Стоял лютый мороз. Ветер тянул свою заунывную песню, и под его аккомпанемент кружили мелкие злобные снежинки свой диковатый танец; казалось, что они только и ждали момента посильней ударить зазевавшегося прохожего, рискнувшего выйти из дома в такою неблагоприятную ночь. Кругом была такая кромешная и зловещая тьма, словно на какое-то время планета стала резиденцией самого Дьявола. Но даже в такой неприветливый час, когда большинство людей уже давно спят, могли свершиться, если не благие, то уж точно не тёмные и не злые вещи…
…Он вышел из магазина в половину одиннадцатого, тут же ощутив жуткий холод. В пакете его была коробка дешёвого красного вина и булка вчерашнего батона.
Мельком взглянув на поцарапанный циферблат наручных часов, мужчина поправил вязаную шапочку в полоску – её едва не снесло неистовое и неимоверно мощное дыхание бурана – и сел в стоящую рядом «девятку»; в завывание ветра врезался мягкий гул двигателя. Неяркий свет фонаря освещал автомобиль особым, призрачным светом, отчего думалось, что в эту ночь должно произойти что-то особенное, грандиозное, большое …
Мужчина знал, что так и будет. Но пока он мог не торопиться, прогревая двигатель, поразмышлять о предстоящем. Где-то там, в заброшенной стайке ждёт она… его любимая женщина. Их квартиру отобрали за долги, и он обустроил сие помещение под весьма неплохую жилую комнату. Его всегда привлекала непосредственная близость к природе, и – не было счастья, да несчастье помогло! – из-за проблем с налоговой инспекцией осуществилось одно из его детских желаний… Слава Богу, что работу хоть не потерял. А работал он посудомойщиком в одном из городских кафешек; единственное место работы, где он держался целых полгода!
Когда в машине стало достаточно тепло, он снял старое потёртое пальто и остался в одном обшарпанном свитере. Стряхнул пылинку с поношенных джинсов и вздохнул. «Ну, с Богом!» - подумал он, по привычке прочитав простенькую молитву, и «девятка» начала медленно сдвигаться с места.
Он всегда ощущал непонятный дискомфорт при езде, не прочитав предварительно даже самой коротенькой молитвы; но после же прочтения на душе его сразу становилось так тепло и спокойно, и он знал, что нет непреодолимых путей, отведённых Богом человеку…
Фары освещали совсем немного, но времени и денег купить новые у него не было. Он вообще был благодарен налоговой инспекции, что у него не отобрали его любимую девяточку!
Дорога показалась мужчине неожиданно скучной и долгой, хотя расстояние и было не столь великим. Он не сразу заметил, как успокаивалась погода, унося вон облака и открывая по-сказочному звёздное небо, манящее своей глубиной и загадочной задумчивостью. Снег больше не шёл, наступил полный штиль; за окнами уже исчезли все демонические отголоски, одолевавшие мужчину в пригороде.
Машина ехала прочь в глухую забытую деревеньку, где в переоборудованном под комнату хлеву оставалась одна беременная женщина, принять которую не согласилась ни одна городская поликлиника. Что ж, видимо, придётся ей рожать, уповая на помощь добрых жителей деревни… и всё, что попросила будущего отца роженица – принести коробку красного вина и батон.
Он верил, что всё будет хорошо.
Дорога между тем ухудшалась – он приближался к деревушке. У своротки с грунтовки он заглушил автомобиль, как делал всегда, когда возвращался в деревню. Дальше надо было идти пешком – по той тропе всё равно не проехать.
Он вышел на морозную улицу, полную свежего ночного воздуха; впрочем, уже было заметно теплее, нежели минут десять назад. Лунный свет таинственно лился на гладкое, ровное поле, заставляя его играть золотистыми бликами; безмолвными воинами света возвышались у дороги сосны и голые берёзы, и становилось совершенно ясно: в таком дивном уголке нет и быть не может обмана, лжи, предательства… Как хорошо жить в таком тихом месте!
Мужчине вспомнился город с его мрачной, давящей атмосферой страдания и боли, которую не могли подавить даже различные новогодние гирлянды, вывески и украшения; город с его немым рабским подчинением наглому начальству и слезами народа… Душа наполнилась сожалением к этим людям; они считали ЕГО несчастным, потому что он просто лишился квартиры, но он-то знал, что по-настоящему несчастны ОНИ. Ведь ОНИ были и остались лишены покоя, оставаясь в этом коммунальном аду, и продолжают горбатиться за гроши, искать средства, занимать… А он больше там не прописан. Он не ищет, не занимает. Живёт бок о бок с природой, ведёт хозяйство, и все дела в городе у него – отработать в кафе да иногда прийти в магазин за продуктами и на станцию за бензином. И кто ж из них несчастлив? К тому же, встав пораньше, добраться до работы пешком, не разоряясь лишний раз на топливо.
