24 июня, воскресенье
Погиб член общества шмелей-холостяков. Возьму его тело с собой. Хотя... Он еще жив при ближайшем рассмотрении. Из брюшка у него выступила капля: может, это яд для защиты... Поздно уже ядом прыскать.
Уснул член общества шмелей-холостяков.
У Человека-Сарая возникли проблемы с Сараем (чего я никак не могла предположить — мне думалось, что у кого, а у Человека-Сарая и Сарая взаимоотношения идиллические). Проблема возникла еще вчера, но я не думала, что это серьезно, да и сейчас, в общем, не думаю.
Нас хотят с ним разлучить. Но Человек-Сарай отстоит свои права непоколебимо, как Сарай.
Вот в чем дело: месяц назад тетя Ляля и дядя Женя, отбухав у Маруси Цветковой, разобрали угол Сарая, унеся с собой 12 бревен от пола. Два дня назад бабка Иза обнаружила пропажу (Сарай еёный — куплен за 700 рублей) и грозится завтра пойти в сельсовет к председателю жаловаться:
— Забрали всё бесстыжие люди! Совести нет! Я то ни одной доски не взяла и никогда не возьму!
Человек-Сарай тут, конечно, ни при делах, но тем не менее...
Бабка Иза
Но, оставив это "тем не менее", я вновь перебралась в Сарай.
Я балдею от Изы!
Иза Густоусова-Кубкина, родом из Киргизии, слывет в деревне колдуньей и резко выделяется среди аборигенов Тверской области. Иза травит собак, вешает кошек, топит котят и творит прочие жертвоприношения. Года два назад зимой она забила лопатой Рекса, который жил у нас летом. А в этот раз, приехав, я узнала, что она повесила у себя в огороде Мурзика, которого я подкармливала прошлым летом. Он несколько дней болтался на веревке уже дохлый.
Иза знает травы и варит зелья. В ее огороде я видела ступку и помело... Вряд ли она выращивает марихуану, в нашем климате там слишком мало накапливается эфирных масел, но мак она выращивает. Частенько заезжают наркоманы. Обычно по вечерам, когда уже темнеет. Недавно приехали на разваливающемся жигули трое наркоманов, а один из них наркоман – хромой, за поясницу держится, всего его перегнуло пополам, проковылял к Изе шустро. И в огороде у нее пошарились быстренько. Я из сеней за ними подглядывала через щелочку: один другого учил, как правильно обрывать головки мака.
Иза не простая бабка. Она фольклор знает, песни, былины разные. Однажды в огороде Вещего Олега наизусть читала.
Когда Иза появилась в деревне мало, кто помнит. Это было примерно лет 50-40 назад. С тех пор и обосновалась Иза в Фануйлово, но не прижилась. Ее привез Садиков, который сидел где-то в Киргизии. Была ли Иза тоже заключенной или работала на зоне, не совсем понятно из ее рассказов. Иза чрезмерно противоречивая. Иза привезла детей – Васю, который отсидел лет десять или пятнадцать вроде как за изнасилование, а еще племянника Витю. Из слов Изы не всегда ясно, дети они ее или все племянники, она то так, то эдак расскажет. Есть еще версия, что это дети сокамерницы Изы.
Витя, племянник, живет с Изой, а Вася приходит из соседней деревни, только когда автолавка приезжает, либо Изе пенсию приносят, либо срочно опохмелиться нужно, когда сожительница из дома выгонит.
Витя, как написала Иза в письме, проделал путешествие из Малой Вишеры до Фануйлово пешком, зимой, в течение двух месяцев. Как в старые времена. Как редкие здесь, он не запойный. Пасет коров, трудно разговаривает, курит Беломор, часто кашляет и слушается во всем тетку.
Витю навещает приходящая жена, которая забила топором предыдущего мужа. По причине или следствию этого она не в себе. Но дочка ее - отличница, проходя мимо меня и Сарая, она вываливает в нашу сторону язык. Кажется, ее зовут Таней — она работница у Изы.
Иза постоянно трудится у всех на виду в огороде и работников своих заставляет. В доме же стены обклеены старыми газетами с порнографическими фотографиями. Еще там сильно пахнет, а на кроватях лежат протлевшие покрывала. Полное впечатление бардака. Как в хатке у бабы Яги... Я заходила к ней один раз смотреть на котят.
У Изы вообще много животных, корова была. Этим летом коза с козлятами и поросеночек. Иза бывает сидит на скамеечке возле колонки, и поросенок вокруг бегает, подбежит к Изе, встанет на задние лапки и рыльцем в прореху рубашки тычется, титьку Изину сосет.
В сильную жару Иза моется на колонке. Нагая Иза обмывает гигантские груди, достающие ей до пупа. Они похожи на резиновые рукомойники. А Воробьеву в окно все видно...
Иза не носит трусы. Заходя в реку, она задирает юбку к подбородку. Я точно это знаю – я, бывает, сижу на мостках и вижу. Иногда, она моется в своей бочке для поливки огорода. В общем, Иза чистоплотна, но только, когда тепло на улице. И еще она любит, чтобы все видели, что она моется, чтобы не говорили потом, что она не моется никогда.
