(сверх-пьеса об одной сверх-коронации)
На Млечный путь сворачивай, ездок,
других по округу дорог нет…
А.Мариенгоф
Действующие лица:
ВЕЛИМИР – Хлебников, поэт;
СЕРГЕЙ – Есенин, поэт;
АНАТОЛЬ – Мариенгоф, поэт;
БОРИС – Глубоковский, актёр.
Лишь часть событий пьесы является додуманной, реальная часть - больше первой.
I.
Апрель 1920 года. Харьков. В обшарпанной мастерской из мебели имеется лишь табурет и железная кровать без матраса. В углу валяется наволочка, под завязку набитая рукописями. ВЕЛИМИР, после тифа обритый «под машинку» и по сутулым повадкам похожий на рассеянную птицу, облачен в поношенный чёрный сюртук и брюки, сшитые из старых парусиновых занавесок.
Сидя на полу перед табуретом, он сапожным ножом починяет на нём подошвы своих штиблет.
СЕРГЕЙ (издалека). Какого ляда мы туда идём?!
К дверям мастерской приближается СЕРГЕЙ, облачённый в щегольскую меховую куртку. Он возбуждён и, видимо, чем-то недоволен. АНАТОЛЬ в пальто из английского драпа лондонским денди шагает рядом. Сквозь его сдержанность и рафинированность мелькает задор. Сергей делает вид, что хочет уйти, но Анатоль удерживает его за руку.
АНАТОЛЬ. Почему нет, Сергун?!
СЕРГЕЙ. Он – блаженный, Толя… Он всё равно ничего не поймёт.
АНАТОЛЬ. Вятка! Вя-точ-ка! Ты вспомни, как тебя футуристы в журнале своём чехвостили.
СЕРГЕЙ. Вспомнил.
АНАТОЛЬ. Как измывались над тобой, болезным…
СЕРГЕЙ. Совсем вспомнил.
АНАТОЛЬ. А надо мной? Да пусть «надо мной» - над има-жи-низмом они изголялись!
СЕРГЕЙ. Георгий Гаер…
АНАТОЛЬ. Видишь… Сколько ярлыков на тебя налепили, ты вспомни!
СЕРГЕЙ. Я и слов-то таких не знал.
АНАТОЛЬ. А тут - невиннейшее дело! На их зло нашим добром ответить, и всё... Ему это даже поможет, взбодрит как-то. А то ведь он здесь гниёт, в этом Харькове… Серж…
СЕРГЕЙ. За большевизм агитируешь? Я сам тебя агитну сейчас!
АНАТОЛЬ. Ты лучше Хлебникова агитни! Как был футуристом – так футуристом и помре. А зачем?
СЕРГЕЙ (в шутку жёстко). Никогда! Ты слышишь? Никогда не называй Велимира «футуристом»! Этим бессовестным… бессмысленным латинизмом! Для того ли он внове словеса вылуплял, на светило глядючи?! «Будетлялин» он! Бу-де-тля-нин. Сколько тебе повторять?!
АНАТОЛЬ. Я понял, понял. Будетлялин.
СЕРГЕЙ. А иначе, Толя, гляди…
АНАТОЛЬ. Только не в расход, Сергун! Не надо… У меня две поэмы не дописаны!
СЕРГЕЙ. Гляди, Толя! Ещё один только раз… На Семёновском плацу шпицрутенов у меня хлебнёшь!
Обнявшись, распахивают без стука дверь, входят в мастерскую.
СЕРГЕЙ. Скажите, а не здесь ли обитает товарищ Хлебников?
АНАТОЛЬ. Здравствуйте, Велимир! Помните Мариенгофа? А Есенина?
Растеряно поднявшись навстречу гостям, Хлебников протягивает для пожатия правую руку, к запястью которой прикреплена разбитая подошва, Мариенгоф жмёт её вместо руки Велимира.
СЕРГЕЙ. Вы, Велимир Викторович, башмак с перчаткой перепутали… Или это, может, мода новая какая?
