1.
Улицу не обманешь – улица замечает у каждого всё до мелочей. Вот и его, мальчишку, самого младшего в шумной ватаге по соседству живущих детей, прозвали Тимофеичем – по отчеству – его манера говорить обдуманно, взвешенно и не по годам рассудительно сыграла видимо свою роль.
Быть самым младшим в уличном отряде это беда, наказанье божье. В самые интересные походы, ночные рыбалки его просто не брали и он страшно обижался, оставаясь один никому не нужный на пустой скучающей улице.
И вот однажды, когда все собирались за город играть в «настоящую» войну, когда все деловито собирали своё нехитрое снаряжение – луки, стрелы, деревянные мечи, - а он стоял с понурым видом в стороне, к нему подошёл Главный и скомандовал:
- Ну, что Тимофеич грустишь, собирайся, пойдёшь с нами. Будешь у меня связным. Слово командира закон и с тех пор все запреты и ограничения были сняты – Тимофеич стал равным среди равных. Тимофеичу ещё не было и десяти и командир, которому уже было семнадцать, его по-братски опекал, далеко от себя не отпускал – связной есть связной.
Какие были походы! Какие были сражения! В жаркие летние дни на Чёрном озере они из камыша вязали плоты в виде снопов, садились как на коня верхом на такой плот и по пояс в воде на этих плотах проводили морские бои – эскадра на эскадру. Осенью из сухих стеблей подсолнуха и картофельной ботвы строили шалаши и редуты, - ходили в атаку и контратаку.
Учёба, школьные мероприятия вносили в бурную жизнь коррективы – шумные баталии затихали, а воинство взрослело.
На смену бесшабашным играм приходила неведомая, непонятная действительность с иными радостями и горестями.
2.
Тимофеич ничего не знал о том, как его командир безумно влюбился, как из-за любимой подрался с подонками из обеспеченных семей, возомнивших себя золотой молодёжью. Он только услышал, что посадили на пять лет.
Не было предводителя – игр больше не было.
Как-то в скучающий лабиринт переулков и улиц грозовые тучи вместе с дождём обронили слух – Павлик Жилин, его командир, совершил побег из лагеря. Побег из зоны - это безумие, это верная смерть – беглецов по не гласному приказу тогда находили и расстреливали на месте, инсценируя убийство при попытке к бегству.
Это знали все, все кроме Тимофеича – он был ещё мал.
В одну из душных августовских ночей Тимофеич его увидел – худого, оборванного, но не сломанного и не забитого, дорогого ему командира. Тайком приносили еду и одежду – где он скрывался днём, никто не знал, только догадывались.
И вот Тимофеичу, как самому неприметному, как связному было поручено передать записку любимой девушке Павла и принести ответ.
Он долго просидел на скамейке напротив её дома, он нетерпеливо ждал и наконец-то вышла она, он по описанию узнал, что это она. Да и как не узнать – таких красавиц в округе больше не было. Задание он выполнил. Ответ обрадовал Павла и на другой день Тимофеич сопровождал его на тайное свидание. В задачу Тимофеича входило идти впереди метров за пятьдесят и в случае чего предупредить Павла об опасности.
Местом встречи был выбран сад на окраине города, точнее не сад, а кладбище – братская могила погибших при защите города в гражданскую войну красноармейцев. Сад был по периметру обнесён высоким забором из прочных стальных звеньев и кроме братской могилы с величественным памятником, в нём ничего не было, аллеи от разросшихся деревьев выглядели как туннели, асфальтового или плиточного покрытия не было ни одного квадратного метра и здесь никогда никого не бывало.
После свидания Тимофеич должен был проводить Павла за город в густую пойму Чёрного озера и не заходя вглубь сада ждал его лёжа на траве неподалёку от ограды. Солнце нежно согревало, в саду стояла завораживающая тишина и он незаметно для себя заснул. Сколько длился сон, он не знал – его разбудил громкий топот сапог – в испуге он вскочил на ноги и перед собой увидел громадную фигуру милиционера с пистолетом в руках. В следующую секунду он увидел Павла молнией бегущего к ограде – пытающегося вырваться из облавы.
Вот Павел уже оторвался от погони, вот он уже вскарабкался на верх ограждения, и тут раздался выстрел и ещё выстрел. Было видно как пули попали беглецу в спину, как он неестественно во весь рост поднялся на верхней перекладине звена, как на мгновение замер в этой позе и неожиданно рухнул прямо вниз головой на землю.
Ото всего увиденного у Тимофеича перехватило дыхание, он онемел, он потерял дар речи.
3.
Дней через десять его показали врачам. Врачи констатировали глубокое нервное потрясение и что немота может со временем пройти, а может не пройти никогда.
