Крах адвоката
(Рассказ)
I
Рабочий день начался с ежедневного утреннего совещания служащих городского Суда, которое проводил Председатель: гладко выбритый, одетый с иголочки, невозмутимый, он возбуждал у адвоката Леона чувство тупой зудящей тревоги, страха и зависти. Главной причиной тому был внешний вид самого адвоката – прямая противоположность Председателю: Леон был долговязый, нескладный, лысый, с редкими зубами (от большинства их оставались лишь корни), плохо выбритый, вечно источающий кислый запах – пота и прелый – нестиранного белья. Одежду и обувь он покупал по принципу: лишь бы лезли на его непомерно длинное тело и большие ноги.
Внешность с детских лет являлась проклятьем для Адвоката: его дразнили за рост уже со школьной скамьи. Затем это превратилось в невыносимое мучение, и Леон старался избегать людей: ходил по безлюдным улицам, не посещал дискотеки и театры. С двадцатилетнего возраста он сам начал насмехаться над собой, чтобы этого не делали другие. Леон сочинял анекдоты про высоких людей и рассказывал их своим знакомым во избежание того, чтобы они этого не делали сами, но в глубине души он очень тяжело воспринимал любые намеки и ненавидел всех насмешников. Никогда Адвокат не брался защищать людей, хоть когда-нибудь издевавшимися над ним – таких он ненавидел лютой ненавистью.
Он понимал, что из-за своей физической особенности ему недоступны простейшие радости обычных людей. Он завидовал всем влюбленным парам на улицах, в парках, в кафе или в ресторанах. Каждый гуляющий с девушкой парень представлялся ему чуть ли не сверхъестественным существом, наделенным исключительными способностями. Представить себя в этой роли Леон не мог, хотя часто представлял подобные картины. Дело в том, что уже с юности Леон ощущал свое “я” в двух параллельных, совершенно не пересекающихся плоскостях: в реальном мире и фантазиях. Причем в фантазиях Леон совершенно не походил на реального Леона: он был сильный, прямолинейный, волевой, целеустремленный герой: рыцарь, воин, князь, адмирал, ученый – они описывались в любимых им исторических, приключенческих и бытовых романах. Разумеется, будучи героем, он имел импозантную внешность, хотя иногда представлялся себе в своем истинном виде. Все, пытавшиеся над ним насмехаться, немедленно наказывались, ибо сразу оказывалось, что Леон является либо непобедимым воином – знатоком боевых искусств, либо любимым народом врачом или судьей, либо переодетым князем, наследным принцем и даже царем. Особенно часто Леон видел себя монахом – тамплиером или членом другого подобного ордена, существующего в наши дни:
«…Грубый и жестокий, обижал слабого и беззащитного. Тогда за несчастного заступался Леон: в монашеской рясе, тихо и внятно, он делал замечание злоумышленнику, прося оставить в покое бедного человека. Злодей смеялся, дерзил и даже старался ударить Леона, который незамедлительно показывал класс в познании армейского рукопашного боя и самбо – противник оставался лежать на земле, а окружающие застывали в изумлении». Впоследствии, Леон прочитал в каком-то бестселлере про православного священника, бывшего спецназовца, который долго упрашивал хулиганов не издеваться над ним, а потом избил непонятливую шпану до полусмерти. У Леона на глаза наворачивались слезы от столь близкого его сердцу сюжета, а потом он перечитывал эту страницу бесчетное количество раз и при этом сладко плакал…
…В юности Леон создал в своем воображении некое прекрасное и могущественное царство. При этом царство одновременно существовало во всех эпохах, вмещало в себя всю историю человечества, и Леон занимал в нем значительное положение: был то царем, то главнокомандующим, то царским советником, то начальником разведки, а чаще – всем одновременно. Царство простиралось от моря до моря, имело большое влияние на мировую политику, всегда выступало защитником добрых и карателем злых. Жители царства были гордыми и смелыми людьми. Каждый из них имел право сказать любому иностранному гражданину следующие слова: «Честь и жизнь этого человека защищены войском нашего государства». Этими словами жители царства не раз помогали отчаявшимся людям, которые уже не могли найти защиту у себя на родине или в другом месте.
Помимо создания виртуальных царств, победоносных армий и рыцарских орденов, Леон писал рассказы и пьесы. Действующие лица в них были мудрыми и храбрыми людьми.
Так, один из них, философ, уединенно живущий в деревне, создал единую теорию поля, позволяющую решить многие вопросы, интересующие ученых. Но когда об этом узнали столичные журналисты, он сжег свою рукопись, чтобы не нарушать сладости отшельничества.
В другой повести командор Ордена госпитальеров, Альфред де Керле, в письмах прекрасной графине М. в Париж, описывает события во время осады Мальты турецкими войсками. Вот отрывок из этого опуса:
…“Великий Магистр, Жан Паризо де ла Валетт оглядел рыцарей своими умными и грустными, чуть ироничными глазами: “Знаю, что вы безмерно устали, но надо отбить вражескую атаку на стены крепости и обратить нападающих в бегство”. – Но нас всего пять тысяч человек, - сказал командор Максимус фон Оффенбах. – Пять тысяч рыцарей! – ответил ему командор Винченцо Сальдорини. Великий Магистр кивком головы согласился с ним”…
Прочитав в юности “Камо грядеши?” Г. Сенкевича, Леон некоторое время был увлечен древнеримскими сюжетами, написал ряд стихотворений. Вот отрывок из одного из них:
“Сидит Нерон, патриции сидят,
На арене львы рабов едят…”
Леон понимал, что как в своем выдуманном мире, так и в рассказах или стихах, изображает прежде всего себя. Он где-то прочитал слова Флобера: “Мадам Бовари – это я” и был полностью с ним согласен. Но насколько схожим было изображение с оригиналом, можно судить по внешнему виду Адвоката: неуклюжий, длинношеий Леон мало напоминал атлетически сложенных и стильно одетых персонажей своих грез и сочинений.
Зеркало всегда было врагом Леона. Стоило ему хоть немного отключиться от мыслей о своей внешности, как неумолимое отражение показывало ему истинное положение вещей. Его лицо не отражалось даже в высоко прикрепленных зеркалах; ему приходилось сгибаться, чтобы посмотреть на себя. Каждый раз Адвокат испытывал чувство досады, когда приходилось садиться в машину. Дальние путешествия были для него заказаны, потому что нельзя было выдержать более 20-30 минут, согнувшись в три погибели, ни в автомобиле, ни в самолете, а в поезде ноги Леона чуть ли не на полметра свешивались с края полки. Поэтому Леон никуда не выезжал из своего Города.
II
… И сейчас, глядя на выхоленного Председателя, Леон с тоской думал, насколько хорошо и удобно быть Председателем, насколько легко решать ему проблемы, которые для Леона оказывались неразрешимыми. Председатель нудным, монотонным голосом читал новые указания о порядке проведения судебных заседаний. Это мало интересовало Леона. Он твердо знал, что все новшества лишь ухудшают состояние дел. (В рядах высшего должностного начальства часто оказывались “кентавры” – так их называл Леон – сросшиеся со своими креслами бюрократы, большей частью – абсолютно далекие от реальной профессиональной деятельности приспособленцы, родственники и друзья важных государственных мужей. Обычно, именно они усложняли жизнь чиновникам низшего и среднего звена и простым гражданам). Тридцать лет работы государственным адвокатом городского Суда убедили Леона в этом на всю оставшуюся жизнь. Государственный адвокат полагался неимущим задержанным и подсудимым, чей уровень доходов не позволял им нанимать адвокатов, ведущих частную практику. Конечно, Леон был намного беднее своих коллег-частников, но положением своим был доволен и ни в коем случае не променял был свое место на самую лучшую частную контору, где мог бы зарабатывать большие деньги, но был бы вынужден на каждом шагу проявлять инициативу и изворотливость в тяжелой конкурентной борьбе. Леон же получал вполне удовлетворяющую его запросы заработную плату. Помимо этого, он всегда получал небольшие суммы от клиентов, которым удавалось помочь избежать наказания. Ранее Леон довольствовался этими доходами, в последнее же время буквально клянчил деньги у родственников задержанных и подсудимых, правда, очень маленькие суммы, объясняя это необходимостью судебных расходов. Так что о проблеме удовлетворения своих насущных потребностей Леон особенно не беспокоился. Из этих потребностей важнейшей была необходимость ежедневного приобретения достаточного количества спиртного и закуски к нему.
Аппетит у Леона был хорошим с раннего детства, а пить он начал в 14 лет. Попробовав алкоголь в первый раз и испытав чудесное чувство освобождения от всех жизненных проблем, он с удовольствием повторял этот опыт при каждом удобном случае. Впоследствии, в возрасте 28-30 лет, он сам начал создавать подобные случаи, а к 35 годам уже пристрастился пить без всякого случая, но еще не ежедневно. К 40 годам Леон уже пил каждый день и в одиночку, тяготясь любой компанией и стараясь ни с кем не делить радость приобщения к хмелю. Пил он вечером и обязательно – до полного опьянения, “до подушки”. Со временем ему пришлось наладить строгую систему покупки даров Вакха и сдачи пустых бутылок. Хозяин одной лавки снабжал Леона нужными напитками и едой, при необходимости отпуская товар в кредит. Таких случаев было немного, но Леона кредит полностью избавлял от всех проблем, особенно при полном безденежье. Впрочем, оно продолжалось недолго: либо поспевала заработная плата, либо Леон что-нибудь выпрашивал у родственников задержанных, либо Адвоката находила благодарность от клиентов.
