Принцесса, Д. Г. Лоуренс

Для своего отца она была Принцессой. Для тетушек и дядюшек из Бостона – всего лишь Долли Ургхарт, бедной малюткой.
Колин Ургхарт был чуточку сумасшедший. Он происходил из древнего шотландского рода, как он утверждал, королевского. В его жилах якобы текла кровь шотландских королей. Американская родня говорила, что на этом он слегка «тронулся». Они больше не могли выносить его рассказов о том, какой именно королевский род Шотландии окрасил его кровь в голубой цвет. Всё это звучало довольно нелепо и всегда было больной темой. Из его рассказов они помнили только одно - Стюарты здесь были ни при чем.
Он был красивым человеком, с широко распахнутыми голубыми глазами, взгляд которых временами казался отсутствующим; мягкие черные волосы, ниспадающие на низкий широкий лоб, великолепное телосложение. Добавьте к этому необычайно красивый голос, всегда очень тихий и мягкий, иногда сильный и звучный, как бронза, - и вы окажетесь под властью всех его чар. Он походил на древнего кельтского героя. Весь его вид говорил о том, что ему больше пристала сероватая юбка горца, обнажающая колени, и кожаная сумка с мехом. Голос его доносился прямо из глубины уснувшего прошлого, в котором жил кельтский герой Оссиан.
Для остальных людей он был просто одним из тех джентльменов, которые располагают достаточными, хотя и не очень большими средствами. Такие, как он, бесцельно скитаются по свету, как и их предшественники полвека назад, не достигая никаких вершин в жизни, ничем не увлекаясь, не имея определенных занятий и все же ухитряясь обеспечивать себе неизменно достойный прием в приличном обществе разных стран, где их все знают. 
Он был холостяком почти до сорока лет, а потом женился на богатой мисс Прескотт из Новой Англии. Ханна Прескотт в свои двадцать два года была очарована этим мужчиной с мягкими, еще не тронутыми сединой черными волосами, с отсутствующим взглядом огромных голубых глаз. Многие женщины до нее тоже поддавались его очарованию. Однако Колин Ургхарт именно благодаря своей отстраненности умел избегать  любых серьезных связей.
Миссис Ургхарт три года жила в тумане чар своего мужа. А потом сломалась. Это было все равно, что жить с обаятельным призраком. Многие вещи для него просто не существовали. Его тихий музыкальный голос всегда звучал обаянием, учтивостью, безупречной добротой. Но самого его словно и не было вовсе. Когда доходило до дела, его просто не было. Не все дома, как говорят простые люди.   
Он был отцом маленькой девочки, которую жена родила ему в конце первого года их брака. Но от этого не стал реальнее. Сама его красота и призрачная музыкальность голоса стали для нее невыносимы уже спустя несколько месяцев совместной жизни. Странное эхо, он казался живым эхом! И даже прикасаясь к нему, она не ощущала, что это плоть реально существующего человека.
Возможно, он и был чуточку сумасшедшим. Она серьезно задумалась об этом в ту ночь, когда ее ребенок появился на свет.
«Ах, наконец появилась моя маленькая принцесса!» – говорил он своим гортанным кельтским голосом нараспев, раскачиваясь, словно погруженный в исполнение Песни ликования.
Это было крошечное, хрупкое дитя с огромными, удивленными голубыми глазами, ее окрестили Марией Генриеттой. Она называла малютку «моя Долли». Он всегда звал ее «моя Принцесса».
И нападки на него были бесполезны. Он только шире распахивал свои огромные голубые глаза и принимал нападки с наивно-молчаливым достоинством, уходя в свою отрешенность.   
Ханна Прескотт никогда не обладала крепким здоровьем. Особого желания жить у нее не было. И когда ее ребенку было два года, она внезапно умерла.
Прескотты затаили глубокую обиду на Колина Ургхарта, который ее, впрочем, не заметил. Они говорили, что он эгоист. И оттого через месяц после похорон Ханны во Флоренции перестали выплачивать ему пособие, которое причиталось его жене при жизни (после неудачной попытки заставить его отдать им ребенка, получив от него решительный отказ, озвученный все тем же вежливым, мелодичным голосом). Он относился к Прескоттам так, словно они не принадлежали к его миру, были для него не чем-то осязаемым, а лишь случайными явлениями или, к примеру, граммофонами, или говорящими машинами, на чьи вопросы следовало давать ответы. Он отвечал. Но никогда не  сознавал реальности их  существования.
Они долго спорили, признав его, наконец, непригодным опекуном собственного ребенка. Однако такое решение могло повлечь за собой скандал. И в конце концов они сделали самое простое - умыли руки. Всё же они добросовестно писали ребенку и посылали на Рождество и в годовщину смерти ее матери скромные подарки.
Для Принцессы ее бостонская родня на протяжении многих лет была лишь условной реальностью. Она жила со своим отцом, который непрерывно путешествовал, хотя и не роскошествовал, имея скромный доход. И неизменно избегал Америки. У ребенка постоянно менялись няньки. В Италии это была контадиона, в Индии – айя; в Германии – крестьянская девчонка с льняными волосами.
Отец и дочь были неразлучны. Он отнюдь не был отшельником. В какое бы путешествие он ни отправлялся, повсюду наносил официальные визиты, принимая приглашения на ленч, чай, редко-на обед. И всегда в сопровождении своей дочери. Люди называли ее принцессой Ургхарт, словно это было ее имя. 
Она была живым изящным существом с темно-золотистыми, почти каштановыми волосами и большими, слегка навыкате, голубыми глазами, такими наивными и в то же время - такими знающими. Она всегда была взрослой и никогда так и не стала взрослой. Всегда странно умудренная жизнью и в то же время - наивная как  ребенок.
Виноват в этом был ее отец.
«Моя маленькая Принцесса никогда не должна обращать внимания на людей, их слова и поступки»,- повторял он ей. - Люди никогда не понимают того, что делают и говорят. Они сплетничают, обижают друг друга, а зачастую обижают самих себя, пока дело не доходит до слез. Но не обращай на них внимания, моя маленькая Принцесса. Потому что все это пустяки. Внутри каждого человека кроется другое существо, демон, которому все безразлично. Отбрось все слова, поступки и чувства, как повар счищает шелуху с поверхности луковицы - слой за слоем. Внутри каждого обнаружится злой демон, которого нельзя счистить. И этот злой демон не поддается никаким переменам, ему совершенно безразлично, что происходит на поверхности человеческой шелухи: все эти сплетни, мужья и жены, их дети, заботы, суета. Если с людей полностью снять шелуху, то в любом из них, будь то мужчина или женщина, обнаруживается настоящий демон, и этот демон есть истинная сущность и мужчины, и женщины. Ему нет ни до кого дела, он принадлежит к тем демонам и первобытным эльфам, которые существуют сами по себе. Все же, несмотря на это, демоны бывают разные, большие и злые, ослепительные демонические феи и демоны-плебеи. И среди них не осталось ни одной феи королевской крови. Только ты, моя маленькая Принцесса. Ты последняя из древнего королевского  рода, последняя, моя Принцесса. Других нет. Мы с тобой последние. Когда я умру, останешься только ты. И поэтому, милая, тебе никогда не должно быть дела до кого бы-то ни было  в этом мире. Ибо все их демоны - вырожденцы и плебеи. В них нет королевской крови. Только мы с тобой принадлежим к королевскому роду. Всегда помни об этом. А еще никогда не забывай, что это большая тайна. Если ты расскажешь об этом людям, они попытаются убить тебя из зависти, оттого что ты Принцесса. Это наша большая тайна, дорогая. Я принц, а ты принцесса древнейшей крови. И мы будем хранить эту тайну, которая принадлежит только нам двоим. И потому, милая, ты должна быть с людьми очень вежлива, не забывай - noblesse oblige. Но помни также, что ты  единственная, последняя принцесса, а все остальные ниже тебя, уступают тебе в благородстве происхождения, они плебеи. Будь с ними учтива, снисходительна и добра, дорогая. И тем не менее, ты - принцесса, а они обычные люди. Никогда не считай их равными себе. Они ниже тебя. В них всегда будет обнаруживаться отсутствие той отметины, которую дает королевское происхождение, эта отметина есть только у тебя.
Принцесса рано усвоила свои уроки: первый урок - абсолютной замкнутости, невозможности близких отношений с кем-либо, кроме своего отца; другой урок - наивной, слегка покровительственной вежливости. Еще в раннем возрасте что-то сформировалось в ее характере, придав ему чистоту, завершенность и   непроницаемость кристалла. «Милое дитя! - говорили о ней хозяйки приемов, - она такая странная и  старомодная, такая леди, бедная крошка!»
Она всегда держалась прямо и была очень изящна. Маленькая, почти крошечная, она всегда казалась маленьким эльфом рядом со своим большим, красивым, слегка странноватым  отцом. Одевалась она очень просто, обычно в голубое или светло- серое, носила высокие воротнички из старинного миланского кружева или полотна тончайшей работы. У нее были изящные ручки, заставлявшие звучать фортепьяно так, будто она играла на клавикордах восемнадцатого века. Выходя на улицу, она предпочитала плащи и накидки вместо пальто и шляпки фасонов восемнадцатого века. Кожа ее была чиста как яблоневый цвет.
Она выглядела так, будто сошла с какой-то картины. Но никто до самой ее смерти так и не узнал, что же это была за картина, на которую когда-то поместил ее отец, и  где она так навсегда и осталась. 
Дедушка с бабушкой и тетя Мод дважды требовали встречи с ней, один раз в Риме, другой раз - в Париже. И оба раза были ею очарованы, уязвлены и раздражены. Она была столь утонченной, столь невинной маленькой девочкой. И одновременно – такая умудренная жизнью, странно самоуверенная. Эта ее странная снисходительная самоуверенность и внутренняя холодность приводили в бешенство американских родственников.
Она по-настоящему околдовала только дедушку. Он находился под влиянием ее чар,  по-своему был влюблен в это маленькое совершенное создание. Его жена замечала, как он погружался в задумчивость, тоскуя по своей внучке месяцы спустя после встречи с ней, страстно желая видеть ее снова. Он до конца своих дней лелеял надежду, что она, быть может, захочет однажды приехать и остаться у них навсегда.
«Огромное спасибо, дедушка. Вы очень добры ко мне. Но мы с папой такая старая парочка, такая старая капризная парочка, и мы живем в  своем  собственном мире».
Ее отец давал ей возможность увидеть мир. И не препятствовал ее чтению. Подростком она читала Золя и Мопассана и смотрела на Париж их глазами. Несколько позже она прочла Толстого и Достоевского. Последний сбил ее с толку. Других авторов она как будто понимала лучше своим острым проницательным умом, к примеру, «Декамерон», который она читала на староитальянском языке, или «Песнь о Нибелунгах». Странная и непонятная, она, казалось, прекрасно видела разные вещи в холодном свете, при полном отсутствии даже искры чувства. Она напоминала дитя-подменыша эльфов и была  будто не из мира людей.
Этим она вызывала странную антипатию. Стоило ей остаться одной, как таксисты и носильщики на вокзалах, особенно в Париже и Риме, внезапно начинали проявлять к ней необычайную грубость. При виде ее их внезапно охватывала жгучая неприязнь. Они чувствовали в ней некое неуважение, снисходительное, пустое безразличие к тому, что было им особенно дорого. Она была слишком самоуверенна и оттого цветок ее девичества  был совершенно лишен аромата. Она могла взглянуть на крепкого чувственного римлянина-таксиста так, словно он был чем-то нелепым, способным вызвать ее улыбку. Она знала о нем все, прочитав Золя. И эта особая снисходительность, с которой она отдавала ему приказание так, словно сама она, хрупкое очаровательное создание, была единственной реальностью, а он - грубым чудовищем вроде Калибана, барахтающимся в грязи у заводи с прекрасным лотосом, внезапно приводила в бешенство этого парня, истинного сына Средиземноморья, гордившегося своей мужской красотой, для которого фаллическое таинство оставалось по-прежнему единственной загадкой в мире. И он обращал к ней свое грозное лицо, пугающее грубостью и жестокостью – о, до чего отвратительно! Ведь, на его взгляд, в ней было только оскорбительное пренебрежение, вызванное неспособностью проявлять чувства.
Подобные столкновения заставляли ее трепетать, и в то же время она понимала, что ей необходима поддержка извне. Сила ее характера не имела влияния на этих плебеев, тогда как именно они обладали всей полнотой власти, которую давала физическая сила. Она сознавала всю непримиримость обрушиваемой на нее ненависти. Однако не теряла головы. Она спокойно платила деньги и уходила.