Мужчина усилием воли снял с себя задумчивость и посмотрел на часы. Сорок минут одиннадцатого, и надо поторапливаться. По узкому подобию тропинки засеменил он через огромное поле к своей единственной и неповторимой. Дорога была недлинной, но сложной. Хотя, он привык уже бороться с этими сугробищами…
Примерно без десяти полночь мужчина был дома.
Он зашёл в малюсенькую комнатку с голыми (не считая двух прибитых толстенных ковров, повисших на гвоздях) стенами. Посередине стояло что-то вроде журнального столика – возможно, он был ещё и обеденным; на нём полыхала ярким огнём масляная лампа – единственный источник освещения. Рядом располагались два самодельных деревянных стула.
На стене рядом с окошком-бойницей была приколочена здоровенная полка ручной работы; на ней хаотично располагались разные предметы быта – от мыл и зубных щёток до посуды. У той же стены с окном размещалась двуместная тахта, на которою были водружены многочисленные матрацы и одеяла.
С другой стороны комнаты обдавала жаром гордость семьи – печь! Он сам сложил её, ещё прошлым летом, когда они перебрались жить сюда. До сих пор он не мог понять, где же супруга достала такие хорошие конфорки!
– Здравствуй, Мария, – сказал он симпатичной молодой женщине, что лежала на кушетке. Поддерживая руками огромный живот, та приподнялась:
– Привет!..
– Я всё принёс.
– Спасибо… Поставь, пожалуйста, на стол.
Она откинулась назад.
Мужчина выложил содержимое пакета и спросил:
– Дядя Ваня приходил?
– Да, он обещал помочь… Он будет с минуты на минуту.
Мужчина вздрогнул, радуясь этому и одновременно тревожась.
Ваня – это деревенский пастух. Ещё во времена колхоза он работал здесь фельдшером, и был тогда первым бунтарём и пьяницей, всегда мог собрать вокруг себя большую компанию; однако после смерти его жены (кажется, та погибла при родах) человека как подменили. За одну ночь, что провёл над трупом женщины, он постарел лет на двадцать; он будто ушёл в себя, замкнулся и не хотел знать даже, что происходило вокруг: перестал общаться со всеми друзьями, стал вообще нелюдим, хмур, немногословен и груб, и это длилось до сих пор. Всем, кто просил его в чём-то помочь, получали обычно молчаливый моток головы в ответ, и в конце концов все жители просто отвернулись от него. Может, с одиночества согласился он принять роды у молодой семьи, может, по какой другой причине, известной лишь ему, но он действительно стал для нищей пары, хоть и слабеньким, но лучом надежды. Знал ли он об этом?
– Он сегодня толкался сильнее, чем когда-либо, – сказала Маша, любовно гладя живот. Мужчина подошёл и поцеловал его.
– Мой мальчик… – нежно шепнул он животику.
– Ты уверен? – спросила она.
– Да.
В дверь постучали.
– Это Ваня! – просияла Мария.
В дом вошёл не то что бы старый, скорее ВЕТХИЙ человек; казалось, он прожил по меньшей мере вечность. Старик был одет в залатанный и заштопанный где только можно тулуп и с собой нёс какую-то странную авоську. Он оглядел немигающим взглядом комнату и остановил его на беременной; он знал, на что шёл, и при этом не дрогнула ни одна из многочисленных морщин, походивших больше на шрамы. Грубая угрюмость дряхлого лица придавала ему ещё большую старость, и, не зная глубокого горя старца, можно было бы принять его за маньяка-убийцу.
– Вам лучше выйти, – сухо и холодно сказал он мужчине.
– Да, конечно, – растерянно ответил тот и замотал головой, словно боксёр, оправляющийся от неожиданного удара. Пробовал продолжить: – Если понадобится моя…
– Помощь будет не нужна, – тем же тоном ответил старик, неестественно скривив лицо, от чего выглядеть стало оно ещё злее.
Вздохнув, будущий отец вновь накинул на плечи старое пальто и вышёл; переходя порог, он услышал сдавленное «Ой! Начинается!..» и внутренне содрогнулся – придётся ведь оставить роженицу один на один с этим жёстким и ужасным стариком, который, если подумать, мог не только не помочь делу (сколько времени без практики прошло!), но и случайно усугубить!..