… О выпивке Леон думал с утра. Чтобы преждевременно не заполнять желудок едой, не мешать всасыванию спиртного, он не завтракал и не обедал, а лишь ужинал. Утром Леон позволял себе лишь стакан сока, на ланч – яблоко или стакан кефира. После работы же, вечером, Леон неспешно шел в свою любимую лавку покупать съестное для ужина. Он предпочитал копченые мясные или рыбные изделия, мясные и рыбные консервы. Свежее мясо и рыбу покупал редко, не любил возиться с их готовкой. Не отказывал себе и в десерте, предпочитая мороженое, вафли, виноград или арбуз. Взяв продукты, приходил домой, сразу же выпивал большой стакан горячительного, а по пятницам и субботам, не закусывая, запивал его вином или пивом. Затем ставил на стол тарелку с принесенными закусками и десертом, выпивал еще один большой стакан, и чувствуя, как горячая истома спускается в желудок, начинал как бы нехотя закусывать под прохладительные напитки. Появлялся аппетит. Леон выпивал еще два стакана водки, съедал все, что было на тарелке. Конца трапезы он уже не помнил, но многолетняя привычка стала автоматической: покончив с едой и выпивкой, он раздевался и ложился в свою никогда неприбираемую постель. Просыпался Леон через 4-5 часов, где-то к полуночи. Около кровати стоял ночной горшок – Леон не любил вставать с постели и добираться впотьмах до туалета. Оправившись, Леон брал в руки очередной детектив-бестселлер или газету, или журнал и читал, пока вновь не засыпал. Поспав 2-3 часа, он вставал: начинался новый рабочий день. Утреннее пробуждение и необходимость встать с постели были самыми неприятными минутами в жизни Леона. Лишь мысль о том, что наступит вечер, и он вновь сможет выпить, заставляла его делать нужные движения. Он выливал в туалет содержимое своего горшка, затем торопливо мыл руки и лицо. Раз в 3-4 дня Леон брился. Затем одевался и выходил из дома. По пути Леон думал о новых требованиях, которые может предъявить Председатель или о том, какие могут быть сегодня доходы от клиентов.
Своих клиентов Леон давным-давно не считал конкретными людьми, достойными участия и милосердия. Конечно, он не желал им ничего плохого, но и сострадания к ним никакого не испытывал. При этом его совершенно не интересовала степень вины подзащитного – он думал лишь о возможности заработать на конкретном клиенте. Впрочем, как уже говорилось, суммы он запрашивал маленькие: во-первых боялся быть уличенным в незаконных поборах, во-вторых, лишиться места по причине возможных жалоб, и в-третьих –
физической расправы за вымогательство. Физическую боль Леон никогда не переносил, а со временем, в результате постоянного потребления алкоголя, начал панически бояться ее. Именно этот страх заставлял его предпринимать какие-то усилия для защиты подозреваемых.
III
…Нельзя сказать, что в своей работе Леон был совершенно беспомощен. У него была неплохая репутация, подкрепленная престижем образования в Университете. Туда устроил его отец, видный юрист, и друзья отца, преподававшие на юридическом факультете, делали все для того, чтобы плохо успевающий сын их товарища смог окончить учебу с красным дипломом. Но это было давным-давно, а сейчас Леона знали как выпускника Университета, имеющего высшую квалификацию по своей специальности (благодаря многочисленным связям его отца). Играло роль и то обстоятельство, что Леон никогда не старался хоть в ничтожной мере показать себя заинтересованным в судьбе клиента. Он был совершенно беспристрастен к своим подзащитным во время суда и хладнокровно, как мастер во время работы над материалом, перечислял факты, всем видом показывая, что судьба клиента ему совершенно безразлична (что так и было на самом деле). Это действовало на присяжных и судей, они внимали бесстрастному тону Леона и признавали правомерность его заключений. В этих случаях Леон расцветал: ему представлялось в мыслях много выпивки, хорошей закуски, новых журналов и детективов для чтения. Несколько дел, выигранных Леоном в течение двух десятилетий, явились базой, на которой строилась его репутация. Неудачи забывались, ибо клиенты его были бедны и малоизвестны, а те, кому он смог помочь, считали свое освобождение из тюрьмы лишь заслугой Леона и говорили об этом везде и всюду. Как не странно, со временем, даже коллегам Леон начал представляться серьезным и грамотным адвокатом.
К чести Леона, он никогда не заблуждался относительно истинного положения вещей. Леон хорошо знал себе цену, осознавал свою профессиональную несостоятельность, но хорошо понимал и то, что его многолетнее присутствие на одном и том же месте делает его значимым в глазах людей, придает солидность и другие, несуществующие, достоинства. Кроме того, за многие годы адвокатской практики, он сумел кое-что понять и заучить, и сейчас, по крайней мере, мог не делать крупных ошибок. Впрочем, это удавалось ему все с большим трудом: слабела память, ранее знакомые параграфы закона уплывали из нее, иногда Адвокат не мог вспомнить о самых элементарных способах действий в нужный момент.
… Более всего Леон не любил вечерних и ночных вызовов в Суд и Полицию, после того, как он уже поел и выпил. В этих случаях он понимал, сколь высокой может оказаться вероятность ошибки. Правда, вечерних вызовов было немного, но полиция иногда беспокоила Адвоката для того, чтобы он представлял интересы задержанных вечером или ночью.
Леон боялся ошибок так же панически, как и физической боли. Ведь ошибка могла обернуться физическими страданиями: если его выгнали бы с работы, то он лишился бы основы своего существования – еды и выпивки, а если бы еще засадили в тюрьму…
По роду службы, Леону приходилось бывать в тюрьмах. Он знал тюрьму с фасада, по комнате, где встречался с арестантами. Ужасы тюрьмы он знал из детективов и испытывал прямо-таки животный страх перед ней. Весь быт тюрьмы настолько отличался от его налаженного существования, а обитатели ее были настолько не похожи на людей его виртуального мира, что Леон содрогался от одной только мысли оказаться в тюрьме.
Когда полицейские уводили его подзащитных в камеры предварительного заключения или в карцер, Леон жалел себя, иногда – до слез. Ему снились сны: он совершил какое-то криминальное деяние, и вот скоро его отведут в тюрьму. Он просыпался в холодном поту и некоторое время не мог понять, происходило ли все во сне ли все или наяву. Особенно часто эти кошмары посещали его, когда он превышал свою ежедневную дозу спиртного. Это происходило редко, потому что Леон хорошо знал, что последует за этим: кошмарные сновидения, одышка, сердцебиение, страх смерти, и продолжаться будет все это всю ночь и целый день – до следующего вечера.
Однажды Леону довелось выехать на следственный эксперимент в сельскую местность. Проведя эксперимент и отправив подследственного в сопровождении конвоя обратно в Город, полицейские высмотрели удобное место на берегу горной реки и организовали пикник, пригласив и Леона. Виноградная водка и вино быстро сделали свое дело: все скоро напились допьяна и стали стрелять в скалу, нависшую над ущельем. Заставили стрелять из полицейского пистолета и Леона. … Ночью он проснулся от страшной мысли: не убила ли выпущенная им пуля кого-нибудь из крестьян, которые могли случайно оказаться около скалы? Секунды тянулись ужасно медленно, Леону было очень плохо. Он порывался сейчас же позвонить в полицию и справиться о происшествиях этой ночи, но у него не было сил даже встать с постели. Утром, совершенно разбитый морально и больной физически, Леон добрел до суда, взял сводку происшествий. Все было спокойно, но кошмары еще долго мучили Леона, и до сих пор он боялся, что вдруг около скалы обнаружат чье-нибудь тело. Вновь и вновь представлялась ему эта скала, и говорил себе Леон: “Из-за какой-то глупости можно было попасть в тюрьму”.
Все страхи проходили только за ужином. Уже после двух первых стаканов зелья, Леону становилось хорошо и радостно, а последующие два, запиваемые соком и заедаемые копченым мясом, вгоняли его в сон. Спал Леон после ужина обычно 3-4 часа, реже 5, а, проснувшись, предвкушал второе после выпивки удовольствие: утоление жажды, вызванной приемом спиртного. Обычно для этой цели Леон еще до сна, ставил около своей кровати две-три бутылки лимонада, только что вынутых из холодильника. За несколько часов сна эти бутылки не успевали нагреться, тем более, что комната Леона почти не прогревалась: он жалел деньги на электричество и газ, а обогревался всего одной газовой конфоркой. Сэкономленные деньги шли на еду и выпивку.
Проснувшись, Леон проводил языком по небу, и убедившись в его сухости и наличии жажды, с удовольствием откупоривал бутылки холодного лимонада (Этот напиток Леон любил особенно, выделял его из целого ряда других прохладительных напитков, которые все, по его мнению, лишь усиливали жажду. Возможно, в этом он убедился, посмотрев несколько раз в детстве фильм “Лимонадный Джо”).
Холодный лимонад тысячами мелких иголок покалывал небо и, продвигаясь по пищеводу, гасил бушевавший в желудке огонь. В комнате Леона, прямо на полу, всегда находились бутылки с газировкой и соками, пил он иногда и воду, но с ней было у него связано одно неприятное воспоминание.