Но не только бабка Иза эксбиционистка. Например, Тамара Ивановна вышла из бани, в чем мылась, и спрашивает, почесывая живот, у дяди Жени: "А ты Климыча не видел?" (Климыч — это ее второй муж)
Или Ефимовна Розова. Парилась в бане, парилась, парилась и вдруг выскочила на воздух — раскрасневшаяся и обнаженная. Охладилась, подышала, вокруг осмотрелась и засмущалась – обратно в баню нырнула.
Иза какала в лесу, и кто-то ее застукал. Когда Иза прокакалась, она заметила: "Что естественно, то не постыдно!" Не поспоришь! Постыдно — стоять и смотреть на срущего человека.
Тамара Ивановна, например, везде может опорожниться. Не всякий себе это позволит. На вокзале: "Ой, сикать охота!" Где сообщила, там и присела. У нас в огороде: "Я у вас тут посикаю?" "Иди уж в уборную!" "Да, ладно", — отмахнулась Тамара Ивановна: "Я тут под кустик!"
Миша
Хотя бы пару слов нужно уделить Мише. В первый день мы встретились у автолавки.
Прошлым летом мы провели один приятный день, вечер у костра на речке, где я впервые увидела вскрытие рыбки, и позднюю прогулку за деревню на пригорок, в поиске радиоволны. С нами были его двоюродный брат Вова, или он же Григораша-Параша (производное от фамилии Григорьев — не я придумала), и моя подруга Валя, которая ходила в ночной рубашке, выдавая ее за платье. Нам с Валей льстила дружба с парнями, старше нас на три года. Время пролетело предательски незаметно. Эта прогулка закончилась в двенадцать ночи незаслуженным и несправедливым скандалом, устроенным моим папой. На следующий день Миша уезжал домой.
И вот год спустя мы с трудом узнали друг друга у автолавки. С тех пор он приходит ко мне в Сарай. Вот уже три дня.
Миша молчалив, внимательно меня слушает, поддакивает, смеется. Но меня стало тяготить его молчание, потому что я, признаюсь, устала болтать, мне уже нечего сказать. Я рассказала ему о своем классе, об идеальном мире в моей интерпретации, о моей неприязни к поступку Павлика Морозова, о моих доводах о Вселенной. Я бы ни за что об этом не стала говорить, если бы не была вынуждена. Миша только слушал, он даже не задавал попутных вопросов и что самое странное, что вводило меня в недоумение, никак не комментировал мои иногда провокационные заявления.
Я решила, что я просто не даю ему вставить слова, поэтому в очередную встречу я заткнулась. Он пришел, сел, и мы дружно молчали. Молчание было неудобным, натянутым. Это до чрезвычайности тяготит, особенно, когда знакомы всего пару дней. Я тогда просто сказала, что не умею готовить. И Миша, которого тоже напрягала эта пауза, принялся усердно рассказывать, как готовить яичницу.
Не то, чтобы это была для меня бесполезная информация, но в эти дни меня волнует нечто другое. Мне было скучно слушать про яичницу. Мы как будто на разных волнах.
Несмотря на мою утомление от него, Миша мне симпатичен. И внешне он тоже мил: смуглый, с родинкой на скуле, невысокий, слегка коренастый. Глаза у него, естественно, карие, как у всех смуглокожих и черноволосых. И поэтому все цвета, составляющие его голову, одного теплого оттенка, и это придает уют образу Миши и домашность. И черты его лица, ровные и пропорциональные, уложились в стандарт нынешней красоты. Он мог бы сыграть принца или петь задушевные песни вместо какого-нибудь певуна. И имя Миша ему идет.
В деревне о нем говорят, что он не здоровается с деревенскими (а это, между прочим, важно в деревне — здороваться) и "ходит вечно с безучастным видом", по словам Тамары Ивановны.
Я часто спрашиваю себя, зачем он ко мне приходит. Иногда, мне кажется, что я зря ему рассказываю свое мыслеизвержение, что эти слова уходят в никуда и теряются, а я утомляюсь от своего монолога. Мне уже не кажется, что когда меня внимательно слушают, это уж очень здорово.
Хотя однажды Миша все же ошарашил меня, когда попросил почитать "Божественную комедию". Я тогда поделилась с Мишей всем надуманным мной на эту тему, и когда мне показалось, что он сейчас уснет у меня в Сарае, он вдруг подал голос и попросил почитать. А на следующий день сказал, что уже прочел "Ад" и пeреходит к "Чистилищу". Это поразило меня окончательно, потому что я сама еще к нему не перешла.
Племянник Витя
Пришел Витя, племянник Изы, подсел ко мне в Сарай отдохнуть. Он шел из Кугинино, где пас коров. Выглядел он усталым. Я пододвинула к нему поближе диктофон и решила, что Витя не обратит внимания на "непонятную вещь". Но Витя им заинтересовался, спросил, что это. Я ответила, что плеер. Витя спросил, сколько он стоит. Узнав, он покачал головой и сказал: "Если другой модели покупать, можно и за дешевле."
