ИвАнова любовь. Глава 7

 
Ревизия из Контрольно-ревизионного управления нагрянула внезапно. Мужчина и две женщины изъяли все документы за прошедший год, в том числе со складов, где заведующим был Кудеяр и, не поднимая головы, трудились целую неделю, не вступая ни с кем в разговоры. Когда директор попробовал пригласить мужчину к себе в кабинет, тот отговорился недостатком времени, короткими сроками проведения ревизии и особой важностью задания.

После этого директор на работе почти не бывал, все куда-то уезжал. Елизавета Ивановна была при комиссии неотлучно, приносила требуемые документы, давала пояснения. Любу ни о чем не спрашивали. И она  ходила сама не своя. Иван же, несмотря на  осунувшееся разом лицо Любы, за нее не волновался. А ее тревогу приписывал такому уж  характеру жены.

Через неделю комиссия, молча,  собралась и уехала, а еще через день Любу арестовали прямо на работе, и сразу в кабинете следователя предъявили Постановление о возбуждении уголовного дела и привлечении ее в качестве подозреваемой. Дома у нее провели обыск, но ничего не нашли. Видно, к свиньям никто не хотел лезть.

Люба впала в какой-то умственный ступор, сидела на койке в камере, раскачивалась всем телом. Мысли ее от испуга мешались. Когда ее вызывали на допрос, она путалась в показаниях, не знала, что отвечать следователю, который буквально припирал ее к стенке ее же документами, и документами, изъятыми у организаций - контрагентов, показаниями свидетелей. Кроме всего,  Люба не знала: арестован ли кто еще, кроме нее. Свиданий не разрешали, даже с мужем.

А назначенный ей адвокат, который убедил Любу, что он от Павла Александровича, только добавлял путаницы в ее бедную голову. Он был какой-то суетливый, с бегающими глазками, не сидел на месте, постоянно шутил с Любой, несмотря на то, что Люба даже не улыбнулась ни разу. Он убеждал Любу ни в коем случае не говорить ничего о директоре, все валить на кассиршу и на Кудеяра, со всем, что говорит следователь, соглашаться, подписывать все протоколы. Так будет лучше для всех и, в первую очередь, для Любы. Его стараниями и стараниями Павла Александровича Любе и Марусе  дадут условный сроки, а Кудеяра посадят, как зачинщика преступления. Люба поверила ему. И до конца следствия так и делала, как ей советовал адвокат.

Кудеяр же на очной ставке вел себя нагло, говорил о том, что у него документы все есть, он их предъявил, просто он не успевает их приводить в порядок, а тем более – сшивать, целыми днями идет отгрузка,  а что там Любовь Макаровна с кассиршей  творили, то он не в курсе.  Люба запуталась вконец, чтобы не говорил ей следователь, со всем соглашалась, подписывала какие-то протоколы, не читая их, или читая, но не понимая смысла. Но при всем этом, она ни разу не сказала следователю про то, что все  исходило от директора.  Люба надеялась на то, что Павел Александрович выручит ее,  и они уедут куда-нибудь от стыда.

От нервного напряжения, как она считала, ее постоянно тошнило, кружилась голова.

Суд был показательный и проходил в Красном уголке их конторы. К этому времени Любаня сильно осунулась, похудела, ничего не могла есть. Она сидела за решеткой в старой телогрейке и клетчатом платке на голове, повязанным  кое-как, рядом с кассиршей Марусей. В зал она старалась не смотреть, нашла только глазами место, где сидел Иван.
 
Во время суда ее опять тошнило, и она почти не проявляла интереса ко всему происходящему в зале. Показания давать отказалась совсем по совету  адвоката. Отказалась давать показания на суде и Маруся. Поэтому  жирный, с огромным свинячим подбородком и маленькими красными глазками судья, который - она это знала - приятельствовал с директором, в основном, зачитывал материалы уголовного дела, акт ревизии, заключения экспертов, показания свидетелей.  Один раз  Любе показалось, что судья произнес следующую фразу, якобы,  Марусину: «Деньги и лишние документы у меня забирала Любовь Макаровна». Люба  удивленно посмотрела на Марусю, но та быстро отвернулась в сторону.