Осенью он со всеми пошёл в школу, в четвёртый класс, но больше недели там не выдержал. Над ним все дружно издевались и откровенно травили. Когда он по привычке однажды поднял руку, чтобы ответить на вопрос учителя, то класс взорвался невообразимым хохотом – это был его последний урок. Уличные пацаны, узнав о произошедшем, на своём языке объяснили неразумным школярам, что нельзя смеяться над чужим горем; объяснили один раз и на всю оставшуюся жизнь, но это сути дела уже не поменяло.
Тимофеич стал домоседом, стал домработником, он колол дрова, топил печь, носил воду, мыл полы. Летом вставал до зари, ходил на рыбалку и всегда возвращался с уловом. Через год, когда ему исполнилось двенадцать, он с соседом старшим на четыре года, устроились работать на мукомольный завод откатчиками – отвозить готовые мешки с мукой на склад. Работали в три смены, первая смена была с шести утра до двух часов дня, вторая – с двух до десяти вечера и третья с десяти вечера до шести утра. Мешки возили на двухколёсных тачках – колёсами служили шарикоподшипники, - по длинной галерее с дощатыми, местами выбитыми полами. Если по неосторожности при движении одно колесо попадало в выбоину, то тачку резко разворачивало и ручка её больно била в плечо – особенно мучила ночная смена – галерея и склады освещались редкими слабыми лампочками. На зиму предприятие закрыли на переоборудование, всех временно работающих уволили и Тимофеич снова погрузился в домашние дела, в учёбу и чтение. Учёбу и чтение он никогда не бросал – он учился самостоятельно, - старшие сестра и брат только иногда что-нибудь подсказывали да снабжали его учебниками и книгами. Замкнутый образ жизни накладывал свой отпечаток, он рано повзрослел, рано перестал смеяться и чему-нибудь радоваться. Недуг его мучил, недуг не давал покоя.
Он видел, что до него нет никому дела, что в обществе он изгой, неполноценный. Только иногда он слышал, как молится мать за без вести пропавшего на войне отца и за его, Тимофеича, здоровье.
Он тоже, иногда ночью свернувшись калачиком под одеялом, плача, пробовал молиться – просить у Бога вернуть дар речи, но Бог не слышал его, - недуг не отступал.
А этим летом к немоте прибавилась ещё одна болезнь – малярия или как по-просту говорили, лихорадка. В жару его трясло от холода, знобило, разноцветный мир в его глазах становился как при луне одноцветным, не земным. Лихорадка ломала тело на части и, кажется, лишала рассудка. В один из таких дней он решил броситься в колодец, - в их глубокий бездонный колодец. Ему уже совсем, совсем не хотелось жить.
Он сел на корточки на срубе колодца, стал всматриваться в пугающую темноту его глубины и вдруг к нему на колодец запрыгнул Дымка, его любимый кот, ценитель его рыбацких успехов. Кот бесцеремонно взобрался к нему на колени, завёл свою любимую песню и начал лизать плечо, шею и голову своего кормильца.
Выходка Дымка отвлекла от намерения, и с котом на руках он вернулся в свою постель. Вскоре лихорадка отступила, снова потянулись обычные, однообразные, безрадостные дни. Осенью Тимофеичу исполнилось четырнадцать – он вытянулся, возмужал и стал вести себя спокойнее и уверенней.
4.
Снежная и холодная зима, кажется, тянулась целую вечность, а весною все ждали наводнение, ждали большой воды. По-летнему тёплые апрельские дни за короткое время от сугробов оставили одни воспоминания и уже не было никаких ручьёв, никаких луж и казалось, что и паводка никакого уже не будет.
Вода пришла неожиданно под покровом тёмной, пахнущей ароматом весны, ночи. В спешке одни покидали свои дома, захватив с собой всё, что можно захватить, в спешке другие поднимали на чердаки свой нехитрый домашний скарб и вязали плоты из всего что попадало под руки. Тимофеич со старшим братом, с котом и неугомонной дворняжкой устроились на плоской крыше сарая, примыкающего к дому – сарай был надёжный, деревянный, а на старый глинобитный дом не было никакой надежды – то ли рухнет, то ли выстоит. Вода прибывала стремительно, от сарая оставалась одна крыша, но никакой тревоги ни у кого не было, а в Пасхальное воскресенье пятнадцатого апреля рост уровня воды прекратился.
Пасху в стране официально не праздновали, но и праздновать официально не запрещали.
Тимофеичу этот день всегда нравился, в этот день всегда было много еды, много яркого солнца и много красиво одетых людей. Вот и сейчас на крыше сарая было как в раю – тишина, над головою синее без единого облачка небо, тепло и вокруг зеркальная водная гладь. От восторга хотелось кричать, веселиться, бегать и прыгать. Тузик тоже был рад Пасхе и они с ним начали увлечённо резвиться на своём крохотном островке. В какой-то момент Тимофеич оступился и со всего размаха спиной упал с крыши сарая в ледяную воду.
