Книга 2

Глава 1. Звёздные дневника Рэда-младшего

«…Просто не знаю, с чего начать… Столько произошло всего за это время… Да, теперь я – астронавигатор, а кем был раньше, помню, но не хочу вспоминать… Я умер там, на Земле, а вернее, исчез… Не знаю, как правильно определить, хотя какая разница – умер или исчез… Когда меня взяли на борт звездолёта «Орион Х» и я встретился со своим отцом, я долго не мог поверить в реальность происходящего. Ведь мне с детства внушали, что я – никто, что я – отброс. Моя мать оставила меня в роддоме, потому что она была изнасилована и чудом осталась в живых. Наверное, я сейчас понимаю её, хотя в то время на понимал. Из роддома меня забрали в дом малютки, а потом – в детский дом, где я провёл свои детские годы и часть отрочества. Меня били, меня унижали, из меня делали зверёныша без чести и совести, и я был этим зверёнышем. Но где-то в глубине моей души таилась наивная вера в чудо, которое в конце концов произошло. Этот день я запомнил на всю жизнь…
Я только пару дней назад вышел из колонии для несовершеннолетних, где сидел за кражу. Встретил своих друганов по детдому – Серого и Вовчика. Мы выпили с ними и начали шататься по городу, а к вечеру забрели в парк. Девчонку эту первым заметил я и я же первым предложил её изнасиловать. Тогда я сказал приятелям, употребив более грубое слово, и приятели согласились, потому что были такие же «заводные апельсины», как и я. Девушка эта, очень молоденькая, была такая чистенькая, ухоженная… Меня такое зло взяло, ведь я был изгой, а эта девушка была представителем чужого и враждебного мира, который ненавидел меня и который ненавидел я… Мы догнали её на очень узенькой тропке, бежать ей было некуда. Я накинулся на неё первый, а Серый и Вовчик мне помогали. Девушка что-то кричала, сопротивлялась, царапалась, но нас было трое и всё уже шло к концу. Серый и Вовчик держали девчонку за руки и за ноги, а я склонился над ней и рванул с неё остатки одежды… В парке было темно, но в тот момент, когда я склонился над девушкой, её лицо как бы осветило лунным светом, и я увидел её нежное красивое лицо с бездонными голубыми глазами. Да вот ещё, когда я одежду-то с неё рванул, джинсовый сарафан, ещё что-то, её белое тело всего на секунду пахнуло на меня чем-то неземным, но знакомым до боли…
Этот запах и сейчас со мной… Когда я наклонился над девушкой, она уже не кричала, но так посмотрела на меня и тихо так прошептала: «Негодяй! Ненавижу!» – и заплакала… А потом помню яркий, ослепительный свет, в голове у меня будто взорвалась граната… А потом стало очень тихо и темно, я ничего не видел, мне стало страшно, я стал кричать, а потом потерял сознание…
Очнулся я уже на звездолёте. Когда меня доставили в Танджур, некоторые из Посвящённых предложили просто стереть мне память. Но заступился так называемый Лазурный Лама, лица которого никто не видел. Этот Лазурный Лама сказал, что у меня такое предназначение, где понадобится прошлая память. Меня не стали держать в Танджуре, а сразу отправили на Антарес, в школу астронавигаторов. Но перед этим Лазурный Лама усыпил меня, и семь дней меня держали без одежды в Соляном Гроте. Я спал и не спал, грезил и не грезил, меня посещали фантастические чудовища и я видел поразительной красоты пейзажи неведомых мне планет. Я также ощущал, как дух мой, вырвавшись из тесной телесной оболочки, свершал чудесные путешествии я в межзвёздном эфире, окружённый мириадами звёзд. На восьмой день Лазурный Лама выпустил меня из Соляного Грота и провёл в огромный каменный зал, пол которого был из лазурного стекла, который переливался мягким лазурным светом. Я не видел лица ламы, его лица не может видеть никто, и оно всегда закрыто маской, но я слышал его голос, который звучал во мне. Лама сказал:
– Я поздравляю тебя с твоим новым рождением, Джанго. Но для людей ты будешь просто Ник или Рэд-младший. Я отправляю тебя в школу астронавигаторов на Антарес. Не задавай мне никаких вопросов, потому что твоя судьба определена не мной, а Создателем. Я сохранил тебе твою память, потому что ты вернёшься на Землю и твоя память будет тебе нужна. Ты всё узнаешь обо всём в своё время. Разрешаю тебе, перед тем как отправиться на Антарес, встретиться с твоим отцом. До встречи, Джанго!
…Нужно ли говорить о том, как мы встретились с отцом… До этого у нас была очень короткая встреча в Танджуре, да на звездолёте он вкратце обрисовал мне ситуацию и сказал, кто он мне. А теперь мы проговорили с ним целую ночь. Мой отец – очень интересный, сильный и умный человек, но путь на Землю ему заказан.