И все же подобные моменты были опасны и она научилась быть готовой к ним. Она была Принцессой и феей Севера и оттого никогда не могла понять вулканически-чувственного гнева, который неотесанные люди могли обратить на нее в приступе ненависти. Они никогда не обрушивались так на ее отца. И довольно быстро она пришла к выводу, что ненавидели они в ней характер ее матери-американки, уроженки Новой Англии. Ни разу, ни на одну минуту она не взглянула на себя глазами древних римлян, чтобы увидеть свою неспособность проявлять чувства и понять, что она всего-навсего пустоцвет, полный высокомерия и несносного неуважения к людям. Это было именно то, что разглядел в ней римский таксист. И страстно захотел растоптать этот бесполезный цветок. Ее бесполая красота и властность вызвали в нем ожесточенное исступление.
Когда ей было девятнадцать, умер дедушка, оставив для нее в надежных руках ответственных поверенных приличное состояние. Они должны были выплачивать ей пособие при условии, что шесть месяцев в году она будет проводить в Америке. 
«Почему они должны диктовать мне условия?” – говорила она своему отцу. - Я отказываюсь от ежегодного шестимесячного заключения в Штатах. Давай скажем им,  что нам не нужны их деньги».
«Будем мудрыми, моя маленькая Принцесса, давай будем мудрыми. Мы же почти бедны и оттого совсем не защищены от грубости. Я никому не  позволю грубо относиться к себе. Ненавижу грубость! Ненавижу! - Его глаза сверкали, когда он говорил ей это. - Я мог бы убить любого, будь то мужчина или женщина, если бы кто-то из них был груб со мною. Но мы изгнанники в этом мире. Мы лишены власти. Если бы мы по-настоящему обеднели, то окончательно стали бесправными, а это для меня смерть. Нет, моя Принцесса. Давай возьмем их деньги, и они не осмелятся на грубость. Давай возьмем их так, словно это одежда, которая сможет защитить нас от их враждебности".
Так начался новый этап их жизни, когда отец и дочь проводили летние месяцы то на Великих Озерах, то в Калифорнии, то на Юго-Западе. У отца было кое-какое поэтическое дарование, у дочери – художественные способности. Он писал стихи об озерах или красных деревьях, а она делала изящные наброски. Он был физически силен и любил бывать на природе. Они вместе отправлялись в путешествие на каноэ и целыми днями плыли по реке, а потом ночевали у костра. Хрупкая маленькая Принцесса, она всегда была такой храброй! Вместе с ним она совершала верховые прогулки по горным тропинкам, пока не уставала до такой степени, что превращалась в бесплотное существо, сидящее верхом на своём пони. Но она никогда не сдавалась. А ночью он укутывал ее одеялами на постели из душистых сосновых веток, и она лежала, безропотно глядя на звезды. Она исполняла свою роль.
По мере того как проходили годы и она была уже взрослой женщиной, сначала двадцати пяти, а потом и тридцати лет, оставаясь прежней, по–девичьи изящной Принцессой и все-таки напоминая старуху, обладающую бесстрастным знанием жизни, хотя и совершенно не затронутую этой жизнью, люди говорили ей:
«Вы никогда не задумывались над тем, что станете делать, когда вашего отца уже не будет с вами?»
Она смотрела на своего собеседника со своей обычной холодной неземной отстраненностью:
«Нет, об этом я не думаю никогда», - отвечала она.   
У нее был крошечный, но изысканный домик в Лондоне и еще один, небольшой, но роскошный дом в Коннектикуте, и в каждом из них она держала преданную экономку. Два дома на выбор. К тому же она была знакома со многими интересными людьми, художниками и литераторами. Чего же более?
Так незаметно проходили годы. А она не менялась, по-прежнему напоминая бесполое дитя, подмененное эльфами. В тридцать три года она выглядела так, словно ей было двадцать три.
Отец ее, впрочем, старел и становился все более и более странным. Теперь ей приходилось укрощать его одинокое безумие. Три последних года своей жизни он провел в коннектикутском доме. Он глубоко погрузился в свою отрешенность от внешнего мира, а временами на него находили приступы неистовства, которые просто убивали маленькую Принцессу. Физическое насилие вселяло в нее ужас, едва не разбивало ей сердце. Это не помешало ей найти женщину на несколько лет моложе себя, тонко чувствующую, с хорошим образованием, что-то вроде сиделки–компаньонки для сумасшедшего старика. Таким образом, факт его безумия никогда открыто не признавался. Мисс Камминс, компаньонка, была страстно преданна Принцессе и имела непонятную привязанность, граничащую с любовью, к красивому седовласому, учтивому пожилому человеку, который тотчас забывал о своих приступах безумия, едва оправившись от них.
Принцессе было тридцать семь лет, когда отец умер. Но она ничуть не изменилась. Все такая же маленькая, похожая на благородный цветок, лишённый аромата. Ее мягкие каштановые волосы, по цвету напоминавшие бобровый мех, были коротко подстрижены и пушистым ореолом мягко обрамляли лицо, нежное, как яблоневые лепестки, с рельефно вылепленным носом, лицо, напоминающее благородный старинный флорентийский портрет. Она была необычайно тиха и спокойна во всем: голос, манера поведения, осанка - как цветок, распустившийся  в тени.
А во взгляде  голубых глаз Принцессы постоянно читался лаконичный вызов, который сделался с годами саркастическим. Она была Принцессой и с сарказмом смотрела на мир, в котором не было Принца.
Она испытала облегчение, когда умер ее отец, и в то же время у нее было ощущение, будто все, что ее окружало, испарилось в воздухе. До этого она жила в ауре безумия своего отца, словно в некой теплице. Внезапно теплицу убрали, и она оказалась в эфире, в необъятном грубом, первозданном пространстве.
Quoi faire? Что ей было делать? Ей казалось, будто она столкнулась лицом к лицу с абсолютным небытием. Единственное, что у нее осталось, это мисс Камминс, знавшая ее тайну и питавшая  чувство к еее отцу, граничащее со страстью
В самом деле, Принцесса чувствовала, что большая часть ее любви к безумному отцу в последние годы каким-то странным образом передалась Шарлотте Камминс. И теперь мисс Камминс была тем сосудом, в котором хранилась ее любовь к умершему старику.  Сама же Принцесса была сосудом пустым.
Пустой сосуд в гигантском пакгаузе мироздания.
Quoi faire? Что оставалось делать? Она понимала, что поскольку не может испариться в воздухе, исчезнуть бесследно как алкоголь из открытой бутылки,  надо было что-то предпринять. До этого ни разу в жизни она не имела каких-либо обязательств. Никогда не  чувствовала необходимости что-то предпринимать. Об этом следовало думать плебеям.
Теперь, когда отца не было на свете, она поняла, что живет бок о бок с толпой плебеев, разделяя вместе с ними неизбежность принятия решений.
Это было довольно унизительно. Она чувствовала, что сама становится  такой же вульгарной. Одновременно она обнаружила, что смотрит на мужчин более внимательным взглядом, взглядом женщины, которая хочет замуж. Не то чтобы в ней возник какой-то внезапный интерес или влечение к мужчинам. Нет. До сих пор подобный интерес был для нее чем-то несущественным в жизни. Однако замужество, как некая особая абстракция, имело для нее своего рода притягательность. Замужество, как абстрактное понятие, было поступком, который она должна была совершить. Замужество подразумевало мужчину, и это она тоже знала. Она знала все. Однако этот мужчина существовал скорее в ее сознании, нежели был просто другим человеком, существующим самим по себе.
Ее отец умер летом, месяц спустя после того, как ей исполнилось тридцать восемь лет. Когда все закончилось, стало ясно, что делать – ну, конечно же, отправиться в путешествие. С мисс Камминс. Эти две женщины были в близких отношениях, но друг для друга всегда оставались мисс Ургхарт и мисс Камминс, инстинктивно соблюдая некоторую дистанцию. Мисс Камминс, родом из Филадельфии, из академической среды, умная, но не привыкшая к путешествиям, на четыре года моложе Принцессы, чувствовала себя неизмеримо младше своей «хозяйки». К Принцессе, которая казалась ей человеком без возраста, вне времени, она относилась с пылким благоговением. Глядя на ряды крошечных изящных туфелек в шкафу Принцессы, она не могла не ощущать боль в сердце, боль нежности и благоговения, граничащей с трепетом.
Мисс Камминс тоже была старой девой с недоуменно удивленным  взглядом карих глаз. Она обладала чистой, нежной кожей и тонкими чертами, но выражение ее лица было лишено выразительности, тогда как в Принцессе непостижимым образом чувствовалась возвышенность Ренессанса. У мисс Камминс голос был такой же тихий, приглушенный почти до шепота - это было неизбежным следствием ее общения с Колином Ургхартом. Однако приглушенность эта имела несколько хриплый оттенок.
Принцесса не желала ехать в Европу. Ее взгляд скорее был обращен  в сторону запада. Теперь, когда умер отец, она почувствовала, что должна двигаться на запад, все время только на запад. Без сомнения, вслед за Имперским маршем, который был донесен до тихоокеанского побережья в довольно урезанном виде для толп плещущихся в волнах купальщиков.
Ну, нет, только не тихоокеанское побережье. Она больше туда не поедет. Юго-Запад менее вульгарен. Она отправится в Нью Мексико.
Они с мисс Камминс прибыли на ранчо дель Серро Гордо ближе к концу августа, когда поток отдыхающих начал рассеиваться и устремился назад, к востоку. Ранчо располагалось у реки, вблизи пустыни, примерно в четырех милях от подножия гор и в миле от индейского поселения Сан Кристобаль. Это было ранчо для богатых. Принцесса платила тридцать долларов в сутки за себя и мисс Камминс. Помимо этого, для себя она сняла маленький коттедж в яблоневом саду, с первоклассным поваром. Впрочем, они с мисс Камминс обедали вечером в большом доме для гостей, так как Принцессу по-прежнему не оставляли мысли о замужестве.
Гости на ранчо дель Серро Гордо были самые разнообразные, не было только бедных. Практически все они были богаты, и в большинстве своем - романтики. Некоторые из них были весьма обаятельны, другие – вульгарны, были среди них люди из Голливуда, довольно чудные, но не лишенные привлекательности в своей вульгарности, и было множество евреев. Принцесса не обращала внимания на евреев, хотя обычно интереснее всего было разговаривать именно с ними. Поэтому с евреями она много беседовала, вместе с художниками рисовала, а верховые прогулки совершала с молодыми людьми из колледжа и, в общем, прекрасно проводила время. И все-таки, она ощущала себя чем-то вроде рыбы, выброшенной на берег, или птицей в чужом лесу. Замужество по-прежнему оставалось для нее совершеннейшей абстракцией. Она никак не связывала его ни с одним из  этих молодых людей, даже самых приятных.
Принцесса выглядела так, словно ей было не больше двадцати пяти лет. Свежесть губ, приглушенная девичья чистота и нежность лица не позволяли дать ей ни на один день больше. Обескураживал лишь особый лаконичный взгляд ее глаз. Когда ее вынуждали записывать свой возраст, она ставила «двадцать восемь», выписывая цифру два довольно небрежно, так, что ее всегда можно было принять за тройку.
Мужчины делали ей намеки на брак. Особенно юноши из колледжа, которые всегда намекали издалека. Но все они потерпели поражение под саркастически насмешливым взглядом Принцессы. Такие намеки с их стороны всегда казались ей довольно преждевременными, совершенно нелепыми и несколько дерзкими.
Единственный мужчина, который хоть как-то ее заинтриговал, был проводник по имени Ромеро, Доминго Ромеро. Это он продал ранчо Уилкинсонам десять лет назад за две тысячи долларов. Он уехал, а потом снова появился в родных местах, поскольку был сыном старого Ромеро, последнего представителя испанского рода, когда-то владевшего  землями на многие мили вокруг Сан Кристобаля. Однако приход белых и утрата огромных овечьих отар, а также роковое бездействие, которое неизбежно сгибает всех мужчин, живущих в пустыне, у подножия гор, привели к краху семьи Ромеро. Последние отпрыски этого рода были всего лишь мексиканскими крестьянами.
