Раба любви
Итак, любил ли Онассис Марию?
Даже среди близких друзей Каллас не было единого мнения. Некоторые считали, что любил. Что она вообще была единственной женщиной в его жизни, которую он любил по-настоящему. Другие - что нет, не любил. Один из самых богатых и влиятельных людей мира был по натуре завоевателем и имел страсть присваивать себе все блестящее. Но очень скоро терял интерес к тому, что начинало тускнеть.
Любил или не любил? Или она была нужна ему для респектабельности? Во время романа с ней Онассиса с Каллас принимали в домах видных политиков и государственных деятелей, что раньше, без Марии, происходило с большим скрипом. А когда он бесповоротно заполучил примадонну почти что в полную собственность (да что там почти!!!), отношение к ней резко изменилось.
Как-то Мария спросила:
- Почему ты теперь не присылаешь мне цветов?
- А зачем? Ты же теперь моя женщина, не могу же я присылать цветы самому себе!
Франко Дзеффирелли так прямо и говорил, что Онассис использовал лишь славу Каллас. А когда в его колоде появилась более сильная карта, то бросил Марию и женился на Жаклин.
А оперная примадонна уже стремительно утрачивала свой блеск.
Фактически с самого начала романа с Онассисом, еще в самый счастливый период их отношений, у нее стало что-то неладное твориться с голосом. Не то чтобы она его совсем потеряла, но он стал изменять ей. Мария побывала в лучших клиниках мира, но именитые врачи разводили руками. "Никакой органики, - говорили они. - Это, видимо, что-то психосоматическое".
Каллас была уверена, что это Бог наказал ее за измену Менегини и развод. И она стала страстно молиться по ночам, прося Господа вернуть ей голос. После исступленных молитв проваливалась в тяжелый сон. В котором видела всегда одно и то же: длиннобородый суровый Господь ставит ее перед выбором: или Онассис, или голос. Во сне она всегда выбирала голос. И тут же просыпалась, задыхаясь от страха, что может потерять и то, и другое.
Осенью 1960 г. Каллас открыла сезон в Ла Скала оперой "Полиевкт". Она еще не знала, что Паолина станет ее последней новой ролью.
Зал был полон. Вся итальянская (и не только) элита собралась здесь. Онассис, гордившийся славой своей любовницы, многих пригласил лично. Он уже предвкушал завистливые шепотки и взгляды и потому был в приподнятом настроении.
А Мария, напротив, была не в своей тарелке. Впервые она не могла сосредоточиться на роли и с ужасом чувствовала, что голос не слушается ее, что драматические арии о верной и жертвенной любви звучат фальшиво.
На следующий день критики не замедлили оповестить оперный мир о том, что голос великой Каллас звучит пусто и мелко и что она далека от своей прежней формы. Онассис был в ярости: она опозорила его перед друзьями своим жалким пением!
Это было началом конца.
Через год ситуация повторилась. На этот раз она пела партию Медеи. И снова, исполняя страстную арию, она почувствовала, что у нее пропадает голос. Хорошо хоть в тот вечер Аристотеля не было в театре. Но он все равно узнал об этом на следующий день.
Какое-то время примадонна еще продержалась на театральной сцене, участвуя в спектаклях все реже и реже. Она почти не была занята в новых операх. А в 1962 году ушла из Ла Скала. Правда, концертную деятельность продолжала.
Через два года в Париже Мария Каллас попыталась вновь вернуться на оперную сцену. О том, что из этого получилось, рассказывали ее друзья.
Франко Дзеффирелли:
" Критики писали после спектакля, что ее голос из золотого стал бронзовым. Но меня не волновало, в каком состоянии ее голос. Ну и что, что она срывается на высоких нотах? Разве это может сравниться с силой артистического впечатления, которое на моей памяти не производил на публику никто. У меня перед глазами до сих пор сцена, когда Норма обнаруживает, что Поллион предал ее, и решает убить своих сыновей, чтобы отомстить ему. Я решил сцену в осенних тонах: в одном углу сцены были лес и подобие грота, отгороженное бордовым тканым занавесом. Мария, одетая в темно-фиолетовое платье из египетского шелка, отдергивала занавеску. Тень ее фигуры ложилась на спящих детей. Мария делала шаг к детям, затем назад, руки ее беспомощно метались, выражая невыносимую боль, потом она бросалась вперед, будто бы решившись на убийство, - и тут занесенная над детьми рука с кинжалом бессильно падала. Материнская любовь одерживала верх над ревностью. Мария плакала и обнимала детей. Это было потрясающе!"
Леонард Бернстайн:
«Мы с Франко Дзеффирелли и Марией в 64 году делали "Норму". У нее были сильные проблемы с верхами, и я говорил ей, что она легко может избегнуть критики, транспонировав свою партию на пару тональностей вниз. Все равно большая часть публики ничего бы не заметила. Я просил ее об этом. Умолял быть благоразумной. Но она отказалась.
- Я не могу, - отвечала она, - я должна петь все, даже если это означает крах моей карьеры. Каллас должна петь партитуру так, как она написана.
Никто не мог ее переубедить. В результате на одном представлении на "до" третьей октавы ее голос дал сбой и сорвался. Зал Гранд-Опера взвизгнул от ужаса. Оркестр остановился. До сих пор помню ужас в глазах музыкантов. Мария стояла на сцене совершенно белая. Минуту она смотрела в пол, потом подняла руку, прося о тишине, и затем, гордо вскинув голову, дала мне знак начать сначала. Она пела второй раз тот же пассаж. На этот раз все получилось. Я слышал, как в зале всхлипывали люди. Я сам не мог сдержать слез. Какое фантастическое мужество! Фантастическое!"
А в газетах писали, что в тот день некоторых впечатлительных меломанов из театра увезли на скорой помощи.
Отношения с Онассисом, уже далеко не безоблачные к этому времени, становились все хуже и хуже. Он не стеснялся обижать и даже оскорблять ее прилюдно.
Дзеффирелли вспоминал, что однажды Аристотель оскорбил Марию в присутствии ее коллег и друзей. Сначала по-гречески, а потом повторил это по-английски, чтобы они поняли, о чем речь.
После провала в "Медее" ее любимый Ари зло кричал Марии в лицо: " Ты никто, ты безголосая певичка, тебе надо петь в кабаках!"
В другой раз, зло сощурив глаза, он презрительно бросил : "Ты ничтожество!"
И она ему это прощала, потому что любила.
Дзеффирелли не раз пытался убедить Каллас оставить своенравного Онассиса.
- Я не могу, я - его рабыня, - с горечью отвечала она каждый раз.