…Как-то, в пору своей молодости, Леон поехал сдавать экзамен по повышению квалификации. Председатель комиссии, давний друг его отца, устроил дела наилучшим образом. На радостях Леон решил напиться, и, взяв две бутылки шотландского виски и бутылку хорошего и крепкого вина, заказал на вынос в ресторане жаркое из баранины и домашние колбаски, поднялся в номер и покончил со всем этим в один присест. Разумеется, он тут же заснул и проснулся уже поздно ночью. Было жарко – июнь – и страшно хотелось пить; жажда дошла до предела, и Леон уже предвкушал всю радость ее утоления. Но увы, воды в гостинице не было, ночью ее отключили, а лимонада Адвокат купить не догадался. Обезумевший от ощущения сухой ваты во рту, Леон выбежал в коридор, разбудил горничную, но воды не было и у нее. Она сказала, что отключение воды по ночам в этом Городе – обычное дело, и воду дадут лишь утром, в шесть часов. Был еще час ночи. Целых пять часов представлялись вечностью, Леон вышел из гостиницы, надеясь найти какое-нибудь открытое заведение. Как назло, нигде поблизости не было открытых киосков. К счастью, подвернулось такси, доставившее Леона в какой-то ночной бар, где он с наслаждение выпил двухлитровую бутылку кока-колы, и взяв две банки пива, вернулся в гостиницу.
(Впоследствии Леон узнал, что один из адвокатов, оказавшийся в схожей ситуации, выпил воду из бачка унитаза – сам он ни за что так не поступил).
IV
С этим Городом у Леона были связаны и другие воспоминания. Здесь он впервые гулял с девушкой, которая его полюбила. Уже говорилось, что в юности Леон мечтал о таких прогулках, но ему ни разу не приходилось испытать это величайшее (по его представлениям) наслаждение. И только когда Леону было уже за тридцать, сестра одного из его подзащитных, молоденькая студентка, влюбилась в Леона, спасшего ее брата от большого тюремного срока.
Итак, Леон гулял по улицам большого города с любимой девушкой. Уже в самом начале прогулки он почувствовал, что это занятие далеко не такое приятное, как ему казалось все эти годы. Виной тому была, в первую очередь, нескладная, длинная и сутулая фигура Леона, которая в сочетании с абсолютно лысым черепом, вызывала улыбку у всех прохожих. Все это происходило и раньше, но сейчас, к досаде от насмешек, прибавлялось и чувство стыда перед девушкой, и тягостное ощущение своей беспомощности перед враждебным миром людей. Инстинктивно Леон направился к ресторану, где пили и ели, там он чувствовал себя лучше. Проклиная и себя, и эту прогулку, Леон пригласил девушку в ресторан: голос его звучал как на похоронах. Подруга согласилась, но ресторан не работал. В поисках другого пришлось пройти по Городу еще минут двадцать. Наконец, оказавшись в ресторане, сев за стол и выпив, Леон немного успокоился. Теперь настала приглашать очередь девушки: вскоре они были в ее крохотной квартирке. Маленький диван, на котором расположились влюбленные, оказался очень неудобным для Леона, и у него ничего не получалось, хотя проблем с потенцией у него тогда не было. Лечь на пол он не догадался, а девушка сама не предложила – она стеснялась Леона не меньше, чем он сам себя.
Всю свою жизнь Леон, если и предлагал что-то женщинам, то только после их прозрачных намеков. Он и женился таким образом, когда великовозрастная девица, засидевшаяся в невестах, дочь-перестарок одного из полунищих наемных адвокатов, дала ему понять, что не против выйти за него замуж. Она была первой женщиной Леона, и он имел от нее троих сыновей. Сыновья были погодками, все закончили кадетские гимназии и ныне учились в военно-юридической академии. Такую счастливую возможность выучить детей за казенный счет Леону предоставил его отец – друг главного военного прокурора. Детей Леон видел лишь во время каникул, они привыкли к армейскому быту и мало беспокоили Леона.
Так вот, когда молоденькая девушка объяснилась ему в любви, Леон уже был женат. Брак его после рождения детей утерял свое сексуальное содержание: жена Леона открыто высказывала свое отвращение и всячески избегала его. Этим она еще больше влекла Леона к себе. Бедный Адвокат мечтал о возможности свободно и в любой момент иметь близость с собственной женой, постоянно представлял ее в своих объятиях, рыскал по дому в поисках ее белья…
Встреча с девушкой- студенткой произошла неожиданно и случайно.
Как-то Леону пришлось защищать бедного безработного, своего сверстника. Молодой человек обвинялся в изнасиловании и убийстве с особой жестокостью. Ознакомившись с делом, Леон понял, что оно сфальсифицировано полицией, воспользовавшейся тем, что у парня отсутствовало надежное алиби. Обвиняемый был на грани помешательства, беспрестанно плакал, умолял отпустить его. Разумеется, Леона все это мало трогало (любимой его поговоркой было: “Кладбищенского попа слезами не удивишь”)., но была еще одна маленькая деталь: Леон люто ненавидел полицейских. Он ненавидел их в той же степени, в которой боялся, а боялся до противного сердцебиения про виде серо-черно-зеленого мундира. В его представлении полицейский был наиболее совершенным представителем законопорядка. Законопорядок же этот всегда казался Леону направленным лично против него. Часто снилось ему, что полицейские арестовывают его, каждый подзащитный казался ему провокатором, который подослан, чтобы подловить его на взятке или халатном действии. Этот страх преследовал Леона еще со студенческих лет, когда полицейские остановили автомобиль, который он нанял для поездки к одному из своих друзей. Тогда частные извозы были запрещены, и полиция потребовала от Леона письменное объяснение по поводу найма транспортного средства. Леон написал объяснение (т.е. выдал водителя) и утешал себя тем, что спасся от изъяснений в полицейском участке. Но он хорошо понимал, что выдал водителя, и это чувство предательства сопровождало его всю дальнейшую жизнь.
Но странное дело: в Суде Леон полицейский не боялся. Видимо, он распространял на себя власть и силу Председателя Суда, который тоже не любил полицейских, но в силу своего высокого положения не боялся их, а лишь глубоко презирал. Как бы там не было, государственный судебный адвокат Леон тоже в той или иной мере являлся частью судебной машины и в этом качестве полицейских не боялся. (Другое дело, что государственным судебным адвокатом он ощущал себя только в здании Суда, где полицейские, зашедшие по делам, сами трусили при виде грозных судей и прокуроров).
Судьям же и прокурорам Леон завидовал. Завидовал прежде всего их полной безопасности: никто не имел права арестовывать или задерживать Судью или Прокурора без согласия Главного Судьи Страны, а такого согласия еще никому не удалось получить. Завидовал их власти, завидовал их полнейшей уверенности в себе. Потому-то и испытывал полнейшее удовлетворение, что сыновья учились в Военно-юридической академии; выпускники ее становились следователями, а от следователя лишь шаг-два до прокурора, а может, и до судьи. Даже если бы их карьера закончилась бы следовательской должностью, мальчики должны быть довольны жизнью: у следователя было куда больше власти и безопасности, чем у адвоката, даже государственного.
Леон хорошо знал разницу в подобострастном тоне полицейских и тюремных служащих, которым они разговаривали со следователями, и насмешливо-презрительным, который предназначался для адвокатов. Его заставляли часами ждать у ворот тюрьмы для встречи с подзащитным, а перед следователями двери открывались мгновенно. И Леону было приятно представлять своих сыновей в мундирах военных следователей, прокуроров и даже судей. Но вернемся в молодость Леона, когда ему поручили защиту молодого человека, которому грозила смертная казнь за изнасилование и убийство. Ознакомившись с делом и поняв, что оно сфабриковано с целью представить преступником молодого человека и быстро отделаться от хлопотливого раскрытия преступления, Леон захотел насолить полицейским. Нет, ему ничуть не было жаль невинного человека, но он ненавидел полицейских. И Леону удалось доказать алиби подозреваемого. Когда на суде длинный, абсолютно лысый адвокат, в расхлябанно свисающей с плеч мантии, похожий на средневекового инквизитора, если бы не бабье выражение одуловато-круглого лица, беспристрастным голосом, без всяких эмоций, несколькими фразами сообщил об установлении алиби подсудимого и провел доказательства, эффект был неописуем. Судья (а это был Председатель Суда) застыл в позе неподдельного изумления, что-то начали кричать родственники обвиняемого, в недоумении переглядывались и переговаривались присяжные. Ведь все это произошло после отлично построенной речи Прокурора, который выстроил цепь логических доказательств и потребовал смертной казни для обвиняемого. Впоследствии, коллеги приписывали успех Леона его учености, но он-то хорошо знал, что добыл доказательства алиби своего подзащитного под влиянием сюжета одного из детективов, которых уже тогда прочел великое множество.
Тогда-то и полюбила его молодая студентка, которая в течение считанных минут пережила ужас близкой казни брата и радость его освобождения из зала суда.
Ее признание в любви, первое и единственное в жизни Леона, так тронуло Адвоката, что он готов был даже отказаться от гонорара, который все же выплатили Леону родственники его подзащитного.
После первой встречи на маленьком диване, Леон еще раз встретился с девушкой, взяв такси на этот раз (что означала прогулка вдвоем по городу – он уже знал), он повез ее в ресторан. Но там он так часто произносил тосты, что девушка напилась допьяна, он отвез ее домой, уложил спать, а сам, не дожидаясь ее пробуждения, уехал к себе и от души самоудовлетворился.
Затем девушка несколько раз искала встречи, убеждала Леона (по телефону) жениться на себе, но Адвокат уже привык к одиночеству и не захотел ничего менять. Скоро девушка вышла замуж и эмигрировала из страны.