Доминго, наследник, потратил свои две тысячи долларов и теперь работал на белых. Это был высокий молчаливый парень примерно тридцати лет, с плотно сжатым ртом и черными глазами, которые на всех смотрели угрюмо. Глядя на него сзади, можно было назвать его красивым: сильное от природы тело и смуглая крепкая, красиво вылепленная шея. Однако темное лицо Ромеро было вытянутым, тяжеловесным, почти зловещим, с тем особенным выражением мрачной бессмысленности, которая характерна для мексиканцев, живущих в тех краях. Они сильны физически и выглядят здоровыми. Они смеются и шутят друг с другом. Но их физическая и духовная сущность кажется  статичной, как будто они отсутствуют или не существуют вовсе, несмотря на всю свою подвижность, а лица вырождаются в бесформенную тяжеловесность, словно не  имея изначального смысла и права на существование. То ли  ждут, когда за ними придет смерть, то ли когда их разбудят для душевных волнений и надежд. Порой взгляд  их черных глаз кажется странным, почти мистическим, призрачным и мрачным, даже отталкивающим, как взгляд кающихся грешников, изображенных в виде черепа со скрещенными костями. Они нашли смысл своего существования в самоистязании и культе смерти. Не способные отыскать для себя позитивного смысла в безбрежной, прекрасной, но мстительной природе, среди которой они были рождены, они обратили все свои душевные силы внутрь себя и стали поклоняться смерти, занимаясь самобичеванием. Этот мистический мрак отражался в их глазах.
И, как правило, взгляд темных глаз мексиканцев был тяжелый, полусонный, иногда враждебный, иногда добрый, часто с роковой индейской поволокой, а порой -  с не менее роковым индейским блеском.
На вид Доминго Ромеро был почти типичный мексиканец, с таким же тяжелым, смуглым, вытянутым, чисто выбритым лицом и примитивно грубым, тяжелым ртом. У него были черные, с индейским разрезом глаза. Однако в центре их безнадежности таилась искра гордости или самоуверенности, а может - храбрости. Всего одна искра среди мрака застывшего отчаяния.
Но именно эта искра выделяла его из массы других мужчин. Она придавала живость его манере держаться и определенную красоту его внешности. Он носил черную шляпу с низкой тульей вместо традиционной мексиканской неуклюжей шляпы, а одежда его была более утонченной и элегантной. Молчаливый, отстраненный, почти слившийся с природой, он был замечательным проводником, удивительно сообразительным, предупреждающим любые возможные трудности. Кроме того, он умел готовить, склонившись над костром и ловко орудуя своими худыми смуглыми руками. Его единственным недостатком была неприветливость, неразговорчивость и нежелание общаться с людьми. 
«О, не посылайте с нами Ромеро, - говорили евреи. - От него лишнего слова  не добьешься».
Туристы приезжают и уезжают, но они редко видят то, что у других  творится в душе. Никто из них не заметил искры в глазах Ромеро, они были слишком равнодушны, чтобы увидеть ее.
Принцесса же обнаружила эту искру однажды, когда он был ее проводником. Она ловила форель в каньоне, мисс Камминс читала книгу, лошади были привязаны под деревьями, а Ромеро насаживал наживку на ее крючок. Он насадил муху, и взглянув на Принцессу, вручил ей удочку. И в какой-то момент она уловила эту искру в его глазах. И мгновенно поняла, что он благородного происхождения, что его «демон», как говорил ее отец, - аристократ. И ее манера поведения по отношению к нему тотчас переменилась.
Он нашел ей место на камне над тихой заводью, под тополями. Было начало сентября и вода в каньоне стала уже прохладной, хотя листья на тополях все еще были зелеными. Принцесса стояла на своем камне, маленькая, но безукоризненно сложенная, в мягком, облегающем сером свитере, ловко сидящих бриджах для верховой езды, черных сапожках, а ее пушистые каштановые волосы выбивались из-под серой фетровой шляпки. Женщина? Не вполне. Некое призрачное  существо, дитя, подмененное эльфами, застывшее на вершине камня в ощетинившемся скалами диком каньоне. Она великолепно знала, как обращаться с удочкой. Ее отец сделал из нее настоящего рыболова.
Ромеро, в черной рубашке и свободных черных брюках, заправленных в широкие черные сапоги для верховой езды, стоял с удочкой немного ниже по течению. Он положил свою шляпу на камень позади него; его темноволосая голова была наклонена немного вперед - он наблюдал за водой. И уже поймал три форели. Время от времени он поглядывал туда, где с таким изяществом стояла Принцесса. Он видел, что она ничего не поймала.
Вскоре он молча вытащил из воды свою удочку и подошел к ней. Его острый взгляд следил за удочкой Принцессы. Затем он спокойно предложил ей забросить удочку в другом месте, протянув вперед свою смуглую энергичную руку. Слегка отстранившись, он молча стоял облокотившись о дерево и наблюдал за ней. Она знала, что он смотрит на нее и это привело ее в волнение. В то же мгновение у нее клюнуло. А через пару минут она вытащила большую форель. Принцесса быстро оглянулась на него: ее глаза сияли, на щеках появился  румянец. И встретившись с ним взглядом, она увидела, как на его лице появилась приветливая улыбка, очень неожиданная, на удивление мягкая и ласковая.
Она поняла, что он подбодрил ее. И почувствовала в его присутствии неуловимое провокационное мужское дружелюбие, которого она раньше никогда не знала. Ее лицо запылало, а голубые глаза потемнели.
После этого случая она все время искала встречи с ним, искала его мужского сочувствия в темной сияющей улыбке, которая была искренней и шла от самого сердца. Это было нечто такое, о чем она раньше не подозревала.
Между ними незаметно росла молчаливая близость. Ей нравился его голос, его внешность, само его присутствие. Его родным языком был испанский: он говорил по-английски как иностранец, довольно медленно, слегка запинаясь, с грустной протяжной звонкостью, присущей испанскому языку. В его внешности присутствовала особая, почти неуловимая  элегантность: он был всегда безукоризненно выбрит, а густые, довольно длинные волосы выглядели тщательно ухоженными. Рубашка из тонкого черного кашемира, широкий кожаный ремень, ладно скроенные широкие черные брюки, заправленные в вышитые ковбойские сапоги – все имело особую, непреходящую элегантность. Он не носил серебряных колец или пряжек. Лишь сапоги его были вышиты и украшены сверху прошивками из белой замши. Он выглядел изящным и тонким, однако был очень силен физически.
Вместе с тем, у нее было странное ощущение, что смерть ходит где-то рядом с ним. Возможно, он тоже был чуточку влюблен в смерть. Но, вероятно, именно ощущение, что смерть ходит за ним по пятам, превращало его в возможного  претендента.
Несмотря на свой малый рост, она была довольно хорошей наездницей. На ранчо ей дали гнедую кобылу красивого цвета с изящным крупом, мощной широкой холкой и поджарым задом, свидетельством быстроходности. Гнедую звали Тэнзи. Единственным ее недостатком была обычная для кобылы склонность к панике.
Итак, в тот самый день Принцесса отправилась с мисс Камминс и Ромеро на верховую прогулку в горы. До этого случалось, они уходили в горы с двумя друзьями на несколько дней.
«По-моему, лучше,- сказала Принцесса Ромеро, - если мы отправимся в поход только втроем».
И он одарил ее одной из своих быстрых, преображающих его улыбок. Странно, но ни один из белых мужчин никогда не проявлял по отношению к ней этой неуловимой нежности и ласки, способности издали молча поддержать ее, когда она безуспешно ловила рыбу или уставала от верховой езды или когда Тэнзи внезапно пугалась. Ромеро словно посылал ей из глубины своего сердца  темный луч помощи и поддержки. Никогда прежде она не знала ничего подобного, и это было так волнующе.
И потом, эта улыбка, которая внезапно искажала морщинами его смуглое лицо, открывая крепкие белые зубы. Она искажала его лицо, делая его почти до нелепости дикарским. И в то же время в этой улыбке было что-то теплое, такой темный свет доброты к ней, что она воспаряла и  вновь обретала свое истинное королевское «я».
А эта живая, скрытая искра в его глазах, которую она однажды уловила, и о чем - она была уверена - он знает… Эта искра создала между ними взаимопонимание, молчаливое и деликатное. В этом неуловимом познании друг друга он проявлял тонкость, совсем как женщина.
И все-таки его присутствие лишь заставляло ее забыть об идее фикс выйти замуж. По какой-то непонятной причине в ее маленькой странной головке не возникала мысль о браке с ним. На это не было никакой определенной причины. Он сам был благородного происхождения, а у нее хватало денег на двоих. Фактического препятствия не существовало. Да она и не была подвержена условностям.
Да, но как только она начинала думать над этим, получалось так, будто их два «демона» могли вступить в брак и даже, возможно, уже были соединены узами брака. Только они сами, мисс Ургхарт и синьор Доминго Ромеро, почему-то были несовместимы. Между ними существовала особая, неуловимая близость взаимной симпатии. Однако она совершенно не в состоянии была представить, каким образом это могло бы привести к браку. Ей было легче выйти замуж за одного из тех славных ребят из Гарвардского или Йельского университета.
Время шло, и она его упускала. Подошел конец сентября, когда на вершинах горных холмов стали желтеть осины, а дубравы покрылись багрянцем, хотя тополя в долинах и каньонах по-прежнему зеленели.
«Когда вы уезжаете?» – спросил Ромеро, глядя на нее пристально своим непроницаемым взглядом черных глаз.
«Ближе к концу октября, - сказала она. - Я обещала быть в Санта-Барбаре в начале ноября».
Он прятал от нее свою искру во взгляде. Но она замечала, как по-особому угрюмо сжимался его тяжелый рот.
Она много раз жаловалась ему, что никто здесь не видел ни одного дикого зверя, кроме бурундуков и белок, да еще, может быть, дикобразов и скунсов. Ни оленей, ни медведей, ни горных львов.
Разве в этих горах не водятся более крупные звери?» – спрашивала она  разочарованно.
«Водятся, - сказал он, - олени, я вижу их следы. Я видел и следы медведя».
«Но почему никто не видит самих зверей?» – Она выглядела грустной и недовольной, как  ребенок.
«Ну, их довольно трудно увидеть. Они не подпустят к себе так близко. Надо затаиться в том месте, куда они приходят. Или придется долго идти по их следам».
«Я не уеду, пока не увижу их, медведя или оленя.
Внезапно на его лице показалась снисходительная улыбка.
«Ну, хорошо, что вы хотите? Хотите подняться в горы в одно из таких мест и ждать, пока они придут?
“Да», - сказала она, посмотрев на него с внезапным наивным порывом безрассудства.
И его лицо тотчас снова стало мрачным, ответственным.
“Хорошо, - ответил он с легкой иронией, в которой сквозила насмешка. - Но сначала надо найти дом. Сейчас ночи очень холодные. Вам придется всю ночь провести в доме.”
А там, наверху, есть дома? -  спросила она.
“Да, - отвечал он. - Там есть маленькая хижина, которая принадлежит мне, ее когда-то построил один золотоискатель. Вы можете подняться туда и остаться на  одну ночь, может, что-то и увидите. Может быть! Я не знаю. А может, никто из зверей так и не придет”.
«Есть ли какой-нибудь шанс?”
«Ну, я не знаю. В прошлый раз, когда я там был, я видел трех оленей, они приходили на водопой, а еще я подстрелил двух енотов. Но может случиться, в этот раз мы не увидим никого».
«Там есть вода?” – спросила она.
«Да, маленькое озерцо, под елями. Туда стекает вся вода после таяния снегов».
«Это далеко отсюда?» – спросила она.
«Да, довольно далеко. Видите тот горный кряж?» Повернувшись в сторону гор, он поднял руку и, указывая вдаль, на запад, сделал жест, в котором было что-то трогательное, - вон та горная гряда, там нет деревьев, только скалы». Его черные глаза были устремлены в пространство, голос оставался бесстрастным, но в нем словно звучала боль. "Надо обогнуть тот хребет и пройти дальше вниз, через ельник, к месту, где стоит хижина. Мой отец купил этот участок земли под прииск у обанкротившегося золотоискателя, но никто там так и не нашел ни золота, ни чего-либо другого, и никто туда никогда не заглядывает. Слишком пустынное, унылое  место».
Принцесса разглядывала великолепную громаду мрачно громоздившихся вершин Скалистых гор. Было начало октября, и с осин уже начали опадать желтые листья; высоко в горах ели и сосны казались темнее; большие пятна дубрав наверху выглядели алыми пятнами крови.
«Я смогу подняться туда?”- спросила она, поворачиваясь к нему и ловя искру в его глазах.
Его голос стал серьезным от звучащей в нем ответственности.
“Да, - сказал он, - вы сможете туда пойти. Но на хребте лежит снег, поэтому там ужасно холодно и уныло.”
