Решение Алексея Штерна

               
Ольга  Гринберг слушала Алексея Штерна с улыбкой. Она недавно развелась с мужем, актером театра, который превращал ее жизнь в ад, и стыдливое, но горячее признание в любви этого мальчика грело ее душу.
- Алешенька, ты еще так молод, - сказала она ласково, - а мне уже двадцать два года, я уже побывала замужем. Зачем я тебе?
 
Она была ярко выраженная еврейка: большеглазая, с густыми бровями и продолговатым крючковатым носом, с полными губами. Ее нельзя было назвать красивой, но и некрасивой – тоже нельзя было. Ее фигурка была  ладненькая, пышнобедрая, ее высокая и полная грудь волновала мужской взгляд.

- Оленька, давай поженимся, - взмолился Штерн.
- Ты с ума сошел, - ласково попыталась она успокоить его.
Студенту-скрипачу Алексею едва исполнилось девятнадцать лет. Его русский язык был безупречен, его близорукое лицо, украшенное мощными очками, радовало взгляд своей светлой улыбкой.
Алексея тянуло к Ольге неудержимо.
- Я не смогу жить, если ты мне откажешь, - прошептал он жарко на ухо студентке фортепьянного факультета.
Потянулся к ней губами. И они поцеловались.

О какой это был поцелуй! Уж кто-кто, а Ольга умела поцеловать!

Шел тысяча девятьсот семьдесят пятый год. В Советском союзе антисемитизм не умер. Если победы Израиля наполнили гордостью сердца советских евреев, то эти же победы усилили враждебность к ним в сердцах многих представителей других наций. Словно советские евреи обеспечили эти неожиданные, но убедительные победы Израиля.
- Да как они посмели! – думали, да и говорили эти люди.

Потому что евреев упорно считали трусами. А кроме того -  людьми хитрыми и подлыми, не любящими трудиться, стремящимися навредить другим народам.
Евреи обвинялись в том, что якобы спаивали русских и украинцев, евоеев винили во  всех бедах советского народа после Октябрьского переворота. 
Советские журналы "Современник" и "Молодая гвардия"  открыто пропагандировали юдофобию.

Еврею было трудно поступить на  физмат, быть принятым в целый ряд учреждений даже при наличии вакансий. Евреев давно уже перестали назначать на ответственные должности, от них «очищали» государственный аппарат.
Не удивительно, что самые  решительные подавали документы на выезд из СССР, превращаясь в бедолаг-«отказников», то есть оставались  без работы и средств существования. Ученые и организаторы производства, деятели искусства, чтобы не умереть от голода, устраивались истопниками, сторожами. Туда, где не надо было обращаться в отдел кадров.

Такова была ситуация в стране, когда Алексей признался в своей любви.
Молодые люди встали, снова поцеловались, прижавшись друг к другу плотно. На  этот раз и Ольга почувствовала, что этот молодой скрипач ей нужен. Да, нужен … Но …

- Ты же еще не служил в армии, милый! – оторвалась она от его губ.
- Меня забраковали из-за моего скверного зрения.
- Ты мог бы служить в оркестре.
- В духовом оркестре я просто не нужен никому. Итак, твое решение?
- Я согласна, - произнесла она как бы печально.
- Повтори, повтори! – закричал Алексей.
- Я согласна.
- Пойдем в загс. Немедленно!

Она посмотрела на него неожиданно строго.
- Алексей, ты хоть представляешь, что значит  жить семейной жизнью?
- Нет, не представляю. Мой отец попал в лагерь, когда мне было полгода. И из лагеря он не вернулся. Мама меня воспитывала  одна. И в нашем доме никогда не было мужчины. Кроме меня.
- А я представляю. Я выросла в семье, где кроме меня было еще пятеро. Я была старшей, помогала маме во всем. Папа  работал с утра до ночи на двух работах. Чтобы нас прокормить. И сама я, как ты знаешь, побывала замужем. Это не просто – жить семьей. Есть обязанности, которых раньше не было.

- Я обещаю тебе быть верным и заботливым мужем.
- Верю. Я тоже буду тебе верной и заботливой женой.
Штерны сняли комнатку у старушки-еврейки, которая была одинока и радовалась тому, что в ее квартире зазвучали молодые голоса.
Ласки их были полны страсти и нежности. Оба были счастливы
Они зарегистрировались, когда уже полгода прожили вместе. Свадьба была скромной, пригласили только две супружеские студенческие пары: теоретиков Федотовых, друзей Алексея, и хоровиков Каримовых, друзей Ольги.

