой за колесо телеги,  тяжело осела на землю. Ее подняли и ввели в юрту.  Бельгутай и Хачиун,  как могли - рассказали о ссоре  братьев.
  -   Темуджин и Хасар? Нет! Нет! Это неправда! Нет!!! -  крикнула Оэлун.
    Как смертельно раненая птица, вобрав голову в плечи и безвольно опустив руки,   спросила:
     –  Где? Где они?  - и перешла на  торопливый шепот. -  Они скоро придут, придут - и все выяснится!   
    Подростки не появились.  Сомнения в их  невиновности таяли с каждым часом. 

    Огромное горе  камнем легло на сердце.  Сгорбившаяся и вмиг постаревшая Оэлун  вложила кривой нож для разделки туш  в безжизненную руку Сочихэл  и встала  перед ней на колени:
    - Убей меня!  Вот мои дети, убей и их! 
    В обезумевших глазах Сочихэл мелькнула   холодная  искра, но тотчас погасла. Потухший,   невидящий  взгляд устремился поверх головы Оэлун,  над маленькой Темулин и испуганным   Темуге,  полетел  дальше – сквозь  узорчатые  двери с белым лотосом и  нитью  Счастья. Дальше,  еще дальше -  через  осеннюю засыпающую степь   к родному стойбищу, откуда  Есугей-багатур   увез  невесту.

    Сочихэл,  как во сне,   осторожно обошла Оэлун,  открыла  кованый сундук со свадебными подарками.   Не дотрагиваясь до вещей, замерла, затем  тихо опустила крышку.  Взяла за руку Бельгутая, вышла из юрты и села  возле   Бектера,  положив  его голову себе  на колени. Старая служанка Оюнгэрэл поняла все без слов. Она принесла теплую одежду для  матери и сына,  кошмой закрыла Бектера.  Натянула поводья, и телега со скрипом  выехала со двора.



 5.

    Темуджин и Хасар,  продрожавшие ночь от страха и холода, следили  из укрытия за   отъездом  Сочихэл.   Не встретив людей из стойбища,  уже в вечерних сумерках, пробрались  домой.  В приоткрытую  дверь увидели  неподвижно сидящую у потухшего очага  мать и не сразу признали ее в  скорбной  старческой фигуре. 
    - О, Великое Синее Небо! Помоги нам  преодолеть черную   бездну горя!   Помоги  несчастной  Сочихэл, помоги  неразумным детям Есугея! Как теперь жить им? Как? -  шептала  Оэлун.
    Услышав шорох шагов, она подняла голову,  мучительно  вглядываясь в растерянные лица сыновей:
    - Вы… вы  убили  брата?!! Молчите! Я… вижу – это правда! Пролили… кровь… отца! -  почти беззвучно, одними губами,  подавив рыдания,   произнесла мать. – Завтра утром здесь будут родственники Сочихэл.  Они придут взять… ваши… жизни.  Нужно…бежать, бежать!

    Времени на сборы не было. Да и что брать?  Нельзя седлать лошадей – услышат     соседи. Братоубийство не прощают! Уходить надо  ночью,  пешими, и прятаться там, где нет конных троп и наезженных дорог. Почти ощупью,  прокрадываясь в тени юрт,  тихо  выскользнули  из стойбища.

     Темуджин,  Хасар и Хачиун   несли  еду и укрытие от непогоды.  Спотыкаясь   на камнях и кочках, брел Темуге.  Мелкими шажками, держась за  руку  матери,  семенила  полусонная  Темулин. Дальше  малыши не могли идти, и старшие – понесли их на спине. Перешли  по настилу из веток хлюпающее болото – тяжелые кони здесь провалятся в трясину, поднялись  на гору по крутой  обрывистой кромке – лошади  преследователей не удержатся на осыпи и скатятся  в пропасть.
 
    К рассвету  степь осталась позади.  Добрались  до густого леса  почти на  гребне хребта.  Земля покрыта  ковром  зеленых мхов и серебристо-белых лишайников.  Лес не пускает   степных  людей:  ноги проваливаются в    мягкие подушки,  загнутые носки гутулов  застревают   в переплетении  плюща, багульника и колючего шиповника.

    Леса они боялись. Ночью сжимается сердце и пробирает дрожь от заунывного    воя волков, глухого, тяжелого  уханья и хохота филинов.   Их  желтые глаза  злобно сверкают    огнями во тьме. Скрипят и стонут  под ветром  сухие стволы – непривычные, пугающие звуки.   Не услышать  крадущихся  людей  или  опасных хищников!  Даже   днем   под  пологом  вековых сосен, лиственниц и елей  темно.  Страх пропадает  лишь  в  короткое  полуденное время, когда солнце в зените, и  на землю падают  легкие кружевные тени крон, а  лес, сбросив ночной  мрак,   весело  поет,  верещит, свистит  голосами  неизвестных птиц.    

    Оэлун  выбрала стоянку на  опушке  за   скальным  останцом,  прикрывающим    от западного  ветра.  Под камнями могли быть змеи, и дети с палками  проверили пустоты у земли. Днем собирали сухие ветки  для костра, но огонь   разводили   в поздние сумерки или  ранним утром, когда  дым смешивается с туманом и не может  выдать беглецов.

     Темуджин нашел  в густых зарослях, в пологой ложбинке ручей. На  мелком  дне  серебрится песок. «Котелком воды не зачерпнуть», - подумал мальчик и отыскал  поваленную ветром  березу.  Вырезал аккуратный круг бересты,  согнул конусом и  вставил в расщеп  длинной обструганной ветки.   Получился черпак, похожий на пиалу с ручкой.   Вода оказалась  чистой и  вкусной, но  такой  холодной,  какой в   степи нет.   Черпак повесил на ветку.  Возвращаясь к стоянке, оставил  для братьев зарубки ножом на стволах деревьев.

    Из-за скалы  осторожно наблюдали, как внизу рыщут  тайчиуты из рода Сочихэл. Трое – два брата и  ее  дядя. В первые  два  дня   они   прочесывали -  с  утра до позднего вечера,  стойбища,  кошары,  степные овраги  и пади. Подолгу задерживались   у кустарников  и островков мелколесья.  На третий день появились  только к полудню. Не приближались к  лесу,  боялись, как  и все монголы.  Разве может женщина с детьми прятаться  среди густых деревьев, где темно и много хищников!

   Семья  старалась  не выдавать  укрытия. Старшие дети понимали опасность.  Но пятилетнюю Темулин и  восьмилетнего  Темуге  невозможно   удержать. Они  бегали вокруг стоянки, играли в шумные игры.  Увидев вдали преследователей,  замолкали и прятались за большим камнем. Темуге нашел на опушке  сухой старый мухомор. На темно-красной шляпке  все еще виднелись белые крапинки. Такой красивый гриб должен быть очень вкусным, и Темуге  полдня бегал с кусочком шляпки за щекой.  К ночи  начались  ужасные видения.  Темуге громко кричал, смеялся,  прыгал вокруг спящих братьев, а к утру начал рыдать.  Хосар силой удерживал его на руках, а Оэлун вливала в рот воду.  Только к вечеру следующего дня опьянение мухомором прошло.

     Неприятностей добавила Темулин. Она рассыпала  борц, сухой мясной порошок.  Есть стало нечего.  Впридачу к голоду изматывали    холодные  бессонные ночи – прислушивание к  лесным шорохам, тревожные дни  и часы –  в ожидании жестокой расплаты.  На четвертый день  внизу не появился ни один всадник.  Оэлун  и  старшие – Темуджин с Хасаром,  подумали, что  родственники Сочихэл вернулись домой – пора было перегонять  отары на зимние  пастбища.   Утром   пятого  дня  решили возвращаться,  но в  стойбище не входить.  Остановиться  надо в  зарослях по левому,   почти    пересохшему притоку Онона. Там можно ловить рыбу и собирать съедобные коренья.

    Темуджин первым спускался по каменистой тропе,  за ним  мать, держащая  за руки младших.  Хасар и  Хачиун   задержались у ручья - набрать в бурдюк ключевой воды.  За поворотом тропы    кудрявая сосна  с двумя  голыми вершинами, расщепленными молнией. Удобное место для отдыха.  Здесь   со вчерашнего вечера их   поджидала засада.

    Оэлун вскрикнула и бросилась к всадникам, умоляя не трогать детей. Громко заплакала маленькая Темулин. Побежал в кусты Темуге.  Сильные мужские руки подхватили  Темуджина, скрутили и повалили на лошадь.  Кавалькада стремительно понеслась по торной дороге, и  пыль из-под копыт клубилась вслед  до   родового стойбища Сочихэл. 
    6.

    Люди вышли  поглядеть на малолетнего   пленника, совершившего невиданное злодеяние.  Темуджина привязали к столбу.  Любой человек  мог взять палку,   плетку и отвести душу.  Бьют  мужчины, женщины и даже дети, изрыгая  проклятия  братоубийце и его матери.  Руки Темуджина   связаны за спиной, по лицу течет  кровь, но он  старается его не прятать, не кричать от боли.  Глаза блуждают по разъяренной толпе,  ищут Сочихэл.   Она – здесь.  Далеко,  за  сомкнутыми спинами мелькнуло  бледное знакомое с детства лицо – постаревшее и  безучастное.  Темуджин, готовый к   смерти, скорчился от внутренней муки и перестал чувствовать удары.

    Теплая, с запахом тины вода льется  на голову. Смывая запекшуюся кровь, попадает  в рот. Солоноватый вкус. Темуджин открыл глаза.  Человек стоял над ним с пустым бурдюком.  На тонкую  детскую  шею надели кангу. Две березовые доски длиной в семьдесят и шириной в полтора сантиметра туго  скрепили замком.   В дужку продернули железную  цепь.
 
    Теперь Темуджин знает, что его не убьют. Так  держат непокорных рабов, кормят отбросами и  заставляют делать  черную работу.  Цепь приковали к  толстому бревну, другой его  конец   тянет  слепая   лошадь.  Тяжело налегая грудью,  Темуджин толкает ворот, и он, вращаясь со скрипом  вокруг оси, разминает, выделывает толстые воловьи шкуры. Над кожемялкой  дырявый навес от дождя и солнца.  В душном зловонии  проквашенных шкур с остатками сырого мяса и жира  жужжат  тучи навозных мух и слепней.  Выбившись из сил, Темуджин  отпускает  бревно.  Цепь за кангу волочит его по земле, и  он  падает в  липкую жижу от испражнений напарницы. Погонщик останавливает лошадь и обливает пленника водой.

    Зимой легче,  день короток,  и с наступлением темноты прекращается работа.  Спит он тут же, в углу, на  куче тряпья, рядом с  тяжело вздыхающей клячей.  Черный от грязи, в дырявых лохмотьях Темуджин,   глядит   из-под навеса на  сидящего поодаль Бельгутая.  Тот отводит глаза.  «Как он вырос! Как  меня ненавидит!» -  думает Темуджин и  тоже опускает взгляд.   Брат приходит часто, но  не  разговаривает и   не приближается. После второй, или третьей зимы – точно  Темуджин не помнит,  вместе с Бельгутаем пришла Оюнгэрэл.  Долго сидела там же, на пригорке,  сгорбившись и часто моргая глазами. Тяжело поднялась, опираясь на плечо мальчика,  и они  вернулись домой.

    Темуджин  хочет и боится  увидеть Сочихэл.  Матери не прощают убийц своих  детей. Он  забыл  отцовскую мудрость – обижать и обидеться может только слабый. Так получилось с Бектером.  Темуджин не смог справиться с гневом,   оказался слабым, безвольным, обидчивым.   Теперь  убитый брат снова перед глазами  - проверяет  прочность цепи на канге и подмигивает.  Темуджин  просыпается в холодном поту. Ноют руки от сбитых в кровь мозолей.  Через дыру на крыше  он видит далекую синюю звезду и, обращаясь к ней, твердит: « Бектер, прости меня! Прости!  Если суждена мне судьба этой старой слепой кобылы,  я буду терпеть».
 