“Я хотела бы туда подняться”, - сказала она настойчиво.
“Хорошо, - ответил он, - если хотите, можно туда сходить”.
Она, однако, засомневалась, что Уилкинсоны позволят ей туда пойти, во всяком случае, только с Ромеро и мисс Камминс.
И все же свойственное ей упрямство, в котором сквозило очевидное безумие, овладело ею. Она желала заглянуть через горы, в самое их сердце. Ей хотелось спуститься в хижину под елями, к озеру с прозрачной зеленой водой. Ей хотелось видеть, как непуганые животные бродят в своей первозданной дикости.
«Давайте скажем Уилкинсонам, что хотим совершить экскурсию по каньону Фрихоулес, - предложила она.
Экскурсия по каньону Фрихоулес была обычным делом. Она не требовала усилий,  там не было ни холодно, ни уныло: они могли заночевать там в бревенчатом доме, который назывался гостиницей.
Ромеро бросил на нее быстрый взгляд.
“Вы, если хотите, можете сказать это миссис Уилкинсон. Только я знаю, она рассердится на меня, если я поведу вас туда, в горы. Мне сначала самому надо туда выбраться с вьючной лошадью, отвезти как можно больше одеял и хлеба. Мисс Камминс может не выдержать такого похода. А, может, и выдержит. Это нелегкий поход”.
Он говорил, одновременно размышляя, в тяжеловатой, бессвязной мексиканской манере.
“Не беспокойтесь! - Принцесса внезапно сделалась решительной и властной. - Мне хочется туда. Я договорюсь с миссис Уилкинсон. И мы отправимся  в субботу”.
Он медленно покачал головой.
“Я должен буду подняться в горы в воскресенье с вьючной лошадью и одеялами”, -сказал он. - Не смогу сделать это раньше».
“Очень хорошо! – ответила она, несколько уязвленная, - тогда отправимся в путь в понедельник”.
Она ненавидела, когда ей в чем-то перечили.
Он знал, что если уйдет с грузом в воскресенье, то сможет вернуться назад только поздно ночью. Тем не менее согласился отправиться в путь в понедельник, в семь утра. Послушной мисс Камминс было приказано подготовиться к экскурсии по каньону Фрихоулес. В воскресенье у Ромеро был выходной. Он так и не появился в вечер воскресенья до того, как Принцесса ушла спать, однако в понедельник утром, одеваясь, она увидела, как он выводил из загона трех лошадей. Она была в прекрасном расположении духа. 
Ночь выдалась холодной. По краям оросительного канала образовался лед, и бурундуки, выползшие на солнце, лежали, вытаращив свои беспомощные тревожные глаза, слишком окоченев от холода, чтобы  попытаться убежать. 
“Мы можем отсутствовать два или три дня”, - сказала Принцесса.
“Очень хорошо. Тогда до четверга мы не станем о вас беспокоиться”, - ответила миссис Уилкинсон, молодая умная дама, родом из Чикаго. - Во всяком случае, - добавила она, - Ромеро о вас позаботится, он такой надежный”.
Солнце  уже стояло над пустыней, когда они двинулись в путь в сторону гор и его лучи окрасили полынь, сделав ее похожей на бледно-серые пески, разливая это свечение вокруг путников до самого горизонта. Справа вспыхивали темные очертания  adobe pueblo, хижин индейцев, плоских и почти невидимых на равнине, как земля, слитая с землей. Позади них осталось ранчо и пушистые метелки высоких тополей, верхушки которых золотились в чистой синеве неба.
Осень начинала расцвечивать яркими красками огромные пространства Юго-Запада.
А трое всадников легкой рысью скакали по тропинке навстречу солнцу, которое рассыпало желтые искры прямо над темной массой громоздящихся гор. На боковых склонах уже лежали желтые отблески, вспыхивавшие еще ярче под холодноватой голубизной бледного неба. Передние склоны лежали в тени, подсвеченные из глубины приглушенным багрянцем дубовых рощ и тусклым золотом осин, черно-голубыми соснами и серовато-голубым камнем скал. А сам каньон утопал в глубокой синеве.
Они ехали по одному: сначала Ромеро на черной лошади. Сам одетый в черное, он казался мерцающей черной точкой в нежной бледности великолепного пейзажа, где даже сосны на расстоянии принимают более светлые, голубоватые очертания. Ромеро ехал молча среди пушистых метелок тополей. Следом - Принцесса на своей гнедой кобыле. А мисс Камминс, чувствующая себя в седле не очень уютно, ехала позади, в тусклой пыли, поднимаемой копытами передних лошадей. Иногда ее лошадь чихала и тогда она вздрагивала.
Но они продолжали свой путь в том же размеренном легком темпе. Ромеро ни разу не оглянулся назад. Он слышал звук копыт сзади, и это было все, что его интересовало.
Остальное его внимание было поглощено происходящим впереди него. А Принцесса, глядя на безразличную черную фигуру, все время уходящую от нее вперед, чувствовала себя странно беззащитной и в то же время – окрыленной.
Они приближались к бледным округлым холмам предгорья, испещренным темными точками низкорослых сосен и кедра. Лошади застучали копытами по камням. Иногда большой круглый куст протягивал к ним пушистые пучки цветов - настоящее золото! По извилистой тропинке они въехали в голубоватую тень, потом поднялись наверх по крутому каменистому склону, оставив позади лежащий далеко внизу бледный мир. А потом погрузились в полумрак каньона Сан-Кристобаль. Рядом несла свои воды полноводная бурная река. Лошади иногда останавливались и щипали траву. Тропинка сужалась и становилась каменистой, скалы подступали все ближе. Лошади карабкались выше и выше, туда, где царили сумрак и прохлада, где в  темном, молчаливом коридоре каньона теснились стволы деревьев. Они росли вперемешку с пирамидальными тополями, возносившими свои прямые, гладкие стволы с пушистыми кронами на необычайную высоту. Там, наверху, играли солнечные блики. Здесь же,  внизу, где лошади карабкались вверх по скалам, по тропинке, петляющей меж стволов деревьев, по-прежнему лежала голубоватая тень и шумела вода в реке да иногда попадались то серые гирлянды луизианского мха, то бледный, стелющийся цветок журавельника, запутавшийся в диких зарослях. И снова в сердце Принцессы закрался холодок, когда она подумала, какой хаос разрушения и безнадежности царит в этих девственных лесах.
Они спустились вниз, перешли реку и снова стали подниматься по скалистой тропинке, уже по другую сторону реки. Черная кобыла Ромеро остановилась, с недоумением посмотрела на лежащее у нее на пути дерево и легко переступила через него. Гнедая Принцессы осторожно последовала ее примеру. Однако пятнистая кобыла мисс Камминс заупрямилась и ее пришлось вести в обход.
Они продвигались наверх в сумрачном хаосе узкого коридора каньона, где по-прежнему ничто не нарушало тишины, кроме цоканья копыт да всплеска воды при переходе через реку, порой возникающую на их пути. Иногда на переправе Принцесса бросала взгляд наверх, и каждый раз у нее замирало сердце. Где-то там, в далеком поднебесье, желтели вершины гор, покрытые темными пятнами елей, так явственно похожие на пестрые нарциссы на фоне бледно-бирюзовой небесной лазури, спокойно парящей в вышине над синим сумраком  каньона, в котором сейчас находилась Принцесса. Испытывая какое-то необъяснимое чувство, она срывала кроваво-красные  дубовые листья, когда ее лошадь выходила на более открытую часть склона.
Они продвинулись уже довольно высоко, иногда поднимаясь над самим каньоном, по неглубокой расщелине под пятнистыми, играющими золотом вершинами, которые возвышались вдали. И снова они погрузились в реку, чтобы перейти ее вброд,  лошади осторожно переступали через нагромождение ломких веток поваленных осин, а потом внезапно заскользили по камням. Черная лошадь выбралась вперед, размахивая черным хвостом. Принцесса отпустила поводья, предоставив своей кобыле самой отыскивать опору под ногами; вскоре и она преодолела камни. Теперь она шла следом за черной лошадью. Внезапно послышалось, как сзади яростно забилась в воде пятнистая лошадь. Прежде чем Принцесса сама обернулась и увидела, как лошадь, довольно сильно прихрамывая, перебиралась через камни, а ее желтоватое атласное колено уже окрасилось кровью, перед ней возникло смуглое лицо Ромеро, во взгляде которого была странная дьявольская  настороженность.
«Она тонет!» – закричала мисс Каммингс.
Но Ромеро уже соскочил с седла и поспешно бежал назад по тропинке. Подозвав пятнистую лошадь тихим спокойным свистом, он начал осматривать ее разбитое колено.
«Она ушиблась?» – озабоченно крикнула мисс Каммингс и торопливо слезла с лошади.
“О, боже! – воскликнула она, увидев кровь, тонкой струйкой стекавшую по стройной лодыжке пятнистой кобылы. - Ах, как это ужасно".- Она говорила трагическим голосом, и лицо ее было бледное как полотно.
Ромеро все еще внимательно ощупывал колено пятнистой кобылы. Потом заставил лошадь сделать несколько шагов. И наконец поднялся и покачал головой.
“Ничего страшного! - сказал он.- Ничего не сломано”.
И снова он наклонился и долго обследовал колени лошади. Потом обернулся к  Принцессе.
«Она может идти дальше, - сказал он. - Ничего страшного».
Принцесса молча смотрела в его смуглое лицо.
«И что, прямо сейчас и отправимся дальше?- воскликнула мисс Каммингс, - сколько еще часов?»
«Около пяти», - коротко ответил Ромеро.
«Пять часов! - воскликнула мисс Каммингс. - С хромой лошадью! И такой крутой подъем! Ну, уж нет!»
«Да, подъем здесь крутой», - сказал Ромеро, отбросив шляпу и пристально разглядывая кровоточащее колено лошади. Пятнистая кобыла уныло стояла, находясь в болезненном ступоре. - Но я думаю, она сумеет его преодолеть», - добавил он.
«О! - вскричала мисс Камминс, и ее глаза внезапно заблестели от сдерживаемых слез. Я даже думать не хочу об этом! Я не заставлю подняться ее туда ни за какие деньги».
«Но почему?» – спросил Ромеро.
«Да ведь ей больно».
Ромеро снова склонился над коленом лошади.
«Возможно, ей немного больно», - сказал он. Но она сможет подняться наверх и нога ее не потеряет гибкости».
«Что? Ехать на ней пять часов по крутому склону, - вскричала мисс Камминс. Я не могу. Я просто не могу этого сделать. Я проведу ее немного и посмотрю, может ли она передвигаться. Но я не смогу снова сесть на нее. Не смогу. Я пойду пешком».
«Но мисс Камминс, дорогая, если Ромеро говорит, что с ней все будет в порядке?»
«Я знаю, ей больно. О, я этого не перенесу».
С мисс Камминс невозможно было что-либо поделать. Мысль о раненом животном  повергала ее едва ли не в истерику.
Они прошли пешком немного вперед, ведя за собой пятнистую кобылу. Она довольно сильно прихрамывала. Мисс Камминс села на камень.
«Господи, просто мучение смотреть на нее! – воскликнула она. Это жестоко!»
«Она постепенно перестанет хромать, если вы не будете обращать на нее внимания. Сейчас она специально старается хромать сильнее, потому что хочет привлечь к себе внимание».
«Не думаю, чтобы она так уж притворялась, - горько произнесла мисс Камминс. - Мы-то  видим, как ей больно».
«Да не очень-то ей больно», - сказал Ромеро.
Однако теперь мисс Камминс сидела, выражая всем своим видом неприязнь.
Это был тупик. Маленький отряд замер на тропинке: Принцесса – в седле, мисс Камминс, - сидя на камне, и Ромеро - с мрачным, отрешенным взглядом, стоя рядом с поникшей лошадью.
«Хорошо! - наконец внезапно проговорил он, думаю, нам лучше вернуться назад».
И он быстро взглянул на свою лошадь, которая щипала траву на горном склоне, наступая на волочившиеся по земле поводья.
«Нет! - вскричала Принцесса,- о, нет!" - Ее голос зазвенел слезами разочарования и гнева. Но она тотчас взяла себя в руки.
Мисс Камминс энергично встала.
«Позвольте мне отвести лошадь домой, - сказала она с холодным достоинством, - а вы вдвоем можете ехать дальше».
Это заявление было встречено молчанием. Принцесса посмотрела на нее сверху вниз язвительным, почти жестоким взглядом.