…Я не стал ничего расспрашивать у отца об его прошлом, но он сам рассказал мне всё. После его обжигающе-откровенного рассказа мы просто молча сидели и молчали, говорить было не о чем… Тогда я спросил отца о младенцах, которые были на попечении Дункана Маклеода. Отец ответил, что мне не надо интересоваться этими младенцами, а лучше всего забыть об их существовании. Я сказал, что хотел бы ещё раз увидеть младенцев перед тем, как покину Танджур. Отец разрешил мне, и мы вместе с ним сходили в гости к Дункану Маклеоду. Младенцы были точной копией друг друга, один в один, и при нашем появлении сразу же проснулись и, как два ангела, легко поднялись в воздух и сделали небольшой круг по комнате, где находились. Мне снова, как на звездолёте, когда впервые увидел их, стало немного не по себе. Один младенец очутился у меня за спиной, а второй – прямо перед моим лицом. «Тихо, не шевелись», – прошептал отец. В голове у меня вдруг стало ясно и на сердце спокойно, я закрыл глаза, а когда открыл их, то младенцы снова были на руках Маклеода. А меня с этого момента не покидает ощущение какой-то неведомой мне силы, что любое дело мне по плечу и никаких сомнений в своих силах у меня нет и быть не может. Дункан сказал мне, что эти ребята (он так и назвал их – «ребята») обогатили моё существо энергией высшего порядка, и теперь у меня всё будет хорошо, и через три месяца я снова буду с ними. Я спросил Дункана, почему через три месяца, ведь в школе астронавигаторов учатся три года. Дункан ответил мне, что я действительно проведу на Антаресе три года, но здесь, в Танджуре, пройдёт всего три месяца. Отец кивнул мне, что это действительно так, и мы расстались.
Прошло долгих три года на Антаресе. Я изучал математику, физику, астрономию, механику, космологию, медицину и многие другие дисциплины. Я досконально на память выучил карты звёздных полей и нашей, и других вселенных. Я научился приспосабливаться к любым условиям, жить без воды и пищи. Меня научили телепортации и левитации. Меня научили в одно мгновение аккумулировать в своём организме огромную энергию и поражать этой энергией любые биологические существа на любом расстоянии. Меня многому научили… но я продолжал быть и ощущал себя обыкновенным земным человеком.
Когда я вернулся в Танджур, меня снова принял Лазурный Лама и спросил меня, скучаю ли я по Земле. Я ответил, что очень. У меня отчего-то защемило сердце, и Лазурный Лама сказал:
– Не надо стесняться своих слёз, Джанго. Я знаю, что тебе каждую ночь снится эта девушка, из-за которой ты попал в Танджур. Ты тоскуешь по этой девушке, Джанго, но путь к ней тебе закрыт. Постарайся забыть эту девушку, Джанго, хотя это и очень трудно. Может быть, самое трудное для тебя – это суметь забыть. Но если твоё сердце не захочет забыть, значит, тебе предстоят очень серьёзные испытания, Джанго».
Так говорил мне Лазурный Лама, а душа моя всё болела и болела, и я сам не мог понять, почему каждую ночь в мои сны приходила она. Я ощущал запах её тела, волос, тонул в её бездонных голубых глазах; мы, взявшись за руки, ходили по шумным многолюдным улицам… А потом я просыпался в слезах и целый день ждал ночи, чтобы снова встретиться с ней.
Наконец муки мои стали нестерпимыми, и я пошёл к отцу и сказал ему, что хочу вернуться на Землю. Отец грустно посмотрел на меня и сказал, что это невозможно, потому что мы умерли на Земле. Я пошёл к Маклеоду, и он поддержал меня, сказав, что умер только мой отец, и если он появится на Земле, то сразу же превратится в прах, но я жив и могу на некоторое время появиться на Земле, но только на некоторое время. Мы с Маклеодом пошли к Лазурному Ламе, они очень долго говорили, а я сидел и ждал их и молил Создателя, чтобы мне разрешили. Потом Маклеод позвал меня к Лазурному Ламе, голос которого поразил меня необычной теплотой и, я бы даже сказал, какой-то затаённой грустью. Мне даже показалось, что из-под маски Лазурного Ламы блеснули глаза, а в этих глазах было что-то такое, будто вся печаль мира вошла в глаза Лазурного Ламы и он частицу этой печали невольно подарил мне.
Лазурный Лама сказал:
– То, чему суждено свершиться, обязательно свершится, Джанго, и в этом – великая мудрость и воля Создателя. Я разрешаю тебе вернуться на Землю, Джанго, но ровно на один год. А после этого ты вернёшься в Танджур и уже навсегда. Ты всё понял, Джанго?
– Да, я понял, – ответил я и уже собрался идти, но Лазурный Лама удержал меня. Он подошёл ко мне вплотную; из-под маски у него тянуло холодом и бескрайней бездонностью Космоса. Мне стало не то чтобы страшно, а просто сердце ушло куда-то вниз. А Лазурный Лама тихо сказал:
– Не торопись, Джанго, ведь мы с тобой ещё не посетили Лунную Террасу.
И тут маска Лазурного Ламы вдруг вспыхнула ярким огнём, и сам Лазурный Лама окутался белым туманом и начал медленно подниматься вверх, и я тоже стал подниматься вверх вслед за Лазурным Ламой. Моё тело утратило вес, я уже больше не контролировал его и весь предался полёту. Стены огромного зала, где мы только что стояли с Лазурным Ламой, ушли куда-то в небытие, и ослепительно яркие звёзды уже окружали нас со всех сторон. Внезапно я почувствовал под ногами твёрдую поверхность и перевёл дух. Мы стояли на маленькой, всего метров десять в длину и четыре в ширину, каменной площадке. Вся площадка была залита лунным светом, но самой луны видно не было. Я понял, что это и есть та самая Лунная Терраса, о которой мне говорил Лазурный Лама. Мне было непонятно, на чём держалась эта каменная площадка. У меня было такое ощущение, что вся Лунная Терраса висела в воздухе. В растерянности я стоял на этой каменной площадке, а Лазурный Лама стоял рядом со мной и, скрестив руки перед собой, смотрел на звёзды. Так прошло несколько томительных минут, а Лазурный Лама всё продолжал смотреть на звёзды. Но вот самая большая и яркая звезда вспыхнула голубым светом и пропала с небосклона, а за ней другая звезда стала набухать изнутри голубым светом и, тоже вспыхнув, пропала с небосклона. И так медленно гасли яркие ночные звёзды, а Лазурный Лама всё продолжал стоять, скрестив перед собой руки, и что-то бормотал себе под нос, а я стоял рядом с ним и мысленно считал погасшие звёзды. И вдруг я понял, я, прежде жалкий и ничтожный человек, какие-то непостижимые для себя истины, и с каждой погасшей звездой эти истины входили мне в самый мозг и накрепко закреплялись в мозгу. А потом стало совсем темно, и непроглядный мрак окутал нас с Лазурным Ламой, и даже лунного света уже не было. Мы стояли в полной чернильной темноте, и откуда-то издалека в моё сознание донеслись слова Лазурного Ламы:
– Ты всё хорошо запомнил, Джанго? Ты научился уже в своём сознании отделять свет от тьмы? Это самое трудное и тяжёлое в жизни, Джанго, и ты это со временем поймёшь окончательно.