    Запахло весной. Приближаются долгие дни изнуряющего труда. Травой покрывается степь, весело трещат кузнечики.  Иногда порывистый ветер доносит волнующий дух сырой теплой земли и горькой  полыни. Ночные звезды сияют ярче, по небу бродит полная луна, прогоняющая сон. Где-то на самом дне души   крепнет  желание выжить.  Впервые  за время рабства Темуджин вспомнил  смеющиеся глаза Бортэ. Конечно,  она  вышла замуж.   Семья,   раздавленная  несчастьем,  запомнилась  в тот вечер,  когда  они с Хасаром вернулись домой и  Темуджин не узнал свою  мать. Какими несчастными и осуждающими были ее глаза!  Ему надо вернуться,  во что бы то ни стало! – вернуться и стать  надежной опорой близким.
 
    Кто мог бы ему помочь?  Только Чжамуха, побратим.     Когда-то неистовый   Бодончар усыновил  маленького  Джарджарая. Чжамуха – прямой его потомок и вождь племени джарджаран.  Где ты, анда? Знаешь ли, что твой названый брат  голоден, прикован цепью и согревается  под боком слепой клячи?
 
    Темуджин  хорошо   помнил Чжамуху.  Последний раз они виделись еще при жизни отца – на детском  надоме .  В скачках Чжамуха пришел вторым, уступив  победу Темуджину.  Заплакал от обиды, и Есугей, утешая мальчика, сказал, что в следующий раз он обязательно будет первым.  Уже тогда Чжамуха был высоким, тонким подростком. Самым удивительным на его лице были глаза, большие, смешливо-внимательные, удлиненные как у  степной антилопы.  В них загорался огонь, когда в голову приходило что-то необычное, и  тогда Чжамуха готов был свернуть горы, рисковать, совершать необдуманные поступки,   любой ценой  достичь желаемого!  Он знал, что красив, и гордился  собою.

    Анда мог легко  склонить человека на свою сторону.  Природа дала ему  такой талант.   Он    настоящий  поэт,  слова  в его устах  складываются   в плавную, как хайдак, ленту, обволакивают   и восхищают  слушателей.  Когда требовалось кого-то убедить в своей правоте, речь  Чжамухи становилась горячей и страстной, разящей как стрела. Такой человек мог бы    выручить брата!  В эту ночь Темуджин увидел   анду во сне.
 
    Чжамуха - не  подросток, а возмужавший, сильный воин  с суровым лицом смотрит на Темуджина и смеется. На левой щеке розовый  шрам  от удара саблей.  Голова в  защитном  шлеме,  грудь в  железных латах,  колчан со стрелами, копье, гнедой приземистый конь. Одежда всадника, конская сбруя - все украшено серебром.
    Солнце склоняется к горизонту.   Многочисленное войско Чжамухи  устраивается на отдых в степи у подножья  высоких гор.  Внизу течет река. Распряженные лошади  сбились у водопоя. Чжамуха  только что  выиграл сражение с каким-то Чингисханом. Нукеры окружили вождя, а он,  снимая шлем,  говорит им:
    - Запомните этот бой в Далан-Балчжутах! Молодцы! Здорово мы  опрокинули и потеснили Чингисхана!  Крепко заперли его в Ононском  Цзерене! 

     Наступили вечерние сумерки. Чжамуха,  отдохнувший,  веселый, выходит из своей юрты и  приказывает:
    - Приведите пленных!
   Из темноты появляются связанные веревками люди.  Их подстегивают плетками и ставят на колени.  Темуджин  видит  только тех, кто  в первых рядах, и пламя костра выделяет их  лица из темноты. 
    - Кто  эти люди? Сколько их? Я  велел только княжичей брать! - громовым голосом кричит вождь.
    - Они все  княжеских родов. Их семьдесят!
    Чжамуха на минуту задумался, хитро усмехнулся и взмахнул рукой: 
    - Сварить всех в котлах! Немедленно!  А вот этому, с длинной бородой, отрубить голову!

    Темуджин видит рассыпанные по степи   огни костров, возле них  суетятся люди, то и дело бегают к реке с бурдюками.  Темуджин – один из них.   Слышатся  крики, мольбы, сухой треск горящих дров.  Темуджин   выливает воду из бурдюка в котел.  Вода почему-то  плотная и тягучая.  Сразу закипает, бурлит  ключом,  превращается    в густой пар.  Два  воина,  схватили за руки и за ноги человека.  Раскачав тело,   бросают    в  котел. Темуджин хочет убежать и спрятаться, но, оказывается, его и так никто не видит.
    Снова перед глазами Чжамуха. Незнакомый, чужой и странный.   Раннее утро. Вождю подают коня.  К хвосту за бороду привязана  голова того пленника, на которого  он указал  вечером.  Чжамуха скачет по степи, и голова подпрыгивает  на дороге.

    Тяжело вздохнула сонная лошадь. Темуджин проснулся. Сон был почти явью. Черная голова все скакала вслед за лошадью. Темуджин содрогнулся и подумал – отчего  приснился  Чжамуха  злодеем, кто такой Чингисхан, и почему нужна  такая  ужасная  казнь?  Ну разве можно   увидеть хороший сон, если ты сам пленник, да еще с кангой на шее!  Заснуть он уже не мог, лежал, думал об анде  и слушал тишину.


7.

    Пронзительно крикнула в степи ночная птица. Прошуршали и вдруг замерли  чьи-то  осторожные шаги.  Темуджин замер. Человек,  неуверенно ступая во  тьме, направляется прямо к нему.  И вдруг Темуджин понял – это Сочихэл! Сочихэл… Только  ее одежда   пахнет полевым вьюнком  и тимьяном.  Он давно  готов к   смерти. Руки в легком касании  скользят по лицу – Темуджин закрыл глаза и замер.  Ощупью они  нашли  замок на канге, повернулся ключ, и доски с глухим стуком свалились  на землю! Не произнеся ни слова,  Сочихэл  растаяла в ночи.   В воздухе  осталась   знакомая с детства  душистая   прохлада летнего утра.
 
    Темуджин  не мог прийти в себя от пережитого волнения. Что это было? Сон? Видение?  Но  рядом  тяжело вздыхает слепая лошадь. Трясущейся  рукой   притронулся  к голове и ощупал шею. Она свободна!  Вот он, грубый рубец,  который так  хотелось растереть, но было не дотянуться.  Можно ухом прислониться к плечу!   Канга  валяется  у стены, конец   цепи висит  на  бревне-вороте. Неужели свободен?!

    Темуджин  вдохнул полной грудью,  надо унять волнение. Помедлив, тихо поднялся и выскользнул из кожемялки.    Пугливо огляделся и, пригибаясь,       побежал  к реке.  Кое-где сохранились рваные  пятна  скрипучего,  подтаявшего сверху снега.  Их надо обходить стороной, не оставлять следов.  До рассвета   мало времени.  Как можно скорее и дальше по берегу, вверх по течению.  Притоки там  мелкие,  их  легче  перейти.  Темуджин   брел всю ночь, не разбирая дороги, запинаясь  о невидимые камни и буреломы. С  рассветом он выбился из сил, упал  на прибрежный песок и  провалился в тревожный сон.

    Ставка какого-то вождя.  Над юртой бунчук с девятью хвостами.  «Интересно,  - думает спящий Темуджин. - Это же наш родовой бунчук. Так, значит,  его похитили!»  Вождя зовут Чингисхан,  это тот, которого  Чжамуха запер в Ононском  Цзерене. Об этом он говорил в прошлом сне.  Чингисхан сидит на золотом троне.  Высокого роста, светлые усталые  глаза,  густая борода, в ушах  золотые серьги в виде колец. Темуджину   он, кажется,   знаком или кого-то напоминает. Только кого?  Сам Темуджин – не человек, а белый кречет, устроился на толстой ветке сосны, к стволу которой придвинут трон. Зоркими глазами   наблюдает за происходящим внизу.

   Вокруг Чингисхана много людей. Вдруг все зашевелились, раздался шепот:    - Ведут, вон анду его ведут! 
    Человека в богатой одежде  и со связанными руками  поставили перед  Чингисханом. И это оказался  - Чжамуха!  Тот, взрослый, со шрамом на левой щеке!  Выходит, анда он  не только Темуджину, но и этому,  Чингисхану!  Пленника развязали,  и  стражники  ушли.
 
    Чингисхан  тихо спросил:
    - Скажи, почему  ты нарушил клятву, сговорил  врагов моих - меркитов, найманов, кереитов и пошел  с ними против меня? Не ты ли  сказывал Ван-хану и сыну его Сангуму, что  я с найманами,  их  недругами,   дружбу завел?  Вот слова твои: «У моего старшего  брата Чингисхана  один язык  и сердце с  вашим врагом, найманским Таян-ханом, и он непрерывно посылает к нему послов!»
     Он   смотрит прямо в лицо  Чжамухе,  в глазах   нет ненависти, только  участие, жалость.
    - Не ты ли, клятвенный брат  детства,  хотел меня убить и запер   в Ононском ущелье?  И в сражении при Койтене, когда  ранили моего Саврасого белогривого?  Кто говорил Ван-хану, что на словах считаю его отцом,  а на душе у меня  камень лежит?  Чьи войска стояли  против меня? Твои, мой анда, и Ван-хана кереитского! Не так ли было? 
 
    Чжамуха  погружен в себя, молчит, вряд ли слышит вопрос. Но вот  встрепенулся, светло посмотрел на Чингисхана,  тяжело вздохнул  и сказал:
     - Я ошибался и поздно понял, что Небо  тебе, не мне  вручило власть  над всеми монголами. Потому и победить тебя никто не смог!
   Он обвел затуманенным взглядом  степь и, обернувшись  к заходящему солнцу,  произнес:
    - Я ж с малых лет сиротой,
Даже без братьев остался.
Верных друзей я не встретил,
Вот почему побежден я андой,
Взысканным милостью неба..
 Думаю: «Клятвой ведь мы незабвенной клялись!»
Будто мне кожу сдирают с лица,
Жжет  меня взгляд проницательных глаз,
Глаз  твоих, анда, правдивых.

    Толпа ловит каждое его слово.  Темуджин видит, как  омрачилось лицо этого грозного Чингисхана  и вдруг засветилось улыбкой.  Все люди замерли в  ожидании. 
    - Ты мой анда, Чжамуха. Мы  одного рода-племени. Забудем вражду и станем  друзьями как в прежние времена! В память нашего детства отпускаю тебя на свободу, но прошу не нарушать мира.   
    Снова глубокая тишина. Теперь все смотрят на  Чжамуху.  Он так же неподвижен, и в глазах нет радости, только  безразличие и покорность судьбе.

    По знаку Чингисхана ему приносят оружие и доспехи.  Кожаный колчан расшитый золотой нитью   полон стрел. Рядом – длинное копье,  булава с бронзовым навершием, сабля с   позолотой и инкрустацией, боевой топор, нож в ножнах – с росписью, покрытой лаком. Стеганая кольчуга обтянута дорогой тканью, на железных пластинах огоньками вспыхивают заклепки. Подводят коня в богатой сбруе, покрытого  красным кожаным панцирем.

    Чжамуха  коротко взглянул, словно прощаясь, в подернутые влагой глаза своего коня, отвернулся, склонил голову, прислушиваясь  к чему-то в самом себе, и тихо сказал:
    - Нет, анда.  Я хочу умереть.  Но  пусть мой дух  улетит  к  Небу  безгрешным -  не пролей на землю  ни капли крови моей!

