Теодор был менестрелем. Песни и баллады стал слагать он с детских лет. А когда подрос, обучился игре на лютне и флейте и, собрав нехитрую котомку, покинул родной городок. Многие девушки засматривались на Теодора. Высок он был и красив. И также, порой, бывал грустен. Может, от того, что не нашел еще свою любовь. И стал он бродить по дорогам королевства из села в село, из города в город.
Слушали люди баллады Теодора, то печальные, то веселые, и сердца их наполнялись радостью... или грустью, от которой, порой, слезы выступали на глазах.
Город, куда пришел Теодор в тот день, был небольшим, но красивым. С легким сердцем вошел Теодор в него и, пройдя несколько улиц, ступил на городскую площадь. Люди, увидев менестреля, подошли поближе, посмотреть на незнакомца, да послушать.
И Теодор, достав свою верную лютню, легко пробежал пальцами по струнам...
Слушали люди, как зачарованные. Несколько монет бросили уже в шляпу Теодора, положенную на мостовую. И вот, закончил он пение и, в последний раз пробежавшись рукой по струнам лютни, поднял на людей глаза. И тут заметил он вдали, стоящую отдельно от толпы хрупкую женскую фигурку. Одета девушка была в длинный лиловый плащ, расшитый по вороту и широким рукавам серебряными узорами. Под уздцы держала она высокого тонконогого коня белой масти. Откинула девушка упавшие на слегка раскосые аквамариновые глаза тяжелые пряди длинных светлых волос и посмотрела в упор на Теодора.
И от взгляда того вдруг сдавило у него сердце, словно сжала его чья-то ладонь. Сжала, а отпустить забыла... А девица смотрела на Теодора. И взгляд ее проникал как будто в самую его душу.
Затем, уголки губ девичьих тронула легкая улыбка и, вскочив на коня и пришпорив его, ускакала она прочь с городской площади.
Теодор стоял, как оглушенный... И не сразу заметил он, как недобро косились люди на девушку с серебристыми волосами. А когда покинула она площадь, вздох облегчения пронесся над толпой.
Удивило все это Теодора.
- Кто эта девушка? - спросил он, подойдя к мужчине в широкополой соломенной шляпе.
- Проклята она. Держись от нее подальше, - буркнул тот, бросив на Теодора взгляд из под седых косматых бровей.
И больше ничего объяснять не стал.
Еще к нескольким людям обратился менестрель с вопросом о странной девушке. Но молчали люди и, бросая на него косые взгляды, скорее торопились покинуть площадь.
И только один старик, сгорбленный, с темным морщинистым лицом, внимательно посмотрел на Теодора, услышав его вопрос.
- Кто эта девушка? – повторил свой вопрос Теодор. - Как зовут ее?
- Сильверина, - услышал он ответ.
- Сильверина... - повторил менестрель. - И имя такое же красивое, как и она сама. Волшебное, как серебристый свет луны.
- Зачем тебе знать о ней, парень? - старик печально посмотрел на Теодора. - Уходи ты из нашего города, пока беда не приключилась с тобой.
- Не могу, - Теодор потупил взгляд. - Запала мне эта девушка в сердце...
- В сердце, говоришь? - старик усмехнулся, но как-то невесело. - А вот у нее-то, у Сильверины, и вовсе сердца-то нет. На самом деле нет, и кровь по жилам не бежит. И холодна она, как камень могильный. И любить потому никогда никого не сможет.
- Но как же... - Теодор сделал шаг назад и с удивлением посмотрел на старика. - Как же это может быть? Как же может человек жить без сердца?
- Может, - старик головой кивнул и свою длинную бороду опять почесал. - В этом и есть проклятие ее.
И услышал Теодор странную и печальную историю.
Жила Сильверина в большом и мрачном замке, что далеко виден был с морского побережья. Отец Сильверины, герцог, умер три года назад, когда дочери исполнилось семнадцать.
