Моразм первый. Времена года. Дубы осень

               
                Времена года

               Читателю может показаться странным нарушение автором законного чередования времён года. И вправду, в природе всё начинается с весёлого весеннего буйства и заканчивается угрюмым старческим зимним хладом...
Но так уж хочется изменить эту мрачную закономерность!  Хоть этого не может  сделать сама Природа, преисполненный идиотским оптимизмом и телячьей восторженностью законченного балбеса, автор дерзает сдвинуть круговой цикл мироздания, земную ось вместе с трущимися об неё медведями на 180 градусов.
Благо, сделать это совсем не трудно: перо крепко-накрепко сжато в дрожащей руке, а бумага...  бумага всё выдержит.
               
                Дубы  ( осень)
     ...Их оставалось только двое из восемнадцати  дубов, посаженных на опушке леса ещё во времена Александра!!, то бишь сотни полторы лет тому. Оба были кряжисты, высоки, раскидисты и, как все дубы, немножко туповаты. Рядом, совсем неподалёку от их поляны, росли молодые берёзы, и ранней осенью красавцы-дубы, раскачиваясь на ветру могучей кроной, озорно кидались в сторону привлекательных соседок ядрёными орешками желудей.
Естественно, в природе не существует абсолютного сходства,-поэтому один дуб казался чуть выше товарища, другой-более раскидистым, один был немного кряжистей , другой-менее туповат... А вот характерами они случились совсем разными, ибо один слыл неистребимым оптимистом, зато другой-законченный пессимист.
            Во время летних гроз или зимних ветров, дубы довольно темпераментно, шелестя обильной листвой или скрипя обледенелыми ветками, вели свой полуторасталетний спор о смысле жизни.
Будучи уже в солидном возрасте, Оптимист, тем не менее, утверждал, что жизнь продолжается и будет продолжаться вечно. Его ровесник Пессимист, оглядывая грустными глазами поредевший, уже дважды пересаженный на его веку, зелёный лес, говорил о бренности сего мира и о неизбежности фатального конца.
            Каждый получил своё: лесник, совершавший обход участка, обратил внимание на то, что ветки одного из дубов совсем иссохли в то время как второй дуб ещё сохранял кое-где зелёную листву. Нет нужды говорить проницательному читателю, что первым и был Пессимист, которого лесник зачем-то пометил белой краской.
А ранней весной к дубам подъехала машина, противным голосом завизжала электропила и старый гигант с сухим треском упал на сырую землю. Машина уехала, и на месте старого дуба остался большой с опилками по периметру пень.
            Так они и продолжали жить рядом: лежащий на земле и спокойно смотрящий в небо чуть скошенным срезом-столешницей пень и стоящий наперекор всем стихиям старый дуб. Пню было тепло и уютно: летом над ним простиралось чистое небо, тёплый дождик омывал его лицо; зимой пушистый снег прятал от мороза, а студеные ветра, не имея никакой зацепки, проносились мимо к деревьям в рощу. Старый дуб продолжал, как в юности, трещать от мороза, стонать усохшей кроной под ураганным ветром, сгибаться от тяжести наледи и обильного снегопада...
            Весною, когда лес покрывался первой, свежей и яркой зеленью, растущие рядом на опушке белые и пушистые, молодые берёзки – внучки тех самых берёз из бурной молодости дубов, озорно бросая взгляды в их сторону, шелестя зелёными листками, тихо переговаривались между собой. Тугоухий дуб не слышал всего содержания беседы кумушек, но отдельные слова различал:
                -«Разлапистые ветви... Крепкие корни... Могучий ствол...»
Совсем лишившийся слуха, пень не слышал трескотни молодых сорок  и, может, это и к лучшему, ибо никак иначе, как старым пнём они его не называли.
           В одну из вёсен и ко второму дубу подъехала машина. Снова завизжала пила, и на ставшей уж совсем солнечной поляне остались два пня. Полногрудые берёзки, грустно поглядывая в их сторону, тихо переговаривались, и сквозь шум весеннего леса доносились обрывки фраз:
         -" Опустевшая поляна... Cтарый дуб... Старый пень… "