ВЕЛИМИР. Вот… штиблет починяю… на полу вот…
АНАТОЛЬ. А мы идём и думаем – в этом доме живёт поэт Хлебников…
ВЕЛИМИР. Дом вот чудесный у меня… здесь…
СЕРГЕЙ. М-да… (Осматривается, куда бы присесть.)
ВЕЛИМИР. Не люблю только… мебели много… ненужной вот… сбивает она…
АНАТОЛЬ. Куда как лучше совсем без мебели, полагаю. Мы постоим.
ВЕЛИМИР. Я бы на полу вот… честно… спал… но сидеть нужно… чтоб писать вот…
АНАТОЛЬ. На табуретке творите?
ВЕЛИМИР. На подоконнике я, вот… без керосина сейчас… в темноте… всю ночь писал сегодня… стих. (Показывает листки бумаги с каракулями.)
АНАТОЛЬ. Вы как это… здесь что-то различаете?
ВЕЛИМИР. Нет… совсем. Но вот поэму, думаю, за ночь написал уже… а утром рассвело, и вот оно…
АНАТОЛЬ. Утром часто рассветает.
ВЕЛИМИР. Да… Поэму жалко вот…
СЕРГЕЙ. А вы бы, Велимир Велимирович, в темноте писать научились.
ВЕЛИМИР. Научусь… честно… я научусь… Мариенгоф… мне, знаете, ваш наряд… очень нравится, вот… я себе такой же справлю… скоро…
АНАТОЛЬ. Думаете, стоит? Ваш вам очень идёт.
Мариенгоф отворачивается, чтобы не расхохотаться. Есенин принимается источать вдохновение.
СЕРГЕЙ. Непременно в темноте! Вы, Велимир Владимирович… Вы ведь, сознайтесь, сбрасывали Пушкина с корабля современности? Ну, в молодые годы… Достоевского тоже. Было дело? Кого ещё? С Толстым что вы сделали, хоть помните?
ВЕЛИМИР (застенчиво). По закону времени… мы вот… мы должны были…
СЕРГЕЙ. Но до ума-то почему не довели?! Начали сбрасывать, так надо было сбрасывать… Чтобы ими сейчас и не пахло совсем! А так... Вон они, посмотрите в окно, куда ни взгляни! И Пушкин, и Толстой! А уж Достоевский, так тот везде… Вы выгляньте в окно! Выгляньте!
ВЕЛИМИР. Мы обязаны были… по закону…
СЕРГЕЙ. Да потому что ночью надо было сбрасывать с корабля! Ночью!
АНАТОЛЬ. Сергун…
СЕРГЕЙ. А вот не научились вовремя без света работать, и пожалуйста! Днём сбросили, а те взяли, да выкрутились. Что, Толя?! Только не говори, что ты не согласен! А если б футуристы заранее к темноте попривыкли, хорошенько! То ещё не известно, чем бы у них дело кончилось… Ну верно же?!
АНАТОЛЬ. Велимир Владимирович! А чья идея была с классиками так поступить? Ваша или Маяковского? Или что – Бурлюка может?!
СЕРГЕЙ. Да Велимир Велимирыча, конечно! Куда там Бурлюку до такого?! Ведь так?
Хлебников, краснея, не без приятности перебирает сапожные инструменты на табуретке.
АНАТОЛЬ. Вообще-то мы к вам по другому делу. Мы прибыли от имени и по поручению, собственно, собрания поэтов Московии и всея Руси.
СЕРГЕЙ. Да! Мы вот хотим в городском театре торжественно, при всём честном народе, провозгласить ваше избрание, Велимир Владимирович… Церемониально объявить, что отныне вы - окончательный Председатель земного шара, со всеми вытекающими из этого полномочиями…
АНАТОЛЬ. Неограниченными, к слову…
СЕРГЕЙ. Диктаторскими, можно сказать…
Хлебников с чувством жмёт обоим руки. Мариенгоф снова пожимает подошву.
АНАТОЛЬ. Уверен, вы это предчувствовали.