Но вот приблизилось время направления Ольги, которая училась курсом старше, на работу. Молодая женщина уже была беременна. Ей дали свободное распределение. И то, что она сказала мужу, поразило его.
- Я не буду рожать здесь, Алеша, я уеду в свой родной город. Это будет правильно.
- Я   целый год буду один? – крикнул он, едва не плача.
- Ни в коем случае! Мы поедем вместе. Просто ты переведешься. В нашем городе тоже есть консерватория.
- Так далеко от моей мамы?
- Твоя мама тоже переедет.
- Я не хочу на Украину. Я люблю Сибирь. На Украине – антисемитизм!
- Антисемитизм – везде. Это как воздух.
- Хороший воздух …
- Все уже решено, - ласково сказала Ольга, целуя его. – Милый, милый!

Он сдался. В начале июля они выехали поездом в Москву. Там пожили несколько дней у подруги Ольги, вышедшей замуж за москвича.
Столица понравилась Алексею.  Бродя пешком по ее улицам, он испытывал глубокое чувство патриотизма. Ему казалось, что и его предки были русские. Когда он сказал об этом Ольге, она против его ожиданий не засмеялась, а вполне серьезно изрекла:
- Никто из людей не знает, какая кровь в ком течет. Хоть капля иной крови у каждого отыщется. А то и больше.

Гринберги встретили нового родственника так тепло, что он забыл о всех своих тревогах. Молодым выделили небольшую спаленку в трехкомнатной квартире. Дом был старый. Дореволюционный. Потолки – высоко. Окна – большие. Сказка, да и только. Каждый день в гости приходили какие-нибудь  родственники или друзья. Знакомились с Алексеем, желали молодым счастья.
Однако надо было идти в консерваторию. Штерн сказал жене:
- Ты ведь поехала в нашу консу потому, что здесь было не впротык? Здесь тебя бы не приняли. А что если и меня …
- Никаких «если»! Тебе осталось всего год учиться. Притом – перевод официальный. Иди – и все будет вери вел.

Нет, вери вел не получился. Человек с холодными прозрачными глазами, худой и желтолицый, даже в руки не взял протянутые ему бумаги, а спросил только:
- Вы какой нации, молодой человек? Судя по вашему профилю …
- Причем тут нация? Я перевожусь на последний курс. Здесь живет моя жена, она ждет ребенка.
- Это меня не касается. Вы могли окончить консерваторию там. Поезжайте, заканчивайте. А потом приедете сюда, к жене. Найдете здесь какую-нибудь работу. Не обязательно скрипичную. Или вместе вернетесь туда. Это будет еще лучше для вас.

- Вы не имеете права мне отказывать. Я буду жаловаться.
- Это ваше право. Но не советую. У нас просто нет мест. Так и доложим наверх. И докажем. А вы только себе же хуже сделаете. Впрочем, у вас есть выход: можете подать документы на выезд в Израиль.
- Не учите меня, что мне делать. Вы антисемит. Если бы я не был евреем …
- У нас в Советском Союзе национальность не имеет никакого значения.
- Тогда в чем дело?
- Понимаете, у вас не такой профиль. Не понравился  он мне.
- Как это понять?
- Аудиенция окончена, до свидания.

Когда Штерн дома рассказал о случившемся, Гринберги начали совещаться. Искали выход – и не находили. В конце концов решили:
- Ничего не поделаешь. Придется тебе, Алеша, заканчивать консерваторию там. Будешь приезжать сюда на каникулы, между каникулами. Время пройдет незаметно, вот увидишь.
- Я даже на один день не хочу расставаться с Оленькой. Я хочу быть при родах. Я хочу помогать ей нянчить маленького.

- Алексей, жизнь – сложная штука. Нам часто приходится делать далеко не то и не так, как нам хочется. Особенно евреям.
- Я куплю на рынке финку и зарежу этого мерзавца.
- И получишь большущий срок лагерей. А то и высшую меру. Нет, этот негодяй – не исключение. Таких в нашем городе много. Если не большинство.
- Он садист. Он фашист. Он …
- Успокойся, дорогой. Так было всегда с тех пор, как римляне уничтожили наш древний Израиль и сделали там Палестину.

- Что ж, вы мне подсказали верный путь. Я вернусь, я окончу консерваторию дома и подам заявление на выезд в Израиль.
- Что ты там забыл, в этой жаре, в этом агрессивном арабском окружении? Да и Оленька не поедет туда с малышом.
- Оля, ты поедешь со мной на историческую родину?
- Алешенька, милый, моя родина здесь. Здесь – и только здесь. И твоя родина – тоже здесь.
- Не волнуй ее, Штерн. Она беременна.
- Я не хочу ее волновать. Не хочу. Что ж, вернусь в родную Сибирь. Здесь у меня нет чувства родины. Нет. Понимаете?