    Чингисхан   глубоко задумался, опустил голову,  ему трудно, очень трудно  принять решение.   Медленно и тяжело поднял открытую правую  руку и опустил ее, сжав пальцы в кулак. Полыхнул темным кровавым огнем рубин в его перстне.  Тотчас к Чжамухе подошел палач, встал сзади, и точным движением переломил позвоночник.

    Темуджина-кречета   объял ужас!  Это же его  анда  Чжамуха!  Он хочет крикнуть, но из горла раздается клекот.  Немедленно слететь вниз, сесть на голову  этому  жестокому Чингисхану и выклевать ему глаза! Это он, он  убил   анду!  Белый  кречет     сорвался   с дерева,  машет крыльями над Чжамухой, пытаясь  вдохнуть жизнь,  но сложенное пополам тело  недвижно, и птица,  сделав последний круг,  летит на восток.


    Солнце стояло уже высоко, когда он открыл глаза. О! Этот ужасный сон! И снова Чжамуха! Не случилось ли с ним какой беды?  Ведь у него есть враг – таинственный Чингисхан. Он опасен!   И откуда  только   взялся? Шум воды, перекатывающейся по валунам, успокаивает  монотонностью.  От одежды все еще  поднимается  пар,  но дрожь унялась, а  сон, даже такой   жуткий, восстановил силы. Темуджин   прикоснулся к шее, где была канга, - убедиться, что ее нет, и улыбнулся.
 
    Взрослый,  измученный   невзгодами человек,   нередко  привыкает быть несчастным.  Его память приобретает странное свойство -    сжать  в краткое мгновение добрые   времена, перечеркнуть,  а то и  вовсе  стереть, не   оставив от них следа.  Зато   беды бережно взращивать,  лелеять и умножать. Капля за каплей, словно яд змеи,    они   травят    сознание,  парализуют волю.  Для  юноши будущее -  ожидание счастья.  Безмерного, безграничного!    Страдания,  вынесенные  на  пределе физических и душевных   сил,  -  лишь  щербатая   ступенька на лестнице   в   завтрашний  день.  Так, заложенная в хрупком семени  жизнь  с   невероятным трудом  пробивает скалу.  Хилый  росток,  имеющий  больше шансов погибнуть, чем выжить,   разовьется в могучую  кудрявую сосну над расщелиной.  Она будет    радоваться солнцу, ветру, поющим на ветвях птицам, а  тяжкий подземный  труд  слабых корней  забудется  навсегда.  И  Темуджин  воспринимает   плен  уже со стороны,  словно там, в кожемялке,  страдал и мучился не он, а  другой человек.

    Голубое  чистое небо  в легком мареве  сливается у земли  с   горбатыми сопками и бесконечной степной равниной. Как  серебрится и вспыхивает  алмазами утренняя роса на оранжево-красных    сухих  листьях ольхи и  приречного тальника! Перед глазами   в таком же тумане дырявая крыша кожемялки, мерно переступающие, неуверенные шаги  лошади-напарницы, ее костлявый крестец и облезлый хвост – дни, похожие один на другой.   Сколько их было, этих  тягостных лет, но помнилось, что   попал в плен двенадцатилетним, и  минуло, кажется,   несколько зим. Сейчас год, должно быть, 1169 -й?

    Поток   дневного света    открыл  четкий абрис  волнистой линии горизонта и дальний ориентир, за которым  там, на востоке - родина и  постаревшая мать. Темуджин, отряхнув с одежды песок,  стал спускаться к реке -  зачерпнуть рукой  холодную влагу и смочить пересохшее горло,  рубец на шее. Под ногами шуршит  круглая галька с ломающейся  на  острые осколки  ледяной пленкой.
    Кромка  берега еще не  оттаяла. Из-под нее с ворчанием  и бульканьем  вырывается  стремительный мутный  поток с ныряющими в глубину и  выскакивающими как   белые   кораблики льдинками. На середине  бурлящей реки крутится   воронка пенящейся черной воды. Справа, в зарослях    полузатопленных ив тихая открытая заводь.
 
    Что это? Прислушался. Чуткое ухо  уловило  сквозь   рокот реки отдаленный  мерный   цокот  конских копыт. Звук с детства знаком, его ни с чем не спутаешь. Погоня!  Скачут по тропе, с которой только что сошел. Оттуда   видно всю    местность, до каждой кочки на берегу!  Тревожный взгляд  беглеца мечется в поисках укрытия.  Спасение – в реке!   К  темной  заводи!  Чуть  вернуться  назад, навстречу  преследователям, и  вниз, в тальник!
 
    Темуджин  схватил  прошлогодние стебли камыша  и   бросился в  воду.  Стужа обожгла огнем.  Здесь мелко,  придется сесть на дно.  Через  сетку голых ветвей   юноша увидел первого всадника.   Старший брат Сочихэл   внимательно осматривает береговой уступ и особенно пристально -  кусты. Темуджин   нырнул с головой, зажал нос, вставил в рот соломинку.  Она слишком тонка, и  воздуха не хватает, тело коченеет. Руки и ноги теряют чувствительность,   не подчиняются и плохо движутся. Странно, но он вдруг перестает  ощущать холод.  Все тепло хлынуло внутрь, в груди стало горячо и приятно,  редкими слабыми  ударами бьется сердце.   Сознание, как поднятая  со дна муть, то уплывает  вместе с водой, то возвращается  и  приказывает: «Терпеть, терпеть до последнего!    Тебе  не хватило  выдержки с Бектером, и это обернулось бедой. Терпи!»
Темуджин   потерял счет времени. Должно быть,  погоня  проскочила дальше. Стараясь не нарушить гладь заводи,    с трудом приблизил  лицо к самой поверхности и чуть не вскрикнул от страха  –  в  нескольких  метрах  прямо  перед ним  стоит  всадник,  следящий   за   тенями   на воде от   ветвей  и   висящих  над берегом корней   ивы. Еще мгновение, и он,  стегнув лошадь, исчез на верхней тропе. Где же его спутники?  Выходить  рано.  Терпеть, еще терпеть!  В оцепенении, похожем на сон, Темуджин  снова погрузился с головой в темное ледяное крошево.

    Впереди прижим. Отвесная  скала опускается прямо  в реку, и конная тропа, подойдя к ней, поворачивает налево,    в  обход горы. Всадники, возможно, идут цепью и преодолевают  подъем, но могут вернуться.  Темуджин,   собрав последние силы,     осторожно поднял  над водой лицо и судорожно   вдохнул полной грудью. Тропа по-прежнему пуста.

    Он пополз к берегу.   Гладкие обледеневшие корни   тальника   выскальзывают   из негнущихся пальцев,  ноги глубоко застряли в  глинистом   месиве. Подтягиваясь на локтях и волоча  неподвижное тяжелое тело, Темуджин  рухнул на  гальку  в полуметре от  воды.  Не человек - вывороченный  древесный  корень в  речной тине и иле. Жадно хватая ртом воздух, медленно приходил в себя. Невдалеке черный плоский камень. Чудом удалось перебраться  на   его  поверхность, прильнуть спиной.   Сухое тепло  возвращает   жизнь. Уже можно пошевелить   пальцами, но глаза слипаются от усталости и пережитого волнения. Спать нельзя – преследователи рядом! Кто знает – вдруг  им придет в голову снова прочесать  приречные   заросли?

    Распластавшись  ящерицей на каменном ложе,  Темуджин  смотрит в небо и  мысленно благодарит за   спасение. Солнце сияет, весенний ветер  подстегивает  и гонит  мелкие  клочки кудрявых облаков, похожих  на  бегущее по голубому   лугу стадо белых барашков.
    Сочихэл не выходит из головы: «Она  должна была меня убить!  Пожалела, простила.  Почему?»  В памяти -  праздник первой стрижки и первый,  как у взрослых мужчин, малгай, сшитый  старшей матерью.  Бектер  давал за него  пять стрел с костяным наконечником,  но  Темуджин    не  стал меняться.
Изрядно поношенный,   он  все еще сохранял  терпкий  степной  запах,  и его   можно было   найти    на ощупь - в полной темноте.
   
Старший сын Оэлун нежно любил свою мать, но  она всегда занята. Каждые два года рожала детей, кормила их грудью.   Вместе с отцом, а без него - одна,  вела хозяйство семьи. Первые самостоятельные  и  неуверенные  шажки из колыбели вели ребятишек  в  руки Сочихэл.  Это она  их кормила, одевала,  рассказывала  забавные сказки о проделках тарбаганов и хитрых лис, а позже – древние легенды о  Прекрасной Лани и Буром Волке, прародителях  монгольских родов.  Темуджин  всегда считал Оэлун  сильной и решительной, а  Сочихэл - слабой и робкой.    В прошлую ночь, когда   почувствовал знакомые руки, комок застрял в горле,   рыдания сдавили грудь.  Волна горячей благодарности, любви и покаяния  прилила  к сердцу, и  Темуджин не мог сдержать слез.
 
    День угасал.  Усталым  взором   юноша следит за  багрово-серыми   слоистыми  облаками,  наполовину  закрывшими солнце. От реки потянуло холодом и сыростью.   Тепло остывающего  камня  перетекло в слившуюся с ним длинную черную тень на земле. Если  до заката выбраться на  дорогу, то  ночью,  не боясь погони,  можно уйти  далеко  от стойбища тайчиутов.      В  сумерках он набрел на  колею,  прочерченную    полосками  замерзшей воды.  Тонкий ледок непрочен,  и ноги    с противным  чавканием проваливаются  в грязь.  С  каждым шагом  труднее переставлять  тяжелые  разбухшие  гутулы с отставшей подошвой.  Усталость притупляет страх.

Вдруг среди   звуков  хлюпающей  слякоти  Темуджин  различил   отдаленное поскрипывание, похожее на дребезжание тележных колес.  Он  метнулся  на обочину и затаился в кустах облепихи, зорко следя за дорогой.   Приближался  запряженный одной лошадью воз с сеном.  Здесь, по падям  в степи Кыр-шира    тайчиуты косили траву, а копны  вывозили зимой на санях,  ранней  весной – на телегах.
 
    Правил, как  показалось Темуджину, старик.  Обессиливший   беглец  решился  выйти  навстречу.  Лошадь шарахнулась в сторону и остановилась. Испуганный  возница невольно выпустил вожжи,  молча  разглдывая    невесть откуда появившееся существо – в лохмотьях, черное  от липкой грязи. Наконец, совладав со страхом,  тихо  спросил:
    - Ты кто и что тут делаешь? 
    - Все ли здоровы в твоей юрте? – вежливо  приветствовал его Темуджин. -  Я бежал из плена. От тайчиутов. 
     - Я – тоже из них. Не боишься? -  возница опасливо оглянулся. 
     - У меня  нет  сил  бежать и  даже бояться. Если хочешь – донеси  или… помоги. 
     Колени подогнулись, и он неловко опустился на землю.

    Старик  снова   оглянулся, слез с телеги, горестно покачивая головой.    Пригляделся и спросил:
    - А  не сын ли ты Есугей-багатура?
    Темуджин кивнул. 
    - Знал я его, хороший человек был, – проговорил, повернувшись к телеге,  и стал разгребать сено. -  Полезай-ка   сюда, да заройся глубже.  За мной два воза едут.
    Он  помог  юноше  подняться,  поправил веревку,  и  телега,  скрипя несмазанной осью,  гулко покатила в ночи.
 