ВЕЛИМИР. Я башмаки вот дотачаю… и приду…
АНАТОЛЬ. Торопиться не надо. Дотачаете потом. Но перед торжеством мы вас оденем в подобающее случаю одеянье…
СЕРГЕЙ. Это очень важно, Велимир Владимирыч.
АНАТОЛЬ. Всё должно быть строго по ритуалу.
СЕРГЕЙ. Так и в резолюции протокола заседания поэтов отмечено.
АНАТОЛЬ. Да-с. И, пожалуйста, не забудьте свои стихи…
Велимира быстро отыскивает в углу наволочку со стихами.
АНАТОЛЬ. Вы стихи здесь держите? Вы что же - спите на них?!
ВЕЛИМИР. Да вот… они на мне…
АНАТОЛЬ. Понимаю, понимаю… Прошу!
II.
Сцена Харьковского городского театра. Сергей и Анатоль, в качестве ведущих церемонии, выводят под локти Велимира, одетого в грубую рясу, босиком и с пресловутой наволочкой в руках. Бросив её в угол, он скрещивает руки на груди. Есенин и Мариенгоф, находясь в состоянии постоянно заглушаемого восторга, производят впечатление людей, которые, если сейчас засмеются, то могут уже не остановиться никогда. С краю сцены на стуле сосредоточился БОРИС, рядом с ним - фотоаппарат на треножнике.
АНАТОЛЬ (зрительному залу). Товарищи! Разрешите представить вам короля времени Велимира Первого!
Срывает аплодисменты. По ходу всего церемониала оба ведущих время от времени подсматривают в листки с речью и стихами. Ещё они постоянно, к месту и не к месту, помогают Велимиру оборачиваться вокруг своей оси, дабы он символизировал собой земной шар.
СЕРГЕЙ. Его любимый регистрационный номер 317! Это число всех председателей земного шара! Мы в их перечень пока не входим, да – увы… А Велимир Владимирович – тот да! Входит как миленький… То бишь как первый и главный создатель общества председателей!
АНАТОЛЬ. И!
СЕРГЕЙ. То есть!
АНАТОЛЬ. Таким образом!
СЕРГЕЙ. Теперь он - председатель всех председателей Земли! Аплодисменты прошу!
АНАТОЛЬ. Кто-нибудь что-нибудь понял? Неужели?!
БОРИС. Мы волим это! Мы волим это!!
СЕРГЕЙ (вполголоса Анатолю). Главное, чтобы Велимир Хлебникович всё понимал… Слушайте все! Сейчас прозвучит его знаменитое «Воззвание Председателей земного шара»! Все готовы?!
Только мы, свернув ваши три года войны
в один свиток грозной трубы,
поём и кричим, поём и кричим…
АНАТОЛЬ. Пьяные прелестью той истины,
что Правительство земного шара
уже существует.
Оно – Мы!
БОРИС. Мы волим это! Мы волим!
Есенин и Анатоль показывают Велимиру знаками - надо высказаться.
ВЕЛИМИР. Верую…
СЕРГЕЙ. Велимир, давайте громче! Ни рожна ж не слышно!
ВЕЛИМИР. Верую…
АНАТОЛИЙ. Только мы нацепили на свои лбы
дикие венки Правителей земного шара,
неумолимые в своей загорелой жестокости…
СЕРГЕЙ. Встав на глыбу захватного права,
поднимая прапор времени…
АНАТОЛЬ. Скликаем людские стада –
эго-э! Кто с нами?
Кто нам товарищ и друг?
СЕРГЕЙ. Эго-э! Кто за нами?
так пляшем мы, пастухи людей и
человечества, играя на волынке…
Смотрят на Предземшара.
ВЕЛИМИР. Верую?..
БОРИС. Мы волим это! Волим!!
СЕРГЕЙ и АНАТОЛЬ. Эво-э! Кто больше?
Эво-э! Кто дальше?
СЕРГЕЙ. Только мы, встав на глыбу
себя и своих имён…
АНАТОЛЬ. Хотим среди моря ваших злобных зрачков,
пересеченных голодом виселиц
и искажённых предсмертным ужасом,
около прибоя людского воя,
назвать и впредь величать себя
председателями земного шара!