- Поезжай пока доучиваться. Доучишься - приедешь. Найдем тебе работу. И все будет хорошо. Да и времена меняются. Не всегда же будет так с нами. С евреями. Возможно, настанет новое время. Время справедливости.
- Ладно. Убедили.

В середине сентября Алексей явился в свою консерваторию. Рассказал о происшедшем с ним. Его приняли обратно. Он писал письма любимой ежедневно, мать вышла на пенсию, продала домишко и приехала к нему из своего городка, они поселились вместе.  Она старалась поддерживать сына морально. Но он становился все мрачнее. Тем не менее, получив разрешение съездить к жене на годовщину Великого Октября, стал веселее, покупал подарки  жене и новой родне, приобрел билет на поезд. В купе. С пересадкой в Москве. И вдруг …

В конце октября пришла телеграмма:
«Упала ребенок погиб я здорова пока не приезжай целую оля».
Алексея прошиб холодный пот. Ноги дрогнули. В глазах потемнело. Он снова и снова перечитывал короткий текст.
- Туда! К ней! – закричал.
Показал в деканате телеграмму, выпросил разрешение на срочный полет к жене, побежал в сберкассу и снял все деньги, накопленные благодаря репетиторству и преподаванию в детской музыкальной школе номер четыре.
- Лешенька, может быть, не стоит лететь туда? – спросила мать каким-то чужим голосом, словно предчувствуя недоброе.
- Мама! Мама!
Она смолкла.

Через три часа самолет поднялся в воздух, неся среди прочих пассажиров и Алексея Штерна. А еще через семь часов такси домчало его до дома любимой жены. Он хотел позвонить в дверь, но она была  отперта. Вошел. Дома Ольги не было. Ее родители выглядели растерянными.
- Здравствуйте. А где Оленька?
- Ты получил телеграмму? – спросили они.
- Да. Поэтому я и примчался. Как она упала?
- Она не упала. Ее сбил автомобиль.
- Она ранена?
- Небольшое сотрясение мозга, ушибы, - сказала теща, не глядя на него.
- Она в больнице?
- Ддда, - после паузы выдавил из себя тесть.
- Дайте адрес скорее. Я еду туда.
- Нне тторопись, - так же выдавил из себя Гринберг. – Нне ннадо.
- В чем дело? – заорал Штерн.
- Она не в больнице, Алеша, - убитым голосом призналась теща. – Она у родственников.
- Что-о? Почему не дома?
- Видишь ли, - пришел немного в себя покрасневший тесть. – У Оленьки есть троюродный брат, который врач. Он ее взял к себе для быстрейшей поправки.
- Хорошо. Адрес!

- Видишь ли, Алексей, тебе туда не надо ехать. Сядь, пожалуйста. Ты устал с дороги. Давай выпьем по стопочке. Я тебе все объясню.
- Ничего не понимаю, - обеспокоенно начал догадываться о чем-то нехорошем прилетевший. – Пожалуй, неплохо бы пропустить стопарик.
- За здоровье Оленьки, - произнес Алексей и одним духом опрокинул стопку.
- Да, за ее здоровье, - подтвердил грустно тесть и тоже выпил. – Видишь ли, друг Алеша, получилось тут такое …
- Не тяни кота за хвост, тестюшка. Скажи прямо, что происходит.
- Да-а … Тяжело говорить, но надо. Оленька попала в аварию позавчера, но еще до того она … как бы тебе сказать …
- Ничего не говорите. Она спуталась с этим троюродным братом. Или с кем?
- Видишь ли, это не совсем так. Они с братом дружили еще в школе …
- У вас есть лист бумаги и ручка?
- Да, - засуетилась теща, понявшая уже в чем дело.
Написав заявление о разводе, Штерн подал его тестю.
- Постарайтесь провернуть развод покороче. Если будет надо, я приеду. Все. Видеть не хочу эту тварь, вашу Ольгу.
И ушел, не попрощавшись.
Ночью самолет доставил его  в далекий сибирский аэропорт.

Между тем, приближались государственные экзамены. Надо было сосредоточиться. А он не мог. Он страдал. Он плохо спал. Потерял аппетит. Мать не знала, как помочь сыну.
На одной из теоретических лекций к нему подсела Нина Сорокина, виолончелистка. Она была некрасива, но ее доброе лицо располагало к девушке.
- Алексей, - шепнула  она. – Ты сам не свой. Что случилось?
Он не ответил. Отмахнулся.
Когда прозвенел звонок на перемену, Нина взяла его за руку. Ее рука была теплой, мягкой. От этой руки шли какие-то успокаивающие волны к его сердцу.
- Нина, не лезь мне в душу, - сказал Штерн неуверенно.
- И не полезу, Лешенька, не полезу. Просто я хочу тебе помочь. Я боюсь за тебя. Ты не готовишься к выпускным. Ты раскис. Не надо. Ты молод. Все твое еще впереди.

