Рыбки, что интересно, имеют обыкновение дохнуть. Слоники – тоже. И муравьи, и лошадки, ежики и гиппопотамы.
Один барбус в моем аквариуме с самого утра сегодня плавает кверху брюхом. Я, было, подумал, что дура-рыба загорает, или подобным способом декларирует протест загнивающему обществу. Однако, вид этой чешуйчатой уж больно никудышный: белое пузо, облезший хвост, в мутных глазах апатия какая-то. Дерьмо в недрах канализации сто крат краше. Болтается, понимаешь, поганит мой водоем, гадина. Другие водоплавающие уже пробуют жмура на вкус. Ну, этого еще не хватало, - обожрутся, заблюют все стекло, каннибалы чертовы!
Я постучал по передней стенке – рыбы сиганули в стороны. Барбус остался, выпустив только из открытого рта крохотный пузырек воздуха, или другого газа (хотелось бы думать, что воздуха). Интересно, а если сдохнет кит? Ну и завоняет же! Хорошо, что я не развожу китов. Тут бы мне с этим карасем новопреставившимся разобраться. – Сержант, вы должны осмотреть место происшествия и опросить свидетелей. – Есть, сэр, мною уже задержаны два, подозрительного вида, меченосца, и брат покойного – они были в натянутых отношениях.
Знать бы, что же, все-таки, делать с телом (Или тушкой? Нейтральнее будет звучать «с останками»)? Удить дохлую рыбу – некрофильское, прямо-таки, занятие. Желал бы я знать, на что клюют давшие дуба барбусы? (Разве что, на опарыша) По-моему, им любая приманка более чем «до фени». Неподкупные и бесстрастные – прямо Робеспьеры. Да, ведь есть сачок – универсальная веешь! Им, не то что дохлятину, но и любой экскремент изловить можно.
Ну, ну, давай – сачок в руки, и пошел, точней – поплыл. Бульк! Так ее, поганую! Правее. Фу-у-у…Спокойней, та-а-к…Оп-с! Поймал! Иди же к папочке, моя вонявая…Бр-р-р-р о-о-ой…Какое счастье, что я не успел плотно позавтракать, иначе мой ланч уже плавал бы в аквариуме. Ох, скорее какую-нибудь газетку: сачок мокрый, с него капает; с него и с рыбки!
Теперь, барбус, торопливо, но торжественно перемещен на сложенный вчетверо номер газеты за прошлый вторник. Картинка – откровенно декадентская. Бледная кучка на мятой бумажке – прощай, моя тухлая килечка! «До-о-о-свида-а-анья, друг мой, до-о-свида-а-анья…» - как поет один очень сентиментальный певец.
С подобными заупокойными песнопениями я препровождаю почившего барбуса, возлежащего на газетном одре, в мой сортир, который должен теперь гостеприимно распахнуть ему дверь в вечность. Там я, как истинный некрофил-ихтиолог, бросаю последний взгляд на бренную тушу, которая, секунду спустя, отправилась в унитазное лоно. «Большому кораблю – большое плаванье!» - и нажимаю ручку слива, одновременно засовывая газету в мусорное ведро. Ну, вот и все, скорее вымыть руки (еще сачок), и можно пообедать.
Кто-то там у меня сегодня сдох? Хорошо, что не лошадка, и не гиппопотам.