Обернув Велимира в очередной раз вокруг оси, ждут его реакции. Молчание.
БОРИС. Мы волим это! Мы волим это!!
СЕРГЕЙ. Какие наглецы – скажут некоторые,
нет, они святые, возразят другие.
Но мы улыбнёмся, как боги,
и покажем рукою на солнце.
ВЕЛИМИР. Ве… (У него перехватывает дыхание.)
АНАТОЛЬ. Велимир Первый - вечный узник созвучий! Одинокий лицедей!
СЕРГЕЙ. Сеятель очей!
АНАТОЛЬ. Других миров ребёнок!
СЕРГЕЙ. Шаман-монгол!
АНАТОЛЬ. Будетлянин!
СЕРГЕЙ. Звонкий вестник добра!
Дают «звонкому вестнику» понять - надо хоть что-нибудь сказать.
ВЕЛИМИР. В общем… что-то… верую.
Аплодисменты.
БОРИС. Снимать на фотокарточку будем? Мы волим это! Мы волим!
АНАТОЛЬ. Чуточку позже… Да будет вам известно, дорогие зрители, что с именем Велимира Хлебникова связана бездна художественного вкуса. Пропасть! Просто прорва самого отъявленного вкуса!! Это и выставка картин «Ослиный хвост», и блестящий сборник поэзии «Дохлая луна», и манифест «Пощёчина общественному вкусу»… (Подглядывает в бумажку.) А сверхповесть «Дети выдры» какая у него замечательная! А драма о зимней, но там уже ближе к лету, любви - «Снежимочка»! Вы помните?! Сколько в ней, в «Снежимочке» этой… свежевыжатой снежной свежести и сжато-смаженной смоченной нежности! Прелесть… Да просто столько культурных событий случилось с королем времени Велимиром Первым, что неудобно здесь вам рассказать… Столько встреч было в обществе ревнителей художественного слова… столько сарти… э... картинных выставок… А публичных дебатов по вопросам науки, спиритизма и футуризма! (Велимиру.) Вы-то сами помните?!
Хлебников реагирует на «футуризм» малозаметно, но остро.
СЕРГЕЙ. Толя, Толя… Анатолий Борисович, мы попросили бы вас!
АНАТОЛИЙ. Простите, по вопросам будетлянства конечно!
БОРИС. Нам бы снимочек сделать… я тоже извиняюсь…
АНАТОЛЬ. Ах да! Это новейший аппарат. Работает совершенно без всяких вспышек!
СЕРГЕЙ (вполголоса). И без всего остального…
АНАТОЛЬ. Ну Вятка… Только в руку надо бы рукопись взять. Туго скрученный свиток поэм.
СЕРГЕЙ. Да, Велимир Велимирыч. Для фотокарточки необходимо. Да и в летопись тоже не помешает… Захватили с собой?
Велимир берёт в руки наволочку со стихами. Есенин с Мариенгофом помогают ему позировать с ней. Борис делает вид, что снимает всё это на фотоаппарат.
АНАТОЛЬ. Ещё снимочек, пожалуйста. В нём кинокамера встроена… Вот если бы вы нам стих какой-нибудь прочли яркий…
СЕРГЕЙ. Будетлянский, Велимир Велиполкович! Такой, какой могли написать только вы!
АНАТОЛЬ. И прочесть здесь тоже, только вы…
БОРИС. А я вас запечатлею в хронику!
Борис выносит на сцену табурет, Велимир взбирается на него. Борис делает вид, что снимает его на кинокамеру.
ВЕЛИМИР (по-детски монотонно). Сияющая вольза желаемых ресниц и ласковая дольза ласкающих десниц. Чезори голубые и нрови своенравия. О, мраво! Моя моролева, на озере синем – мороль. Ничтрусы – туда! Где плачет зороль…
В середине декламации Есенин убегает со сцены, а Мариенгоф, согнувшись, рыдает от смеха. Борис усмехается. Велимир посматривает то на них, то в зал.