Еще через несколько лет Леон наконец решил прибегнуть к платным любовным услугам. Несмотря на некоторые приятные стороны этого предприятия, в целом оно Леону не понравилось: расходы были большими, причинялось много беспокойства, приходилось ломать размеренный жизненный порядок. И хотя особа, выбранная Леоном, хорошо к нему относилась, была чистоплотной, покладистой, после двух лет знакомства надоела ему и все вернулось на круги своя. Бывало ли Леону за эти два года хоть раз хорошо с ней? Леону трудно было ответить на этот вопрос, потому что в любой ситуации, как бы ему хорошо не было, у него всегда было чувство какой-то недовершенности или даже ожидаемой опасности. Потом, задним числом вспоминая то или иное радостное событие, он жалел, что не полностью наслаждался конкретным моментом, но приходило новое мгновение наслаждения, и снова что-то грызло Леона и не давало ему всецело предаваться счастливому мигу. И лишь напиваясь, Леон чувствовал себя безопасно и комфортно.
V
Пить Леон начал с 15 лет. В этом возрасте он впервые попробовал вино на дне рождения у своего одноклассника, и оно ему понравилось. Еще более приятным было то чувство, которое Леон испытал после его приема. С этих пор любое мероприятие, сопровождаемое возлияниями, стало мило и близко Леону. Дальше, как водится: с величайшим удовольствием он принимал алкоголь по любому поводу, а скоро стал эти поводы создавать сам. В 17 лет, во время празднования выпускных экзаменов в Лицее, он напился допьяна, упал на улице, был доставлен домой друзьями. Отец взглянул на него, тяжело вздохнул и сказал матери: “Ну что ж, сын у нас – алкоголик!” (Быть может, именно потому впоследствии, отец настоял на том, чтобы сын стал именно адвокатом – в прокуратуре алкоголики долго не задерживались).
После этого случая Леон несколько месяцев не пил, но уже в студенческие годы, в университете, стал быстро наверстывать упущенное. На втором курсе, во время празднования дня рождения своего однокурсника, он напился так, что заснул в туалете. Обнаружив его отсутствие, друзья взломали дверь и стали свидетелями живописнейшей картинки: Леон, со спущенными штанами, спал, сидя на унитазе. Пить после этого Леон не перестал. Впрочем, с туалетом у него были связаны и другие воспоминания. Во время обучения в университете, его квартирной хозяйке пожаловалась соседка: слышатся-де ругательства из туалета. Хозяйка смекнула, что их автором является Леон: она сама слышала матерную ругань, как только тот запирался в туалете. Причина же этому была простая: оказавшись в туалете, Леон чувствовал себя совершенно свободным от окружающего мира, в истинном уединении, и, независимо от себя, видимо на уровне подсознания, матерно ругаясь, освобождался от груза неприятных эмоций. И когда хозяйка, в самых мягких выражениях, намекнула ему об этом, Леон понял, что ругательства – символы неприятия реалий внешнего мира. Но проходили десятилетия, и Леон ругался все чаще: в туалете, утром, просыпаясь в любом уединенном месте, а затем и в присутствии детей. Леон заметил, что он испытывает особо острое желание ругаться, когда вспоминает особо неприятную для себя ситуацию. Неприятных ситуаций у Леона хватало. С раннего детства, насколько он себя помнил, всегда оказывался в неудобных и нелепых ситуациях. Уже будучи достаточно взрослым, он старался распознать причины этого, но так и не пришел к серьезным, обобщающим выводам. Анализируя прошедшие годы, свои поступки и окружающие факторы, Леон с ужасом осознавал, что причину следует искать в себе. Именно себе он был обязан нелепостью своих поступков. Впрочем, несуразная внешность Леона также предопределяла некоторую долю анекдотичности его поведения. Например, когда Леон однажды заказал себе костюм (в магазине купить его было невозможно из-за нестандартного роста) и пришел на примерку, то один за другим сбежалось все ателье поглядеть на этого большого человека. Леон понял, что перед этим обсуждались его размеры. В принципе, Леон всегда чувствовал себя неуютно, и лишь при принятии алкоголя неприятные чувства и мысли оставляли его. Денег у Леона для выпивки было достаточно: он пропивал все заработанное. Но ни на что другое их не хватало. Леон жил в давно не ремонтированной квартире, носил одни и те же вещи в течение многих лет, электроприборы в доме были допотопными, персональным компьютером он так и не обзавелся. Но все это мало волновало его, ибо единственным, на что он тратил деньги без сожаления, были алкоголь, еда и дешевые детективы.
Да и на это не всегда хватало денег. Но стоило Леону иметь на руках сумму, которая обеспечивала ему в достаточной мере названные удовольствия, он сразу же терял интерес к деньгам. Если бы ему, имеющему в этот день деньги на выпивку, закуску и детективы, предложили за несколько минут работы заработать большую сумму, он бы незамедлительно отказался. Жить завтрашним днем Леон не любил и не умел.
Когда Леон уже 10 лет проработал адвокатом, правительство страны, обеспокоенное чрезмерным ростом контрабандного ввоза спиртного, запретило свободную торговлю алкоголем и ввело монополию на его продажу и производство. Цены на водку, вина и портвейны страшно подскочили, и Леон обнаружил, что ему не по карману не только ежедневное, но и ежемесячное приобретение спиртного. Он был в страшной панике: к тому времени уже пристрастился к выпивке по вечерам.
Однажды ему на глаза попался ящик с венгерским шампунем “Банфи”, который считался восстановителем волосяного покрова на голове. Тут надо сказать, что Леон не всегда был полностью лысым и до определенной поры старался бороться с лысиной, вследствие чего и приобрел ящик “Банфи”. А лысым Леон стал после того, как однажды после пьянки, кто-то из собутыльников предложил побрить голову Леону. Пьяный Леон легко согласился: он не видел в этом ничего неприятного. Прямо за пиршественным столом Леона побрили налысо. Утром он затосковал, но дело было сделано, а хуже оказалось то, что волосяной покров так и не восстановился. Итак, Леон остановил свой взгляд на “Банфи” и прочитал содержимое ингредиентов. Даже его троглодитского знания иностранных языков хватило, чтобы понять, какой процент спирта содержал этот шампунь – весьма немалый. Дальше Леон открыл один из флаконов, налил в стакан и выпил, запив лимонадом. Гадость была исключительная! Но через минуту у него потеплело в желудке, и куда-то ушли все неприятные мысли. Второй флакон он пил куда с меньшим отвращением. Почти месяц хватило ему 50 флаконов “Банфи”, но все имеет конец, и однажды Леон обнаружил в ящике совершенную пустоту. Тогда он вспомнил, что один из сослуживцев рассказывал о винодельческом селе, где можно купить его по дешевке. Путь был неблизкий, 200 км, но Леон выехал туда в субботу утром и возвратился вечером того же с тридцатилитровым бочонком. Потом Леон несколько раз повторял вояжи в это село, пока представители правопорядка запретили жителям торговать вином. Теперь Леону оставалось скупать в магазинах дешевые одеколоны. К ним он тоже быстро привык, но неудобство причинял одеколонный запах изо рта, остававшийся нередко до утра. Скупал Леон и йод в больших количествах, точнее спиртовой раствор йода и прибавив к нему содержимое ампул витамина “С”, добивался, чтобы йод оседал на дно и получал чистый спирт. Этому его научил знакомый ветеринар, которому он бесплатно составил прошение. Пробовал Леон делать и вино из разных фруктов и ягод, но дело это было длительным, у него не хватало терпения, и он запивал этим не дошедшим до брожения фруктово-ягодным соком одеколон или спирт из йодного раствора. Многие клиенты приносили ему самогон и домашнее вино. Все это помогло Леону провести два года государственной монополии на спиртное, которое вновь рухнуло под напором огромных объемов контрабандного ввоза. Алкоголь подешевел, и Леон вновь забыл о шампунях и одеколонах.
Еще одним воспоминанием о годах “сухого закона” осталась командировка на курсы повышения квалификации адвокатов в одну из милых южных стран. Здесь горячительные напитки были до неприличия дешевы, и Леон после занятий, предавался их дегустации. В гостиничном номере с ним жил некий Сэм Нейман, адвокат с черными, курчавыми волосами, горбатым носом и длинным узким лицом. Он тоже очень любил выпивать и даже иногда платил за совместную выпивку. Пить одному в двухместном номере Леону было не с руки, и он часто платил за обоих, благо спиртное в этой субтропической стране было почти задаром. Леон с Сэмом стали друзьями. Сэм рассказал, что он разведен и хочет снова жениться. Тут Леона потянуло в область фантазии. Он сказал, что исключительно счастлив в браке, что в его северной стране женщины поклоняются мужчинам. Например, если Леон приходит домой пьяным, жена тут же ставит в холодильник трехлитровый баллон с газированным лимонным напитком, и когда Леон просыпается, томимый жаждой, его ждет полный фужер этой прекрасной опохмелительной амброзии. Жена вообще никогда не заговаривает первой, старается ни в чем не перечить Леону (на самом деле, очень часто она обращалась к нему с определениями типа: “лысое животное”, грязный верзила”, “вонючий адвокатишка”). И это были далеко не самые сильные ее выражения. Далее Леон говорил Сэму, что ему ничего не стоит завалиться домой глубоко за полночь с компанией подвыпивших приятелей, и жена с удовольствием накроет стол, а затем приготовит постели для тех, кто не в состоянии уйти до утра. (О, если бы знал Сэм, что представляла собой Леонова жена! Она наставила рога Леону прямо перед всем Судом – во время новоселья в новом здании Суда она умудрилась зайти в одну из отдаленных комнат здания и там отдаться одному из судей. Когда счастливые любовники вышли к собравшимся в фойе работникам Суда, то покрасневшее лицо и возбужденность жены Леона прекрасно проиллюстрировали происшедшее. Леон промолчал в этой ситуации – куда ему было деваться, где бы он стал жить, кто мыл бы его белье, да и вообще, не столь уж (если откровенно!) он был потрясен после стольких лет презрительного отношения с ее стороны.