«Мы не были в пути и двух часов, - сказала мисс Камминс, - мне совсем не трудно отвести ее домой. Но я не смогу ехать на ней верхом. Я не могу позволить себе ехать верхом на лошади с таким коленом».
Это высказывание тоже было встречено мертвым молчанием. Ромеро выглядел бесстрастным, почти вялым.
«Ну что ж, хорошо, - сказала Принцесса,  - ведите ее домой. С вами все будет в полном порядке. Вероятно, с вами ничего не случится. И скажите им, что мы продолжили путь и вернемся домой завтра или послезавтра».
Она говорила холодно и отчетливо. Она терпеть не могла, когда ей перечили.
«Лучше вернуться назад всем вместе и снова отправиться в путь в другой день», - сказал Ромеро уклончиво.
«Другого дня не будет, - крикнула Принцесса. - Я хочу продолжить путь сейчас».
Она посмотрела ему прямо в глаза и уловила в его взгляде ту самую искру.
Он слегка пожал плечами.
«Если вы этого желаете», – произнес он, - я  пойду с вами дальше. Но мисс Камминс может доехать на моей лошади до края каньона, а я поведу пятнистую кобылу. Потом вернусь к вам».
Так и было решено. Седло мисс Камминс переложили на черную лошадь Ромеро, а он взял под уздечку пятнистую кобылу, и они отправились назад. Принцесса ехала верхом очень медленно, поднимаясь вверх одна. Вначале она была так рассержена на мисс Камминс, что не видела ничего вокруг. Она просто позволила своей гнедой идти так, как ей вздумается.
Этот необъяснимый приступ гнева около часа владел Принцессой, и все это время она была почти в беспамятстве. И как оказалось, поднялась она довольно высоко. Ее лошадь все время шла ровно, не останавливаясь. Они вышли на голый склон, где тропинка вилась между чахлых стволов осин. Здесь господствовал ветер, и некоторые из осин уже стояли обнаженные. Другие трепетали на ветру своими ярко-желтыми дисками листьев, похожих на лепестки, а весь склон до самого верха был сплошным нежным, ослепительным ковром цвета желтых нарциссов; этот покров походил на золотистый лисий мех и на желтые нарциссы, трепещущие на ветру под лучами высокого горного солнца.
Она остановилась и оглянулась назад. Ближние вершины были испещрены золотом и темными пятнами хвои и походили на оперение молодого орла, переливающееся в солнечном свете. Где-то вдали, сквозь брешь каньона, она увидела бледную голубизну похожей на яйцо пустыни с изломами темной расселины каньона  Рио-Гранде.  А еще дальше – голубые горы, словно ряды ангелов, восставших на горизонте.
И она задумалась о своем приключении. Она собиралась идти дальше одна, с Ромеро.  Да, но она была совершенно уверена в себе, а Ромеро не тот человек, чтобы сделать с ней что-то против ее воли. Это была ее первая мысль. Просто ею владела навязчивая идея перейти через горы на ту сторону хребта и увидеть изнутри хаос, царящий в Скалистых горах. И она хотела отправиться туда с Ромеро, потому что он чем-то походил на нее; между ними была какая-то особая связь. А мисс Камминс только внесла бы диссонанс.
Так она продолжала ехать верхом и наконец оказалась в лощине недалеко от вершины. Над ней, там, где вершина горы упиралась в небо, был провал, заполненный камнями и мертвыми, окостеневшими серыми деревьями. Однако поблизости чернел густой колючий ельник, а у ног простиралась небольшая долина с поблекшей травой, неподвижными желтыми осинами и тонкой ниточкой ручья, струящегося по дну долины. Ручей тихо изливался на нижние скалы и деревья каньона, очевидно, из какой-то небольшой низины или расселины. Все вокруг было исполнено кроткого очарования: нежная блеклая трава, рощицы тонкоствольных осин, роняющие листья, похожие на ярко-желтые пушинки. И тонкий быстрый ручеек, ниткой прорезающий заросли увядшей травы. 
Здесь, как в маленьком раю, можно было ожидать появления оленей, фавнов и разных диких зверей. Здесь она будет ждать Ромеро, а потом они пообедают вместе. 
Она отстегнула седло и, потянув его, с грохотом сбросила на землю, отпустив лошадь погулять. Как красиво выглядела гнедая Тензи среди желтых листьев, которые патиной лежали на сухой земле. Да и сама Принцесса была одета в пушистый свитер бледно-желтого цвета, в тон увядшей траве, а ее бриджи для верховой  езды были коричневато-оранжевые. Она чувствовала, что вполне вписывалась в этот пейзаж. Из седельных сумок она вытащила пакеты с едой, расстелила небольшую салфетку и села в ожидании Ромеро. Она развела небольшой костер. Потом съела яйцо с острой приправой. После этого побежала за Тензи, забредшей  в ручей. И, наконец, села на солнышке в тишине возле осин и стала ждать.
Сияло голубое небо. Ее маленькая лощина была тиха и хрупка, как обиталище эльфов. Но вдали, на высоте, нависали горы, склоны которых то темнели от острых гребней еловых веток и множества пепельных  мертвых деревьев на серых скалах, то казались пятнистыми от золотых и темных крапин. Прекрасные, но жестокие, мрачные, безжалостные горы, дарящие лишь иногда мгновения нежности.         
Она увидела, как вдруг насторожилась, а потом пустилась вскачь Тензи. Две призрачные фигуры всадников появились из сумрака ельника по ту сторону ручья. Это были двое индейцев на лошадях, закутанные, словно сидячие мумии, в свои светло-серые хлопчатобумажные одеяла. У каждого из-за седла  виднелось ружье. Они ехали прямо к ней, на дым ее костра.
Приблизившись, они сняли с себя одеяла и поздоровались, глядя на нее с любопытством темными глазами. Их черные волосы казались какими-то неопрятными, длинные, закрученные на голове косички – давно немытыми. Выглядели они усталыми.
Они сошли с лошадей у ее маленького костра - лагерь есть лагерь - обернув одеяла вокруг бедер, сняли седла со своих мулов, разнуздали коней и только тогда сели. Один из них был молодой индеец, которого она уже встречала раньше, другой индеец - постарше.
«Вы здесь совсем одна?» - спросил молодой индеец.
«Ромеро будет здесь с минуту на минуту», - отвечала она, оглянувшись на тропинку.
«А, Ромеро!» Так вы с ним? Куда вы идете?»
«Через хребет, - сказала она. – А куда идете вы?»
«Мы идем вниз, в Пуэбло».
«Были на охоте? Сколько дней вы здесь пробыли?»
«Да. Были здесь пять дней». Молодой индеец коротко и  невыразительно засмеялся.
«С добычей?»
«Нет. Мы видели следы двух оленей, но не нашли их».
Принцесса заметила подозрительного вида выпуклость под одним седлом, - несомненно, это был припрятанный олень. Однако она ничего не сказала.
“Вы, наверное, замерзли”, - заметила она.
“Да, ночью очень замерзли. И проголодались. Ничего не ели со вчерашнего дня. Съели все запасы.” И он снова коротко засмеялся своим невыразительным смехом. Темные лица этих двух мужчин выдавали, насколько они были измождены и голодны. Принцесса начала искать еду в седельных сумках. Там был кусок копченой свиной грудинки - обычный провиант в дорогу – и немного хлеба. Она отдала им найденные припасы, и они начали поджаривать над костром кусочки хлеба с грудинкой, нанизав их на длинные  палки. Так выглядел маленький лагерь, который увидел Ромеро, спускаясь верхом по склону горы: Принцесса в своих оранжевых бриджах, в коричнево-голубом шелковом платке на голове, сидящая напротив двух темноволосых индейцев у костра, один из которых наклонился вперед, поджаривая бекон, и две его косички, обмотанные тесьмой, безжизненно болтались в воздухе.
Ромеро подъехал, сохраняя бесстрастное выражение лица. Индейцы поздоровались с ним по-испански. Он расседлал лошадь, вытащил из сумок еду и сел обедать у костра вместе со всеми. Принцесса сходила к ручью за водой и вымыла руки.
“Кофе есть?»-спросили индейцы.
«Мы не брали с собой кофе”, – сказал Ромеро.
Они посидели еще около часа на теплом полуденном солнце. Затем Ромеро оседлал лошадей. Индейцы по-прежнему сидели на корточках у костра. Ромеро и Принцесса уехали, бросив прощальное приветствие индейцам через ручей, в темную хвою ельника, откуда явились две эти странные фигуры.
Когда они остались наедине, Ромеро повернулся и посмотрел на нее с любопытством, каким-то особым взглядом, которого она не могла понять, взглядом, в котором промелькнул холодный блеск. И впервые она подумала, не совершает ли безрассудство. 
“Я надеюсь, вы не против, что мы едем только вдвоем”, - сказала она.
“Если вам так хочется”, - ответил он.
Они выехали к подножию высокого голого склона скалистой вершины, где кое-где стояли ощетинившись сухие ели и сосны, похожие на иглы серого мертвого ежа. Ромеро сказал, что двадцать лет назад мексиканцы устроили в горах пожар, чтобы выкурить оттуда белых. Эта лощина на  склоне горы была похожа на труп.
Тропинка стала почти невидимой. Ромеро пытался найти деревья с зарубками, сделанными лесничими. И они карабкались вверх по мертвому склону горы среди сухих пепельно-серых хвойных деревьев, поваленных пожаром, туда, где господствовал ветер. Ветер примчался с запада, из пустыни, пронизав воронку каньона и поднявшись на вершину. Из-за ветра  Принцесса почти ничего не видела.
В течение часа их лошади торопливо поднимались по склону, в спешке напрягая  крупы при подъеме и останавливаясь передохнуть, чтобы снова карабкаться дальше, пробивая путь наверх метр за метром по серовато-синей сыпучей стене. А ветер тем временем ревел как гигантская машина.
Через час подъем кончился, и они уже продвигались вниз по склону. Вокруг них было серое мертвое пространство; лошади отыскивали тропу, переступая через серебристо-пепельные трупы елей. Но вершина была уже почти рядом, они приблизились к гребню горы.
Даже лошади заспешили на этом последнем отрезке пути. Они уже входили в сгоревший хвойный лес у самой вершины. Они спешили укрыться в лесу от ураганного, чудовищного ветра, словно нагнетаемого какой-то гигантской машиной, мертвенно-холодного, издающего сверхъестественный свист. И наконец, пройдя сквозь темно-зеленую завесу деревьев, они вышли на гребень хребта.   
Теперь перед ними не было ничего, кроме гор, массой громоздящихся снизу и сверху, переплетенных в гигантский затейливый узел, лишенный жизни и души. Неподалеку, под щетиной черных гребней ельника, виднелись пятна снега. Безжизненные долины выглядели провалами из камня и хвои, а вершины, сложенные из серых скал, круглые и ощетинившиеся как спина ежа, толпились друг за другом остановившимся гигантским стадом.
Этот вид испугал Принцессу - он был так безжалостен. Она не предполагала, что это выглядит настолько бесчеловечно, но факт оставался фактом, это было нечто  враждебное жизни. И все-таки, одно из ее желаний было исполнено. Она увидела это гигантское, ужасное, отвратительное сердце Скалистых гор. Оно увидела его собственными глазами во всей его бесконечной, пугающей беспощадности.
И ей захотелось вернуться назад. В этот момент у нее возникло желание повернуть лошадь вспять. Она увидела горы изнутри, увидела клубок их внутренностей. И испугалась. Ей захотелось вниз. Однако Ромеро продолжал ехать вперед с подветренной стороны ельника, над котловинами внутренних гор. Он обернулся к ней и указал на склон смуглой рукой.
"Вот здесь золотоискатель пытался найти золото”, - сказал он. - То, на что он указал, было ямой, возле которой лежала серая груда земли, похожая на вырытую  барсуком огромную нору. Она выглядела совсем свежей.
"Совсем недавно?» - спросила Принцесса.
«Нет, давно – двадцать, тридцать лет назад. - Он придержал лошадь и посмотрел на горы. - Смотрите! – сказал он. - Вот тропа лесничих, по этим хребтам, через более отдаленную вершину она ведет в Люси-таун, где имеется муниципальная дорога. А мы спустимся туда, там нет тропинки - видите, за той горой, видите вершину, где нет деревьев, только редкая трава?»
