***

ДАЛЕКОЕ БЛИЗКОЕ
“...НЕПОВТОРИМЫЙ В СВОИХ СОЧЕТАНИЯХ МОМЕНТ”
Письма А. К. Герцык к родным и друзьям. Вступительная статья, составление, подготовка текста, публикация сотрудника Дома-музея М. И. Цветаевой Татьяны Никитичны Жуковской, примечания Н. А. Богомолова и Т. Н. Жуковской. Послесловие Н. А. Богомолова


Вынесенные в заголовок слова из письма Аделаиды Казимировны Герцык (1874 — 1925) к Валерию Брюсову свидетельствуют, насколько дорожила она тем, что было так присуще культуре ее эпохи; позднее, в письме к Л. Ф. Пантелееву 1913 года, она так же страстно и горячо защищает главную, как ей казалось, ценность своего времени — новое искусство.

Ее друзьями были поэты Максимилиан Волошин и Марина Цветаева, философы Сергей Булгаков и Николай Бердяев и, конечно, объединяющий эти два творческих начала Вячеслав Иванов, ставший для многих, в том числе и сестер Аделаиды и Евгении, учителем и наставником — и в вопросах поэтики, и в вопросах мистики, и в вопросах жизни.

Приведенные здесь выдержки из писем Аделаиды Герцык 1905 — 1914 годов охватывают этот период культурной жизни обеих столиц и существенно дополняют картину творческих поисков и интимных переживаний творческой интеллигенции Петербурга и Москвы, уже неоднократно восстановленную в многочисленных томах “Литературного наследства”, мемуарах, научных монографиях специалистов...

Знакомство с Вячеславом Ивановичем Ивановым и его женой Лидией Дмитриевной Зиновьевой-Аннибал в начале 1906 года в Петербурге на Таврической было очень значительным событием жизни Аделаиды. Отсюда ведет она отсчет своей настоящей жизни. Этот восторг отразился в ее стихотворении “Тихая гостья, отшельная...”: “...Из немых глубин / Вознеслась душа / На простор вершин, / Где горят снега, / На отроги скал, / Где орлуют орлы, — / Где гибель ликует / Средь вихрей света, / Носясь, хмелея / На буйной воле...”


Прошел год, и тема смерти уже реально вошла в жизнь — неожиданно умерла Лидия Дмитриевна, и Вячеслав Иванович под влиянием Анны Рудольфовны Минцловой, известной мистическими прозрениями и откровениями, через оккультные сеансы пытается удержать духовную связь с умершей. Сестра Аделаиды Евгения так описывает те ночи “на башне”: “...тушится лампа. Зажигают свечи в бра на стенах — Вячеслав Иванович любит их теплый медовый свет, — Минцлова за роялью, и поток бетховенских сонат. Не соблюдая счета, ритма, перемахивая через трудности, но с огнем, с убедительностью. В. И. неслышно ходит взад и вперед по большому ковру, присаживается ко мне, шепотом делится поправкой в последнем сонете, на клочке бумаги пишет опьяняющие меня слова... В третьем часу ночи я ухожу... И знаю, что еще до света они будут шептаться, она его будет водить по грани, то насильственно волочить к ней, то ограждать, запеленывать...” (Герцык Евгения. Воспоминания. М., 1996, стр. 121).


Невольно в этот процесс оказываются вовлечены окружающие, в письме к подруге, В. С. ГРИНЕВИЧ, от 6 февраля 1908 года Аделаида Казимировна описывает и свое участие в таком сеансе. Так появляется стихотворение с посвящением “В. И. и А. М.”:


Правда ль Отчую весть мне прислал Отец,
Наложив печать горения?
О, как страшно приять золотой венец,


Трепеща прикосновения!
Если подан мне знак, что я дочь царя,
Ничего, что опоздала я?
Что раскинулся пир, хрусталем горя,
И я самая усталая.
Разойдутся потом, при ночном огне,
Все чужие и богатые...
Я останусь ли с Ним? Отвечайте мне,
Лучезарные вожатые!


В конце лета 1908 года поэт приехал в крымский дом Герцыков в Судак и пробыл там до начала октября. Сохранилась фотография, снятая на Судакской генуэзской крепости, где кроме Вячеслава Иванова и А. Р. Минцловой присутствуют все члены семьи Герцыков и Д. Е. Жуковский. К этому времени Аделаида Герцык и издатель Дмитрий Евгеньевич Жуковский приняли решение о соединении своих судеб и в августе из Судака отправились за границу, где пробыли год и где в августе 1909 года родился их первенец.


В письме к В. С. ГРИНЕВИЧ в мае 1913 года, после посещения в Риме новой семьи Ивановых, Евгения Герцык пишет: “Но я настаиваю на том, что тоска Вяч. не от их неудачного брака, пот<ому> что это неудача в земном именно должна была пробудить в нем устремленность вверх, к творчеству и восхождению. И в то же время он прав в своей защите себя, когда гов<орит>, что в этой тихой пассивности он правдивей, чем когда властно утверждает что-ниб<удь>, что ему нехорошо быть волевым. А с отсутствием воюющей воли связана для каждого человека, перешедшего какой-то перевал к старости, — связана тихая грусть и сознание тленности всего... и в этом есть правда. Он проникнут теперь духом Экклезиаста — все суета сует. И там сказано еще: как человеку одному согреться? Нехорошо человеку быть без жены. Вот такой их брак — в тихой покорности тому, что счастья все равно нет. Но от этой безрадостности яснее единая реальная связь человека, его, Вячеслава, с Богом, с Христом. Мне лично Вяч. оч<ень> много дал и стимулирующего, будящего желания быть лучше, чище, и печально-ласкающего, и строгого. Он без конца побуждал меня писать и в последний вечер заключил со мной договор, по которому мы взаимно потребовали друг от друга разные вещи. Родная моя, мне больно твое неприязненное чувство к Вяч., но я уверена, что оно пройдет”.