ВЕЛИМИР. Вот…
АНАТОЛЬ. Хорошие… какие хорошие… стихи. О-о-о! Как меня пробрало. Прям сердце в жмых… В жмых! Сентиментален, каюсь… Вечно я, как баба рыдаю над строчками…
Есенин возвращается. На его застывшем лице подозрительная скорбь.
АНАТОЛЬ. Сергу-ун… Ты пропустил у-удиви-ительные места…
Есенин снова бежит со сцены. Мариенгоф, постанывая от смеха, сморкается в платок.
АНАТОЛЬ. Что вы со мной делаете, Велимир… Опять сердце в жмых… в лоскуты просто… Это всё ваша «моролева» наделала… и «ничтрусы» ваши тоже…
Есенин появляется на сцене, прикрывая лицо ладонями.
АНАТОЛЬ. Не плачь, Вятка, мы тоже когда-нибудь так напишем! Соберёмся с силами и напишем.
СЕРГЕЙ. А где им взяться, силам-то?..
АНАТОЛЬ. Ты прав, ты прав… (Велимиру). Но как вы смогли такой шедевр, а?..
ВЕЛИМИР. Я вот… в последнее время перешёл… к числовому стиху…
АНАТОЛЬ. Ну наконец-то… Сергей! Он всё-таки перешёл к числовому стиху!
СЕРГЕЙ. Я всегда говорил – Велимир, переходите к числовому. А вы мне что?
ВЕЛИМИР. И как… как художник числа… как вечной головы вселенной… хочу заменить все свои пушкиноты…
СЕРГЕЙ. Так, достаточно!! Благодарю вас… Извините… Но «пушкиноты» я уже не вынесу… Ну никак… Анатоль, надо, наконец, всё-таки… даже… как это?
АНАТОЛЬ. Соблюсти ритуал.
СЕРГЕЙ. Именно! Соблюсти!
АНАТОЛЬ. Уважаемые зрители! Простите нас, но сейчас состоится вручение главного символа нашего церемониала.
СЕРГЕЙ. Символа божественной избранности власти ныне провозглашённого Предземшара! Вот он… знак этот…
Есенин вынимает из кармана кольцо и надевает его Хлебникову на палец руки.
СЕРГЕЙ (подсказывая). Я владею миром… Я владею миром!
Велимир беззвучно повторяет эту фразу.
СЕРГЕЙ. Товарищи, он только что честно сознался - он владеет этим миром.
Аплодисменты.
АНАТОЛЬ. А теперь, Велимир Владимирович, после того, как мы упрочили ваше звание, вы, на правах почти что наркома по делам всего человечества, должны зачитать нам своё послание… Пожалуйста! Слушаем вас!
ВЕЛИМИР. Сегодня снова я пойду
туда, на жизнь, на торг, на рынок,
и войско песен поведу
с прибоем рынка в поединок! (Подумав.) Это всё…
АНАТОЛЬ. Конец первого отделения! Антракт, товарищи!
Спускается занавес, отделяющий сцену от харьковской публики. Борис направляется к Хлебникову, отчего Есенин с Мариенгофом приходят в странное оживление.
БОРИС. Сымай кольцо, Велимир…
Велимир, оглядываясь на Есенина и Мариенгофа, прячет руку за спину.
ВЕЛИМИР. Не надо… Мне… это…
БОРИС. Ну хватит дурака валять! Давай сюда кольцо! Я кому сказал?!
ВЕЛИМИР. Это… не кольцо, это шар… это знак земного шара… Я же председатель… меня вот… только что здесь… Есенин и Мариенгоф… упрочили…
БОРИС. С них и спрашивай! Я им кольцо на минуту дал - они его уже втюхали! Это мне память, ясно тебе?!
Борис силой стаскивает председателя с табуретки, затем - кольцо с его пальца. Велимир почти плачет, то ли от боли, то ли ещё от чего. Анатоль шёпотом пытается вразумить Бориса.