Лазурный Лама замолчал, а потом снова продолжил, и мне показалось, что голос его звучит в моём сознании совсем по-другому:
– Ты всё ещё хочешь вернуться на Землю, Джанго? У меня к тебе будет маленькое поручение. В Москве, на улице Котовского, в доме № 84, в квартире 15, живёт старая женщина – Александра Макаровна Трубачёва. Найди её и передай ей… передай ей… вот этот медальон…
И тут я почувствовал у себя на шее незримый медальон на тонкой металлической цепочке, но я не успел удивиться, так как разом снова вспыхнули на ночном небосводе все звёзды и закружились великолепным хороводом у меня перед глазами. Моя голова также закружилась вместе со звёздами, и я потерял сознание…

***

– Разойдитесь, разойдитесь, граждане… Не видите, человеку плохо… Не дышит?.. Надо сделать искусственное дыхание… Да вызовите наконец «скорую»… Вызвали уже… Едет… Молодой совсем… Сами не поймём откуда он взялся… Минуту назад я проходил в киоск за папиросами, его здесь не было, а потом как с неба свалился… Смотрите… смотрите… Шевелится… Живой…
Я медленно открываю глаза и вижу доброе лицо участливо склонившегося надо мной пожилого небритого дядьки, который, увидев, что я ожил, широко раскрыл щербатый рот в радостной улыбке. Стоявшая рядом с пожилым дядькой небольшая толпа из пяти-шести человек, типичных «совков» по внешнему виду, также радостно заулыбались.
– Живой?! А мы тут уже «скорую» взывали, думали, что с сердцем плохо… Вставай… Дай я помогу тебе подняться…
Чувствуя непривычный звон в голове, я встаю на ноги и вижу, что стою возле серой пятиэтажной хрущёвки, а отсутствие растительности на земле и зелени на деревьях говорит о том, что по времени года скорее всего поздняя осень или ранняя весна.
Дыша перегаром, небритый дядька поддерживает меня за плечи, а любопытные зеваки уже начали расходиться. На мне помятые голубые джинсы, рубашка, тоже джинсовая, лёгкий свитер-водолазка и старенькая кожаная куртка.
– Ты откуда, парень? Нездешний, что ли? Тогда пойдём ко мне. Меня дядей Колей зовут, а тебя как? Ты не бойся меня, паренёк, я местный и всех знаю, и меня все знают. Ну вот, мы и на месте. Проходи в мои хоромы…
Почти ничего не соображая, я переступаю порог и прохожу в грязную, донельзя замусоренную прихожую. В нос бьёт кислый запах проквашенной капусты. Грязные обои, кровать с панцирной сеткой и грязным матрасом, колченогий покосившийся стол, придвинутый к стене, пара табуреток, диван и грязный, заплёванный пол – вот что открылось перед моими глазами. Мне хватило минуты понять, что однокомнатная малосемейка, где я оказался случайным гостем, – это грязное и убогое жилище сильно пьющего, немолодого и небритого «дяди Коли», помятого и потрёпанного жизнью субъекта неопределённого возраста. Перспектива провести даже одну ночь, не говоря уже о нескольких днях, в этой грязной вонючей берлоге с алкашом дядей Колей показалась мне малопривлекательной, и я начал шарить по карманам куртки. Дядя Коля участливо придвинулся ко мне, обдавая запахом перегара.
– Что ищешь, паренёк? Тебя не обокрали, случаем? У нас ведь тут мигом…
Болтовня дяди Коли меня уже начала раздражать, и я внимательно посмотрел ему в глаза, коротко приказав: «Спать!» Дядя Коля тут же послушно повалился на диван и захрапел. Я продолжил поиски и в небольшом потайном карманчике джинсовой куртки обнаружил маленький серебристо-серый футляр ПНМ (психо-нейронный модулятор), последняя новинка изобретателей-мудрецов Танджура. Мерно заработал незримый для глаз механизм психо-нейронного модулятора, и небритое измученное лицо алкоголика дяди Коли стало на глазах меняться. Исчезла серая морщинистая кожа, а взамен появилась гладкая, здоровая, с румянцем не щеках; исчезли навсегда седина и проплешины на грязной нечёсаной голове, а вместо этого появились курчавые вьющиеся волосы без единой сединки. Исчез куда-то алкогольный перегар из рта, а чуть полуоткрытый во сне рот с чётко очерченными губами ничем на напоминал щербатый, слюнявый, безвольный рот спившегося дяди Коли… да и зубы во рту были жемчужно-белые и здоровые, какие бывают только у очень здоровых и крепких людей. Я видел, как дряблые мышцы наливаются силой и здоровьем, по дрожанию век и счастливой улыбке я чувствовал, что дяде Коле снится очень хороший, счастливый и беззаботный сон.