Умный Сэм молча слушал эти рассказы Леона и неизменно комментировал их односложным: “Я рад за тебя, дружище Леон”. У Леона было ощущение, что Сэм не очень-то ему верит. Точнее, он сам не мог представить, что Сэм ему поверит, потому как однажды трезвый его сослуживец, приглашенный вечером на чашку кофе, был столь холодно и враждебно встречен женой Леона, что перестал бывать у них дома. А тут Сэм сам попросил Леона пригласить его в гости. Это испугало Леона – он представлял Сэма в обществе своей жены, и от этого его брала дрожь – каким образом объяснить ей наличие гостя? Жена Леона абсолютно однозначно отрицала всех друзей, знакомых и случайных гостей муж: гостями в доме Леона могли быть лишь заранее согласованные с его женой кандидатуры. До чего же метко сказала одна из польских журналисток: “Друг мужа всегда является врагом жены, если только он ей не любовник”. Если другие жены выказывали эту вражду свою более или менее завуалировано, то жена Адвоката не утруждала себя условностями. Когда какой-либо друг Леона приходил к ним, то жена, даже не поздоровавшись, демонстративно закрывала дверь в кухню, и не выходила, пока непрошенный гость не покидал квартиру. После его ухода Леона ждала страшная расправа: супруга его извергала шквал ругательств, а иногда и выставляла его из дома на всю ночь. Нередко приходилось Леону спать в саду на голой земле или бродить по городу в ожидании рассвета. Понятно, что стоило кому-либо из однокашников или друзей Леона заикнуться о том, что они хотят явиться в гости к нему, как Леон сразу же прерывал всяческие отношения с ними: не звонил, не встречался, не передавал приветов. Леон лишь представлял реакцию жены на гостей, и он отказывался от каких-либо контактов с друзьями. Очень понравилось Леону высказывание Сократа перед казнью: “После двадцати лет совместной жизни с Ксантиппой меня невозможно ни оскорбить, ни запугать, ни унизить и ни наказать, даже если наказание будет смертная казнь”. Подобный тезис пришелся Леону по сердцу, и он давно уже чувствовал себя вне оскорблений и унижений.
VI
Иногда Леон унижался перед клиентами: приходил к ним домой и менял свои ходатайства. Впрочем, все чаще это приходилось делать в последние годы: Леон стал тугодумом и все реже и реже сразу принимал правильное решение, а через некоторое время, когда клиент уже ушел, начинал рефлектировать по поводу своих действий. При всех своих внутренних конфликтах и комплексах умудрялся оставаться довольно уравновешенным человеком. Ни один сотрудник Суда не слышал его криков, и уж подавно, не видели его в состоянии истерии. Куда более благополучные его коллеги (благополучные в материальном и семейном отношении) часто срывались на визгливый крик, впадали в истерику. Причина психологической устойчивости Леона на службе была ох как проста: он ежедневно навещал свою старую мать, и на каждое ее слово отвечал потоком злобных сентенций, полностью выкачивая из себя, как гной из нарыва, все накопившиеся за день отрицательные эмоции. Поэтому на службу Леон приходил совершенно умиротворенным. Сюда же следует добавить многократные онанистические акты, которые также способствовали устранению излишней психологической активности и агрессивности. При этом он становился все рассеяннее. Однажды Леон дал клиенту советы, оформил их как консультацию государственного адвоката, взял у него деньги, напился по своему обыкновению и забыл про все. Утром же Председатель Суда оповестил весь состав законников о том, что адвокаты несут персональную ответственность за оформление консультаций и ходатайств, и в случае неправильного их оформления подлежат строжайшим дисциплинарным взысканиям и наказаниям. Леон был в страшном состоянии. Он вспомнил, что совершил несколько ошибок в оформлении документа и представил, что может быть осужден и оказаться в столь страшной для него тюрьме. Леон принял решение найти клиента, взять у него консультационный бланк и исправить его. Но его затуманившийся постоянным приемом алкоголя мозг не смог правильно просчитать адрес клиента, он долго блуждал на такси в этих поисках, истратив изрядное количество денег. В конце концов, истратив огромные деньги, он нашел его, заплатил неустойку, взял ходатайство обратно и отпраздновал свой успех грандиозной пьянкой.
С каждым новым днем Леон все больше понимал свою ущербность, свое несоответствие современному его миру. Каждый день он ждал краха, ждал, что проявить слабость и лишится места адвоката, дающего ему пищу и покой. Иногда, в трезвые ночные часы (относительно трезвые, ибо он напивался каждый вечер) Леон раздумывал о причинах своей ненормальной жизни и находил их в неправильном воспитании. Действительно, отец хотел привить ему благоговение и почтение перед государством, а добился ненависти и страха, мать Леона хотела видеть сына воспитанным, элегантным и общительным, а Леон был нелюдимым и злым. Нелюдимость и злость сочетались в Леоне с трусливостью: ненависть к физической боли трансформировалась в Леоне до полного непротивления всяческим источникам физического воздействия. Однажды, когда Адвокат находился на практике в учебно-военном центре для юристов, один из следователей начал приставать к нему, сказав, что все девушки из родного Города Леона являются проститутками. Леон не посмел возразить следователю – он боялся физической расправы – и заискивающе улыбаясь, согласился.
VII
Когда-то, в пору своей молодости, Леон познакомился с девушкой, студенткой французской филологии. Случилось так, что и она проявила интерес к будущему Адвокату. Леон (а было ему в то время 22 года) стал усиленно изучать французский, и через 4 месяца удивил ее одной французской фразой. Увы, в последующие месяцы ничем новым он блеснуть не мог, но постоянно к месту и не к месту, повторял одну и ту же фразу.
Леон не овладел французским языком, впрочем, и другими языками тоже. Девушка ушла, но ушла не от него – она никогда и не была его.
Вскоре объявился злой гений Леона – один из его вновь появившихся друзей. Это был молодой человек, очень угодивший Леону своим поведением. Леон симпатизировал ему, стал во многом выполнять пожелания своего нового друга, и очень скоро оказался заложником его пристрастий, его мыслей, его представлений.
Друзья же Леона за эти годы добились успехов прямо-таки головокружительных. Один из них эмигрировал и стал хозяином крупной фирмы по производству зубных щеток с годовым доходом в много тысяч долларов. Другой остался в Стране и стал начальником налогового управления. Именно этих друзей Леон приводил в пример всем окружающим, детям, сослуживцам, соседям. У него вошло в привычку приписывать своим друзьям несуществующие добродетели и таланты. Для пущего впечатления, в качестве основы для рассказа, он использовал случаи из античной истории. Друзья Леона, таким образом, в его повествовании представлялись образцами мужественности, силы и спокойствия. В частности, Леон рассказывал: “Преступники утаили миллионы от налогового управления и сказали начальнику его: Если ты начнешь преследовать нас, мы расправимся с тобой!”. Начальник управления ответил: “Попробуйте”.
И засыпая, Леон вспоминал о своих удачливых друзьях, приписывал им все новые добродетели, и был счастлив от их мнимых и настоящих успехов.
Когда Леону было под 50, скончалась мать его приятеля. Леон присутствовал на всех обрядах и зашел вечером домой к другу. Сын скончавшейся, по традиции, поставил угощение, и Леон напился до омерзения. Едва дойдя до дома, Адвокат повалился на кровать и мгновенно уснул, а выспавшись, ощущал страшное сердцебиение и головную боль, кричал какие-то обличающие фразы и был готов покончить с собой.
Несколько дней Леон был в шоке, он не мог вспомнить, как вел себя в доме усопшей. Время излечивает – Леон уже не испытывал страшных угрызений совести, но вспоминая, как напился в доме покойной, чувствовал себя прескверно.
Именно в этом же доме, лет 27-28 назад, будучи студентом, Леон напился так, что заснул в туалете, и его извлекли оттуда, взломав дверь. Воспоминания и явь наслоились друг на друга, Леону хотелось грызть землю.
Как-то раз, размышляя о причинах своей несуразной и нелепой жизни, о своем несчастном бытие, о неудачливости, Леон пришел к поразительному выводу: во всем, оказывается, была виновата художественная литература, которую он воспринимал слишком серьезно. Действительно, много читавший в детстве и юношестве Леон принимал за чистую монету все, о чем писали в книгах. Он преклонялся перед прекрасными тургеневскими девушками, не зная о том, что они выдуманы скучающим по парижской жизни и развлекающимся с деревенскими бабами автором. Его волновал нравственный облик Толстого, жившего далеко не по “Толстому”. Он верил Дюма, что добро всегда побеждает, а вот Гомера, Алексея Толстого, Марка Твена, Гончарова, Мопассана – правдивых и честных – Леон не читал. В результате, мир все более и более становился для Леона не реальным, а сконструированным из представлений (большей частью лицемерных) читаемых им писателей.
И Леон понял что он жертва этих ложных представлений.