    Сорхан-шира, так звали хозяина,  еле сводил концы с концами.  После набега чжурчженей осталось несколько лошадей, корова с теленком,  пара коз. Возили шерсть,  сено, готовили кумыс – неприбыльные занятия. Сыновья  жили в одной юрте с отцом.  Поджидая отца, младший вскипятил чай, заправил солью, мукой, молоком.  Давно забытый запах   приятно щекотал ноздри, наполнял силой и чувством родного дома.

    Сорхан-шира отправил сына  во двор  убрать сено и  посторожить,  – не появится ли кто из   чужих. Угощая Темуджина нехитрым ужином,    рассказывал:
    - Ходили с твоим отцом на буирнурских татар. Вместе  Тогорила в степи  встретили, когда братья его прогнали. Налетели мы как зимний буран, снова   стал  отцовский анда кереитским ханом!  Теперь его Ван-ханом зовут. Ты, если что, к нему иди, должен помочь. Ну, а нашим старайся не попадаться, в следующий раз убьют!

    Впервые за  несколько лет Темуджин спал спокойным сном сытого человека,  в тепле, под защитой  доброго  сердца хозяина. Поутру, как только начало светать,  тихонько тронул  его  за плечо  Сорхан-шира:
    - Вставай, парень!  Люди в стойбище  пока спят, незачем им тебя видеть, да и дальняя  дорога заждалась.
    Принес одежду  Чопана, младшего сына:
    - Теперь тебя не поймают, не признать!   
    Сваренный барашек, бурдюк с кумысом  завьючены на лошадь. 
    - Вот седла-то лишнего у меня нет, но  приладишься. Огниво дать не могу.  По нему сразу догадаются –  чье, - сокрушался  хозяин. - А лук, стрелы бери. Снаружи хранятся, каждый украсть может. 
    Темуджин,  молитвенно сложив руки, низко поклонился хозяину. Поклялся в душе – никогда не забывать добра!
 
    Через тридцать лет Чингисхан разгромит тайчиутов,  и   совсем  старый  Сорхан-Шира  присоединится к войску, станет  ближайшим советником и другом.  Сыновья   получат   земли меркитов вдоль реки Селенги,  а внуки  станут  воинами.  Благодарность  спасителю возвела род  Сорхан-Ширы на вершины власти.  К сожалению, трагический конец настигает  многих, кто взлетел высоко  в небо,  далеко оттолкнувшись от земли.

    Удивительная  судьба  ожидала Чопана, тезки  младшего сына Сорхан-Ширы и его прямого  потомка в четвертом колене. Он   стал  монгольским военачальником  в Иране  при  иль-хане Олджейту.  В 1314 году завоевал Малую Азию  и усмирил тюркских эмиров.  При новом правителе  Абу-Саиде Чопан  был  главнокомандующим и захватил фактическую власть в стране.  Наместником  Малой Азии посадил  сына Тимурташа.   Через двенадцать лет Чопан  восстал против Абу-Саида,  но мятеж  жестоко подавили. Вместе с сыном они бежали  и были убиты:  Чопан – в Герате, Тимурташ – в Каире.   Потеряв   власть, царские почести,  несметные богатства  в чужеземном краю,  потомки Сорхан-Ширы   погибли  насильственной смертью вдали от Селенгинских степей, подаренных Чингисханом их   роду.

    Темуджин в  треснувшем по швам  дэле Чопана и  в   старом вытертом малгае, не спеша, чтобы не привлекать внимания,  спустился в распадок.   Юрты тайчиутов остались за сопкой. Путь лежал  к Онону, к  родному стойбищу в Делиун-Болдоке, где случилось   много хорошего и плохого,  и не понять  - чего больше. 
    Весна сюда приходит раньше. Нет и в помине  апрельских    сохранившихся по глубоким  логам снежных  лоскутов, растянувшихся,  словно спящие   звери.    Реки  давно очистились ото  льда и спокойно,  даже лениво  катятся в низких берегах.  Зеленым  бархатом  покрыты сопки, и только    горы слепят  белыми вершинами. Воздух напоен почти летним теплом и  ожиданием счастья.
   
    Мысли в голове плавно сменяют одна другую. Если бы он, Темуджин, придумывал законы,  то осудил бы свою  горячность и несдержанность в поступках.   Тайчиутский плен был  хорошей школой!  Терпеть, скрывать свои мысли, сдерживать страсти!  Не помнить обид и прощать их должен человек.  Делиться  пищей  и  давать  кров каждому нуждающемуся, как это сделал  бедняк Сорхан-шира.  Помнить добро и воздавать за него сторицей.


8.

    Оэлун застыла на пороге.  Долго вглядываясь в  незнакомого  высокого юношу.     Прижав к груди руки, и не веря глазам,  тихо произнесла неверным, дрогнувшим голосом:
    - Темуджин? - и упала в  раскрытые объятья сына.
    Поседевшие виски, морщинки у глаз. Сколько же горя ей досталось, и, в первую очередь, от него, старшего!  Темуге  помчался по стойбищу с  радостной  вестью:
    - Темуджин! Темуджин! Идите все! Темуджин приехал!

 Люди  спешили к  юрте Оэлун. Со времени печального события прошло так много времени! Темуджин не умер, теперь он, старший сын -  наследник власти отца! Хозяину прощают все, и рады его возвращению!
    Подлетели  Хасар, Хачиун –    крепкие парни, и бросились, как борцы в схватке, мять и  тискать  брата.  Из-за спин постаревших  Соднома и Чимида выглянула  девочка – высокая, нескладная, с  широко раскрытыми и смущенными  глазами. 
    - Темулин,  поздоровайся с братом! - подтолкнул ее  Содном.   
    Она испуганно  взвизгнула, взлетев на сильных руках  Темуджина.
 
    Радость, как и беда, не приходит одна.  Через неделю на дороге к стойбищу показалась знакомая повозка.  Она подъехала близко к гостевой  юрте, и из нее   выскочил  смеющийся  Бельгутай.  Тяжело опираясь на трость, вылезла Оюнгэрэл. Оэлун  с  детьми вышла навстречу. Все напряженно ждали, и каждый  думал об одном и том же. Вздох облегчения и радость! Из повозки показалась  тонкая фигурка Сочихэл,  нерешительно ступила  на землю.     Обе матери  обнялись,  с глухими рыданиями    тесно припали друг к другу и так, не разнима рук,  вошли в  юрту. Сидя у   разгорающегося очага, улыбались сквозь слезы и  отмечали  следы ушедшей молодости  и  пережитого   горя  на лицах.  Эти соленые ручейки, струящиеся по увядающим  щекам,  должны были навсегда отрезать  темное прошлое от настоящего и будущего в их общей судьбе.
 
    Оюнгэрэл, суетясь у повозки,   отдавала приказания детям – что разгружать в первую очередь,  куда поставить.
    - Осторожно, Хасар! Можешь разбить! -  или  «разлить», «уронить».                Бельгутай,  рослый и крепкий как Есугей,  бросился к Темуджину:
    - Ты же  не знаешь, как я хотел помочь  там, в кожемялке, когда тебя приковали к  вороту. Дядя  запретил, сказал – подойдешь, ему, то есть тебе, хуже будет!  Мама велела выкрасть  ключи от канги, и у меня получилось! – торопливо говорил брат, захлебывась словами. - Со второго раза получилось! Темуджин, ты не сердишься на меня?
    Только теперь  от Бельгутая узнали,  каким был  плен,  как выжил в неволе Темуджин.

    Без Сочихэл  ее юрта  приобрела нежилой вид. Вытерлись кошмы,  покосились  решетчатые ханы, поблекли яркие  краски  орнаментов.  Эочин,  покрытый  толстым слоем пыли,  валялся в углу с оборванными струнами. Только кованый сундук стоял на прежнем месте. Сочихэл откинула крышку,   подержала в руках серебряные украшения с кораллами и бирюзой,   погладила ладонью  красный шелк накидки, в которой впервые  вошла в  эту юрту. Улыбнулась и принялась наводить порядок. Всем детям Есугея, теперь почти взрослым, по-прежнему нужна ее забота. И  потекли дни, наполненные привычными делами,   словно не было горя, надолго разделившего  семью.

    Оэлун, глядя на старшего сына, удивлялась, как  он умело,   по-мужски, берет в  руки  хозяйство.  Прибавляются  новые пастбища,  множится и жиреет скот,  возвращаются  люди,  когда-то покинувшие осиротевшую ставку Есугея. Но больше всего    поражает, что к Темуджину, а ему всего  семнадцать,     обращаются  за советом и  помощью умудренные опытом кочевники.  Молодые  наездники приезжают  со всей округи и из дальних мест, их  юрты,   как грибы после дождя,  растут вокруг ставки, над которой снова реет  родовой  бунчук  с девятью хвостами.

    За три года  спокойной жизни  хозяйство Темуджина заметно поправилось.  Все это время он   пытался узнать хоть что-нибудь о Дэй-сэчэне и его дочери Бортэ. Никто не знал, где он  кочует. В конце зимы Очир   случайно  встретил знакомого   хунгиратского пастуха, и тот  сказал, что  хозяин    собирался  на  южные склоны   Бурхан-Халдуна,  где  рано   поспевают весенние  пастбища. Пастух ехал к родственникам  в Халху  и возвращаться к Дэю  в этом году не хотел. Темуджин, мучась неизвестностью,  после недолгих сборов  решил отправиться  на поиск  невесты.  Через тайчиутские, татарские земли  его сопровождали  друзья, нукеры - несколько сотен юных всадников. У развилки они повернули коней,   и дальше Темуджин поехал один.
 
     Дорога  вьется по долинному лугу, здесь затишье, теплый воздух поднимается от нагретых солнцем  валунов.  На  быстрых   реках конь  выбирает мелкие перекаты и легко идет на переправы. Слева и справа поднимаются      высокие хребты. По солнечным  склонам – степь, по северам -  редкая тайга, переходящая в горные луга и снежники. Темуджин жадно впитывает нескончаемую  игру  красок Земли, дивные  переливы звуков в песне жаворонка,  дуновении ветра,  журчании  воды. В душе - ожидание счастья.
     Дырявая крыша,  гладкий, отполированный  руками рабов  ворот кожемялки, протухшие кожи  -  все это, наверное, просто приснилось. Дни рабства тают, как  потемневший  клочковатый   снег в низинах. 

    Перед мысленным  взором – Бортэ,   озорная девочка, его невеста.   Есугей, впервые  увидев  дочь Дэя, наклонился к сыну, сказал:
    - Смотри, Темуджин! В лице у нее блеск, в глазах – огонь!   
    И она поняла, что приезжие любуются ею,  горделиво встряхнула головой  и  пристально  поглядела  мальчику  в глаза, словно внушая: «Я, я буду твоей женой!»

    Проводив Есугея,  они взялись за руки и  побежали в степь.  Бортэ, еле касаясь земли, летела как птица,  он не мог ее догнать.  Вдруг присела, раздвинула листья и с расширенными от страха глазами, загадочно  прошептала:
    - Осторожно,  Темуджин, это сон-трава!  Если тронешь или  наступишь, сразу заснешь и ни-ко-гда!  не проснешься!
   Фиолетовые,   желтые    пушистые   звездочки так  и просились в     косы девочки! До сих пор  не может забыть, как испугался  лохматой черной собаки. Она бросилась к нему с громким лаем. Темуджин  застыл на месте.  Бортэ рассмеялась и, подтолкнув его, сказала:
    - Не бойся! Она кусает за ноги только овец, когда они отбиваются из отары! Ты же не овца!  -  и   он густо покраснел. 
    Хорошо, что Бортэ не заметила! А потом они ходили смотреть   только что  родившегося жеребеночка,   белого, без  единого темного пятна.  Дэй обещал  подарить его  Бортэ на свадьбу.