Усилием воли я выключил психо-нейронный модулятор и занялся преображением убогого жилища. Как материализовать в пространстве вещи и предметы, меня учили ещё на первом курсе в школе астронавигаторов на Антаресе, и я был лучшие материализатором вещей. В другом потайном кармане моей куртки оказался маленький, всего в ладонь, плоский серебристый прибор, так называемый Субвектор, с помощью которого я замерил полевую структуру жилища, где я оказался, после чего взялся за дело. Вскоре прихожая блестела линолеумом, а стены отливали матовой керамической плиткой. Ванная комната с совмещённым туалетом засверкала белоснежным кафелем, зеркалами и новейшей современной сантехникой импортного производства.
После этого я прошёл на кухню, которая через пару минут засияла белизной стен и была заставлена новейшей кухонной утварью, будто с обложки модного журнала, рекламировавшего быт богатых горожан. Огромный двухкамерный холодильник «Стинол» дополнял общую картину кухни.
Последней осталась зальная жилая комната, пол которой я украсил дубовым паркетом, стены оклеил жемчужного цвета обоями, вместо грязного дивана появилась шикарная тахта, и на ней теперь спал незнакомый гражданин, отдалённо напоминающий бывшего дядю Колю. Вместо железной койки с панцирной сеткой появилась на том же самом месте полутораспальная кровать с белейшим свежим постельным бельём.
Приняв тёплый душ в новой ванной комнате, я заснул сном праведника.
А поздней ночью я проснулся и, как я и ожидал, тут же появился домовой, эгрегор низшего разряда, и, стоная и охая, начал жаловаться мне, что я лишил его энергетической подпитки, что он питался энергией дяди Коли, а теперь ему очень плохо. Домовой начал долго и нудно объяснять мне, что я и так без него знал, а под конец сказал, что зла на меня не держит, что срок его пребывания на Земле заканчивается и мы обязательно встретимся в Танджуре, где его все знают под именем Кейт. После этого Кейт из маленького тёмного комочка, отдалённо напоминающего ежа, материализовался на секунду во вполне приличного господина средних лет, одетого в чёрный фрак, ослепительно улыбнулся и тут же исчез, оставив за собой лёгкий запах мяты и ментола.
Я тут же сразу заснул и уже не просыпался до утра.

***

– Вы – волшебник?
Голос бывшего дяди Коли окончательно развеял остатки сна, но я молчал, не желая ничего объяснять.
– Будете пить кофе? Я заварил его по-варшавски, со сливками… Я не знаю, кто вы. Как мне вас называть?
– Зовите меня Джанго, – ответил я, – и, пожалуйста, не задавайте больше никаких вопросов.
– Слушаюсь, – по-военному чётко ответил бывший дядя Коля и добавил: – Зовите меня Николай… или просто Коля.
Грустное, радостное и печальное узнавание моего родного города не заняло много времени. Да, я очутился там, где и хотел, – в своём родном городе под названием Елец. Ничего не изменилось за время моего отсутствия, может, стало ещё грязнее на улицах и в подъездах домов, да пьяных стало побольше.
– Работы нет никакой… Всё, что раньше работало, стоит, вот и пьют люди… – лаконично пояснил мой новый друг Николай.
Мы идём с моим новым другом по бульвару. Начало марта, но снег уже весь сошёл.
– Зима в этом году была тёплая, – поясняет Николай.
Он ничуть не удивлён своему новому внешнему облику, но от былой словоохотливости не осталось и следа. Николай замкнут, сосредоточен сам в себе. Наконец он трогает меня за рукав, мы останавливаемся, и Николай говорит:
– Джанго, или как вас там… Вы, конечно, великий человек… и не моего ума дело судить о вас и задавать вам вопросы… Но я всё-таки задам… Спасибо, конечно, за то, что вы вернули меня прежнего, каким был раньше… Я ведь бывший офицер-десантник, воевал в Афгане, имею награды… Вы вчера меня увидели, наверное, подумали – старик стариком, а мне всего 47 лет… Имел раньше семью, жену, дочь, но после того как вернулся из Афгана, узнал, что жена изменяла мне с моим лучшим другом. Застал их обоих… Две пули, выпущенные из «макарова», сделали моего друга инвалидом, а меня – преступником… После тюрьмы вернулся в родной город Елец, где от родителей осталась в наследство однокомнатная квартира. На работу меня никуда не брали, стал пить и допился до своего вчерашнего состояния… Зачем я вам это говорю, Джанго… В Афганистане я был командиром спецподразделения, которое выполняло очень серьёзные задания на территории, контролируемой душманами. И вот однажды мои ребята захватили в плен полевого командира моджахедов некоего Абдаллаха. Об этом человеке ходили легенды, он был неуловим, он был бесстрашен и всегда выходил невредимым из самых опасных ситуаций.
…Я решил лично допросить Абдаллаха, и когда его привели, я с удивлением обнаружил, что он – не афганец, а по внешнему облику напоминал скандинава – шведа или норвежца, какими мы представляем их себе. Абдаллах был рослым, под два метра, крепким мужчиной атлетического телосложения, у него были правильные типично европейские черты лица, светлые волосы и голубые глаза. Бороды Абдаллах не носил и наоборот был тщательно выбрит, но одет был в типично пуштунскую одежду. Я сразу попросил всех выйти из блиндажа и начал задавать Абдаллаху вопросы на английском языке, так как принял его за американского разведчика. Американцы тогда вовсю сотрудничали с афганскими моджахедами, и я подумал, что это американский разведчик-инструктор. Но велико же было моё удивление, когда Абдаллах заговорил на чистейшем русском языке и назвал меня по фамилии, имени и отчеству. Также Абдаллах назвал, как зовут моих родителей, как зовут моих жену и дочь, а также назвал имя моего лучшего друга, с которым мы были неразлучны все школьные годы. Я не подал вида, что удивлён, и сказал, что у нас разведка работает не хуже и нам известно о них всё, вплоть до породы и кличек их любимых собак.