Сидя на лошади и повернувшись к Принцессе, он поднял смуглую руку, указывая на вершину, и взгляд его темных глаз был устремлен вдаль. Странным и зловещим показался он ей, словно олицетворение его собственного внутреннего демона. Она была ошеломлена, испытывала легкую дурноту от такой высоты и была не в состоянии видеть что-то еще. Единственное, что она заметила, был орел, где-то вдалеке кружащийся в воздухе, и световые блики, играющие снизу на его оперении от солнечных лучей, которые падали с запада. 
«Неужели я смогу добраться туда?” – едва слышно спросила Принцесса. 
«О, да! Дальше совсем легко. Тяжелых переходов больше не будет».
Они продвигались вдоль хребта, то поднимаясь вверх, то спускаясь вниз, держась внутренней подветренной стороны, все время двигаясь в глубокой тени. Было холодно. Тропинка снова превратилась в ступенчатые уступы, а потом они выехали на узкую дорогу, идущую по гребню хребта. По обеим сторонам ее расступались горы. Принцессе стало страшно. На мгновение она обернулась назад и увидела пустыню, пустыню горных вершин, а за ней другую пустыню, другие голубые вершины, слабо поблескивающие, склоняющиеся к  западному горизонту нескончаемым гигантским покосившимся частоколом.
Эта картина казалась неземной и вселяющей страх своей обращенной к  западу необъятностью, в мерцании едва заметного блеска. Это зрелище было для нее непереносимо. Слева высилась громада тяжеловесных, сплетенных в узел приземистых гор, похожих на неуклюжих коленопреклоненных гигантов.   
Она закрыла глаза и позволила своему сознанию раствориться в воздухе. 
Гнедая кобыла шла по тропинке. Все дальше и дальше, снова туда, где бушевал ветер.
Они развернулись лицом к внутренним горам, так чтобы ветер дул им в спину. Принцесса подумала, что они сбились с тропы, поскольку та была совершенно неразличима.
«Нет,- сказал он, поднимая руку и указывая в сторону леса. - Разве вы не видите деревьев с зарубками?»
Взяв себя в руки усилием воли, она смогла различить на бледно-сером мертвом стволе ели старые зарубки, там, где топором был отколот кусок древесины. Однако из-за высоты, холода и ветра разум отказывался ей повиноваться.
Они снова свернули в сторону и начали спускаться; он сказал ей, что они сошли с тропы. Во время спуска лошади в поисках опоры скользили по срывающимся вниз камням. Уже перевалило за полдень, и солнце назойливо светило где-то близко у горизонта – было около четырех часов пополудни. Лошади шли вперед ровно, медленно, но упрямо. Воздух становился все холоднее. Их окружали бесформенные глыбы вершин и крутые склоны, обрывающиеся в глубокие пропасти. Она едва осознавала присутствие Ромеро.
Он спешился и подошел к ней, чтобы помочь сойти с лошади. Она шла пошатываясь, но ни за что не призналась бы в своей слабости.
«Мы должны здесь сойти вниз пешком, - сказал он. - Я могу повести лошадей».
Они стояли на вершине горы, глядя на крутой склон, где меж камней виднелась тусклая, рыже-коричневая горная трава, ярко освещенная лучами закатного солнца. Спуск был крутой и извилистый. Принцесса почувствовала, что она уже скользит вниз, подобно саням, летящим в глубокую пропасть.
Однако она взяла себя в руки. Ее глаза снова засветились возбуждением и решимостью. Вокруг нее свистел ветер, она слышала пронзительный скрип елей где-то далеко внизу. Ветер растрепал ей волосы, щеки покрылись яркими пятнами. Она походила на маленькое дикое, сказочное существо.
«Нет,- сказала она. - Я сама поведу свою лошадь».
«Тогда следите, чтобы она не соскользнула вниз, потянув вас за собой», -  ответил Ромеро. И он ушел, ловко спускаясь по тусклому крутому склону, прыгая с камня на камень, используя для опоры любую едва различимую выемку. Его лошадь прыгала и плавно спускалась следом, а иногда останавливалась как вкопанная, поджав передние ноги и отказываясь двигаться дальше. Тогда, стоя снизу, он поднимал взгляд на лошадь и легонько натягивал поводья, подбадривая животное. Лошадь резким движением снова поднималась на передние ноги, и спуск продолжался.   
Принцесса начала спуск, слепо и безрассудно бросившись вслед за Ромеро, дрожа и спотыкаясь, но при этом проявляя легкость и проворность. И он, постоянно оглядываясь назад, чтобы удостовериться, все ли с ней в порядке, видел, как она порхала на ветру подобно какой-то диковинной птице; ее оранжевые бриджи мелькали, как ноги дикой утки, а голова, повязанная коричнево-голубым платком, появлялась то там, то здесь, словно голубой хохолок птицы. Гнедая кобыла спотыкалась и скользила следом. Но это была она, Принцесса, совершавшая спуск в безрассудном порыве исступления, крошечное яркое пятнышко на головокружительном склоне рыже-коричневой горы, обрывающейся в глубокую котловину. Такое крошечное пятнышко! Крошечное, как яйцо хрупкой птички. Это не укладывалось в сознании Ромеро и повергало его в изумление.
Однако надо было спускаться вниз, чтобы избавиться от этого холодного, сбивающего с ног ветра. Внизу, там, где сквозь камни пробивался маленький ручеек, росли ели. Все дальше уходил вниз Ромеро, двигаясь зигзагами по склону. А далеко позади, наверху, трепетала на ветру крошечная яркая фигурка Принцессы, сжимавшая в руках конец длинных поводьев, она вела спотыкающуюся, всеми четырьмя ногами скользящую по камням  кобылу.
Наконец они были внизу. Ромеро сел на солнышке в затишке, у кустарника. Следом подошла Принцесса: на ее щеках пылал румянец, а синие глаза, ярче, чем платок на ее голове, неестественно блестели. 
«Мы все-таки дошли, - сказал Ромеро.
«Да»,- ответила Принцесса, опустив вожжи и сев на траву, не в силах ни говорить, ни думать.
Но благодарение Всевышнему - они избавились от этого ветра и могли погреться на солнце.
Через несколько минут она начала приходить в себя, к ней постепенно  возвращалось самообладание. Принцесса выпила немного воды. Ромеро тем временем занимался седлами. После этого они продолжили путь, ведя лошадей вниз по руслу небольшого ручья. А потом снова оседлали лошадей и поехали верхом.
Они проехали вниз по берегу ручья, въехав в густую осиновую рощу. Они петляли между тонкими, гладкими как сваи,  стволами, а солнце сияло, разбрасывая вокруг них светлые блики, и листья осин, похожие на диски, трепетали, словно посылая им какие-то неведомые сигналы, и расплескивали  золотой свет перед глазами Принцессы. Она ехала верхом, вся в ослепительных брызгах золота.
И вот они въехали в тень и сумрак смолистых хвойных деревьев. Жесткие ветви так и норовили сбить ее с лошади. Ей приходилось пригибаться и изворачиваться, чтобы не упасть. Но здесь было подобие старой тропинки. И вдруг неожиданно они очутились на солнце, хвойная роща закончилась, а на краю ее стояла маленькая хижина, за которой простиралась небольшая лощина с нагромождением серых скал, груд камней и круглым озерцом с темно-зеленой водой. Последние лучи солнца освещали этот пейзаж.
И пока она стояла осматриваясь вокруг, тень упала на нее и на хижину, и все  погрузилось в сумерки. А далекие вершины все еще пылали в закатном огне.
Хижина представляла собой маленькую землянку под елями, с земляным полом и дверью без петель. Внутри была деревянная лежанка, три старых распиленных бревна вместо табуретов и подобие очага; ни для чего другого там просто не оставалось места. Хижина с трудом могла вместить двух людей. Крыши не было, но Ромеро положил сверху толстые еловые ветви.
Грязь девственного леса царила в этом жилище, грязь животных и их испражнений, грязь отсутствия цивилизации. Принцесса чутьем угадывала эту особую, омерзительную грязь. Она устала и испытывала слабость.
Ромеро наспех нарвал немного еловых веток, развел огонь на печной решетке и ушел заниматься лошадями. Принцесса рассеянно подбрасывала ветки в костер, находясь в состоянии, напоминающем столбняк, глядя на огонь, оглушенная и зачарованная. Она  не имела возможности развести его по правилам, иначе хижина могла сгореть. И дым медленно уходил через полуразвалившуюся печную трубу, слепленную  из камней и глины.
Когда Ромеро вошел в хижину и повесил на стену седельные сумки и седла, он увидел маленькую Принцессу, которая сидела на одном из бревен перед ветхой печной решеткой и грела маленькие ручки над огнем, в своих оранжевых бриджах, ярко пылающих, словно еще один разведенный костер. Она находилась в каком-то оцепенении.
«Может, выпьете сейчас немного виски или чаю? Или подождете, пока будет готов суп?” – спросил он.
Она встала и посмотрела на него ясным, удивленным, не совсем понимающим взглядом,  на щеках ее играл лихорадочный румянец.
“Чаю, - сказала она, - и добавьте туда немного виски. Где чайник?»
«Подождите, - сказал он, - я все принесу».
Она взяла свой плащ, привязанный к седлу, и вышла вслед за ним из хижины. Вся лощина погрузилась в глубокие сумерки. Но в высоте все еще светилось в закатных отблесках небо, и вершины гор горели золотом осин, словно яркий костер.
Лошади щипали траву, отыскивая ее среди камней. Ромеро взобрался на груду серых камней и начал отбрасывать в сторону бревна и камни, пока не открылся вход в одну из небольших старых выработок, сделанных когда-то золотоискателем. Это был его тайник. Он принес оттуда узлы с одеялами, кухонные принадлежности, маленькую керосиновую походную плитку, топор - обычное походное снаряжение. Он выглядел таким ловким, энергичным, полным воодушевления. Эта бьющая ключом энергия немного пугала Принцессу.
Она взяла кастрюлю и по камням начала спускаться к воде. Вода была темно-зеленая, выглядела неподвижной и таинственной, и, несмотря на это, была чиста, стеклянно прозрачна. Ах, до чего здесь было холодно! А еще - загадочно и страшно. В своем темном плаще она склонилась к воде, чтобы ополоснуть кастрюлю, физически ощущая сильнейший холод и сумрак, повисший над головой, опускавшийся на нее гигантской гирей, которая придавливала к земле. Солнце гасло на вершинах гор, уходя и оставляя ее в сплошных сумерках. Еще немного -  и этот мрак раздавит ее.
Что это - искры? Или чьи-то глаза, наблюдающие за ней с того берега озера? Она пристально вглядывалась туда как зачарованная. И своим острым взглядом различила в густых сумерках слабые очертания рыси, притаившейся у воды, серой, как камни, среди которых она сидела по ту сторону озера. Со странным вниманием рысь наблюдала за Принцессой холодными сверкающими глазами, в которых было что-то вроде холодного, равнодушного удивления и бесстрашия. Принцесса видела, как  рысь выставила вперед морду, как настороженно резко поднялись ее уши с кисточками. Рысь смотрела на нее с  бесстрастным животным любопытством, в котором было что-то дьявольское и наглое.
Принцесса сделала быстрое движение, пролив воду. В одно мгновение зверь исчез, совершив стремительный прыжок, словно удирающая кошка; только рысь с коротким, маленьким хвостом двигалась удивительно мягко и бесшумно. Как интересно! И все-таки, это бесстрастно пристальное, дьявольское наблюдение! Принцесса дрожала от холода и страха. Она была довольно хорошо знакома с ужасом и омерзительностью дикой природы.
Ромеро занес в хижину узлы с постелью и походное снаряжение. Внутри хижины, не имеющей окон, было уже темно. Он зажег фонарь и снова вышел, взяв топор. Подкладывая хворост в огонь, над которым закипала принесенная из озерца вода, она слышала, как он рубил ветки. Когда Ромеро вошел с охапкой хвороста, собранного в дубровнике, она как раз насыпала заварку в воду.
“Садитесь, - сказала она, - выпейте чаю». 
Он налил немного “контрабандного” виски в эмалированные чашки, и молчание повисло между этими двумя людьми, которые, сидя на обрубках бревен, потягивали горячую жидкость и время от времени покашливали от едкого елового дыма. Будем жечь дубовые ветки, - сказал он. - Они совсем не дают дыма”.      
Он выглядел таким странным, отчужденным и говорил лишь по необходимости. И она, со своей стороны, тоже отдалилась от него. Они были далеки, так далеки друг от друга, словно их разделяла вселенная, и это теперь, когда они остались вдвоем.
Он развернул один узел с постелью и расстелил одеяла и овчину на деревянной лежанке.