От неожиданности, от обжигающего холода спазмой сковало тело; он сразу не понял, что с ним, где он и что надо делать. Через несколько мгновений сознание вернулось. Он быстро вынырнул, легко поднялся на крышу сарая, разделся и лёг загорать. Когда брат вернулся на плоту от соседнего дома, где они по просьбе хозяина кормили на чердаке кур, то он сразу ничего не заметил, но когда увидел мокрую одежду, то сразу обо всём догадался.
- Ты что упал с крыши, ты что, маленький что ли, - зашумел он на брата.
Тимофеич виновато стал оправдываться:
- Да поскользнулся я…
- Что, что ты сказал? Повтори, повтори.
- Я поскользнулся, - произнес Тимофеич и только сейчас понял, какое с ним произошло чудо – он заговорил, к нему вернулась речь.
Брат шумел, заставляя говорить и говорить Тимофеича, Тузик понимая или не понимая сути случившегося, бегал по краю крыши и весело лаял.
Вода стала быстро убывать, унося с собой прошлые боли, обиды и переживания – унося с собою всю прошлую жизнь.
После паводка всё стало выглядеть по-другому; дома, деревья, улицы, люди. Тимофеича теперь уже никто не звал Тимофеичем, вместе с голосом к нему вернулось его имя Юра, Юрий; да и тех, кто его помнил как Тимофеича, как будто унесли, разметали кого куда холодные воды бурного весеннего половодья.
5.
Шли годы, годы заполненные делами, радостями и огорчениями, находками и потерями. Юрий Тимофеевич вот уже несколько лет работал главным врачом городской клинической больницы.
Врач от Бога – говорили все о нём, - он даже словом лечит. И люди не ошибались; кто, кто, а он то уж очень хорошо знал цену слова и воздействия его на здоровье больного, да и здорового, человека.
Как-то пациенту необходимо было делать операцию, от которой больной отказывался, ссылаясь на возраст и опасаясь худшего, замыкался в себе и не шёл на контакт с врачами. Юрий Тимофеевич встретился с больным, поговорил и вывел его на долгую интересную беседу.
Ветерану милиции, полковнику МВД в отставке, было что рассказать, только не было человека, которому можно было довериться и главврач, как нельзя кстати, подошёл на роль духовника.
Полковник был коммунистом, атеистом, но в последнее время стал задумываться о смерти, о Боге, о грехе. Говорил он много и интересно.
Рассказал и о том, что за всю работу в органах ему трижды пришлось применить табельное оружие – стрелять на поражение. На его совести три загубленных жизни. Двоих вооружённых уголовников-рецидивистов он не жалел – они заслужили, - а вот третий был «Мотылёк». Глупый мотылёк, сам залетевший в огонь. Он мучил его совесть, он часто ему снился, о нём он всё помнил, всё знал. Это был, как он выразился, гражданин Павел Иванович Жилин, девятнадцати годов от роду.
Бог наделяет некоторых людей особыми способностями – талантом, гениальностью, а это бремя, это крест, который непосильно долго нести. Моцарт, Пушкин, Байрон, Есенин – много их, кто под тяжестью рокового груза закончил жизнь свою молодыми и очень молодыми – рассуждал он.
Павла Бог чрезмерно одарил любовью – любовь его и погубила.
Парнишка, безотцовщина – отец погиб на войне, - с малых лет в труде, он был совершенно не виновен в той драке. Бездельники, сыночки из обеспеченных семей, родители которых неплохо отсиделись в своё время в тылу, обнаглели, охамели; а как только получили отпор, то завыли, заскулили, побежали жаловаться. Адвокаты – узаконенные наёмные преступники, - так было всегда, сплели паутину.
- Побег, зачем он совершил побег? Ведь он знал, что идёт на верную смерть, - спрашивал доктор.
- Любовь. Он не мог поступить по-другому – ему надо было перед смертью увидеть любимую. Если бы он не сумел совершить побег, он бы на зоне совершил самоубийство – других вариантов для него не существовало, - роковое бремя.
- А как вы его обнаружили, как вы вышли на его след? – уточнял Юрий Тимофеевич.
- Это было не сложно – объяснял полковник; мы сразу же вышли на девушку, поработали немного с ней; объяснили, что чем меньше времени Павел будет в бегах, тем для него это будет лучше и она нам сообщила о встрече, - она сдала его.
- Почему она вам поверила, почему она пошла, в общем-то, на предательство – допытывался врач.
- Это всё просто – она его не любила. Если бы она его любила, как он её, мы бы там ничего не добились, нам бы пришлось долго помучиться с беглецом. Но всё закончилось бы тем же или, скорей всего, они тогда бы погибли вместе.
- А она, что после этого чувствовала, как она с этим жила дальше? – после минутного молчания произнёс доктор.
- Она, она? О, это совсем другая история – нехотя ответил полковник, всем своим видом показывая, что исповедь его закончилась.
На другой день Юрий Тимофеевич не возвращался ко вчерашнему разговору, ещё раз попытался убедить больного ветерана в необходимости срочной операции, на что пациент категорически и окончательно отказался.