…И ещё я сказал, что это ему не поможет и я сейчас же по законам военного времени прикажу его расстрелять, а чтобы было вернее, сам выведу его сейчас из блиндажа и лично расстреляю его… Абдаллах сказал, что знает это и смерти не боится, но просил меня принято от него в подарок медальон на тонкой металлической цепочке. Медальон представляет собой овальный круглый диск с изображением змеи, кусающей себя в хвост.
…Я стал отказываться от подарка, но сам не заметил, как медальон оказался у меня на шее. До сих пор не могу понять, как это произошло. Короче, вывел я Абдаллаха из блиндажа, смотрю, а на дворе уже ночь глубокая и все звёзды как на подбор крупные и красивые… Отошли мы от блиндажа метров на сорок, а мне показалось, что полкилометра прошли… Встал Абдаллах передо мной, рассмеялся мне в лицо, до сих пор не могу забыть его смеха, и говорит: «Стреляй». А у меня руки отчего-то чугунными стали, и я автомат поднять не могу, будто он весит с центнер… А тут луна на небо вышла, и Абдаллах от этого лунного света весь преобразился: одежды на нём появились белые и на голове что-то такое вроде венца… Страшно мне стало, и впервые я пожалел, что не верил в бога…
А Абдаллах кругом вокруг меня ходит и говорит: «Что, трудно переступить через Порог Крови, Николай? Тебе этого не дано пока… Но на друга лучшего у тебя рука легко поднимется, и жену ты скоро потеряешь… и свободу… и всего себя самого потеряешь… Пока не встретишь на своём пути человека с таким же медальоном, который я тебе подарил». Сказал эти слова Абдаллах и вдруг вспыхнул весь ярким голубоватым пламенем и исчез…
…Я не помню, как в свой блиндаж вернулся… Меня потом хотели под трибунал отдать, за то что упустил Абдаллаха, но обошлось… А вскоре меня ранили, после госпиталя вернулся в Союз, дальше тебе известно… Я к чему тебе это всё рассказал, Джанго… Ты утром спал, а я приметил: у тебя на шее медальончик висит точь-в-точь такой же, что мне подарил Абдаллах и который с тех пор всегда висит у меня на шее. Как ты всё это можешь объяснить, Джанго?
В полном замешательстве я снимаю с шеи медальон и смотрю на него, то же делает и Николай. Мы смотрим каждый на свой медальон и молчим. Потом я смотрю на медальон Николая, а он – на мой медальон, и продолжаем молчать. Оба медальона совсем одинаковые и похожи как две капли воды. Металл, из которого сделаны медальоны, лёгкий и серебристый, а цепочка, хоть и сделана из металла, почти невесомая. Не сговариваясь, повинуясь какому-то тайному чувству, мы сближаем свои медальоны навстречу друг другу той стороной, где изображены змеи… И сейчас же ослепительная молния пробежала между двумя медальонами. От яркого света мы вынуждены были на мгновение закрыть глаза, а когда мы их открыли, изумлению нашему не было предела. Вместо привычной современной одежды на Николае и мне были длинные старинные одеяния из цветной шерсти с золотым шитьём. И самое странное – мы чувствовали себя в этой одежде так же комфортно и удобно, как и в привычной нам одежде, будто всё время её носили.
– Боже мой! Что с нами произошло, Джанго? Что это за одежда? – Николай с изумлением разглядывает своё новое одеяние, и видно, что он ошарашен произошедшей с ним переменой.
– Ничего страшного… Всё нормально, Коля… Это одежды первосвященников. Библию открой на досуге и почитай… «Из голубой же, пурпуровой и червлёной шерсти сделали они служебные одежды для служения во святилище…» Это книга «Исход», Коля, очень древняя и мудрая книга.
– А что же мы сейчас будем делать?
– Творить чудеса. Что ещё нам остаётся в таких одеяниях… Но пойдём отсюда, а то на нас уже смотрят… А это что ещё за существо?
Грязное, смрадное человеческое существо неопределённого пола в засаленных ветхих одеждах валялось прямо у входа на рынок. Спешащие на базар люди, брезгливо отворачиваясь, перешагивали через лежащее у входа тело.
– Не надо к ней подходить, Джанго. Это местная достопримечательность по прозвищу Дуська Помойка. Живёт на свалке, вечно пьяная, грязная, как свинья…
– Именно к ней мы и подойдём, Аарон.
– Какой я вам Аарон?
– А кто же вы? Вот и жезл в вашей руке тот самый…
Новоявленный «Аарон» с изумлением вертит в руках невесть откуда взявшийся деревянный жезл и передаёт его мне. Мы подходим к пьяной, смрадной женщине, и вокруг нас сразу же организуется толпа зевак.
Одутловатое, грязное, давно не мытое лицо, седые, грязные, сбившиеся в сплошной грязный ком волосы, бессмысленные глаза и мычание вместо членораздельной речи.
– Встаньте, Дебора! – говорю я, склонившись над грязной нищенкой.