— А на долго батареек хватает?
Я ответила, что в среднем на три дня, если не перематывать кассету часто.
— Когда работает... это он .... надолго работы хватает .... если не перематывать? — Витя говорил медленно и хрипло.
— Можно проверить, — ответила я и включила запись. Кассета закрутилась, и я перешла к намеченному плану — узнать о Витином путешествии.
— Как вы тут зиму прожили? — спросила я.
— Помаленьку... — задумчиво вздохнул Витя.
— Иза писала в письме, что вы из Малой Вишеры шли зимой до Фануйлово пешком?
Витя молчал, нахмурившись и смотря перед собой. Я повторила:
— Это правда, что вы проделали этот путь?
— Немного прибавила она...
— Как же было по-настоящему?
Снова пауза. Витя помолчал и туго произнес:
— На электричках...
— На электричках!? И сколько это времени заняло?
— С начала и до конца — два дня...
— Два дня!? — повторила я, — А Иза писала, что два месяца...
— Да. Преувеличила...
— Так это было всего лишь два дня! — я не могла скрыть свое разочарование и попыталась разузнать, как его обокрали в Малой Вишере:
— В Малой Вишере у вас что-то произошло?
— Да, было...
— А что?
— Не хочу вспоминать...
Ожидание о его рассказе не оправдалось вовсе. Я расстроилась, прослушала после его ухода запись с долгими паузами и хрипящим дыханием Вити. А я уже так ясно видела Витю, у которого украли последние деньги, идущего в лохмотьях по дороге, машины не останавливаются его подвести, валит снег, сильный мороз, у Вити раскрасневшееся лицо и, снег не тает на бровях и ресницах, обморожены пальцы на ногах, он кашляет, еле передвигает ноги...
[Прошлым летом Витя был куда более разговорчив.
Привожу запись из прошлогодней тетради:
— Сейчас восьмой час, — уходя, обернулся Витя, — Минут десять.
Я вопросительно посмотрела на него: к чему это он?
— Что? Не веришь? Вот, смотри! — он достал из кармана электронные часы и, не глядя сам, показал мне циферблат.
— 19.14.
— Ну, вот видишь, на четыре минуты ошибся! Это я по солнцу определяю. — Витя пошел дальше за козами, оглядывался и продолжал говорить, — Иногда на 10 минут ошибусь или на 20... А так-то всегда точно... Ну, не точно, а примерно точно...
Я осталась сидеть на бревнах, кивая ему вслед.
Этому предшествовал довольно продолжительный разговор с Витей. Я сидела как обычно с тетрадью в руках за сараем. Сначала появилась коза с двумя козлятами, черным и белом. За ними вышел Витя. Он их пас. Козы были непривычны пастись одни. Витя подсел ко мне. Он оказался не таким уж отшельником и молчуном, как мне казалось.
Мы говорили о книгах, как о погоде: неисчерпаемая тема. Каждое слово Вите давалось нелегко. Он глубоко вздыхал, но эти вздохи обрывались глубоким кашлем. Смотрел он куда-то вдаль, поворачивал ко мне голову только, когда я говорила то, что казалось ему смешным.
Я разглядывала его половину лица. Губы, обветренные и помятые, время от времени обнажали его желтые зубы, между которыми при каждом слове пенистой волной появлялись слюни.
Нос морщился, чесался. Ногти тотчас приходили на подмогу носу. Глаз (я наблюдала только за одним) сначала был бел со зрачком голубым, как озерная вода в ясный день, но к середине чернел, дна не разглядишь.
Разговор зашел о водке, закуске и похмелье. Витя повеселел от того, как я несведуща в этом вопросе. Здесь он числился бывалым знатоком и делился со мной тонкостями этого дела. Я заметила, как на белке его глаза появились красные жилки, а голубизну его зрачков залила мутная пелена, как туман над озером. Этот разговор доставлял Вите забаву.
— На заводе работал, пил, чуть ли не каждый день. Сижу дома перед бутылкой. Раз — закончится! Ты ее в мусорный бак. А хочется, чтоб она снова полной стала... Сказал себе как-то: "Все, хватит!" Пришел день на другой на завод, а тама мне литейщицы и восклицают: "Ой, батюшки! А ведь ты трезвый что ли?! Ты, может, где лечился от выпивки что ли?!" А я им: "Какой там лечился! Сказал себе: "Нет!" и прекратил!" А они прямо остолбенели: как это я сам пьянствовать перестал. Меня раз и к начальнику цеха вызвали. Выхожу из кабинета его с подарком. Все еще больше удивляются! Да так, что мне аж смешно стало! — Витя заулыбался и повернул лицо в мою сторону. Я восхищенно одобрила его силу воли.
Витя слегка погрустнел, когда речь зашла о Киргизии, где он родился и работал на заводе.
— Там, — говорил Витя, — наречие другое. Не так как здесь. В Киргизии любой русский "ТАшкент" скажет. Ну, ему то можно! А местные по-другому, через "О" — "ТОшкент". Или еще чего говорят — все через "о". Я тоже говорил, а теперь отучился. Я же здесь уже 7 лет живу...]