БОРИС. А мне какое дело?! Не могли на барахолке председателю купить?! Это мне любовь моя подарила! Что вы, ей Богу?.. Дурака из меня лепите…
Громко выходит. Велимир снова влезает на табурет.
ВЕЛИМИР. Когда толпа шумит и веселится,
передо мной всегда казнённых лица!
Так и теперь: на небе ясном тучка –
я помню о тебе, боярин непокорный Кучка!
СЕРГЕЙ (другим тоном). Слезайте, Велимир… Я всё объясню…
АНАТОЛЬ. Погоди, Сергун!
СЕРГЕЙ. Что «погоди»?!
АНАТОЛЬ. Он «Кучку» какую-то хочет…
СЕРГЕЙ. Это всё был дурной розыгрыш, Велимир! Наплюйте-разотрите…
Анатоль отводит Есенина в сторону.
АНАТОЛЬ. Вот зачем ты ему объясняешь? Его вчера из Сабурки выписали.
СЕРГЕЙ. Он сам туда лёг, чтоб за Деникина не ходить.
АНАТОЛЬ. Сам-то он сам... Но если бы за него не заступились… (Указывает вверх.) то держали бы его там ещё очень-очень долго. Я знаю, что говорю.
СЕРГЕЙ. Ты что, думаешь, Велик… того… по-настоящему?
АНАТОЛЬ. А что тут думать? Сергун!! Если бы ты не начал ему объяснять, он бы ничего не понял. Ну кольцо забрали… Ну Боря нагрубил… Ну и что? Звание-то осталось. А так… Вот ты взял - человека обидел, между прочим.
СЕРГЕЙ. Да по нам по всем тогда Сабурка плачет!
АНАТОЛЬ (с намёком). Ну не по всем… (Не сдержавшись, смеётся.)
СЕРГЕЙ. Я сейчас тебя тоже короную, Толя! Ох, короную… Председателем мирового квадрата сделаю! Хотя на председателя ты не тянешь… В подмастерья к Малевичу сдам! На подхвате будешь кисточки ему обтирать!
АНАТОЛЬ. Но, Сергуня! Только не кисточки!! Умоляю… Кисточки я уже не выдержу!
Есенин выталкивает хохочущего Мариенгофа со сцены и возвращается к Председателю.
СЕРГЕЙ. Пойдём, Велимир… Сейчас второе отделение начнётся. Оно без тебя уже...
ВЕЛИМИР. О, рассмейтесь, смехачи! О, засмейтесь, смехачи! Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно. О, засмейтесь усмеяльно! О, рассмешищ надсмеяльных – смех усмейных смехачей! О, иссмейся рассмеяльно, смех надсмейных смеячей! Смейево, смейево! Усмей, осмей, смешики, смешики! Смеюнчики, смеюнчики…
СЕРГЕЙ (перебивая). Я смеюсь, Велимир, но я же плАчу… Ты-то поймёшь меня?
ВЕЛИМИР. О люди! Так разрешите вас называть?
Режьте меня, жгите меня!
Но так приятно целовать копыто у коня:
они на нас так не похожи,
они и строже и умней,
и белоснежный холод кожи… И так далее там…
СЕРГЕЙ. Послушай… Мы с Мариенгофом… Ты только на него не обижайся! В жизни он хороший… Я его таким первый раз вижу, честно... Так вот… мы здесь хотим издать имажинистский сборник. «Харчевня зорь» название. Давай и тебя в нём тиснем! Ты ведь не против имажинизма, а? Ну по сути! И в Москве издадим сборник… Или хочешь отдельное издание? Поэму какую-нибудь выбери свою, издадим в Москве, большим тиражом… Не сто штук, как тебя печатают все, а 10 тысяч сразу! Давай?! Сознайся, есть мечта такая? Ну есть же!!
ВЕЛИМИР. Мне мало надо!
Краюшку хлеба и каплю молока.
Да это небо, да эти облака!
СЕРГЕЙ. Постой-постой! Ты мне лучше скажи… Как ты это… заранее год начала мировой вычислил? И революцию в октябре, да? Вот за сколько ты 17-й предсказал?