В ответ раздаётся пьяная нецензурная брань, а в толпе раздаются смешки. Кто-то свистит, кто-то улюлюкает…
– Встаньте, Дебора! – ещё раз твёрдо говорю я, поймав всего на мгновение взгляд нищенки. Я протягиваю свой жезл и касаюсь её ветхой одежонки… Яркая вспышка отбросила праздных зевак от тела несчастной нищей, и густые клубы белого дыма окутали её всю. Изумлённый ропот пробежал по толпе, и стало тихо. В полной тишине Аарон, раскинув в стороны руки, громко и нараспев стал читать заклинания из Каббалы…
Белый дым над телом нищенки повалил ещё сильнее… А когда он рассеялся, собравшимся явилась женщина чудной, изумительной красоты. Рослая, румяная, кровь с молоком, женщина лет 30, с большими, томными, с поволокой голубыми глазами, яркими сочными губами, жемчужными зубами, в богатой, шитой золотом старинной одежде беспомощно хлопала длинными пушистыми ресницами и что-то говорила нежным певучим голосом, пытаясь встать. Сразу несколько рук потянулось навстречу ей, и когда красавица встала, я понял, что Клаудиа Шиффер, Бриджит Нильсен и прочие заморские дивы могут спокойно уходить на пенсию и вести на досуге кружок кройки и шитья в доме для престарелых работников искусств. Такой молочно-белой нежной кожи с розовым натуральным румянцем, такого роскошного бюста, таких ног, таких бёдер, такой талии, я понял, просто не может быть, а от лица просто нельзя было отвести глаз.
…Добавить к этому, что ростом наша Дебора была где-то 175–176 сантиметров и на строгий взгляд была полновата и пышнотела, но именно это и создавало ей притягательный шарм, а пышные золотистого цвета волосы, густым водопадом падавшие на плечи, благоухали каким-то нездешним, неземные ароматом, в котором были запахи самых красивых, самых благоухающих цветов, но из не нашего, нездешнего сада.
– Посторонитесь, граждане! Чего столпились! А ну, прочь с дороги! Что, Дуську Помойку давно не видели?
Пухлощёкий и наглоглазый «служитель порядка» в образе капитана милиции пробирался сквозь толпу.
– Ваши документы! – нарочито строгим и официальным голосом произнёс «служитель порядка», но Аарон не дал ему договорить. В его руке снова оказался жезл, которым он дотронулся до лба капитана милиции, и сейчас же возле наших ног захрипел здоровенный хряк. В толпе кто-то полуобморочно вскрикнул. Аарон снова дотронулся жезлом до морды свиньи, и на глаза изумлённой толпы снова явился бравый капитан милиции, но вместе носа у него был свиной пятачок.
– Господи Иисусе Христе! – громко охнула в толпе какая-то сердобольная старушка. При виде изменившего свой облик милиционера многим стало не по себе, и когда он стал пробираться обратно сквозь толпу, многие сочувственно качали головой.
– Изыди, Сатано! – громким голосом провозгласил некто высокий и длинноволосый, в рясе православного священника, с большим серебряным крестом в руках. Высоко подняв крест над головой, священник пошёл на нас, громко читая «Отче наш». И сейчас же мученически искривилось лицо Аарона, у меня заломило в висках, но я нашёл в себе силы произнести твёрдым голосом:
– Остановись, служитель Белого Христа, не произноси последних слов молитвы. Мы уходим с твоей территории. Но знай, служитель, что Дебора искупила свой грех и мы забираем её к себе. И Аарон снова наш, как и прежде… И наполнится сегодня святая Чаша Грааля ещё двумя каплями искупленной крови, и ровно в полночь зазвенят святые колокола в церкви на горе Афон, и сам по себе зажжётся святая лампада в потаённом ските старосвященника отца Дорофея. И целую ночь он будет плакать и молиться за наш грешный мир и за нас, грешных, глядя на огонь этой лампады. И ещё сегодня ночью глубоко за полночь вспыхнет далеко в глубинах Вселенной всего на одно мгновение ярким небесным светом Роза Мира и узрят её чистые и безгрешные сердцем, такие, как ты, служитель Белого Христа. Прощай. Мы уходим.
Я беру из рук Аарона жезл, мгновенно обозначаю им магический круг вокруг нас, быстро шепчу заклинания, и мгновенно у нас под ногами расстелился огромный пушистый бухарский ковёр, на котором на глазах изумлённой толпы мы начали медленно подниматься в небо. Невесть откуда взявшаяся мощная воздушная струя подхватила наш ковёр-самолёт, и через мгновение мы были уже высоко в лазурном и голубом, пронизанном солнечными лучами небе.
Остался внизу город Елец с грязными, замусоренными улицами и хмурыми, неприветливыми жителями. Впереди расстилался безбрежный лазурный небесный океан. Внизу проплывают леса, и перелески, и какие-то голубые озера, и стаи перелётных птиц, возвращающихся в родные места пересекли наш путь…
Дебора и Аарон, спокойные и величественные, стоят посредине ковра, будто всю жизнь только и передвигались на коврах-самолётах, а я стою рядом с ними. Но вот скрылась из глаз земля, и мы стремительно летим уже выше облаков, так что облака уже плывут под нами. Почему-то мы не ощущаем встречного движения воздуха, а также мы не ощущаем холода или жары. Просто небольшой шум в ушах даёт ощущение полёта.