Она взяла вторую его руку, жарко дыша.
Алексей посмотрел ей в глаза и понял: любит его. Ему стало жаль ее, некрасивую. Белобрысая, толстоватая, угловатая. Не найти ей пару для себя.
- Нина, у меня все в порядке. Я буду готовиться к экзаменам. Слово даю.
Она обрадованно улыбнулась, глаза ее сияли.
- Не такая уж она и некрасивая, - подумал он, улыбнувшись ей в ответ.
- Как славно, - прозвучал ее голос неожиданно глубоко и сильно.

Теперь он вспомнил, что она часто, чересчур часто попадалась ему на пути и во время репетиций оркестра, и на лекциях, и на широкой консерваторской лестнице. Вспомнил, что она всегда смотрела на него тепло и ласково. Его охватила горячая благодарность.
- Спасибо тебе, Нина, - сказал молодой скрипач. – Ты мой друг, да?
- Да, я всегда была и буду твоим другом, - сказала девушка очень серьезно.
Глаза ее как бы из Космоса смотрели в душу его. Он поразился.

В этот вечер, ложась в постель, он впервые не предался горестным мыслям и чувствам. А утром рассказал матери о Нине.
- Пригласи ее к нам в гости, сынок, - попросила мать. – Хочу познакомиться.
В тот же день Нина была у них в гостях. Она робела. Она стеснялась за ужином. Алексей, наоборот, был весел. Постепенно и Нина повеселела.
И вдруг молодой человек ошарашил и мать, и гостью.
- Уважаемые, вы поехали бы со мной в Израиль? Я решил репатриироваться.
- Алексей, не поторопился ли ты с решением? – обеспокоилась мать.
- Если позовешь, поеду хоть на край света, - твердо и гордо сказала Нина.

- Не знаю, поедем ли мы туда, - улыбнулась г-жа Штерн, - но мне кажется, что для моего сына ты, Ниночка, - самый верный друг. Будь же ему  и женою.
Наступила тяжелая пауза. Алексей смотрел то На Нину, то на мать. Мать смотрела на Алексея умоляюще. Нина молчала, опустив и глаза, и плечи.
- Пожалуй, мама права, - прервал молчание мужчина. – Я и в самом  деле прошу твоей руки, Нина.
- Но ведь ты меня не любишь! – вскричала девушка горестно.
Штерн молча подошел к ней. Поднял ее со стула. Обнял. Оба замерли.
- Нина, ты нужна мне, - сказал он, наконец.

И такая сила, сила тоскливой мольбы была в его голосе, что Нина поняла: не любит, но может полюбить. Потом. Когда-нибудь. Нужна – значит … Что значит? Да то, что ее долг – поддержать любимого, не омрачая и без того мрачное его состояние. Она взяла в руки его голову, посмотрела в глаза и сказала просто:
- Ты мне тоже нужен. И я всегда и везде буду с тобой, пока ты не скажешь …
Он не дал ей договорить. Он поцеловал ее. Нежно. Ласково.

И это было удивительно. Мать Алексея всплакнула. Но то были не горькие слезы. Отнюдь. То были слезы умиления.
- Алешенька, если мы подадимся в Израиль, то я там буду неполноценным человеком: моя мама – русская, меня там никак не обратят в еврейку, - вздохнула девушка.  - Я ведь знаю, слышала о тамошних порядках. И дети наши, - она покраснела при этих словах, - наши дети не будут там полноценными гражданами. Ты подумал об этом? Может быть, останемся, а?
- Я тоже знаю о тамошних порядках. И если ты захочешь, то и ты, и наши дети … Короче, я добьюсь! Вместе с тобой!
- Нина, Алеша, дети мои, будьте счастливы. Я тоже поеду с вами. Я буду помогать вам всеми силами, - обняла их мать Алексея.

Она сдержит свое слово. Она будет не только доброй мамой, но и любимой бабушкой резвых внучек и внуков.
Штерны преодолеют много трудностей и в России, и в Израиле. При этом Алексей покажет себя достойным любви Нины, а Нина будет ему  преданной и верной подругой.

Но главное – вовсе не в том.
Главное – то, что симпатия и благодарность Алексея будут непрерывно расти, превращаясь в высокую Истинную Любовь.
Возможно, даже более сильную, чем любовь Нины к мужу.

                8 октября 2013 года.