Улица Вокзальная в станционном посёлке - это отдельный мир, который может существовать автономно, забрось его хоть на необитаемый остров. Такой она врезалась в мою память с детства.
Здесь в ряд, параллельно железной дороге, стоят жилые бараки, построенные из шпал,малюсенький детский сад с единственной воспитательницей Галиной Галеевной, толстой и совершенно глухой поварихой тётей Лилей, немкой по национальности. Немцев Поволжья в посёлке много. Их сюда, в Башкирию переселили в начале Великой Отечественной войны, как "потенциально опасную " нацию.
Небольшая амбулатория - аккуратное здание всё из тех же шпал с высоким крыльцом и двумя кабинетами. В одном проводят процедуры: промывают желудки, делают уколы, вскрывают чирьи, в общем орудуют "огнём и мечом". В другом принимает врач-терапевт Гриншпуль Евгения Яковлевна, рыжая пышноволосая еврейка с огромным диффузным зобом, худющая через этот зоб. У Евгении Яковлевны нет большей части правой ягодицы. Это мы рассмотрели в бане. Она служила в медсанбате в войну и получила ранение, напоминающее воронку от взрыва снаряда.
Рядом с амбулаторией клуб, обнесённый белой бетонированной оградой. В нём всегда тесно на кинофильмах. На полный зал танцующей вальсы, танго,полечки молодёжи приходит смотреть старшее поколение, размещаясь летом на подоконниках открытых окон.
В этом же ряду контора дистанции пути, окружённая садом из акаций и клёнов,наполняемым вечерами влюблёнными парочками. Сад называют конторским, и если девушка получает от парня приглашение прийти в конторский сад, значит завязывается любовный роман.
И замыкает ряд построек улицы баня. Самое обязательное и неприятное для меня, девчушки заведение. Я готова лучше делать уколы в амбулатории, чем идти в баню. Она работает два дня в неделю. Один как женская, другой как мужская.
Посещение её начинается в семье демонстративно. Мама готовит стопки чистого белья, тазики, в мешочек кладёт кусок тёмного дефицитного, неприятно пахнувшего хозяйственного мыла, мочалку, клеёночки, на которых мы будем сидеть в бане на скамейках.
Завидев начало приготовлений , душа начинает тосковать, но деваться некуда, и мама, нагруженная всем этим, с двумя дочками отправляется в путь, следуя через всю Вокзальную улицу. В бане всегда очередь. Ждать приходится долго, медленно поднимаясь по ступенькам высокой лестницы в холодном зимой и душном летом коридоре.
Выходят распаренные люди, протискиваясь между двумя рядами ожидающих в очереди, пахнет сыростью. В очереди бесконечные разговоры о ценах, о нехватке продуктов(время послевоенное)
Войдя, наконец, в отделение, где раздеваются, душа почти плачет: серые узкие ящики, теснота, маленькая без плафона электрическая лампочка у самого потолка, замазанные чем-то белым стёкла окон,чтобы с улицы не было видно раздетых догола людей. Ящик ну очень узкий. Зимой мы еле втискиваем в него одежду.
В моечном отделении стоит гвалт, эхо мечется где-то под потолком. В густом тумане еле различимые глазу скамейки. На них вечно нет места. Иногда мама подолгу, как орлица, высматривает приметы домывающихся людей. Они обычно, не спеша, промывают мочалки, из шаек с водой окатывают себя с головы до пят водой, при этом довольно крякают.
А шайки - это такие неглубокие кадушечки с ушками, тяжёлые и всегда занятые. Их тоже нужно караулить, как освобождающиеся места, и поэтому мама берёт в баню свои тазики. Головы в бане моют чем бог пошлёт. Некоторые натирают волосы хлебным мякишем, другие намазывают куриным желтком или катыком. Иной раз несёт уксусом, а иной вонючим мылом, которым травят вшей. Букет этих запахов мутит. Он навсегда прописался в моём обонянии. Чтобы смягчить воду многие пользуются скользким щёлоком, который несут из дома, заранее гася древесную золу водой. Он предназначается только для волос.
За водой к крану тоже очередь. У скамеек небольшие деревянные решётки. Как только в тазике кончается вода, нужно идти в эту очередь, и с решётки ноги ступают в мутную, грязную, помойную воду, рекой текущую к сливу. Этот поток обойти невозможно. Идти по нему опасно не только из-за возможности подцепить какую-нибудь заразу или поскользнуться и упасть, но и наступить на стекло от разбитой банки с катыком (кислым молоком), упущенной нечаянно из рук владелицы.
Баня - настоящий интернационал. Бойко лопочут татарки, певуче тянут речь хохлушки... Завсегдатай бани бабка-мордовка, грозная с виду со своими изречениями, вроде:"Пар-то боярам, а угар-то татарам". На деле бабка любит свою внучку Люду, которую подбросила ей на воспитание дочь, спев что-то вроде частушки:"Ах, мамочка ты моя, воспитала ты меня, воспитай и Люду!" и скрылась в неизвестном направлении.
Бабка любит людей. Прямо в бане заговаривает ячмени на глазах, водя по больному месту корявым пальцем. За услуги ничего не берёт, разве что ковш щёлока.
Но вот, вымытые, мы направляемся одеваться. Мама несёт в тазике воду, чтобы у ящика с одеждой ополоснуть ноги, прошагавшие по общей мыльной реке.
Вещи не напяливаются на жаркое влажное тело. Разморённые глаза слипаются веками, хочется спать, пить. Слышатся окрики мамы:"Быстрее, нас ведь ждут другие в очереди".
Ноги еле плетутся по Вокзальной, в висках стучит и, если бы моя воля, зарасти бы панцирем грязи, но не видеть больше эту баню.