«Господи, помоги!»
Мужчину встретил приветливый лёгкий морозец; фонарь над дверью нервно мигал на тропинку своим тусклым глазом, словно он тоже ожидал чего-то. Под ногами, будто мучаясь, скрипел снег, но мужчина-то знал, что это просто такая судьба, что так и должно было быть; ему, однако, было немного жаль беднягу, но в то же время он понимал, что для снега это обычное дело, когда по нему ступают.
Но воображение его вытеснило это размышление, рисуя всевозможные картины, от которых крупная дрожь пробила всё тело, спина покрылась мгновенно леденеющим потом, а внутри что-то предательски начало сжиматься до размеров пылинки и дальше, стремясь уйти в ничто, в первоначальную Точку Пространства… Больной ком подкатил к горлу при мысли, что что-то может пойти не так, что может родиться мёртвый ребёнок или сама Маша может не выжить при родах. Он не хотел и не мог видеть мёртвой ни жену, ни малыша; не мог, но видел в своём уме и потому содрогался каждый раз, когда прокручивались многочисленные ужасные сцены…
Ночь тем не менее стала совсем светлой. Такой светлой, что даже описать ему было бы никак; можно было просто видеть, слышать и чувствовать эту яркую тишину. И он хотел наслаждаться ею, но ведь где-то там, за стеной, в великих муках и страданиях Мария рожала ребёнка, и как смел бы он в такой сложный час восторгаться красотою ночи?
Внезапно он понял, что всё не просто так, что всё сделано для НЕГО! Ведь в случае чего, он всё равно бы не смог ничего сделать, ничем не смог бы помочь; а ждать в этих жутких и страшных переживаниях становилось всё невыносимее: будто тиски сжимали его сердце, и от того биться ему становилось тяжелее; будто кандалы сковывали ноги и руки, и трудно было двигаться; будто кричали не там, за стеной, а прямо в уши, и невозможно было терпеть этот разрывающий душу и сердце звук…
Он медленно прохаживал вдоль тропинки; стараясь не замечать криков жены за стеной, он стал прислушиваться к ощущениям и потихоньку вливать в себя краски мира… И душа вдруг стала сама искать той нирваны, которая, наверное, даётся только после смерти, но… ЕМУ она была доступна сейчас, и он всё смелее и смелее тонул в пёстрых тонах, полутонах и оттенках противоречиво светлых и невесомых переживаний, что все страдания и боль просто тонули в этой глубине, волшебной глубине ночи… Ночи, ставшей столь яркой, что…
«Господи!.. Молю тебя!.. Я верю тебе!..»
У него слегка захватило дух: настолько светлое вершилось сейчас, здесь, на Земле, что он даже и понять не мог, как…
«Господи! Я совсем не боюсь! Я верю! Я знаю, ты поможешь!..»
Он не знал, ОТКУДА такая уверенность. Нет, не уверенность – это ЗНАНИЕ! Да и зачем было думать и рассуждать, ОТКУДА, если БОГ помогает ИМ? Нельзя сомневаться ни секунды, сомневаться сейчас – это преступление!!!
Почему такое чистое небо? Почему такая поистине звёздная ночь? И душа спокойна, она точно знает: бояться не надо, надо верить и ждать.
И он ждал, веря всем сердцем и душой.
На часах было двенадцать, когда он решился наконец вернуться в дом.
Сиянием тысяч Солнц встретил его восторженный детский плач, да так, что успокоившийся было дух захватило по-новой, и грудь отца сама издала крик счастья, любви и мира; и плясали свои хороводы звуки, словно ангелы спустились с небес, обрадовавшись такому событию – у него родился РЕБЁНОК!
– Это мальчик! – голос бывшего фельдшера тонул во Вселенной… нет, в миллиардах миллиардов Вселенных чувств, нахлынувших на отца и мать, но всё-таки сумел прорезаться краем своим до сознания самой счастливой в этот час пары.
И мало что теперь имело поистине огромное значение – у него есть сын! Теперь он точно сможет заботиться о нём, воспитывать, быть для него первым путеводителем по этой большой и сложной жизни!..
Мужчина чувствовал счастье от возникшей ответственности и важности бытия; чувствовал счастье от наполнения жизни новыми смыслами и идеалами, стремлениями… Теперь у него есть и любимая женщина, и любимый сын – поэтому он самый счастливый человек на свете…
Он молился про себя и обращался к Богу, но не смог придумать ничего лучшего, чем, прижав к груди двух самых любимых людей, просто сказать: «Спасибо!»