    Неуверенность   снова вернулась – куда же от нее деться?  Со времени обручения прошло   восемь лет, а девушки, как издавна заведено,  рано  выходят замуж.  На календаре 1172 год, значит, Бортэ уже  девятнадцать!   Для нее он бесследно пропал – кто же будет так долго ждать!    Вряд ли  запомнился  мальчик-жених,  его властный и богатый отец, детские игры в степи.
    В раздумье Темуджин смотрит на  искрящуюся поверхность реки, вспоминая  с содроганием  спасительную  ледяную купель.  Нельзя  остановить  время и текущую  воду. Он встретит, если повезет,  незнакомую, чужую  Бортэ. И она его не сможет  узнать. Какие  мечты  и желания тревожат теперь ее сердце? Не повернуть ли назад? Вопреки невеселым мыслям, наездник пришпоривает  коня.

    Переправившись через  Онон, Темуджин    поднялся на   междуречье и стал  спускаться  по каменистому склону в долину  Керулена. Долго  пробивался через заваленное   огромными валунами и  древесными  заторами  русло  к   верховьям. Там,   под снежными вершинами Хэнтэя, на  Бурхан-Халдуне  берут начало   три главных  реки – Онон, Керулен и Тола. Будто поссорившись, разбегаются они  в разные стороны света.
 
    Тропа  пошла  круто вверх, и вместе с высотой  выгоревшая  на солнцепеке степь сменяется  пышными луговинами.  Зелень -  необычайно  яркая под  горным  солнцем,   среди   чистых ледниковых вод.  Позади несколько дней пути.  Поднявшись на перевал,   Темуджин    разглядел у подножья двуглавой горы  белые купола войлочных жилищ.  Темные точки животных   передвигаются по склону.  Об этом  ли стойбище говорили  Очиру пастухи?

    Навстречу всаднику вышла  высокая  стройная девушка. Синий атласный дэл расшит огненно- красными драконами,  в высокой  прическе  черных волос сверкают серебряные украшения. Весь  вид – празднично-торжественный, словно  она  ожидает гостей.  Уверенным  шагом, с серьезным  лицом девушка подходит к  путнику и принимает коня. В темных  глазах мелькнул знакомый озорной блеск!  Она  протянула Темуджину   загорелую сильную руку и, не говоря ни слова, повела в юрту.

    Дэй, покуривая трубку, долго молчит, разглядывая Темуджина.
    - Помню, был уговор с твоим отцом. Много воды утекло в море, много  гутулов  сносилось. Бортэ сватали богатые женихи, большой выкуп давали. Не пошла она, тебя ждала. – полузакрыв глаза, и словно вспоминая   сватовство,  продолжил. - Говорят,  хозяйство-то  ваше совсем разорили? Если в отца  норовом пошел, дела скоро поправишь.  А  за дочерью  дорогое приданое дам -  шубу из черных соболей!  Другой такой в степи не найдешь!

    Темуджин поднес  родителям невесты  шелковый хадак.  Сочихэл искусно  расшила его благопожеланиями  счастья и здоровья. Для Бортэ вывели  белого, без единого темного пятнышка  стройного жеребца.  Саврасый  Темуджина  недовольно косит  глазом и   норовит  укусить красавца.     Лошади во весь опор  несутся  по  степи, стремясь  вырваться вперед   как на скачках. Мелькают  крепкие ноги, гривы и хвосты развеваются по ветру!  Только  на переправе ниже водопада  Белый,  испуганный  грохотом воды,  вдруг попятился,     но твердая рука Бортэ  направила коня  прямо на камни переката.  На ночевках  под  звездным небом, когда черная  степь  сжимается плотным  кольцом вокруг  костра, две одинокие  фигурки  освещены  оранжевыми бликами. Темуджину так много надо сказать Бортэ!

    Удачной оказалась  эта весна!    Нашлась  та, о которой мечтал. Не сон ли это? Ведь странные сны   иногда так похожи на явь! Как была  она далека и  смотрела на него  мерцающей звездой  в  ночном  небе над кожемялкой.  Никто на свете, ни одна девушка не сравнится с  нею в верности.  Сияние  женской  красоты  и  сила, твердость характера – какое редкое сочетание!  То, что  отличает его мать от других женщин.  Отец  сразу  это понял, и   вырвал Оэлун из рук меркитского вождя! 
    - Бортэ! Я не верю своему счастью!  Ты - единственная  на всю жизнь! -  говорит  Темуджин, с нежностью глядя в    темную глубину глаз, сияющих, словно  чисто горное озеро.   
 
    Пролетевшая невидимой птицей  Судьба лукаво  улыбнулась: «А как же  то сонмище  приготовленных для тебя    жен и наложниц? Ну что ж,  пусть    среди пяти главных жен  первой и  самой почтенной   всегда будет  твоя   Бортэ учжин. Императрица, мать своих   четырех сыновей и пяти  дочерей,     четырех приемышей из  враждебных  племен и народов».


9.

    Над стойбищем  у подножья священной горы Бурхан-Халдун  опустилась  хрустально-звездная   весенняя ночь. Спит степь,  накрытая синевой с переливами черного  бархата.  Вдруг  резкий крик разрезал тишину и взвился  над юртами:
    - Меркиты!  Меркиты!
    Первой выскочила Оэлун и  увидела пожар  в западной стороне.   
    - Темуджин, вставай! Буди братьев! Бегите!   
     Лошади взяли в карьер и понеслись  по горной тропе к лесу,  растворились во тьме.
 
     В руках меркитов  факелы. Дымятся  юрты. Летят  со свистом тонкие стрелы.  Оэлун уже видела  гибель  стойбища  - сразу после смерти Есугея, когда  на пепелище,  размахивая  плетью,  гарцевал Таргутай. Что  же забыли здесь меркиты теперь? 
     Всадник резко осадил коня и сдернул с головы  прикрывавший лицо шлем.
    - О, Синее Небо!  Еке-Чиледу!?
    Сердце Оэлун громко забилось, крик застрял в горле.
     - Нет, нет! Ты давно умер, Чиледу!
    Она   сжала руками голову, слезы текли по лицу.
     - Прошло семнадцать лет!  Но тогда! Тогда я ждала тебя каждую минуту,  изо дня в день!      Ты не вернулся!    
    Оэлун билась в припадке безумия.  Но сверкнуло озарение, и она    пристально вгляделась -  так же  молод и прекрасен, соколиный разлет бровей, темные влажные глаза! Но взгляд?!   Холодный и жесткий! Плотно сжатые суровые губы!  Нет, не Чиледу – это  Чилгир!    Вождь меркитов  Чилгир-Боко!   Младший брат,  но  тогда  он  был ребенком  и на свадьбе  не сводил с невесты восхищенных  глаз!

    - Оэлун! Я искал тебя! Пришла очередь платить   долги! Где     Темуджин? Скажи, и мы не тронем твоего дома! –   склонился  к ней всадник. - Ты ведь узнала меня?   
    - Да, Чилгир, узнала!  Но Темуджин - сын Есугея!  У нас нет перед вами долгов!  - с угрозой в голосе,  с ненавистью  глядя прямо в лицо,  тихо сказала  Оэлун.   
    - Ошибаешься,  он -  сын   Еке! Пусть признает  нашу кровь,  и мы  вместе  покорим степь!  Где он?   
    - Я не знаю!  -   вдруг  охрипшим голосом  ответила мать и распахнула дверь в юрту. – Можешь проверить.   
    - Спрятала?  Что ж! Пусть  Темуджин  сам приползет к моему порогу!  Как думаешь -  его жена годится в наложницы?  Увидишь  сына – спроси! 

    Чилгир кивнул  стоящим рядом нукерам, и через  мгновение  они  выволокли из юрты  с распущенными  волосами связанную Бортэ и  ее  старую няню Хоахчин-Эмгэн.  Мимо Оэлун  провели,  подталкивая в спину,  полураздетую  испуганно  озирающуюся  Сочихэл.    Женщин посадили на лошадей и  крепко притянули к седлам.   Триста всадников  рассеялись по стойбищу и окрестностям в поиске Темуджина.  «Метались туда и сюда, шли по его следу по таким болотам, по такой чаще, что и   сытому змею не проползти», -  напишут позже летописцы.  Счастливая   весна обернулась для будущего  императора апрельской бедой.

    Оэлун, с трудом передвигая ноги, побрела к  обугленным остовам юрт, где люди,  разгребая завалы, оплакивали погибших,  подбирали раненых,  искали семейные реликвии. «Не слишком ли запоздалая месть, - думала  Оэлун, - если она за Еке-Чиледу! Нет, им нужен Темуджин!»  Только под утро   в копоти и саже  вернулась домой и устало опустилась на кошму. Темулин  ласково погладила по плечу, подала пиалу с  теплым чаем. Но мать не прикоснулась,  ее  отсутствующий  взгляд  блуждал в  холоде и темноте юрты.
 
    Прошлое  ожило до мельчайших подробностей. Чилгир, пленивший Бортэ, - не так ли   Есугей   похитил  саму  Оэлун у  его брата!  Меркиты не  забывают  оскорблений.  Бедный Еке!  Он не нашел другой жены, не назвал  ее именем   украденной  невесты. Возможно, помнил до  самой  смерти  Оэлун. А она?  Сначала не хотела жить, в широком рукаве дэла  прятала острый кривой нож, но постоянно рядом  было сострадание  Сочихэл.   Как отнять у нее мужа,  ее  радость и печаль,  нелегкое  изменчивое  счастье? Сильная  рука  Оэлун,  способная  нанести смертельный удар  Есугею,  в последний момент разжалась, отбросив  сверкнувший металл к порогу.  Он поднял нож и с удивлением взглянул на  пленницу.  Не раз, пытаясь понять Сочихэл, она спрашивала:
    - Чем Есугей заслужил твою любовь?
    Но тихая женщина-девочка, потупив глаза, не могла объяснить:
     - Ты сама  его полюбишь, когда узнаешь.
 
    Властность Есугея  отталкивала, казалась грубостью и  бездушием. Не могла забыть нежных  рук Чиледу, когда он,  осторожно и легко, как перышко, поднял и  внес ее в свадебную повозку. С  сосредоточенной уверенностью, играя  мускулами,  жених   натягивает   тугую тетиву, посылая в дальнюю цель  поющую  стрелу кейбур-ветряницу, победно и  восторженно  смотрит  темными смеющимися  глазами на  Оэлун, свое  божество. 
    - Ты, Оэлун,  - не просто  «Мягкая трава»,  ты -  предвестник моей весны,  первый  на проталинах подснежник  в степи!     Дыханием   согрею   лепестки  от холодного северного ветра!  Твое цветение  будет  вечным!
    Таким остался в   памяти  Еке-Чиледу. Есугей  разметал эту жизнь ураганом  непреодолимой и чуждой силы, наполнив  сердце ненавистью и черной тоской.

Все изменилось, когда  татары  убили Саврасого, а  сам Есугей чуть не погиб.   Вместе с помертвевшей Сочихэл они обмывали раны и, видя  в затуманенном потустороннем взоре утекающую по каплям жизнь, горячо молились и просили Небо о помощи. 
    Оэлун не заметила, как  в  душу прокралась жалость, до самого  края  затопило сильное и  незнакомое прежде  чувство,  странная потребность  быть рядом с этим человеком,  слышать ровное биение его сердца. Она поняла -  к ней пришла  осознанная, большая любовь вдруг повзрослевшей женщины к зрелому мужчине.  Не  хотелось больше  быть иконой,  сила духа и жажда деятельности   будоражили  и роднили  с Есугеем.  Она стала бы такой, как он, если бы родилась мужчиной! Далеким  и почти нереальным стал  Еке-Чиледу, словно   приснившийся  детский сон, растаявший   и забытый  на утренней заре. О, Еке! Прости свою Оэлун!