Жизнь же продолжалась, Леон по-прежнему брал мелкие взятки у своих клиентов, по-прежнему напивался вечерами, и проспав первые ночные часы, просыпался спозаранку, мучимый всеми прелестями похмелья. Опохмеляться он не мог: боялся выдать поутру себя запахом, и кое-как пересилив мучения, отправлялся на работу. Здесь и начинались сюрпризы. С виду совершенно не изменившийся Леон составлял прошения, ходатайства, протоколы. Но изменившаяся в результате частых возлияний психика его уже не могла выдержать груз ответственности и разряжалась массой ошибок. Со временем, они стали ужасными. Так, Леон написав ходатайство о прекращении уголовного преследования, по предшествующей пьянке, перечислил такие криминальные “подвиги” клиента, что последнему было впору дать пожизненное заключение, нежели оправдать.
Председатель указал на это во время общего собрания работников Суда. Это был первый прокол Леона. Скоро случилось самое страшное: некто пожаловался в прокуратуру, что после советов Леона он проиграл дело в гражданском суде. Леон был на грани истерики. Все его дела ухудшились: ему грозила уголовная ответственность, доходы резко снизились, душевное равновесие расстроилось. Подумывал он даже о самоубийстве: жить впроголодь была для Леона хуже смерти, а мысль о тюремной камере устрашала его куда более, чем возможность умереть. Все разрешилось весьма прозаично: до суда Леона не довели, но Председатель Суда высказал публичное недоверие Леону и заявил, что намеревается ввести должность второго государственного адвоката.
Дела шли хуже и хуже, хотя Леон и не очень четко представлял это. В один из дней в Государственную адвокатуру привели подсудимого, от которого Леон в свое время требовал взятку. Подсудимому было нечего терять, и он орал в адрес Леона всякие гадости. Леон молча выслушал все это страшное обвинение, и ничего не сказал. Слова арестованного не имели юридической силы, Леону ничего не грозило, кроме подрыва его морального престижа, о котором он уже не задумывался. Жизнь же его, в принципе, на этом коротком отрезке была безмятежной. Последние полгода в жизни Адвоката были благополучными. Денег хватало не только на еду и выпивку, но и впервые за всю жизнь Леону удалось сделать кой-какие накопления, не ограничивая себя при этом ни в чем. Сыновья учились за казенный счет в Военно-юридической академии, жена ушла от него и не беспокоила больше ничем.
Благополучие пугало Леона, он думал, что это предвестник ухудшения дел. Иногда, стремясь утешиться, он пытался убедить себя, что это предчувствие – результат алкогольной депрессии. Избегать же этой депрессии Адвокат хотел и умел только одним способом: приемом новой порции алкоголя. Он начал пить почти вдвое больше прежнего, благо – доходы позволяли Его обычный жизненный ритм – выпивка после работы, чтение детективов после пробуждения ночью и снова сон – дополнился второй выпивкой после пробуждения. Далее он опять засыпал, вновь просыпался, читал и снова заснув на час или полчаса, шел на работу. Фактически, трезвым Леон был сейчас только на работе, если только можно было назвать трезвым человека, выпившего накануне вечером две, а иногда даже три бутылки виски (рома, коньяка, джина или водки) и одни-две бутылки бархатного пива (теперь Леон запивал крепкие напитки только пивом). Совершенно естественным образом ослабели его внимание и память, испортился характер: он стал мелочным, вздорным, конфликтным. Клиенты отшатывались от него, и все, кто мог позволить себе, нанимали платного адвоката, прямо заявляя, что не доверяют Леону.
Однажды, придя утром на работу, Леон, как всегда, с тоской посматривал на часы, чтобы с окончанием рабочего дня вновь напиться. Накануне он выпил три бутылки рома и две большие бутылки пива, заев все это нежной свиной грудинкой, копченым угрем и жареным картофелем со специями. Голова была совершенно пустой, но приятные воспоминания о необыкновенных вкусовых ощущениях не давали покоя Леону, тем более, что дома оставался еще порядочный кусок грудины, немного угря, две бутылки рома и литровая бутыль пива. Стрелки часов приближали то блаженное мгновение, когда он мог начать их поглощение, но стрелки эти двигались так медленно! Казалось, время остановилось и никогда не кончится рабочий день. Леон попробовал было заняться чтением, но в голову ничего не лезло. В этот момент его вызвал Председатель Суда и приказал составить ходатайство об освобождении из-под стражи некоего заключенного. Председатель Суда, как всегда, был одет в шикарный костюм, гладко выбрит, аккуратно подстрижен, туфли его блестели. Он чуть ли не с брезгливостью смотрел на нескладного, лысого Адвоката, источающего дурной запах, небритого уже 3 дня, в неглаженном засалившемся костюме и грязных ботинках. Брезгливость Председателя еще более усиливалась, когда Леон начал говорить. Его беззубая шепелявость и волны приторного запаха от гнилых и нечищеных остатков зубов довели Председателя до такого состояния, что он уже готов был напомнить Леону о необходимости регулярного ухода за полостью рта. Но он сдержал себя главным образом потому, что Леон быстро вышел. Надо сказать, что Леон в общих чертах представлял себе, как он смотрится со стороны. Но сделать что-то для изменения дел в лучшую сторону он уже не мог: придя домой, сразу же напивался, а затем, не мог встать и идти в ванную, утром же не успевал ничего сделать. С уходом жены его дела еще более ухудшились: она хоть как-то гладила его одежду иногда мыла белье. И каждый раз, идя к Председателю Суда, Леон испытывал страшное чувство неполноценности и немощи.
Придя к себе в кабинет, Леон попытался составить ходатайство, эту скучную и ненужную по его мнению бумагу. Скоро кончил и отнес ходатайство Председателю. Тот бросил на нее взгляд, недоуменно пожал плечами и побледнел от гнева: одно из необходимых слов в тексте отсутствовало, а вместо него … стояло нецензурное слово. Слово которое Леон произносил, запершись в туалете, оставаясь наедине, сейчас перекочевало в официальную бумагу. Этим словом Леон подсознательно, конечно, выражал все свои отрицательные эмоции, а сейчас их накопилось столько, что они непроизвольно выплеснулись в составляемый Адвокатом текст.
Гнев Председателя Суда Леон смог пережить: его давным-давно волновали лишь еда и выпивка. Но гневом Председателя дело не ограничилось. Председатель суммировал тошнотворный внешний вид Леона с допущенной ошибкой, и хотя не знал о беспробудном пьянстве Леона, тем не менее подумал о его профнепригодности и решил уволить его. Для начала он осуществил давешнюю угрозу – взял на работу еще одного Государственного Адвоката. Этот был прямой противоположностью Леону: среднего роста, хорошего телосложения, исключительно симпатичный и чистоплотный. Иметь дело с ним хотели все клиенты, и скоро у Леона их не осталось совсем. Леону оставалось пить разведенный спирт, запивать его холодной водой и заедать черным хлебом в лучшем случае с самой дешевой вареной колбасой. Новых детективов Леон покупать уже не мог и перечитывал старые. Такая жизнь была для него пыткой, особенно потому, что он хорошо представлял себе ее дальнейшее развитие. Когда все более уменьшающиеся доходы сделали бы невозможным даже спирт и вареную колбасу.
Леон решил испробовать себя в ночных дежурствах: полагались ночные дежурства Государственных Адвокатов в составе оперативных групп. Его счастливый сослуживец в этих дежурствах не нуждался, для Леона же они могли быть спасением, так как хорошо оплачивались. Однако Леон уже не мог дежурить: сказалось подорванное за многолетнее пьянство здоровье. Никогда раньше не испытывавший особых проблем со здоровьем, Леон вдруг катастрофически быстро начал заболевать одной хронической болезнью за другой. Из-за болей в суставах он ходил с трудом, а перебои в работе сердца оборачивались одышкой и сердцебиениями. Натощак сосало под ложечкой, мучила изжога. Кожа покрылась высыпаниями, ноющими и зудящими. Кашель стал почто постоянным, сухим и надрывным. Память слабела, слабела и концентрация внимания. Леон забывал обо всем, и скоро даже начал забывать закрыть дверь в туалет. Однажды он сидел в служебном туалете, как вдруг открылась дверь кабины, и туда вошла очаровательная помощница судьи. Там она обнаружила сидящего на унитазе Леона и выбежала с ужасными воплями. Несчастный Леон ходил к ней извиняться, но этим лишь еще больше усугубил свое дурацкое положение. Проблемы со здоровьем всегда были доминантными у Леона. Особенно доставали его кишечные колики, кончавшиеся тем, что он громко портил воздух в самых неподходящих местах. Однажды это случилось во время судебного процесса, и обхохотались все, даже преступник, ждущий смертного приговора. Физические страдания Адвоката были ужасными: многолетняя привычка к алкоголю полностью уничтожила его толерантность к боли, и малейшее физическое усилие приводило к страшным болям, ограничивая его подвижность
В последние дни своей трудовой деятельности Адвокат представлял жалкое зрелище. Садиться в машину он мог с большим трудом, а передвигаться пешком хоть на какое-нибудь расстояние не мог. Кое-как собрав деньги на такси, он приезжал к зданию Суда, делал несколько шагов к своему кабинету с проступавшем на лице потом. Клиенты уже не понимали его, потому что у Адвоката выпали все передние зубы и говорить членораздельно он уже не мог. Ограничение подвижности породило еще одну проблему: Леон был не в состоянии ходить в туалет. Эти полтора десятка шагов были для него равноценными марафонской дистанции. Поэтому Адвокат начал мочиться у себя в раковине, предварительно закрывая дверь на ключ. Однажды он забыл это сделать, и одна из сотрудниц Суда открыла дверь и ужаснулась от увиденного: средь бела дня государственный адвокат Суда мочился в раковину в казенном кабинете…
Для уменьшения одышки Леон был вынужден, по совету знакомого врача, пить мочегонные, а чтобы их действие не застало его в дороге, приезжать на работу в такси. После двух-трех поездок на такси (деньги на которые он брал, заложив в ломбарде кое-что из домашних вещей), Адвокат понял, что ничего уже не заработает, и лишь зря тратится. Адвокат подал прошение об отставке. Председатель Суда был не прочь выхлопотать Адвокату пенсию, но это ему не удалось.