- Значит, она дочь герцога, - грустно вздохнул Теодор, подумав, что богатая девушка вряд ли согласится стать женой бедного менестреля.
- Вроде и герцога... - прошептал старик, - а вроде и нет. Может, и самого дьявола дочь, кто его знает.
Теодор покачал головой, подумав, какие только небылицы способен придумать простой люд.
- Не верится мне что-то, - проговорил он. - Сказка, да и только.
- А ты слушай, - начал старик. - Слушай... тогда и поверишь.
И узнал Теодор, что до рождения Сильверины герцог часто был в разъездах. Уезжал он то на службу к королю, то по другим своим делам. Жена его, красавица черноволосая, часто оставалась одна и скучала, сидя в высокой башне у оконца и глядя на бескрайнее море. Однажды не было герцога долго, почти полгода, а вернувшись, узнал он новость. Жена его оказалась беременна. В гневе был герцог, заподозрив измену. Жена его клялась и божилась, что никакой измены не было. Да и старый слуга, приставленный постоянно следить за ней, доложил герцогу, что все эти месяцы сидела молодая красавица-жена в замке одна-одинешенька, возвращения мужа дожидаясь. Разве что заметил он, как несколько раз влетала в окно ее комнаты большая серебристая чайка. Помрачнел герцог, заподозрив неладное. И опасения его подтвердились. Родилась через положенное время девочка. И глядя на нее, все больше убеждался герцог, что это не его родная дочь.
Сам он был чернобров и черноволос. Волосы молодой кареглазой жены его также были иссиня-черные. А девочка родилась светловолосая, с бледной молочной кожей и со слегка раскосыми глазами цвета морской волны.
- Не моя это дочь! - с горечью воскликнул герцог, отворачиваясь от ребенка. - От самого дьявола ты ее родила!
Назвала герцогиня дочку Сильвериной. Но не долго была она с ней. Через год нашли искалеченное тело молодой матери внизу, у подножия замка. Бросилась она вниз с высокой башни. Правда, ходили слухи, что это герцог убил ее.
- Можно ли его как-то снять это проклятие? - взволнованно спросил пораженный менестрель после краткой паузы.
Старик посмотрел на него, сощурив глаза бесцветные и поглаживая бороду.
- Можно, говорят.
- И как же?
- Если полюбит Сильверину человек, который решится отдать ей свое сердце.
- И были ли раньше такие люди? - спросил Теодор.
- Были, - усмехнулся старик. - Приходили к замку. Но отдать Сильверине сердце никто так не смог. Ведь умереть для этого надо. А кто ж, молодой, полный сил и желания жить, погибнуть-то захочет?
Но, вопреки совету старика, не покинул менестрель города. И вот, на третий день Теодор все-таки решился. Край солнца уже окунулся в голубую морскую гладь, когда подошел менестрель к мрачному замку. И с взволнованно бьющимся сердцем остановился у его стен.
- Зачем ты пришел? - услышал он вдруг бесстрастный серебристый голосок. Поднял голову Теодор и увидел ту, от облика которой сердце его забилось еще сильнее.
На резном каменном балкончике стояла Сильверина. Ветер развевал ее длинные серебристые волосы, а в глазах застыл холод.
- Я пришел, потому что захотел увидеть тебя, Сильверина, - ответил Теодор. - Я понял, что люблю тебя.
Молчала Сильверина, глядя на него.
- Уходи, - наконец произнесла она. И повернулась, чтобы скрыться в башне.
- Сильверина! - крикнул Теодор. - Постой! Я... я пришел, чтобы отдать тебе свое сердце.
Обернулась к нему девушка и посмотрела слегка насмешливо.
- Были уже охотники отдать мне сердце, - проговорила она. - Да только все это слова пустые оказались... И ты уходи, не надо лгать.
- Не лгу я, - просто сказал Теодор. - Впусти меня в замок. Спою тебе несколько песен. И сердце свое отдам.
