Стрелок пожарной охраны, дважды мама, Марина ходит в форменной одежде. На службе - при оружии. Стрелки, таким образом экипированные государством, должны сопровождать грузовые поезда с особо важными грузами. Особо важные грузы должны идти под описью. Опись должна быть приклеена сверху на опечатанных особо важных грузах. Это, наверное, чтобы ворам не нужно было долго соображать: где и что лежит. И цистерны, и взрывчатые материалы, и лес, и готовые вагончики для вахтовиков, полностью оборудованные внутри и загруженные сверх того разной необходимой в тайге мелочёвкой: колёсами для «КАМАЗов», запчастями для экскаваторов и бурильных установок – все под описью.
Иногда особо важные грузы отстаиваются по тупикам на разных пикетах. И эти тупики не обязательно должны располагаться в непосредственной близости от станций или хотя бы разъездов.
Как-то в ноябре, когда снег лежал ровно и давно уже не подтаивал на 30-ти градусном минусе, стрелка пожарной охраны Марину везли локомотивом к очередному особо важному грузу.
Впереди как-то однобоко замаячил светофор. Странная неисправность. Машинист притормозил, Маринка вышла на воздух. Слезть не успела.
-Э, придурок, ты чего там сидишь? – вдруг заорал машинист.
- Кто – я?! – возмутилась Марина.
- Да ты тут при чем? На светофор посмотри! – заржал машинист в ответ.
На светофоре сидел путеец. Судя по снежной присыпке на бушлате – сидел давно и плотно. Хотя «сидением» это можно было назвать с большой натяжкой. Скорее уж висел на завязанных узлом руках. Сидеть на железной трубе с несколькими козырьками было особо не на чем.
- Ты там примёрз? Чё молчишь? – ржали машинист с помощником.- Ты какого на светофор запёрся?
- Таам… Тааам… - послышалось в ответ невразумительное.
- Что тааам? – передразнила его Маринка.
- Бля, мужики, там медведь! – путеец, наконец, смог выдавить из себя полноценное предложение.
- Где?
- Да в табельной, ёлки!
- А ты чего там делал, ночью-то? С рабочим поездом чего не уехал? – Маринка, машинист и помощник веселились уже втрояка.
- Так я че-то с мороза чаю попил, пожрали с мужиками, да, бл…, уснул. А они, суки, видать меня не разбудили. Жрачку оставили на столе. Я просыпаюсь, а в кресле медведь, ё…й экибастуз, сидит и колбасу жрёт. Чуть не обосрался я.
- А как ты на светофор-то залез?
-А х..й его знает! Я че – помню, что ли?
От табельной донёсся медвежий ор.
- Маринка, доставай пистолет! – ржали мужики.
- И че мы его – застрелим из «макарова»? – Маринке совсем не улыбалось коротать ночь на пару с топтыгиным.
- Ну, ты сходить-то будешь? – сквозь хохот поинтересовался у Маринки машинист.
- Куда? К медведю? Ты дурак, что ли?! – обалдела она от вопроса.
По рации запросили указаний: мол, в табельной медведь пирует – видать, шатун, или разбудил кто. Все приличные медведи спят давно. На семафоре путеец висит. Слезть не может – руки со страху как-то так завернул – йогам на зависть, конечно, но сам теперь хрен расцепит, да ещё и подмёрз.
- Ладно, снимайте этого дятла со светофора. Стрелок пусть возвращается, - прохрипела в ответ рация.
Локомотивом подъехали к светофору впритык. Путеец плакал, но слезть не мог: рук не расцепить, и вообще - слезать страшно. Пришлось машинисту залазить и стаскивать болезного силком. Маринка вернулась домой.
Потом только до неё дошло: если бы не благополучно забытый товарищами путеец, зашла бы она в табельную, а там - глядишь, в лучшем случае сама бы на светофоре до утра сидела.