VIII
Наступил день, когда Леон проснулся в своей почти пустой квартире – все вещи были заложены или проданы. Накануне он продал все свои детективы, макулатуру, на вырученные деньги купил полбутылки спирта и кусок черного хлеба. Проснувшись ночью, почувствовал голод. Есть было нечего. Выпив холодной воды и промучившись всю ночь из-за болей во всем теле, изжоги, сердцебиения и одышки, Леон с тоской оглядел свое пустое жилище. Кушать хотелось не так сильно, да и пить не очень тянуло, но Леон уже не представлял себе иного времяпровождения.
Его больное, неухоженное тело неподвижно лежало на грязной постели, а слабеющая мысль пересчитывала варианты приобретения еды и спиртного. Леон вспомнил безмятежные дни своей работы в Суде, когда он был здоров и зарабатывал, когда мог позволить себе и алкоголь и блюда любимой национальной кухни – кавурму, купаты и люля-кебаб. Иногда он задумывался о том, что если бы пил меньше, то сейчас имел бы и деньги, и был бы здоровее, а может, еще и работал.
Но мысли это уже мало волновали Леона он умел не сожалеть о прошлом. Что прошлое? Для Леона оно представляло собой бессмысленность – давно прошедшее время. Единственное, что его беспокоило в прошлом, это свидетели его наиболее неприятных и наиболее нелепых слов и поступков. Со временем эти свидетели умирали, и Леон старался при этом не злорадствовать: он хорошо знал, что злорадство имеет свойство бумеранга. Тем не менее, Леон испытывал значительное облегчение, узнав, что кто-то из свидетелей его бесчестья, нелепости, глупости и т.д. уже мертв. При этом вовсе не следует думать, что Леон был злопамятен: он вообще не думал о причиненном ему зле, но очень тяжко переживал насмешки по поводу своей внешности или поступков, то есть его волновали не столько действия по отношению к нему, сколько оценка собственных действий со стороны других.
Леон думал лишь о предстоящих ему физических мучениях. Он знал, что рано или поздно придется вынести страшные страдания, связанные с постоянным приемом алкоголя, и знал, что не вынесет их; часто думал о способах самоубийства.
Особенно тяжко переживал Леон некоторые эпизоды, связанные со своей неприкаянности. Например, однажды некая знакомая ему дама позвонила и попросила прийти к ней домой, чтобы оформить в нотариальной форме завещание своего отца (следует сказать, что в те времена адвокат Суда имел право заключать любые нотариальные сделки). Леон посетил клиента, оформил завещание в нотариальной форме и запросил вознаграждение. (Львиную часть этого вознаграждения он должен был заплатить в казну, остальное – взять себе). Когда Леон кончил оформлять бумаги, девица набросилась на него и стала угрожать жалобой в полицию за попытку изнасилования. Леон был ошарашен, но как Адвокат, понял силу приведенных девицей доводов и сдался, ибо призрак тюрьмы в самой страшной форме возник перед ним, и он намного лучше других знал, что делают в неволе с насильниками. Капитулировавший Леон медленно покидал квартиру коварной клиентки. Материальные издержки его уже не волновали, он был рад и тому, что избежал возможности прохождения в качестве обвиняемого в деле об изнасиловании. Уж он-то знал, что даже при наличии лучшего из адвокатов, не смог бы выйти оттуда, не смог бы доказать мотивов своего появления в квартире девицы, и уж никак бы не мог опровергнуть обвинения в попытке изнасиловать ее. Кто бы поверил, что больной, безработный бывший Адвокат во имя копеечного дохода пешком пришел на квартиру девицы? Девица кричала вслед страшные, непристойные слова, а Леон суетливо семенил по улице, утешая себя тем, что крик – свидетельство нежелания девицы жаловаться в другие инстанции.
Следует также отметить, что Леон был очень толерантен ко всем своим недоброжелателям: стоило кому-либо из них признать свою ошибку или сделать шаг навстречу Адвокату, как он моментально забывал все свои обиды и сразу же становился доброжелательным в отношение своего бывшего Зоила. Никто не мог вспомнить каких-либо признаков злопамятства со стороны Адвоката. Более того, когда через несколько лет после нанесения ему обиды одна из клиенток попросила прощения, Леон даже не вспомнил причину конфликта. В принципе, Леон был миролюбивым субъектом и ненавидел все конфликтные ситуации. Ему было приятно проводить свою жизнь в согласии и понимании с окружающими, хотя не терпел он и слишком плотного интереса к своим делам. Адвокат считал, что человек должен делиться с другими лишь той частью своих проблем, которую он считает нужным выставлять для общего обсуждения.
Еще когда Леон работал в Суде, многие его клиенты уходили к другим Адвокатам. Это были страшные минуты для него. Люди здоровались с ним, но, словно шарахаясь от больного заразным заболеванием, быстро удалялись. Леон спрашивал их, с чем они пожаловали в Суд. И слышал от них, что есть небольшие проблемы, по поводу которых они хотят обратиться к тому или иному Адвокату (но не к нему!).
Плохо было Леону после этого. Так плохо, что он даже подумывал о выяснении отношений как с клиентами, так и с коллегами (к чему вообще-то склонен не был).
IX
Ранее Леон никогда не принимал приглашений на обеды: он напивался только в одиночку; обедая с другими, он не мог выпивать сразу свою дозу алкоголя, а следовательно, и достичь необходимого уровня “кайфа”. Сейчас же его доходы не позволяли регулярно выпивать, и он с удовольствием принял приглашение пообедать в доме одного из коллег-адвокатов.
С тайным биением сердца Леон ждал этого обеда, поскольку давно не ел вкусной, домашней пищи. Но придя домой к коллеге, Леон понял, что ошибся. Его одежда – грязная, немодная и латаная, произвела наихудшее впечатление на хозяев, а запах, источавшее его тело довело их до умопомрачения. Леон за обедом ел неприлично много, но не наелся, ибо чувствовал брезгливое отношение хозяев, и куски не лезли в горло. И не напился он, ибо нормальная очередность тостов была слишком медлительной для насыщения Леона алкоголем (знаем мы, что в одиночку он напивался быстро, большими дозами, а затем лишь заедал выпитое). Ушел Леон из гостеприимного дома не наевшись, не напившись.
Скоро Леон оказался не у дел.
В Суд он ходить не мог: болезнь суставов не позволяла ему делать более 4 шагов подряд, заказывать еду он не мог, ибо начисто отсутствовали деньги. Просыпаясь в своей пустой квартире, Леон думал лишь об одном: сумеет ли он сегодня поесть? Несколько дней Леон голодал, рыскал по дому в поисках каких-либо съедобных крошек, отчаявшись ложился в постель и сквозь дрему кошмаров ждал скорой тяжкой смерти. В Суде Леон не был уже давно. Председатель Суда несколько раз писал ему предупредительные письма и наконец, написал, что ставит вопрос о его отчислении из состава сотрудников Суда.
Леон, удивляясь тому, что он еще в состоянии писать, ответил Председателю, что понимает все выдвинутые против него аргументы и готов сейчас же уступить свою должность. Единственное, о чем он недоумевал, было следующее: Председатель мог просто освободить его от обязанностей Адвоката по состоянию здоровья и не утруждать себя предупредительными письмами.
Х
Однако судьба не хотела упускать Леона, и в один из своих скоротечных дней-призраков он обнаружил тайник в стене своей комнаты. Тайник обнаружился случайно. Пьяный (выпивший на деньги от продажи своего последнего имущества – книг по юриспруденции) Леон открыл дверцу стенного шкафа, и не будучи в силах стоять на ногах, правой рукой оперся о стену. Под тяжестью его тела стена поддалась назад и перед изумленным Леоном выдвинулся ящик, полный золота, бриллиантов и драгоценных камней. Ошеломленный Леон стоял перед тайником – в голове его гулял ветер.
Чувствовать себя будущим графом Монте-Кристо больной и деморализованный Адвокат не мог. Способность соображать возвращалась медленно. Прежде всего Леон подумал об очередном алкогольном видении, ведь он давно путал сну с явью. Адвокат закрыл глаза, открыл их, но золото и бриллианты продолжали сверкать, оставались лежать на своем месте.
“Это сон”, – решил Леон, и в соответствии со своим решением разделся и лег в постель (кровать оставалась единственной вещью в его совершенно пустой квартире). Пьяный Адвокат уснул сразу, да ведь известно, что сон у алкоголика хоть и крепок, но краток. Проснувшись, он вновь увидел сокровища. Теперь мысль работала четче, и Леон понял, что наткнулся на клад. Все же он был профессионалом, чтобы не задать себе вопрос о происхождении этого сокровища.