«Ложитесь и отдыхайте, - сказал он. - А я приготовлю ужин».
Она решила последовать его совету. Закутавшись в свой плащ, она легла на деревянную лежанку и отвернулась к стене. Она слышала, как он готовил ужин на маленькой керосиновой плитке. Вскоре стал ощутим запах подогреваемого им супа, а потом она услышала, как зашипел на сковородке поджариваемый цыпленок.
«Вы будете сейчас ужинать ?» - спросил он.
Резким, отчаянным движением она села на лежанке, отбросив назад волосы. Она чувствовала себя загнанной в угол.
«Я буду есть здесь», - сказала она.
Он протянул ей сначала чашку с супом, и она медленно ела его, сидя среди одеял. Она проголодалась. Затем он подал ей эмалированную тарелку с кусками жареного цыпленка, смородиновое желе, масло и хлеб. Все было очень вкусно. Пока они ели цыпленка, он приготовил кофе. Они не произнесла ни единого слова. Ее переполняла обида. Она чувствовала, что находится в тупике.
После ужина он вымыл посуду и тщательно все убрал, иначе в хижине было бы не повернуться. Дубовые ветки ярко горели, от них исходило благодатное тепло.
Несколько мгновений он постоял в растерянности. Затем спросил ее:
«Вы скоро ляжете спать?
“Скоро, - ответила она. - Где вы собираетесь спать?»
«Я постелю себе здесь», - он указал на место у стены. Слишком холодно спать на открытом воздухе».
«Да, -  сказала она, - действительно холодно».
Она сидела неподвижно, щеки горели, ее одолевали противоречивые мысли. Она наблюдала, как он сворачивал в несколько раз одеяла, раскладывая их на полу, предварительно подложив снизу овчину. А потом вышла из хижины в ночь.
Звезды здесь были огромные. Марс висел над краем горы, глядя на весь мир сверкающим глазом горного льва, готового к прыжку. Сама же она находилась далеко внизу, в глубокой темной яме. В напряженной тишине она слышала, как от сухости и холода потрескивает хвойный лес.
Незнакомые странные звезды покачивались на неподвижной воде. Ночью будет мороз. С холмов донесся далекий вой койотов, похожий на заунывные рыдания. «Как там лошади?» - подумала она.
Слегка содрогнувшись, она вернулась назад в хижину. Сквозь щели лился теплый свет. Она толкнула ветхую, почти не закрывающуюся дверь.
«А как же лошади?» – спросила она.
«Моя черная не уйдет. А ваша кобыла останется с ней. Вы хотите лечь спать сейчас?»
«Да, наверное».
«Хорошо. Я пойду дам лошадям овса».
И он ушел в ночь.
Он долго не возвращался. Она лежала на койке, с головой укутавшись в одеяла.
Он задул фонарь и сел на своей постели, снимая одежду. Она лежала, повернувшись к нему спиной. И скоро в этой тишине она уснула.
Ей снилось, что идет снег, и снег падает на нее сквозь крышу, мягко, мягко, беспомощно, он засыпал ее, погребая заживо. Ей становилось все холоднее и холоднее, она ощущала на себе тяжесть снега. Снег поглощал ее. Она проснулась от внезапной судорожной дрожи, похожей на боль. Она действительно очень замерзла; вероятно, тело онемело под тяжестью одеял; ей казалось, что сердце ее уже не в состоянии биться, она чувствовала, что не может даже пошевелиться.   
Она опять содрогнулась от холода и села на постели. Было очень темно. От огня не осталось ни одного горячего уголька, все ветки прогорели. Она сидела в густом мраке ночи. И лишь сквозь трещину в стене мерцала звезда.
Чего она хотела? Господи, что же ей было нужно? Она сидела на постели, горестно раскачиваясь. Она слышала ровное дыхание спящего мужчины. Она дрожала от холода. А сердце словно перестало биться. Ей хотелось, чтобы  кто-то ее согрел, защитил,  чтобы ее избавили от нее самой. И в то же время она желала остаться нетронутой, да, нетронутой, чтобы никто к ней не прикасался и не имел над ней  никакой власти или прав, чтобы ее воля не зависела от кого-то или чего-то.
И все же, то, другое ощущение! Да, еще ей было невыносимо холодно, она так дрожала и сердце отказывалось биться. Господи, неужели же никто ей не поможет, не заставит снова биться ее сердце?
Она сделала попытку что-то сказать, но не смогла. Тогда она прочистила горло.
“Ромеро, - позвала она чужим голосом, - очень холодно”.
Откуда взялся у нее этот голос, и чей голос прозвучал там, в темноте?
Она почувствовала, как он тотчас сел, услышала его испуганный голос, резко ударивший по ее слуху словами:
«Вы хотите, чтобы я вас согрел?»
«Да».
Но как только он взял ее на руки, ей захотелось кричать, чтобы он не прикасался к ней. Она вся напряглась. И промолчала.
От него исходило тепло, но это было внушающее страх животное тепло, которое казалось, уничтожало ее. Как животное, он тяжело дышал от едва сдерживаемого желания. И она подчинилась этому желанию помимо своей воли.
Никогда и ни за что она не хотела этому отдаваться помимо своей воли, но она подавила свою волю, решив, что это должно с ней произойти. И согласно этому решению она легла с ним и позволила этому случиться. Но она не хотела этого. Никогда она не желала подвергаться подобному насилию, не желала, чтобы  кто-то столь грубо и бесцеремонно манипулировал ее телом. Она хотела принадлежать только самой себе. Однако она настроила себя на то, что это должно было произойти, и это произошло. Она вздохнула с облегчением, когда все было позади.
И все-таки, даже теперь она вынуждена была лежать в сильном, властном кольце объятий этого постороннего существа, мужчины. Она страшилась сделать усилие и  уйти от него. Еще больше она страшилась ледяного холода той, другой лежанки.
«Ты хочешь уйти от меня?" – спросил ее чужой голос мужчины. О, если бы он был в тысяче миль от нее! И одновременно она желала, чтобы этот голос звучал вот так близко, рядом с ней.
«Нет», - сказала она.
И почувствовала, как странная радость и гордость снова стали подниматься в нем - за счет ее жертвы. Из-за того, что он овладел ею. Она чувствовала себя жертвой. А он ликовал, радуясь своей власти над ней, своему обладанию, своему наслаждению.
Когда наступил рассвет, он быстро заснул. Она внезапно села на постели.
«Я хочу, чтобы ты развел огонь», - сказала она.
Он широко раскрыл свои карие глаза и улыбнулся с чувственной нежностью.
«Я хочу, чтобы ты развел огонь», - сказала она.
Он взглянул на свет, льющийся из щелей. Его лицо поскучнело от мыслей о грядущем дне.
«Хорошо, - сказал он. - Я разведу огонь».
Пока он одевался, она приводила себя в порядок. Ей было невыносимо смотреть на него. Его так и распирало от гордости и чувственности. Почти в отчаянии, она прятала от него лицо. Однако, ощутив холодный поток воздуха, ворвавшийся снаружи - лишь только он открыл дверь - она прижалась к теплому месту на постели, где он только что лежал!
Он развел огонь и ушел, возвратившись через некоторое время с водой.
«Полежи в постели, пока не взойдет солнце», - сказал он. - Очень холодно».
«Подай мой плащ».
Она плотно закуталась в плащ и села среди одеял. От огня в очаге уже начало распространяться тепло.
«Думаю, не отправиться ли нам назад сразу после завтрака?»
Он склонился над своей походной печкой, на которой готовил яичницу. Внезапно он взглянул на нее, словно пригвоздив взглядом : его карие глаза, такие нежные и распахнутые от радости, смотрели на нее в упор.
«Ты хочешь этого?»- спросил он.
«Нам надо как можно скорее вернуться", - ответила она, отводя взгляд.
«Ты хочешь уйти от меня?» – сказал он, повторив свой ночной вопрос, с некоторой ноткой страха в голосе. 
«Я хочу уйти отсюда», - сказала она решительно. И это была правда. Больше всего ей хотелось убежать отсюда назад, в мир людей.
Он медленно поднялся на ноги, держа в руках алюминиевую сковороду.
«Тебе не понравилось прошлой ночью?”- спросил он.
«Не очень, - сказала она. - А тебе что, понравилось?»
Он положил сковороду и стоял, глядя на стену. Она поняла, что нанесла ему жестокий удар. Но не смягчилась. Она мстила ему. Она снова хотела принадлежать себе, но каким-то непостижимым чутьем ощущала, что часть ее все еще принадлежит ему. 
Он медленно обернулся к ней: его лицо стало мрачным, приобрело серый оттенок.
«Вы, американки, - сказал он, - вы всегда хотите брать над мужчиной  верх».
«Я не американка, - сказала она. - Я англичанка. И я не хочу брать верх ни над кем из мужчин. Все, чего я хочу - это вернуться назад, сейчас же».
«А что ты скажешь обо мне, когда вернешься туда?»
«Что ты был со мной добр и вежлив».
Он снова опустился на корточки, продолжая переворачивать яйца на сковороде. Он подал ей тарелку, кофе и сел завтракать сам.
Но вид у него снова был такой, будто он не мог проглотить кусок.
«Тебе не понравилось прошлой ночью?» - спросил он снова.
«Не очень, - ответила она, теперь уже с некоторой заминкой. - Я равнодушна к вещам подобного рода». 
При этих словах на лице его отразилось полнейшее удивление, которое почти мгновенно сменилось мрачным взглядом, исполненным гнева, а затем – застывшим  зловещим отчаянием.
«Так значит, не понравилось?” – проговорил он, глядя ей в глаза.
"Не очень»,– ответила она, встретив его взгляд со спокойной враждебностью.
И тогда словно темное пламя сорвалось с его лица.
"Ну, так я добьюсь, чтобы тебе это понравилось”, - сказал он, обращаясь скорее к самому себе.
Поднявшись, он снял с колышка ее одежду: тонкое белье, оранжевые бриджи, пушистый джемпер, коричнево-голубой платок; затем  взял ее сапоги для верховой езды и мокасины, расшитые бисером. Скомкав все это в руках, он открыл дверь. Продолжая сидеть, она увидела, как быстро и решительно он шел к темно-зеленому озерцу, лежавшему замерзшим пятном в глубокой чаше лощины. Размахнувшись, он бросил одежду и сапоги в воду. За ночь там образовался лед. И на чистом темно-зеленом зеркале в синевато-сером сумраке Принцесса увидела свои вещи: белое белье, оранжевые бриджи, черные сапоги, голубые мокасины, цветной грудой лежащие на льду. Ромеро набрал камней и начал швырять их на лед, пока поверхность не раскололась, и одежда, трепеща, не исчезла в воде с шумом, подхваченным и повторенным эхом в лощине.
Она в отчаянии сидела среди одеял, плотно завернувшись в свой синий плащ. Все тем же быстрым шагом Ромеро направился прямиком в хижину.
“Теперь ты останешься здесь, со мной”, - сказал он.
Она была в ярости. Ее голубые глаза встретились с его карими. Они были похожи на двух демонов, следящих друг за другом. Сквозь завесу мрачности его лица проглядывала дьявольская жажда смерти.
Он видел, как она оглядывала хижину, что-то замышляя. Он видел, что ее глаза остановились на его ружье. Он взял ружье и вышел из хижины. Возвратившись назад, он снял со стены ее седло, отнес его к озерцу и сбросил в воду. Потом забрал свое седло и сделал с ним то же самое.
“А теперь ты сможешь отсюда уйти?» - спросил он, глядя на нее с улыбкой.
Она раздумывала про себя, можно ли его уговорить с помощью лести. Однако знала, что это уже не поможет. Она сидела среди одеял, испытывая что-то вроде холодного отчаяния, заледенев от гнева.
Он занимался хозяйственными делами, а потом исчез, прихватив ружье. Она поднялась, одетая в одну голубую пижаму, закуталась в свой плащ и встала у двери. Темно-зеленое озерцо снова было неподвижно, а каменистые склоны побледнели и замерзли. В глубине лощины по-прежнему лежала тень, как в царстве мертвых. Она все время видела в отдалении пасущихся лошадей. Если бы удалось сесть на одну из них! Сверкающее желтое солнце наполовину вышло из-за горы. Было девять часов утра.
Весь день она провела в одиночестве и была этим напугана. Она сама не знала, чего боялась. Возможно, потрескивания в темной хвое леса. А может, всего лишь дикой, безжалостной первозданности гор. Но весь день она просидела на солнце у входа в хижину в ожидании хоть какого-то проблеска надежды. И постоянно ощущала комок страха, судорогой сводивший ее изнутри.