Смотрела на него Сильверина все также холодно и бесстрастно. Затем прижала узкую ладонь к груди.
- Здесь - пустота, - тихо молвила она. - И потому никогда не смогу я полюбить тебя. Никогда. Так зачем же тебе погибать из-за меня? Уходи.
- Потому что я люблю тебя, - опять сказал Теодор. - И я не уйду.
Солнце уже почти село, разлилась по небу алая кровь заката. Молча ждал Теодор ответа девушки, не уходил. Дрогнули ресницы Сильверины, прижала она руки к груди и, наконец, кивнула.
- Хорошо, - прошептали ее холодные губы. - Заходи. Но на рассвете ты отдашь мне свое сердце.
И открылись ворота, а Теодор вошел в замок. Всю ночь пел он для Сильверины баллады, одну краше другой. И слушала их девушка, сложив узкие ладони на коленях. А аквамариновые глаза ее были все также бесстрастны и спокойны. И даже от самых трогательных баллад не изменилось выражение ее лица. И вот, допел Теодор свою последнюю песню. И подойдя к Сильверине, осторожно взял ее за руку
- Сильверина, можно мне поцеловать тебя... на прощание? - спросил Теодор.
И кивнула бессердечная девушка с легкой усмешкой.
Нагнулся к ней менестрель, обнял за плечи и прижался губами к ее ледяным устам. А сквозь узкое резное окно уже проникал первый рассветный луч. Небо окрашивалось нежно розовым светом.
- Ты помнишь про свое обещание? - прошептала Сильверина. - На рассвете...
- Да, я помню, - кивнул Теодор.
Распахнул он рубашку, и Сильверина провела узкой ладонью по его груди. И движение девичьей ладони оказалось подобно лезвию ножа. Поднималось на небе солнце, знаменуя рождение нового дня. И в тот момент, когда его лучи упали на узорные плиты пола, Сильверина своей маленькой ручкой аккуратно достала сердце Теодора из его рассеченной груди. А кровь тяжелыми густыми каплями побежала на каменные плиты...
Теодор успел еще улыбнуться побелевшими губами той, которую любил. А затем упал замертво.
Прижала Сильверина горячий пульсирующий комок к своей груди и глубоко вздохнула, глядя в окно на алое рассветное небо. И в тот же миг ощутила она в груди сильный толчок, как будто само солнце там раскрылось. Щеки ее порозовели, а затем почувствовала девушка, как в груди больно и часто забилось что-то. Что-то живое.
Сильверина замерла, ощущая неиспытанное ранее чувство. Любовь...
Она тихо прошептала это слово и, повернув голову, увидела лежащего на полу человека.
И волна чего-то теплого и живого затопила вдруг душу девушки. И, прорвавшись наружу, хлынула из ее глаз горячими слезами. Она плакала первый раз в своей жизни, опустившись на колени и обнимая мертвое тело.
- Теодор, - шептала она, целуя его. - Я люблю тебя. Что же я натворила?! Я люблю тебя. Как же мне теперь жить с этим?
А слезы Сильверины все капали и капали в рану на груди Теодора...
Я люблю тебя, Теодор... – шептала она, касаясь своими горячими губами его мертвых уст.
И вдруг, в тот момент, когда прижалась она к груди Теодора, вдруг почувствовала девушка, проводя рукой по его щеке, что веки менестреля слегка дрогнули. Она схватила его за запястье, и почувствовала бьющуюся под пальцами жилку. Бросила девушка взгляд на его грудь, и увидела, что глубокая страшная рана затянулась на глазах. А на коже остался лишь широкий розоватый шрам. Не веря своим глазам, припала Сильверина ухом к груди любимого и услышала равномерный гулкий стук живого сердца.
Теодор открыл глаза и увидел склоненное над собой взволнованное лицо Сильверины.
И улыбнувшись, обнял ее крепко-крепко.
- Вот видишь, Сильверина, - выдохнул он. - Моего сердца хватило на нас обоих.