Наконец облака под нами кончаются, и внизу появляется безбрежная даль океана. Дебора, улыбаясь, что-то говорит почтительно склонившему перед ней голову Аарону. И сейчас же возникает как будто только что возникший и поднявшийся из пучин океана угрюмый скалистый остров с огромным средневековым замком посредине острова. Уже хорошо была видна мощная крепостная стена с узкими бойницами, и глубокий ров, окружающий замок, и сам замок, красивый и величественный, точная копия королевского замка средневековой Франции. Наш ковёр-самолёт стремительно приближается к земле. От резкого перепада давления закладывает уши, глаза застилает каким-то фиолетовым туманом, от которого нестерпимо режет глаза. Яркая вспышка, удар о землю… И я теряю сознание.

***

Вот уже третий день как мы на Змеином Острове. Змеиный Остров – это то место, куда мы залетели на нашем ковре-самолёте. Покои, в которых нас содержат, просторные и уютные и к каждому из нас, то есть ко мне и Аарону (Николай давно забыт), приставлен отдельный слуга. На нас удобная одежда из материала наподобие нашего бархата, на ногах – удобные туфли. Прежней одежды нет, и мы не вспоминаем о ней. Деборы с нами тоже нет. На все наши расспросы слуги рассказали нам, что Дебора – это дочь короля, и много веков назад злой волшебник Скарлунд, бывший советник и казначей короля, злыми чарами заколдовал принцессу и забросил в иные миры. Повелитель Змеиного Острова Великий Зоар Девятый узнал от магов и чародеев про тот мир, куда была заброшена его дочь, принцесса Дебора, но ничего не мог сделать: волшебник Скарлунд сделал так, чтобы в том мире, где живёт Дебора, Зоар и его воины проявлялись только в виде крылатых змеев, великанов-драконов. За многие века сам Зоар, проявляясь на Земле в виде дракона, и посылаемые им воины-драконы похитили большое количество девушек-красавиц и доставили на Змеиный Остров, но среди них не было Деборы.
Король обещал огромную награду тому, кто сможет вернуть его дочь, но никому не удалось этого сделать. Король платил несметные суммы магам и волшебникам, но всё было напрасно. Нужно ли говорить, как обрадовался король, когда его любимая и единственная дочь Дебора внезапно вернулась домой через много веков вынужденной разлуки .                Мы спросили у слуг о том, какова продолжительность жизни на острове, и нам сказали, что в среднем жители Змеиного Острова живут по пятьсот лет, а сколько живут представители королевской династии, не знает никто. Может быть, они даже бессмертны. У короля Зоара Девятого есть ещё семь сыновей, принцев королевской крови, но дочь Дебора – самая любимая и единственная. На наши расспросы, где находится Змеиный Остров и есть ли рядом другие острова, слуги ответили, что никогда не задавались такими вопросами и никто из жителей острова ничего не знает об этом. Школ и других учебных заведений на острове нет, а грамотных на острове не любят и относятся к ним с подозрением. На острове всегда одно время года – лето, и жители занимаются в основном сельским хозяйством, собирая по три урожая в год. Налоги жители острова платят в королевскую казну небольшие и правлением короля все довольны.
Мы также спросили слуг о том, откуда они знают наш язык, на что получили ответ, что они говорят, как и прежде, на своём языке, а мы научились говорить на их языке. Как это получилось, знает принцесса Дебора и королевский маг и звездочёт Цердум, который сначала подробно обо всём расспросил принцессу Дебору, а затем, когда мы очнулись, дал попить нам волшебной воды. И теперь мы свободно говорим на языке жителей острова.
Вот что поведали нам бесхитростные наши слуги, и этого пока нам было вполне достаточно.
На пятый день мы решили сделать небольшую экскурсию по острову, и слуги, посовещавшись с кем-то, нам это разрешили. Мы решили не выбирать специального маршрута и отправились куда глаза глядят. Очень скоро мы с Аароном убедились, что остров вовсе не такой угрюмый и скалистый, как нам показалось спервоначалу, а наоборот, очень красивый и уютный. Прекрасные ухоженные поля, красивые небольшие домики селян, каждый из которых был занят своим делом, радовали глаз. Прекрасные плантации виноградников с очень крупным и сладким виноградом сменялись персиковыми и абрикосовыми садами. Причём удивительным было то, что в одних садах уже снимали фрукты с деревьев, а другие сады, совсем рядом, только зацветали. Как это может быть одновременно, нам никто не смог объяснить. Приветливые жители острова подходили к нам и угощали чудесными плодами манго, но крупнее, сочнее и слаще, чем наше земное манго. Угощали нас и лепёшками на меду, которые таяли во рту, и поили молоком от коров неизвестной нам породы, но очень питательным и вкусным.
Усталые, мы вернулись под вечер домой и уснули мёртвым сном, а на завтра продолжили обследование острова. На другой день мы решили пойти в другую сторону, подальше от людских поселений, в сторону дикого и девственного леса. Нам никто не мешал, и мы углубились в лес километра на три. Хвойные деревья сменялись огромными величественными лиственными деревьями; мягкая и сочная изумрудной зелени трава мягким ковром стлалась под ноги; воздух был такой бодрящий и свежий, что невозможно было им надышаться. Мы с Аароном наслаждались лесной прогулкой, думая каждый о своём.
Из молчания меня вывел голос Аарона.
– Посмотрите, Джанго. Вам не кажется, что эта пёстрая и красивая небольшая птичка очень настойчиво привлекает наше внимание? Вот уже полчаса, как она настойчиво порхает возле нас, прыгая с ветки на ветку, и что-то стрекочет на своём птичьем языке…
– Я давно уже это заметил, Аарон, но ждал, что скажете на это вы… Смотрите… Смотрите… Птичка ведёт нас вот на эту прекрасную лесную поляну с огромным раскидистым дубом посредине… Давайте подойдём поближе…
– Осторожно, Джанго! Поберегитесь!