    С рождением Темуджина и следующих   детей  на Оэлун легли новые заботы. Она  стала второй женой, заботливой матерью, верной помощницей, и  после его смерти – опорой  семьи.
 «Таков удел  женщин кочевников, они достаются сильному,  и  ничего с этим не поделаешь!  Бортэ   станет наложницей  меркитского  вождя. Бедный Темуджин!   Ты смиришься, но вернешь ли жену или  … как Еке-Чиледу?» - рассуждала про себя  Оэлун, высекая кремнем искру для очага.

    Если бы на Оэлун снизошло шаманское озарение,  и  она могла совершить путешествие в будущее,  то  содрогнулась бы   душа, остановилось бы сердце.    Горькая, наполненная  одиночеством и   болезнями жизнь Чиледу,   показалась бы  малой бедой в сравнении с трагедией его народа.  Темуджин, ее сын – вот та грозная сила,  цунами,  рожденная не ею,  женщиной, - землетрясением!  Он, его внуки и правнуки  сметут, смоют    несчастный народ  с лица Земли,  сгинет  само   слово  «меркиты» -  как легкое дуновение ветра, как тени облаков, скользящие по сизым  ковылям.
 
    В пустоте и безмолвии заплясали  по ханам тени, красные языки пламени  раздвинули тьму, и  голубым огоньком вспыхнул  на  полу овальный камушек с браслета  Сочихэл.  Оэлун хорошо его знала: изящно переплетенные серебряные    змейки  смотрели на мир голубыми глазами  тонко ограненной бирюзы.  Этот обручальный подарок мужа   Сочихэл надела в день его  погребения  и   носила  постоянно, как память. Теперь, подумала Оэлун,  в ее браслете остался только один камушек.  И мысли снова вернулись к меркитам.  Почему они увезли Сочихэл?  Сорок лет – возраст для монгольской женщины. Страдания и  время   стерли   былую прелесть  ее одухотворенного   лица.  Безжалостно прорисовали  легкую сеточку  морщин,  побелили смоляные волосы на  висках. «А ведь  в стойбище много красивых девушек!»  – недоумевала Оэлун, спрятав змеиный глаз в сундук.

    Думы о Сочихэл не давали покоя.  Оэлун решила, что меркиты хотели  бросить  на нее    тень предательства.  Кто  знал, когда Темуджин  возвратился с невестой, тот и предупредил, подготовил вражеский набег! А вот и  служанка у Сочихэл – меркитка,  чем не шпионка!
Тонкие брови нахмурены, губы сжаты.  «О, Сочихэл! – в мыслях обращается к ней  Оэлун. – Сколько горя выпало на твою долю!  И Темуджин! Как должна была  ты  ненавидеть, и – простила!   Для  всех  сыновей Есугея  ты - мать! Да,  любящая, мудрая мать,   что бы они ни сделали!»  На щеках вдруг  вспыхнул румянец – или это блики пламени? -   в глазах  засветилась  тихая улыбка.  Оэлун вспомнила первые дни после рождения первенца.

    Ее грудь затвердела, точно камень, молоко не приходило. Темуджин  напрасно   ловил губами набухший  сосок, сначала громко плакал, а потом, голодный и слабый, лишь попискивал, словно  степная полевка.  Сочихэл взяла младенца на руки и приложила к груди.  Она уже   две  недели не кормила Бектера,  – сколько можно! – ему почти год.  Молоко перегорело.
 
    Темуджин жадно  зачмокал  губами. О, чудо!  Сладкая живительная  струйка потекла  по  зарумянившейся  щечке,  брызнула   в глазки малыша.   Он, посапывая, сосал до изнеможения.  Впервые насытившись, отвалился от  груди и  спокойно  уснул.   Сочихэл осторожно, чтобы не разбудить, положила  ребенка в висячую люльку, и обе женщины  склонились над ней, любуясь мальчиком.
    - Скажи-ка правду, Оэлун!  Не от Солнечного ли Луча ты родила сына, как праматерь Алан-Гоа?! - смеясь, спросила Сочихэл.-  Светлые кудри и зеленые глаза!  Такого  красавца  степь  не видала! 
    - Увидит еще не раз, когда  ты следующего родишь! - ответила  счастливая Оэлун.
    И  оказалась права: через год  Сочихэл  родила Есугею  Бельгутая.

10.

    Темуджин спешит.  В  декабре    девять месяцев со времени похищения   Бортэ. Конечно, она -  наложница Чилгира.  Славится он  статью  и отвагой.  Говорят,  с шестнадцатью тяжелыми ранами не покидал   сражение, пока не лишился сознания и  последних сил.
А если  Бортэ беременна или уже родила? Тогда потеря безвозвратна,  спрячут и ее,  и ребенка.   Она так долго  ждала, неужели      открыла сердце Чилгиру?   Темуджин,  упоенный любовью  и свободой не  мог сберечь молодую жену! О,  неопытность и беспечность! Если   угодно Небу соединить  их снова,  он  заслужит прощение! «Бортэ, осталось совсем немного ждать! Помни и жди!»

    Чжамуха искренне  обрадовался   Темуджину.  Он возмужал,  но по-прежнему был  красив, неутомим и весел. Никакого шрама на щеке, как это приснилось Темуджину,   да и  там он был много старше.  Темуджин  спросил о кереитах, и Чжамуха ответил, что с Ван-ханом и его сыном Сангумом  у них крепкий союз и большая дружба.  Да-да.  Ван-хан -  так теперь  Тогорила зовут в степи.  Чжурчжени   за  храбрость дали кереитскому вождю титул  вана – князя, когда в союзе с ними бился против татар.  Дела  у самого Чжамухи  идут отлично.  Несколько племен,   не только   дарджаран, выбрали его гур-ханом.   Он  защищает  свой народ,   бьется с недругами-соседями. Довольно потирая руки,  похвалился, что  недавно  захватил   большие стада и пастбища.

     Анда устроил настоящий пир, и до утра они не могли уснуть. Много разговаривали, Чжамуха читал стихи, которые тут же приходили ему в голову. Архи, кумыс, жирная баранина веселили душу.  На прощание   сказал Темуджину:
    - Мы кровью клялись! Как один анда не поможет другому?  И улус твой соберем, и Бортэ   у меркитов отобьем!

    Возвращаясь от Чжамухи, Темуджин  с благодарностью в душе  думает об анде. Но  те сны!  Чжамуха  нарушил клятву  верности какому-то  Чингисхану и  был казнен! Возможно ли это? Его  клятва    обратилась  в   тяжелые оковы. Надо бы спросить -    есть ли среди его побратимов   Чингисхан.  Но тогда пришлось бы рассказать о   приснившихся ужасах.  И все же,  добровольно выбранная  красивая смерть сродни самоубийству.  В ней  больше трусости, а не отваги, - думает Темуджин, вспоминая странного Чжамуху с розовым шрамом на щеке.

    За время, проведенное дома после  избавления от рабства,  Темуджин окреп.  Появилась   уверенная осанка, решительность и твердость во взгляде. Серый нездоровый оттенок кожи уступил место  смуглому загару.  Весь облик  дышит  строгой  красотой, силой  ума и спокойствием.  В ожидании встречи с отцовским андой из головы выветрились нелепые сны о возможности предательства  людей, побратавшихся кровью.

    Оглядывая широкую степь,  Темуджин думает, что    крепкой  оказалась  рука Тогорила.   Много дней пути во все стороны - от верховьев Селенги на севере до излучины Хуанхэ на юге, от Хангайских гор  до  Хэнтэйского   хребта раскинулись земли Ван-хана.  Недаром в него поверил Есугей, вручив власть над кереитами.
 
     Синь  неровными пятнами  просвечивает  через серые тучи,  низкие, тяжелые, словно набрякшие  холодной влагой и снегом.  Копыта звонко стучат по мерзлой земле.  Сверкает кристаллами  изморозь на высоких стеблях и ветках,   низкий ветер срывает с кустарников    караганы,  кизильника и дикого абрикоса  последние  ярко-оранжевые листики и  гонит, заметает их на белые поляны.  Конь, почуяв  запах дыма и  близкого  жилья, встряхнул гривой и ускорил бег.  Над   юртой   вождя развевается  кереитский  бунчук.

    По стойбищу  свободно бродят  холеные лошади – значит, хозяева дома.  И тут же появился Сангум – небольшого роста, но  быстрый  и ловкий, с острым прищуром  глаз, в еще летнем, синим  тэрлике. Он  вежливо поздоровался,   велел слуге привязать лошадь и провел гостя в юрту. Ван-хан  оказался именно таким, каким представлял его Темуджин.  Дородный, с неторопливыми манерами, спокойным и приветливым лицом.  В косах и  редкой длинной бороде  пробилась седина.
 
    После первых приветствий  гостя пригласили сесть на почетное место, и подали  пиалы с чаем. Настало время знакомства. Ван-хан  изумился:
    - Так вот какой сын у  Есугей-багатура! А я слышал – совсем ты где-то пропал!  Благодарение Небу, что  сохранило тебя!
    Он все разглядывал Темуджина, будто не веря   глазам. 
    -Никогда не забывал помощи анды!  В самое трудное время  Всевышний послал мне  Есугея.  Человек с добрым сердцем,  праведной душой, лучший из  встреченных мною в жизни  людей! - глаза Ван-хана лучились   теплом и  искренностью.
    Услышав  о набеге меркитов, об угнанной в плен  Бортэ, Ван-хан разволновался.  То и дело раскуривал    трубку, а она постоянно гасла.

    - Сангуму-то рассказывал, - бросив   взгляд на сына, заговорил Ван-хан. - 
Два раза в плен  угоняли.   Семь лет мне было, когда привезли в Селенгинскую пустыню  Бури-кеере, заставили просо  толочь в  их  меркитских ступах.  Ел, что собаки   оставляли,  плакал, отца-мать вспоминал.  В дырявой   шкуре черно-рябого козленка ходил, в  степи замерзал. Теперь удивляюсь – как выжил?  А спас меня отец,  Хурчахус-Буирух-хан,  разгромил он тогда их и стойбище сжег. 
    В глазах  кереитского вождя  блестели слезы, руки дрожали. 
     - Только недолго мне дома пожить удалось. Как исполнилось тринадцать,  опять увели.  Вместе с матерью угнал нас хан Ачжа, заставил пасти   верблюдов. Били  крепко – то не так, другое – не так,  или  просто   ради забавы.   По три дня мертвым лежал!
     Ван-хан проглотил комок в горле.
     -  Убежали мы  с  Ачжа-хановым пастухом.  Домой вернулся. А мать так и сгинула неизвестно где.

    В юрте повисла тишина.  Огонь потрескивал  сухим  хворостом,   с легким шипением тлел аргал.  Рука Темуджина  непроизвольно поднялась к шее, как бы проверяя – на месте ли  березовая канга.  Хозяин  сидел в глубокой задумчивости с погасшей трубкой  в руке. Темуджин нарушил молчание:   
    - Мой отец и  шаман Мунлик, да  и старик из Селенгинских степей Сорхан-Шира дали     совет – кому довериться в  трудную минуту.  Поможете ли мне, великий вождь,  своей   мудростью и делами  жену вернуть, собрать отцовский улус, дадите ли  воинов и снаряжение, чтобы  сразиться с меркитами на их земле?