Где-то вдалеке она увидела темное пятно – наверное, это был медведь, пробиравшийся по склону горы, поросшему выгоревшей травой, чтобы  погреться на солнце.
Когда в конце дня она увидела Ромеро, который появился молча и  неожиданно, с ружьем и мертвым оленем в руках, комок страха, сжимавший ее тело, растаял, а потом внутри у нее снова похолодело. Она боялась его, испытывая просто отчаянный страх.
«А вот и оленина», -  сказал он, бросая убитого оленя к ее ногам.
«Зачем уходить отсюда, - сказал он. - Здесь такое хорошее место».
Она зашла в хижину.
«Выходи на солнышко», - сказал он, последовав за ней. Он взглянула на него враждебным, испуганным взглядом.
«Выходи на солнышко», - повторил он, спокойно и крепко сжав ее руку.
Она понимала, что бунтовать бесполезно. Он молча вывел ее и сам сел у входа, по-прежнему сжимая ее руку.
«На солнышке тепло, - сказал он. Посмотри, как здесь хорошо. Ты такая красивая белая женщина, почему ты хочешь подло поступить со мной? Разве здесь плохо? Иди! Иди сюда! Здесь, правда, тепло».
Он притянул ее к себе, и несмотря на каменное сопротивление, снял с нее плащ, оставив на ней лишь тонкую голубую пижаму.
«Ты в самом деле красивая маленькая белая женщина, маленькая и красивая», - говорил он. Ты не сможешь подло поступить со мной, ты не захочешь так поступить, я знаю, не захочешь».
Она, окаменевшая и беспомощная, вынуждена была подчиниться ему. Солнце сияло на ее белой нежной коже.
“Я не прочь выпить огненной воды,- сказал он. - После этого”.
Странное чувственное благодушие, казалось, снова овладело им. Но, несмотря на кажущееся внешнее безволие, ее внутреннее сопротивление было твердым и абсолютным.
Позже, когда он снова уходил, она внезапно сказала ему:
«Ты думаешь, что можешь завоевать меня таким образом. Нет, не можешь. Ты никогда не сможешь завоевать меня».
Он остановился как вкопанный и, оглянувшись, посмотрел на нее. Лицо его выражало множество противоречивых чувств: озадаченность, удивление, страх и непроизвольную боль, попеременно искажавшие его лицо, пока, наконец, оно не превратилось в маску. Не произнеся ни слова, он ушел, повесил оленя на ветку и стал его разделывать. Пока он, как мясник, занимался разделкой туши, солнце зашло, и снова наступила ночь.
“Вот видишь, - сказал он ей, сидя у печки и готовя ужин, - я не дам тебе уйти. Я считаю, раз ты позвала меня ночью, значит, теперь у меня есть какое-то право. Если ты хочешь уладить это со мной прямо сейчас и скажешь, что мы будем вместе, давай  уладим и поедем завтра на ранчо, и поженимся или будем жить, как ты захочешь”. Но ты должна сказать, что хочешь жить со мной. Или я останусь здесь, пока что-нибудь не произойдет.
Прежде чем ответить, она немного помедлила:
“Я не хочу жить ни с кем против своей воли. У меня нет к тебе неприязни, по крайней мере, не было, пока ты не попытался навязать мне свою волю. Я не допущу, чтобы кто-то подавлял мою волю. Ты ничего не добьешься. Еще не родился такой человек. Ты никогда не сможешь навязать мне свою волю. И на попытки у тебя осталось не так много времени, потому что скоро кого-нибудь отправят на мои поиски”.
Он явно взвешивал последнюю ее фразу, и она уже пожалела о том, что сказала. Он снова угрюмо склонился над плиткой. Он не мог покорить ее, как бы ни насиловал. А она каждый раз, словно под пыткой, испытывала муки и чувствовала, что умирает. Потому что каким-то странным образом он обрел над ней власть, над той нереализованной частью ее личности, которую она не желала реализовывать никогда. Терзаемая жгучей, неистовой мукой, она чувствовала, что нить, составляющая основу ее личности, вот-вот порвется, и тогда она умрет. Ах, этот раскаленный жар, терзающий ее изнутри!
Если бы только она снова могла остаться одна, невозмутимая и нетронутая. Если бы только она снова могла стать собой, невозмутимой и нетронутой! Сможет ли она теперь когда-нибудь, ну хоть когда-нибудь опять обрести себя?
Даже теперь у нее не было к нему ненависти. Это было совсем другое. Как своеобразная пытка огнем. Он, как личность, почти для нее не существовал.
На следующий день он лишил ее огня, поскольку дым мог привлечь внимание. День выдался пасмурный, и она замерзла. Он остался вместе с ней и подогревал суп на керосиновой плитке. Она неподвижно лежала на одеялах.
А после обеда она закрылась с головой одеялом и разразилась слезами. Ни разу  в своей жизни она по-настоящему не плакала. Он стянул с нее одеяла, чтобы посмотреть, отчего ее так трясет. Она всхлипывала в неудержимой истерике. Он снова накрыл ее и вышел из хижины, рассматривая горы, над которыми медленно тянулись тучи и падал редкий снег. Это был ужасный день неистового ветра, зловещего вестника надвигающейся зимы.
Она проплакала несколько часов. После этого между ними установилось длительное молчание. Двое безразличных, безжизненных людей.  Он ее больше не трогал. Ночью она лежала, сотрясаемая дрожью, как умирающая собака. Она чувствовала, что сама эта дрожь может порвать что-то в ее теле, и тогда она умрет.
Наконец она вынуждена была заговорить.
«Ты не разведешь для меня огонь? Я так замерзла», - сказала она, стуча зубами.
«Не хочешь перейти ко мне? – донесся его голос.
«Лучше разожги мне огонь», - сказала она стучащими зубами, не в состоянии выговаривать слова.
Он встал и разжег огонь. Наконец потеплело, и она смогла заснуть.
Следующий день был такой же холодный, с ветром. Но светило солнце. Он все делал молча, и лицо его было безжизненным. Все это было  тоскливо и так похоже на смерть, что она желала, чтобы он сделал хоть что-нибудь, только не эта пустота. Если бы теперь он попросил ее вернуться на ранчо и выйти за него замуж, она дала бы согласие. Какое это имело значение? Теперь уже ничего не имело значения.
Но он не попросил ее об этом. Его желание умерло и застыло внутри  него куском льда. Он продолжал заниматься хозяйственными делами.
На четвертый день, когда, сжавшись от холода, она сидела у входа, закутанная в одеяла, и грелась на солнце, из-за хребта вдруг появились два всадника - они спускались по травянистому склону горы, две крошечные фигурки. Она вскрикнула. Он быстро поднял голову  и увидел всадников. Мужчины сошли с лошадей. Они искали следы.
«Они ищут меня», - сказала она.
«Тем лучше», - отвечал он по-испански.
Он сходил за своим  ружьем и сел, положив его на колени.
«О! - проговорила она. - Не стреляй!»
Он бросил на нее взгляд.
«Почему? – спросил он. - Ты хочешь остаться со мной?»
«Нет, - сказала она. - Но все-таки не стреляй».
«Я не хочу в тюрьму», – ответил он.
«Никто не посадит тебя в тюрьму», - сказала она. - Не стреляй!»
«Я буду стрелять», - пробормотал он.
«И тут же присел на колено и тщательно прицелился.
Принцесса продолжала сидеть, испытывая страдания от своей беспомощности и безнадежности ситуации. Прозвучал выстрел. Через мгновение она увидела, как одна из лошадей, спускавшаяся по тусклой траве склона, встала на дыбы и покатилась вниз. Всадник упал в траву и более не появлялся. Второй мужчина сел на свою лошадь и помчался галопом, свернув в сторону и направляясь к ближайшему укрытию – еловому лесу. «Бум! Бум!» – звучали выстрелы Ромеро. Но ни один из его выстрелов не попал в цель, и бегущая лошадь огромным прыжком, словно кенгуру, достигла укрытия и пропала из виду. Теперь Ромеро спрятался за камнем - в  искрящемся солнечном свете повисла напряженная тишина. Принцесса сидела  в полном оцепенении, скорчившись  на обрубке бревна в хижине. Ромеро, в своей черной рубашке, с непокрытой головой, казалось, просидел за камнем в засаде уже несколько часов. Она отметила, какое у него красивое подвижное тело. Принцесса спрашивала себя, отчего она не испытывает к нему жалости. Но сердце ее оставалось холодным и бесчувственным и никак не могло оттаять. Хотя сейчас она еще смогла бы вернуть его назад, любовью.
Но нет, она не любила его. Она никогда не полюбит ни одного мужчину. Никогда. Это почти мстительное ощущение окончательно укрепилось в ней.
Внезапно она так вздрогнула, что чуть не упала с бревна. Выстрел прогремел совсем близко, прямо из-за хижины. Ромеро метнулся в воздух, раскинув руки, обернувшись в прыжке. И в те доли секунды, когда он находился в воздухе, раздался другой выстрел, и он с размаху рухнул на землю, извиваясь, скребя землю руками, словно пытаясь доползти до двери хижины.
Принцесса сидела совершенно неподвижно, как будто прикованная к своему месту, пристально глядя на распростертое тело. Несколько мгновений спустя рядом с хижиной появилась фигура мужчины, служащего лесничества, молодого парня в широкополой ковбойской шляпе, темной фланелевой рубашке и сапогах для верховой езды - в руках у него было ружье. Он быстро подошел к распростертому на земле телу.
«Подстрелил я тебя, Ромеро!» – громко сказал он. И перевернул мертвого мужчину. В том месте, где Ромеро упал навзничь, уже натекла лужица крови.
«Гм! - сказал служащий лесничества. - Вижу, мой выстрел оказался  более метким, чем я ожидал».
Он сидел на корточках, пристально глядя на убитого.
Оклик его товарища, прозвучавший издалека, словно разбудил его и заставил подняться.
«Привет, Билл,- прокричал тот. Есть, ты его подстрелил! Точно, подстрелил его».
Второй всадник выехал из леса на серой лошади. У него было добродушное румяное лицо и круглые карие глаза, еще более округлившиеся от испуга.
«Он жив?» - спросил он с беспокойством.
«Похоже, нет», - спокойно сказал первый мужчина.
Второй сошел с лошади и склонился над телом. Потом встал и кивнул.
«Да-аа, – протянул он. - Он точно мертв. И это, в самом деле, Ромеро. Это Доминго Ромеро».
«Ну да! Я знаю», - отвечал первый.
Потом он в растерянности обернулся и заглянул в хижину, где сидела  Принцесса, глядя большими совиными глазами из-под своего красного одеяла.
«Добрый день!» – сказал он, входя в хижину. И снял шляпу. О, боже, он над ней еще и насмехался! Хотя у него и в мыслях не было ничего подобного.
Но независимо от своих ощущений, она не могла вымолвить ни слова.
«Почему этот человек начал стрелять?” спросил он.
Она бормотала что-то онемевшими губами. 
“Он сошел с ума!”– сказала она с торжественной убежденностью, запинаясь на каждом слове.
«Боже милостивый! Вы хотите сказать, он помешался? Вот это да! Это просто ужасно! Тогда это все объясняет. Гм!»
Он принял ее объяснение, не вдаваясь в подробности.
С некоторыми трудностями им удалось доставить Принцессу на ранчо. Но теперь и она словно слегка помешалась.
«Я никак не пойму, где нахожусь, - говорила она миссис Уилкинсон, лежа в постели. - Вы не объясните?”
Миссис Уилкинсон тактично объясняла.
“Ах, да! – говорила Принцесса. - Я помню. Со мной в горах произошел несчастный случай, не так ли? Мы встретили человека, который сошел с ума и застрелил подо мной лошадь».
«Да, вы встретились с человеком, который сошел с ума».
Того, что случилось в действительности, решили не предавать огласке. Через две недели Принцесса уехала на восток вместе с мисс Камминс, которая исполняла роль ее сиделки. Очевидно, она совершенно оправилась от пережитого. Она снова была Принцессой и нетронутой девственницей. Но ее коротко остриженные волосы поседели на висках, а во взгляде сквозило безумие. Она слегка помешалась.
«С тех пор как в горах со мной произошел несчастный случай, когда один человек сошел с ума и застрелил подо мной лошадь, а мой проводник вынужден был застрелить его, мне все время как-то не по себе».
Так она объясняла произошедшую в ней перемену.
Позже она вышла замуж за человека преклонных лет и, казалась, была этим довольна.