Иван вначале вслушивался в речь судьи, но потом просто стал вспоминать: как впервые увидел Любу, как сильно влюбился в нее, как родился их первенец, и они не могли нарадоваться на него. Как красиво пела его Любаня. «Как стыдно, отвратительно. Зачем она не сказала мне, что ее втягивают в это дело, - думал Иван. – Он бы обязательно что-нибудь придумал. В конце концов, можно было перейти на другую работу. Он был хорошим электриком, а по своим знаниям спокойно мог бы заменить энергетика элеватора, и заменял зачастую,  очень многие руководители его  знали».

В перерыве с замиранием сердца и нервной дрожью Иван подошел к решетке, за которой сидела его Любаня. В его глазах Люба не увидела укора, а только тоску и страдание. Страдание то было не за себя, а за нее – Любу. Вяло подумала про себя: «Какая же ты, Любка, дрянь последняя». Ваня незаметно для охраны сунул ей в руку записку, которую Люба  вложила в рукав ватника.

Незаметно для других оживилась она, когда показания в качестве свидетеля давал Павел Александрович. Он говорил о том, что не сумел разглядеть творящиеся за его спиной махинации, и в этом есть его вина, но, все-таки, просил учесть суд, что он не в состоянии  был проконтролировать работу бухгалтерии,  что это, прежде всего,  обязанность главного бухгалтера. В сторону Любы он ни разу не посмотрел. 

До последнего Люба думала, что ей дадут условный срок. Она повинится перед Иваном,  и они уедут отсюда. Но условный срок, два года, дали кассирше, учитывая ее чистосердечное раскаяние, двух малолетних детей, помощь следствию.  А Любе дали шесть лет колонии общего режима. Кудеяра совсем не судили, он шел свидетелем.

Когда она вдруг осознала безвыходность своего положения, то потеряла сознание.

Очнулась она в незнакомой комнате. Женщина в белом халате совала ей под нос нашатырь. Потом сделала в вену укол. Спросила:
- Давно это с тобой? Тошнит?
- Тошнит.
- Ты, дорогуша, беременная, - вынесла женщина вердикт. -  Я сейчас  тебе таблеточки выпишу, пусть родные купят. А как прибудешь на место – сообщи властям-то.

«Пришла беда – отворяй ворота, - думала, лежа на кровати в камере, отвернувшись к стене и накрывшись одеялом,  опустошенная Люба. - А ведь не так все плохо было: муж у нее замечательный, любит ее, дети здоровые, сама еще молодая, сильная, было где жить, питались просто, но никогда не голодали. Разве стоят платья и золотые побрякушки несвободы? Зачем Люба влюбилась в директора, зачем позволила втянуть себя в махинации, зачем польстилась на тряпки и побрякушки, зачем поверила, что ее не посадят. А ведь её сделали крайней, и, конечно, с согласия  директора, а может быть, и по его указке. И сейчас уже невозможно ничего поправить. А еще эта беременность. Рожать она не будет, нельзя никак -  вдруг ребенок будет вылитый Павел. Тогда Ваня догадается обо всем». Ей вспомнился сон про скульптуру мужчины, сидящего в задумчивой позе, у которого вдруг стали расти рожки, про сон с утонувшим у нее на глазах мальчике, сыночке. И она  громко и безутешно разрыдалась.

Наплакавшись, она вспомнила про Ванину записку. Он писал ей: «Люба, я знаю, что это не ты все придумала, тебя втянули. Я тебя люблю,  и буду ждать. Может амнистию объявят. Мне никто, кроме тебя, не нужен. Мне разрешили передать тебе нужные вещи, ты напиши – какие. Сразу как прибудешь на место, напиши свой адрес, я буду присылать посылки. За детей не беспокойся, я ни тебя, ни их не брошу».

Плакать больше не было сил, похлебав холодного кулешу, вкус которого она даже не почувствовала, она забылась тревожным сном.