     Ван-хан поднялся, пересел ближе к гостю и  ласково произнес:   
    - Ты мне – как сын.   С  отцом твоим поклялись в  верности, а это главный закон степи!
     -И   Чжамуха – нойон,  мой анда  поможет, -    обрадованно  воскликнул Темуджин.
    Он наклонился, развязал кожаную суму, и на низкий столик  перед хозяином опустилась  черным   бархатом соболья шуба. Та самая,  из приданого Бортэ!  Дэй   подарил ее  для    Оэлун. Она лежала легкая, переливающаяся  драгоценным  ворсом, словно прилегли, сбившись в кучу, живые зверьки из далекой тайги Баргуджин-Токум!  Блеск соболиного меха отразился в глазах Сангума и Ван-хана.  Они взглянули друг на друга,  довольно улыбнулись,  осторожно трогали, мяли, дули на подшерсток,  приподнимали на руке, восхищаясь  невесомостью вещи.

    - Царский подарок ты привез мне, Темуджин! -  убирая в сундук шубу, растроганно  проговорил   Ван-хан. – Не думал я, что есть такое богатство. Спасибо!
    Кивнул Сангуму, тот вышел и вернулся  с  халатом на руке.   Ван-хан встал, переоделся.  Снятый с себя  хувуптэй дэл – атласный, на теплой подстежке   накинул  на плечи Темуджина.    
   -  А теперь – к делу. Время не терпит.  Но думаю, к началу зимы  соберем войско.  Там и  реки встанут, лошади будут в теле. Переход  дальний,  но что поделаешь?! - и Ван-хан, подав  угощение гостю, первым пригубил  архи из голубой пиалы,  оправленной в тусклое черненое серебро. - Теперь поезжай по  отцовским владениям, уговаривай  людей вернуться миром, несогласных -  силой заставим!

    Чжамуха и Ван-хан сдержали данное слово. Вскоре   десять тысяч юрт  со всем имуществом  подчинились молодому наследнику. Всего в войске   собралось сорок тысяч всадников. Они  уже  мчатся  на север  в  неизведанные места, в далекие Селенгинские степи. Здесь давно стоит зима. Декабрь выдался таким жестоким, что птицы замерзают  на лету, и бесформенным комком  гулко  падают под ноги лошадям. По степи гуляют  бураны, наметая на дорогах сугробы, и лошади вязнут по колено в снегу.  Решили  пойти  у подножья южных склонов, где  земля  и осенние пастбища  стоят голыми круглый год.

    Загадочные    сны нередко посещают Темуджина, и особенно часто, когда  его ум и воля   напряжены в поиске  трудного   решения,    и  надо ставить на карту не только свою жизнь. Темуджин  даже  предчувствует приход  необычных    видений. Обычно они  настигают его  в чужих краях и  дальних переходах    под открытым небом,  когда  он  долго  не может уснуть, слушая степь и  глядя на    угли костра.

    На одной из ночевок  во время меркитского похода Темуджину приснился   новый необъяснимый   сон, участниками которого были его анда и анда отца. Их легкие переносные юрты  стояли  вблизи:   справа – Ван-хана, слева – Чжамухи.

    Темуджин –  снова  белый кречет. Он сидит на крыше   у открытого дымника юрты Ван-хана. Его никто не прогоняет, наверное, не видят. Хорошо знакомое    внутреннее убранство. На красивых кошмах  расположились хозяин и  его сын Сангум – там же, где сидели, принимая Темуджина.   На гостевом месте  развалился Чжамуха,   шрам  на левой щеке.  На плечах Ван-хана, постаревшего и обрюзгшего,  нарядный дэл, точно такой, какой он подарил  Темуджину.

    Сангум говорит уверенным голосом Чжамухе: 
    - Как только Чингисхан  выступит в поход, наши войска появятся с разных сторон, и мы его разобьем!
    Ван-хан суетлив и беспокоен.  Слезливым голосом он обращается к ним:
    - Зачем вы так  судите-рядите о моем сыне Темуджине? Ведь он доселе служит нам опорой, и не будет к нам благоволения Неба за подобные злые умыслы на сына моего!

    Сангум недоволен, он вскочил на ноги и нервно ходит  вокруг очага. Чжамуха, сощурив глаза, хитро улыбается. Ван-хан,   как бы пугаясь решительности сына,  продолжает:
    - Ты забыл,  Сангум, как  Коксеу-Себрах, найманский полководец, разбил наше войско,  захватил твою  семью вместе  с народом и юртом, угнал   добрую половину  людей и скота нашего. Под тобой  уж  пала  простреленная лошадь, по пятам гналась смерть  за нами.   Слезно умолял я  тогда Чингисхана: «Найманы полонили у меня жен и детей. Почему и посылаю просить у тебя, сына своего, твоих  богатырей-кулюков.  Да  спасут они мой народ!»  Вспомни, Сангум,  как во-время подоспели  Мухали, Боорчу, Борохул  и Чилаун  с  войском, в   жестокой  битве разметали врага.
 
    Ван-хан умолк,  смахнул слезу и растроганно произнес:
    - Некогда  его благородный родитель точно так же вот спас мне окончательно  потерянный было народ.   Да помогут же мне  Небо и Земля  воздать ему долг моей благодарности!
    Сангум  смотрел в сторону, и его лицо исказила злая усмешка.

    Темуджин проснулся. Из соседней юрты  доносится богатырский храп Ван-хана. Снова эти чудовищные сны!  Темуджин-кречет, он уже был им, сидя на высокой сосне. Теперь – на крыше  Ван-хановой юрты он слышит  снова о    Чингисхане и о нем самом, Темуджине.  Что все это  значит?      Стоит спросить  Мунлика или Кокэчу.

    Отряхнувшись от  странности сна, Темуджин думает о  Бортэ и улыбается в предвкушении встречи.  Догадывается ли она, что он близко, уже совсем  близко? Он поднимает ее на руки, ощущает легкое  дыхание, видит разрумянившееся родное лицо. Иссиня-черный шелк волос  касается его щеки. Тишина чужой степи, Мертвое безмолвие. Темуджин  снова погружается  в  предутренний  сон.

    Перед глазами багровое пламя – ширится, растет,  катится огненным смерчем.   Ван-хан  на  вершине сопки. Он  грузно  сидит в седле, рядом Сангум и Чжамуха. Они   что-то   кричат – не разобрать, и машут руками.  Их войско  сражается с армией Чингисхана. Поле боя в дыму. На всем скаку как подрубленные падают всадники, свистят стрелы,   звенит сталь мечей.  И вдруг все исчезло.  Только  низко стелется  дым -  там, где только что лилась кровь.

    Темуджин  в кольчуге, но без шлема и оружия  переступает через трупы людей и лошадей.  Издали  приближается к нему  человек.  Это Ван-хан. В  рваной одежде, лицо изможденное,  красные воспаленные глаза. Темуджин спрашивает – что с ним. 
    - Я  в полном оскудении пришел к озеру  Гусеур-наур, так как  всю дорогу кормился  тем, что кое-как  держал у себя пять коз для подоя,  да точил на еду кровь верблюда,  - отвечает путник.
    Темуджин не знает – как ему помочь. Тут Ван-хан  пристально смотрит  через плечо Темуджина. Он тоже оборачивается и видит двух воинов.

    Один из них – высокий и широкоплечий, настоящий богатырь,  говорит Ван-хану:
    - Мы посланы к тебе Чингисханом. Он скоро сам   придет с Керулена встретиться с тобой. А пока велел  передать такие слова: «Когда у  двухколесной телеги сломается  одно колесо, - нельзя на ней ехать. Не так ли и я был у тебя вторым колесом? И разве  не состоялся у нас обряд усыновления  и отцовства  в Тульском темном бору, по примеру  твоего братания  с моим родителем?»   
    Но ведь  братался Ван-хан с Есугеем, - думает Темуджин во сне, - хотя  андой  ему может быть и  не один человек, несколько. Значит, когда-то Ван-хан побратался    с отцом этого Чингисхана, а потом  предал его сына.
    «Еще он сказал,  - добавил второй  всадник, - что прощает твое предательство, и  ввиду твоего бедственного положения  произведет  сбор  с народа и вручит тебе».

    Послы, склонив головы, ждут ответа.  Ван-хан медленно произносит:
     - Если теперь я увижу своего сына да умыслю против него худое, то пусть из меня вот так выточат кровь! 
    С этими словами он, в знак клятвы, достал из-за пазухи  ножичек для сверления стрел, уколол  свой мизинец  и,  выточив  из ранки берестяной бурачок крови, попросил  передать     сыну.

    Темуджин  снова стал белым соколом и полетел  на юг,  огибая горы,  к  истоку голубого  Керулена.  И  вновь увидел  страшную битву, пылающую огнем  степь,  вой и раскаты грома. Ван-хан, он стал старше лет  на тридцать   с тех пор, когда Темуджин подарил ему соболью шубу,  яростно гнал   коня на запад, спасаясь от Чингисхана.  Вдруг конь упал, и по земле протащил всадника. Подбежали найманские воины, сняли аркан с шеи коня, высвободили Ван-хана. С испуганно вытаращенными глазами, трясущегося, залитого кровью, потащили к  Таян-хану. Темуджин  летит совсем низко, не выпуская из виду  кереитского вождя.

    Рядом с  Таян-ханом на почетных местах сидят его мать Гурбесу, сын  Кучулук и военачальник,  полководец Коксеу-Сабрах. Темуджин-кречет запомнил их имена.
    - Сказывают,  что в северной стороне есть  какие-то там ничтожные монголишки и, что они будто бы напугали  своими сайдаками  тебя,  древлеславного великого государя  Ван-хана?  Уж не вздумал ли он, Монгол, стать ханом? – оглядев несчастного  пленника,  спрашивает с насмешкой  вождь. - Я вот выступлю и доставлю этих, как их там, монголов!
   Коксеу-Сабрах нерешительно  увещевает:
    - Очень уж надменно  вы говорите! Ах,  хан мой, Торлук -Таян! Надо бы воздержаться! Приличны ли такие речи?

    Государыня Гурбесу в бархатном  дэле, праздничном головном уборе с собольей оторочкой.  Сморщив нос на широком дородном лице,  говорит:
    - Прав сын мой! От них дурно пахнет.  Пожалуй, что их бабы и девки  годятся еще доить у нас  коров и овец,  если только отобрать из них, которые получше, да велеть им вымыть руки  и ноги!  Как  они устоят перед нами, эти  монголишки, если  даже грамоте не знают, о книгах не слыхали!

    - Что прикажете  делать с кереитским  вождем,  Таян-хан? -  спрашивает Коксеу-Себрах. 
    - Что? Если в плен попал, значит, храбрость великая – зад пуще  чести блюсти!
    Кучулук  усмехнулся:
    - За твою смелость, отец, тебя  «бабой» зовут. Убегать с поля боя  мастер. Недаром говорят: «Баба Таян не ходит дальше того места, где мочатся  беременные женщины и пасутся  маленькие телята».
    Отец злобно взглянул на сына, и тот замолчал. Таян-хан  широко улыбнулся,  поглядел искоса на мать. Она кивнула   головой. Тогда он подскочил и визгливо крикнул:
    - Голову отрубить!

    Темуджин-кречет,  сидя на самом верху гостевой юрты, заклекотал и захлопал крыльями.  Кто-то из найманов нацелил стрелу, и   кречет перелетел на  дальнее дерево. Оттуда  еще лучше видно.

    Ван-хан упал на колени и просит  помиловать. Он громко плачет, причитает, ползает  у ног Таян-хана.  Вокруг кереитского вождя столпились люди,  и Темуджин  увидел,  что  отрубленная голова  Ван-хана лежит  на  белой  кошме,  и  перед нею  совершают жертвоприношения. Невестки Таяна, молитвенно сложив  ладони, поют  под звуки лютни-хура.  Вдруг голова рассмеялась.
    Смеешься! - закричал в ужасе Таян-хан и приказал  вдребезги растоптать голову ногами.