И еще через несколько дней: “Та любовь к Вяч. умерла, и было страшно, что обеднеет от этого дух, и я благодарна и радостна тому, что все чувство, не растраченное, возродилось на другом пути. И даже я узнала, что вообще он не был (но, значит, вообще никто) никогда женихом, желанным. И вот это отсутствие возможности настоящей, полной любви — очень страшное — налагает трудную ответственность найти, осуществить другое, неличное... Но не думай, что я говорю этим, что не люблю никак Вяч., не жалею его, не забочусь о нем и не буду до смерти издали — знает он это или не знает — оберегать его и помогать ему. Он очень все время удивлялся мне, и в его новом каком-то уважении ко мне я узнавала, как многое действительно отпало”.


Весной 1910 года Аделаида Герцык издает книжечку своих стихов “Стихотворения”, и Вячеслав Иванов на правах наставника выражает неудовольствие, что это не было согласовано с ним. Впрочем, не такое уж настойчивое неудовольствие, да и круг общения на этот период у них оказывается несколько разным. Вячеслав Иванов продолжает жить в Петербурге, а Д. Е. Жуковский с женой и детьми — в Москве. Дмитрий Евгеньевич работает в журнале “Русская мысль”, в доме Жуковских часто собираются сотрудники этого журнала: в Москве живут Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, наездами бывают Алексей Ремизов и Максимилиан Волошин. В начале 1911 года последний знакомит Аделаиду Герцык с Мариной Цветаевой. Все они — частые посетители квартир Жуковских в Москве, где проводятся диспуты, поэтические вечера, чтения новых статей. Квартиры снимаются осенью, и адреса меняются каждую зиму: Ивановский переулок, Собачья площадка, Кречетниковский переулок. А весной семья уезжает на все лето в Витебскую губернию, Рижское взморье или Судак, где с конца 1913 года решено строить большой дом — ведь в семье Жуковских уже двое маленьких детей.


Тогда же, в конце 1913 года, Вячеслав Иванов с семьей, вернувшись из-за границы, поселяется в Москве, на Зубовском бульваре, 25. Контакты возобновляются, естественным образом Иванов принимает активное участие в московской интеллектуальной жизни. Вместе сопереживаются события: начало и ход Первой мировой войны, смерть Скрябина и Верхарна, убийство Распутина и волнения на улицах. Круг друзей еще крепок, еще есть вера в разумное завершение безумных событий, еще есть силы на издание юмористически-шутливого домашнего журнала “Бульвар и переулок”, куда писали и известные мужья, и их занятые домашними заботами жены. Но время неотвратимо вело их всех к весне 1917 года, когда, разъехавшимся на летний отдых, не всем суждено было вернуться в Москву.


И первыми переселенцами оказались Герцыки-Жуковские, оставшиеся зимовать в Крыму. Летом в Судаке отдыхали М. О. и М. Б. Гершензоны с детьми. Вернувшись в Москву, в октябре 1917 года М. О. Гершензон описывает судачанам московские состояния умов: “Вяч. прочитал реферат умный, он говорит, что революция наша враждебна народу, не выросла из его духовных глубин и еще только должна быть углублена. Дальше следовала словесность: она должна быть углублена религиозно, и тогда все будет хорошо, — а что значит “религиозно”, этого он, конечно, не сказал, да и не мог сказать. Но первая его мысль верна. Затем начались прения. Бердяев, Вышеславцев, приват-доцент Кечекьян, профессор Алексеев и другие до часа ночи жесточайшим образом поносили революцию, революционную интеллигенцию, которая растлила народную душу (это Бердяев криком, стуча кулаком по столу: „ее мало вешать, мало расстреливать” и т. д.), и народ, показавший свой звериный лик (это Вышеславцев)”.


Проведя пять холодных и голодных зим в Судаке, в январе 1922 года Аделаида Казимировна с детьми перебирается в Симферополь, где ее муж, Д. Е. Жуковский, получил работу ассистента на кафедре Александра Гавриловича Гурвича, известного биофизика. Его брат, Лев Гаврилович, работал в Бакинском университете и жил там рядом с Вячеславом Ивановым. Приезжая к брату в Симферополь, он рассказывал Жуковским о жизни Вячеслава Иванова в Баку.


Круг друзей распался. Шестов, Бердяевы, В. С. ГРИНЕВИЧ, С. Н. Булгаков пишут уже из-за границы: Париж, Берлин, София, Прага. Вячеслав Иванов, потерявший в голодные годы жену и верного друга М. М. Замятнину, спасая детей и себя, выезжает в Италию и переписку уже не поддерживает. В России остались Гершензоны, Волошин, Герцыки-Жуковские... У всех свои житейские проблемы, все по мере возможностей продолжают творить, но голоса их друг для друга в пространстве теряются и все больше затихают.


Пусть эти речи отзвенели
И мир отвергнул их, презрев,
Но слаще сладостной свирели
Звучит медлительный напев, —

писала в своих последних стихах Аделаида Казимировна, до конца оставшаяся верной своей культурной эпохе, своим идеалам.