Он был так счастлив, что забыл даже, КТО сделал сегодня его счастливым…
А вернувшись наконец на землю, отец спохватился и затряс сухую старческую руку дяди Вани, изливаясь во всех ведомых его душе благодарностях; и – чудо ли? – на доселе угрюмом, иссечённом траншеями морщин лике его промелькнула лёгкая, едва заметная улыбка, и покой вернулся в душу родителя.
– Вино! Хлеб! – вспомнила Маша. – Дайте мне!
Мужчина подорвался налить в стакан немного вина, что осталось от недавних Новогодних праздников, и нежно подал угощенье матери.
– Это тебе, мой сын! Ты родился в эту необыкновенную, сказочную ночь!
Что такое?!.
Лицо отца медленно стало наливаться неистовым гневом – мать хочет дать младенцу ВИНО??? «Боже, как так? Она собирается травить МОЕГО сына? НАШЕГО сына?»
Но душа его даже взволноваться как следует не успела, так быстро всё стало ясно: Мария никому ничего не давала. Она просто макнула палец малыша в манящую прелестным запахом рубиновую жидкость и заботливо прижала сына к груди:
– Какая ж судьба-то тебе уготовлена?..
Напрягшиеся было руки отца успокоились, морщинки ярости разгладились – как он мог сомневаться в своей жене? Вспышка эмоций этих казалась ему теперь не больше, чем шутка Небес.
Они втроём веселились, пели, ели батон, ласкали малыша и допивали праздничное вино. Мария была так счастлива, что отдала Ване целую коробку, привезённую отцом из магазина.
Когда страсти успокоились и фельдшер покинул порог хлева с подаренным ему напитком Богов, Мария сказала, серьёзно поглядев на мужа:
– Знаешь, я писала своей тёте, которая живёт в Буддистском монастыре Бурятии.
– И?
– Просто… не пойми меня неправильно… Но посмотри, как мы живём!.. А ведь там нашему сыну действительно будет лучше.
Повисла такая грозная тишина непонимания, что ничто не могло её нарушить; только треск пламени нашёл смелость дальше коптить из колбы, гордо возвышавшейся над столом.
Лучше? Чем? Да разве стоит оборачиваться на мнение глухой и слепой толпы, всегда стремящейся загубить?
И вообще, не много ли на сегодня поблажек и подчинений? Он весь день выполнял ЧЬЮ-ТО волю: или жены, или кого-то внутри, нашёптывающего всякую бабскую ересь; ему даже стало почему-то стыдно!..
«Но! – ведь от ЭТОГО сегодня ещё ни разу не было плохо,» – рассуждал отец.
И молчал, обдумывая решение своей любимой женщины. Мозг упрямо твердил «Нет!», но что-то вновь давало твёрдую уверенность, что всё должно быть так, как говорит Маша. Хм, придётся сделать непростой выбор…
Он осмотрел комнату. Где будет жить их сын? В стайке? Смирится ли сам мальчик с этим, когда будет терпеть и сносить жестокие издёвки сверстников? Не затаит ли обиды на своего отца?
Стоит ли ломать человеку жизнь ради того только, что хочется оставить его у себя? Может, пожертвовать возможностью собственноручно воспитать из мальца настоящего мужчину в пользу лучшего его будущего?
Как он будет говорить сыну о справедливости, если семья его испытывает на себе несправедливость? Как он будет говорить о силе, если сам не нашёл сил противостоять большинству? Как будет говорить о терпимости, если на улице никто не будет терпим с ним?
Терзания, наполнившие душу родителя разом сошли на нет, лишь только закончилось в лампе масло. Не спеша встал, налил нового. Зажёг фитиль.
И неожиданно для даже себя принял самое смелое решение:
– Ты права. Пусть забирают парня… – и, пройдясь по комнате, продолжил: – Но! Пока мы не научим его говорить, никуда не отпущу!
– Хорошо, – улыбнулась Маша. – Я знала, что ты согласишься!..
…А спустя четыре года отец и мать, не замечая холода, стояли на вокзале и провожали свою кроху Илюшку в дальний путь… Путь сложный и опасный, путь взлёта и падения, путь спасения!
Но сами они об этом не знали. Просто плакали и махали рукой вслед уходящему в неведомую даль вагону.
3.09.2013