    Окончательно  проснувшись, Темуджин  долго  не может прийти в себя,  понять, где находится. Но вот из соседней  юрты по-прежнему раздается  богатырский храп  Ван-хана, с другой стороны   вторит Чжамуха. Темуджин  вздохнул с облегчением:  ночной кошмар потревожил только его,  а сподвижники-вожди спят спокойно,  не думают о завтрашней битве с меркитами. 
   В глубине души  Темуджина   свербит  навеянная снами тревога.  Ему становится не по себе, когда отчетливо  видится  неведомый Чингисхан - величественный и грозный, имеющий какое-то отношение к Темуджину из сна, и… к нему, реальному?   Да, только  шаман Мунлик объяснит сны, но  Темуджин давно с ним    не встречался.  Рассказать ли сон  Ван-хану? Нет, не  надо перед битвой  волновать  глупостями.


11.

    Воины спят прямо на  земле, завернувшись в бараньи шкуры. Обморожений у людей нет.  На коротких привалах точат  кровь  лошадей, наполняют  размоченные бараньи кишки и варят в котлах. Все удивляет вокруг – непривычно  тесным кажется  мир, степь  островками прячется в горных низинах, длинные пологие склоны  пестреют полосами снега и  темными прогалинами убранного жнивья.
    - Разве  гречиха и просо заменяют мясо? Где же  они пасут   скот? Нет, не любят меркиты землю!  И зачем  выдирают степные травы?   Быть им здесь повелело Небо! - переговариваются  всадники, стараясь держаться подальше от    угрюмых лесов.

    Темуджина   трудно признать в  суровом воине, облаченном в  добротные доспехи.  За плечами   первая   победа, когда с десятитысячным войском    выиграл сражение  у  Таргутая, который вел тридцать тысяч  тайчиутов.
    Степь содрогнулась и замерла в ужасе, когда  до  самых  дальних окраин докатился слух  о  жестокости   Темуджина. Говорили, что приказал он  заживо сварить в железных котлах сорок тысяч пленных.
    - Впрочем, - улыбнулся Темуджин, - мне  рассказывали по-другому: Таргутай  так  казнил  моих сторонников. О! Да это же сделал Чжамуха!  Я  сам носил воду  для котлов варить  пленных княжичей какого-то Чингисхана! 
     Темуджин, вспомнив давний сон,  рассмеялся и подумал:  «Чем быстрее летят по степи слухи, тем меньше льется крови!  Большинство монгольских  племен  и  не думают сопротивляться».

    Уже в сумерках переправились через замерзший  Тагнуй, правый приток Селенги, окружили плотным кольцом  широко раскинувшееся стойбище,   ставку  меркитского вождя. Посовещавшись с Ван-ханом и Чжамухой, Темуджин  решил   ждать ночи.
 По  сигналу –  трехкратному волчьему вою понеслись всадники, размахивая  факелами. И вдруг, ошеломленные,  осадили коней. Нигде нет охраны, пустуют  загоны для животных, над безмолвными юртами   тревожный черный мрак.

    Меркиты покинули   родные места. В   юртах,    не ложась спать, сидели у потухших очагов немощные старики, слуги,  слабые, больные женщины. Ушли воины – все  до единого,  угнали   скот, подчистую  увезли  продовольствие.  Брошенные   люди обречены на милость врагов и голодную смерть.
«Увезли ли Бортэ,  -  волновался Темуджин, - где она может быть?» 
    - Бортэ! Сочихэл! Где вы?
    - Мама! Мама, отзовись! Эке! - звал Бельгутай, осматривая опустевшие жилища.

    Темуджин приподнял полог  самой большой юрты и толкнул внутрь деревянную дверь. Она распахнулась.  В углу женской половины  под  набросанными  в беспорядке кошмами и раскрытыми вьючными мешками  ему почудилось какое-то шевеление.  Он подошел ближе  и, продолжая  звать жену,   увидел  заслоненное широким рукавом дэла женское лицо. Сердце упало, ноги стали ватными.  Сделав над собой усилие, Темуджин   шагнул ближе.

    Испуганными  глазами, словно задохнувшись от крика,  на него смотрела  Бортэ, по щекам ее текли крупные слезы, страдальчески кривился рот..  Темуджин замер:  Бортэ… она   совсем другая, чем та, которую он потерял и любил, но все же - это   она!  Округлившееся и какое-то поплывшее, в темных пятнах лицо,  безвольные припухшие губы.  Левой рукой она закрывала как от удара  большой, выпирающий из-под   натянутой  ткани  живот. Темуджин несколько мгновений смотрел на нее с болью в глазах, а потом опустился на колени и подал руку. Бортэ, опершись на нее,  молча  встала и,  неуклюже переваливаясь с боку на бок, вошла вслед за ним в передвижную - на больших колесах, запряженную волами юрту.

    С первыми лучами позднего зимнего солнца увидели  хорошо  протоптанный путь, по которому ушли меркиты. Он тянулся на север, вдоль долины Селенги. Небольшой отряд пустился в погоню и достиг  широкой заснеженной дельты, где река вливается в  Байгаал.  К ледяному припаю берега подкатывали высокие свинцово-серые волны.  Сплошной лед установится только в январе. Выходит, меркиты не  преодолели  море Ужаса и Слез, они    отправились  дальше на север, в Баргуджин -Токум.  Следы исчезли. Их замели  летящие с озера метели. Преследователи повернули назад,  предстоял долгий путь домой,  в Ононские степи.
 
    Бельгутая все не было. Он   искал мать  и бродил вокруг стойбища,  внимательно осматривая  все возможные укрытия.  Темуджин  отправился следом.  Вот спуск в овраг, Бельгутай здесь увяз в снегу  по пояс и выбирался, барахтался, оставляя большие вмятины. Потерял  табакерку.  Теперь он шел по каменистой степи, местами снег выдуло, следов нет.  У голых низких кустов Темуджин  заметил  бесформенное черное пятно.  Бельгутай?  Конечно, это он!  Неподвижно сидит, сгорбившись,  прямо на земле. Что он там разглядывает? Темуджин подошел и встал  за его спиной,  но тот не повернул головы. Не отводя глаз, смотрит прямо перед собой. 

    На ветру, одним концом вмерзший в лед, колышется синий лоскут с  оранжевым, в черном ободке, глазом павлина.  Рядом лежит  тонкий серебряный браслет   с двумя переплетенными змейками. У  одной   на месте  глаза  пустая лунка,  другая   весело поглядывает  на застывших в скорби мужчин   глазком  ограненной бирюзы.   Бельгутай, сдерживая рыдания, прошептал:
    - Мама… О, мама…
    Он    поднял браслет,  стряхнул налипший  лед со следами крови  и бережно  положил   за пазуху.  Наступая на  разбросанные в дикой пляске волчьи следы,  совсем свежие, чуть присыпанные пушистым снежком, братья  молча вернулись в  покинутое стойбище.

    Черной змеей извивается  по распадкам меркитской земли, течет по косогорам  и снова скатывается в долины и пади  сорокатысячное  войско Темуджина.  Трескучий мороз и   колючий  ветер подгоняют  лошадей - домой, скорее – домой!  Там    светит яркое солнце, блестит зеркалом    чистый лед  Онон-реки.

     Встревоженный  Темуджин  часто подъезжает к  юрте  Бортэ и, откинув полог, ищет взглядом  жену. Она сидит у огня,  раскачиваясь в такт  шагающих волов,  спиной к входу, и он не видит ее лица.
    - Бортэ! - тихо зовет Темуджин.  Обращенный к нему взгляд полон  страдания,  из закушенной нижней губы  выступила капля крови.
    - У нее начинаются роды, - шепчет  служанка,  опуская комки снега в котел. Вырвавшиеся с  шипением  клубы пара скрывают   находящихся в юрте женщин.

    Темуджин озабоченно  говорит с возницей, и повозка съезжает с дороги,  опасно кренясь  с боку на бок  по  каменистой насыпи.  Рядом  поставлена  легкая разборная юрта, откуда Темуджин, не прерывая  движения войска, отдает распоряжения  нукерам,  чутко прислушиваясь к  долетающим приглушенным звукам. 
    - Анда! Что случилось? Почему поставили твою юрту и надолго ли остановка? - кричит, стараясь заглушить  порывистый ветер, Чжамуха.
    Он  оставил у входа вороного,  с поседевшей льдистой гривой коня. В заснеженном   малгае,   блестя черными смеющимися глазами, просунул голову  под меховой полог.
    - Бортэ рожает. Пришло ее время. Ты ведь знаешь, в плен  попала беременной.  Я догоню вас у перевала.
    Чжамуха исчез, и тут же робко  поскребли  в двери.  Взволнованный  голос Хоахчин-Эмгэн  произнес:
    - У Вас родился сын, да покровительствует ему Небо!

    Крутящаяся метель залепила глаза.   Темуджин   бросился по  ступеням, отдернул полог и рванул  деревянные двери. Опахнуло  теплом и счастьем,  льющимся из сияющих глаз Бортэ, его Бортэ, такой родной и близкой, дороже которой нет никого на свете!  Она протянула к нему  раскрытые руки, и он упал перед ней на колени.   Взгляд Бортэ устремился поверх его головы. Он повернулся и увидел, что  улыбающаяся старая няня   держит странный белый сверток. 
    - Что это? - не понял он.

     Из белой глубины раздался  тонкий тихий звук, напоминающий  весенний писк степной полевки. А через несколько секунд  -  требовательный, басовитый рев. 
    - Мы завернули его в тесто, чтобы  не замерз! -   Хоахчин-Эмгэн   поднесла ему сверток.
    Темуджин поднял руки, и они показались   вдруг грубыми и чересчур большими.  Как во сне, осторожно  и неловко взял сверток. Наклонившись над ним,  губами  отодвинул краешек  тонкого барашкового одеяльца и увидел красное сморщенное личико, причмокивающее  розовыми губами.  О, счастье!  Волна нежности и жалости к этому беззащитному существу  поднялась  в душе с неизведанной силой.
    - Мой сын! Мой первый сын! - звучал колокол в его груди и заглушал  ставшие  ненужными  слова.
    Наконец,  он  собрался с силами и, стараясь придать обыденность голосу, произнес:
    - Какой  гость у нас!   Гость - Джучи - у нас! Джучи!

    Впряжены волы, собрана  юрта Темуджина, и Саврасый несет его во весь дух через  воющую метель, снежный буран к передовому отряду, ожидающему на перевале. В  душе  снова и снова  возносятся благодарения  Всевышнему, Единому Богу,  Великому Небу, подарившему   счастье отцовства. Оно пришло   через годы страданий, отчуждения, унизительного плена. У Счастья есть имена – Бортэ и Джучи!

    Джучи, старший сын, которого  недруги и даже братья будут презрительно называть «наследником меркитского плена», станет   верным соратником  отца, великого императора Чингисхана. В Поволжье  Джучи создаст Золотую Орду, Джучиев улус.  Его сын Батый, Великий  Бату, выполняя заветы деда, раздвинет границы Монгольской империи до «последнего моря», Средиземного, его Адриатического побережья. Он подчинит русских князей и устрашит  рыцарей  Европы.  Джучи уйдет из жизни чуть раньше  отца,   как бы не желая   видеть и пережить величайшее  несчастье.  Их  жизни  и смерти свяжут   крепкие узы  и непостижимые  тайны.  Возможно,  в тот миг, когда  молодой монгольский  вождь  по имени Темуджин  взял  белый сверток,  Судьба не  удержалась и тихо шепнула:
    - Твой самый преданный  сын и  исполнитель  твоих сокровенных желаний!