Квартиру эту купил для Леона отец у потомка одного обедневшего баронского рода, который не имел родственников и умер через два дня после ее продажи. Следовательно, заключил Леон, он является хозяином всего найденного имущества. Правда, Закон обязывал сдавать государству половину найденного клада, но Адвокату вдруг расхотелось делать это. Он представил, как тяжело будет объяснять люто ненавидимым следователям возможные причины появления клада в квартире, свою непричастность к вымышленному хищению нескольких изумрудов и рубинов, которые могут материлизоваться в сознании плотоядно улыбающихся работников полиции. «Я – владелец клада», – решил Леон. Взяв один из браслетов, Леон покинул свое прибежище и спустился в город. В первой же ювелирной лавке ему дали столько денег, что хватило бы на несколько месяцев беспробудного пьянства, сопровождающегося прекраснейшей закуской. Адвокат был озадачен. “Если за один браслет дали столько денег, и по-видимому, едав ли половину цены, то сколько же стоит весь клад?” – спрашивал себя Леон. По роду своей деятельности он отлично представлял, что случается с людьми, нечаянно завладевшими большим кладом. И хоть физически Леон был глубоким инвалидом, мысль его работала четко, прекрасно фиксируя имеющиеся исходные данные и дела наиболее оптимальные выводы. Прежде всего, он осудил себя за легкомысленно быструю продажу браслета, ибо покупатель-ювелир наверняка уже проинформировал полицейских или гангстеров ли (для Леон значения это не имело) об огромной сумме денег на руках у несчастного Адвоката. Далее Леон начал действовать иначе: прежде всего он набил золотом и другими, найденными в тайнике, драгоценностями две огромные кошелки и поехал с ними к своим сыновьям.
Сыновья слегка презирали Леона за пьянство, откровенно его не любили, но никогда не высказывали хоть какой-нибудь неблагодарности отцу, ограничиваясь в отношениях с ним холодно-официальным тоном. Леон же довольствовался этим: в тесном общении с ними он не нуждался, а будущее детям он считал, что обеспечил.
Дети приняли пьяницу-отца довольно настороженно (выпить не поднесли), спросили о его здоровье. Леон сказал сыновьям, что принес им деньги, доставшиеся ему от прадеда. Будущие военные юристы не сразу согласились взять деньги, долго выясняли причины их появления, но Леон смог их убедить в некриминальном происхождении клада. После чего содержание тайника было перемещено из кошелок в два дипломата.
Затем Леон с сыновьями пошли к ювелиру, продали один очень маленький бриллиант “из наследства прадеда” и получили огромную сумму – пятигодичную стипендию сыновей Леона в Академии плюс его зарплату за три года. С деньгами они отправились в самый надежный банк страны и дали на хранение два дипломата. Служащие банка были ошеломлены стоимостью вкладов, Леон в очередной раз упомянул про прадеда, спрятавшего горбом заработанные миллионы от голопузого люмпен-пролетариата.
А в банк они пошли потому, что будущие военные юристы даже слышать не хотели об иной форме хранения драгоценностей, говоря отцу, что иначе придется отдать их грабителям.
Из банка Леон вышел счастливым: он на веки вечные обеспечил сыновей, да что там сыновей – и внуков, и правнуков. Деньгами были набиты и карманы его брюк. По пути домой Леон зашел в шикарный ресторан, куда его не пустили из-за плохого костюма и неприличного внешнего вида. Пришлось сходить в баню, побриться, зайти в бутик и купить отличный костюм. Затем Адвокат купил себе швейцарские часы от Луи Эрар. Правда, от этого долговязый и лысый Адвокат красивее не стал, но стал куда элегантнее. На все это у Леона ушло 2 часа. Снова придя в ресторан, куда его на этот раз впустили, Леон заказал довольно грубые с точки зрения официантов блюда: вареную жирную баранину без костей, шашлык из свинины, вареную осетрину, на закуску – копченого угря и буженину, а на десерт – мороженое и зефир. Из напитков Леон предпочел коньяк, холодную газированную фруктовую воду и пиво. Давно уже, ох как давно, Леон так не наслаждался выпивкой и закуской. Он поглощал свои любимые напитки и явства, думая лишь о том, что еще можно заказать, и сожалел, что человеческий желудок так маловместителен. В какой-то момент Леону захотелось повторить блюда, но он спохватился, поняв, что иначе не отведает других кушаний. Поэтому он (хоть и с некоторым сожалением) больше не потребовал ни вареной баранины, и осетрины, ни шашлыка из свинины, а заказал речную форель, жаркое из гуся и свиную печень. Разумеется, была заказана и вторая бутылка коньяка и еще две бутылки пива. На закуску он потребовал черной икры. Насытившись и напившись, Леон расплатился и приказал вызвать такси, которое отвезло уже пьяного Леона домой. А дома его уже дожидались.
Дожидались Леона бандиты, совершенно не слышавшие о его сокровищах, но имеющие информацию о том, что Адвокат может быть держателем тысячи долларов. Указанную сумму, не в очень вежливых выражениях, у него и затребовали.
Старый Адвокат сразу сообразил, что не стоит показывать бандитам деньги, ибо тогда тысячей долларов дело не кончится, поэтому он сказал бандитам: “У меня нет денег, берите мои часы, мой костюм, которые мне подарил мой клиент”. И так как костюм на Леоне был новый, а часы – дорогие, то грабители ушли с большим удовлетворением.
Леон же понял: у него много денег, но много и любителей их присвоить.
Следующие несколько дней Леон провел в беспробудном пьянстве, заказывая закуску и выпивку прямо на дом. Однажды, проснувшись, он понял, что если продолжит в этом ритме, то скоро умрет.
***
Адвокат снова лег и забылся тяжелой дремой. Открыл глаза он в своей пустой квартире, лежа на постеленном на голый пол истрепанном одеяле. Сначала Леон долго не мог понять, где он и что с ним произошло, но постепенно с ужасающей ясностью понял, что все, связанное с сокровищами, бандитами, обилием еды и выпивки было всего лишь сном, правда, длительным и подробным.
От отчаяния Леон завыл, завыл однотонно и тихо. На полу, на грязных лохмотьях, лежало нескладное длинное тело человеческого существа, от давно немытого тела которого шел смрадный запах. Одежда была ветхой, со множеством пятен и неумело поставленных заплат. Суставы его опухли, причиняли страшную боль при малейшем движении. Мыслей не было никаких, кроме ощущения голода и желания выпить. Но даже эти ощущения и желания представлялись не самими, а лишь своими отражениями в его давным-давно бездействующем мозгу. Весь пол был покрыт мусором, водопровод не работал, дверной замок был сломан.
В незапертую дверь квартиры зашли два пугающей наружности подозрительных субъекта, но, не увидев в нем ничего пригодного для себя, с досады плюнули и, выругавшись, ушли, пнув напоследок распластанного на полу Адвоката. А мозг Леона вдруг озарился видениями прошлого, и Адвокат смотрел их, как кинофильм. Видения следовали одно за другим в хаотичном порядке.
…Леон видел себя восемнадцатилетним, потешавшимся на двоюродной сестрой, которой не удалось поступить в университет.
…Видел себя десятилетним, изводившим двоюродного брата за его неправильное английское произношение.
…Он видел себя шестилетним, торопливо поедающим вкусное мясо, которое мать положила на его тарелку больше, чем остальным, и Леон, чувствуя это, старался быстро его съесть, чтобы разница не была заметна.
…Он видел себя четырнадцатилетним, гуляющим с отцом по парку. К ним подошли двое мужчин подозрительного вида, и отец приказал сыну быстро уходить. Леон быстро ушел домой, не оглядываясь, и забыл потом спросить отца, чем кончилась эта встреча.
…Он видел себя восемнадцатилетним, выучившим одну французскую фразу, и столь часто повторяемую им, что интересующая его девушка сказала, что он надоел этим повторением.
…Он видел себя двадцатилетним, фиглярничающим перед сокурсниками, надеясь выглядеть остроумным, выглядя на самом деле посмешищем.
…Он видел себя тридцатилетним, уходящим из дому, оставляя одного пятилетнего сына, который плакал и просил не оставлять его, а Адвокату было жаль его, но еще больше хотелось выпить.
…Видел себя и тридцатидвухлетним, склонившись к умирающей бабке, которая просила плодов шелковицы, и, хотя ему ничего не стоило их купить, он не купил их.
..И видел себя уже сорокалетним, когда отказал умирающему деду в его последней просьбе: купить арбуз и дыню.
…Видел себя Леон и двадцатидвухлетним, когда вступившемуся за него в драку другу сломали ногу, а он убежал, и потом утешал себя сам не зная чем.
…Видел себя уже сорокапятилетним, когда очень близкому родственнику надо было оформить наследство, и это ему ничего не стоило, но лишь из-за того, чтобы не быть обязанным какому-то второстепенному чиновнику, он не сделал этого.
…Видел себя сорокашестилетним, палец о палец не ударившим, чтобы помочь родственнику, который очень хорошо к нему относился.
И эти видения еще больше усиливали отчаяние Адвоката, и он завывал все тоскливее и ужаснее, завывал по неудавшейся, несуразной, никчемной жизни, по упущенным возможностям, по невозможности вернуть назад время и испытать радость общении с детьми, от сознания невозможности увидеть свое продолжение во внуках, по своей физической немощи и страданиям.
…А в мозгу Леона продолжались взрывы озарений… И понял Адвокат, что его последний сон был ни чем иным, как подсознательным стремлением возродиться, вновь испытать радость жизни, попытаться хоть что-нибудь изменить…
Увы, осознание невозможности сделать это лишь обостряло тоску Леона, и он завывал все сильнее…