ВЕЛИМИР. За пять лет… в 12-м…
СЕРГЕЙ. Как сделал - не спрашиваю. Сам, может, расскажешь?..
Хлебников пытается отвернуться, но Сергей везде.
ВЕЛИМИР. Я вычислил закон времени… всё.
СЕРГЕЙ. Вычислил... Нет, я понимаю – Пифагор… в основании мироздания лежит число, и так далее… А что за число в основании мира?
ВЕЛИМИР. 317… 365… 1383… разные степени чисел два и три… степени двух соединяют подобные события… усиливают их… А степени трёх - обратные события… победу и разгром, преступление и наказание… начало и конец вот… знаете, убийца умрёт через столько дней, сколько равно трём в энной степени вот… я устал…
СЕРГЕЙ. Спасибо, просветил. Правда, объясняешь ты ещё хуже, чем стихи читаешь… Только не в обиду!
ВЕЛИМИР. Голгофа Мариенгофа…
СЕРГЕЙ. Не в обиду, Велимир… Я ведь тебя люблю, чтоб ты знал... Нет, правда.
ВЕЛИМИР. …и воскресение Есенина.
СЕРГЕЙ. Но ты же артист, Велимир Владимирыч… Ох артист! Ещё какой!
ВЕЛИМИР. Розыгрыш… розыгрыша…
СЕРГЕЙ. Что?.. Вообще-то все мы - артисты, как заметил один англичанин. Но ты – из лучших, потому что не играешь совсем… Ты просто такой, какой есть, а так играют только самые-самые… Единицы, я знаю. Скажи что-нибудь человеческое… Ты не обиделся?
ВЕЛИМИР. Так это правда… Так?
СЕРГЕЙ. Что?.. Какая правда?
ВЕЛИМИР. Что… ну что это розыгрыш, что был розыгрыш...
СЕРГЕЙ. Не понял… Ты говори толком.
ВЕЛИМИР. Ну… что вы пошутили, что это была шутка… ну а на самом деле…
СЕРГЕЙ. А на самом деле?
ВЕЛИМИР. Ну что я… меня… в Москве… поэты вот… председателем шара, да?.. признали всё-таки… ведь так?
СЕРГЕЙ. Слезай с табурета, Велимир… Я прошу тебя – слезь ты, наконец!
Пытается стащить его наземь. Тот не даётся.
СЕРГЕЙ. Да что с тобой за столбняк такой?! Ну да, да, признали… Председателем земного шара. И ещё… Признали, что ты - самый лучший, самый настоящий, самый космический поэт на Земле… Что ты – совершенно невероятный человек… (О чём-то своём.) Цветок неповторимый… Что им всем очень и очень до тебя далеко… Что такие рождаются раз в сто лет… Что когда ты умрёшь, они все будут плакать, все будут жалеть, что мало тебя ценили, мало любили… почти не понимали совсем… Им всем тогда так захочется тебя вернуть… чтобы поговорить с тобой, послушать тебя… им так будет не хватать меня… тебя… Так захочется исправить что-то, что было не так… а уже нет… уже всё… Поздно. А ещё… Что ты - самый самый самый русский поэт! Был и будешь всегда!
ВЕЛИМИР. Вселенский.
СЕРГЕЙ. М?
ВЕЛИМИР. Самый вселенский…
СЕРГЕЙ. Ну да, вселенский… Они тоже это признают... Признали, то есть… Уже. Чего тебе ещё, Велимир?..
ВЕЛИМИР. Всё… я умер и засмеялся. Вот…
СЕРГЕЙ. Сейчас второе отделение начнётся. Там другие поэты... Пойдём, а то занавес откроют.
Появляется Анатоль, он жестами вызывает Сергея со сцены. Есенин уходит за ним. Хлебников, выпрямляя сутулую спину, ждёт поднятия занавеса. От напряжения табурет под его ногами начинает ходить ходуном, ножка подламывается, Велимир падает на пол. Харьковский занавес поднимается. Аплодисменты.
FIN
© Сергей Вепрев 28.07.13, 07.10.13
г. Мариуполь