Громкий крик Аарона вывел меня из задумчивости и заставил насторожиться.
– Смотрите, Джанго! Это же змеи!
Мы остановились в оцепенении, завороженные открывшимся нам зрелищем. Всё пространство небольшой лесной поляны занимали змеи, которые ползали, сплетались в клубки, просто лежали в неподвижности. На всех нижних ветвях огромного могучего дуба также висели змеи.
– Чёрт побери, Джанго, я с детства ненавижу змей. Давайте повернём обратно… А где же наша птичка?
– Я здесь, чужеземцы, – раздался нежный мелодичный голос.
И будто из воздуха соткалась перед нами хрупкая неземная красавица с радужной, сверкающей драгоценными камнями короной на голове и небольшой прозрачной палочкой в руках.
– Не пугайтесь меня, чужеземцы, и простите меня за то, что я привела вас сюда. Я – фея этого леса по имени Марцелла. А эти несчастные создания в виде змей – девушки, которые были доставлены сюда воинами-драконами с Земли. Долгие годы, раз за разом, посылал своих воинов король Зоар в параллельный нашему миру мир, чтобы найти свою единственную дочь красавицу Дебору, и всегда поиски были тщетными. В ярости приказал король Зоар Девятый в отместку похищать самых красивых земных девушек, доставлять сюда и превращать в змей, потому что в том мире, где жили девушки, король и его воины могли появляться только в образе огромных крылатых змеев-драконов. Приказ короля соблюдался неукоснительно, и каждую доставленную сюда девушку наши маги тут же превращали в змею. Я, фея Марцелла, долгие годы охраняю покой этих несчастных созданий, а жителям острова под страхом смерти запрещено входить в этот лес, которому они сами дали название – Зачарованный Лес. Сейчас на острове триста змей, и в ваших силах, чужеземцы, освободить эти несчастные создания и вернуть их на Землю. Король Зоар обещал великую награду тому, кто вернёт его дочь Дебору домой, так пусть же этой наградой будет возвращение этих несчастных созданий в их прежний облик и последующее возвращение не Землю, где их ждут родные и близкие им люди…
– Великодушная фея! – подал свой голос Аарон, и было видно, что он волнуется и слова ему даются с трудом. – Мы от имени всех жителей Земли благодарим тебя за заботу об этих созданиях, участь которых ужасна… Но того мира, в котором жили эти красавицы, уже давно нет. Мы только по сказкам слыхали о далёких временах, когда крылатые змеи-драконы похищали девушек. …Нынешний мир жесток и несправедлив, о великодушная фея!.. В этом мире всё продаётся и покупается, в том числе и красота… Нужно ли возвращать эти создания в наш мир, где так мало красоты, много лжи и неправды, а красота продаётся за деньги… Ведь завтра на обладание каждой из этих красавиц начнётся борьба, а значит, и прольётся чья-то кровь. Пойдут в ход золото, ложь и интриги. Из-за красивых женщин всегда на Земле шла борьба и не раз они были источником кровопролитных войн. Не нарушит ли появление стольких красавиц на Земле того хрупкого равновесия, которое пока ещё есть, но завтра его может быть… Вот что тревожит меня, великодушная фея…
И сейчас же после слов Аарона зашевелился живой змеиный ковёр у нас под ногами, и возмущённым шипением ответили змеи на его слова. Как по команде все змеи подняли свои головы из травы и, высунув языки, зашипели.
– Пойдёмте отсюда, Джанго. Я боюсь, что эти твари могут нас просто покусать…
– Нет, Аарон, ты не прав… Уйти мы всегда успеем. Но посмотрите на эту маленькую серебристую змейку, которая уже ползёт по вашему рукаву… Сдаётся мне, что она хочет вам сказать нечто важное, Аарон.
– Снимите с меня эту чёртову тварь, Джанго, я вас умоляю.
– Не надо волноваться, чужеземцы, – прервал нашу перебранку нежный голос феи Марцеллы. – Севилла не сделает вам ничего плохого. Она очень умная, не зря же в своей прежней жизни она была испанской принцессой… Нет… Нет… Пожалуйста, не двигайтесь… и постарайтесь не шевелиться.
Застывший в изумлении Аарон безропотно дождался, когда тонкая серебристая змейка переползла ему по рукаву на плечи, а затем угнездилась, свернувшись клубком, на голове. Только тогда фея Марцелла своей прозрачной невесомой волшебной палочкой дотронулась одновременно до лба Аарона и до маленькой узкой головки серебристой змейки. Раздался сухой треск, над головой Аарона возник светящийся золотой нимб, и лицо Аарона чудесным образом просветлело, и одежды стали светлыми. И медленно, певучим голосом, на древнееврейском языке стал читать Аарон псалмы царя Давида, и золотой нимб с его головы сошёл на землю возле его ног и закрутился золотым светящимся волчком, испуская нестерпимое сияние… И в этом чудном золотом сиянии вдруг возник образ прелестной юной девушки дивной красоты с огромными распахнутыми на мир голубыми глазами, белой нежной кожей с нежным розовым румянцем, сочными, нежными розовыми губками и роскошными локонами кудрявых волос, спадавших на плечи. Одета красавица была в голубое шёлковое платье с серебристыми звёздами по краю подола. Неведомо откуда в руках у юной красавицы оказалась роскошная, пышная красная роза, которую она с поклоном протянула ошарашенному произошедшим Аарону.
– Возьмите… возьмите же быстрей, Аарон, эту красную розу… Ведь в ней ровно тринадцать лепестков. Что же вы стоите как столб? Выполняйте до конца своё предназначение… Ну же… Берите розу в руки… Вот так… Молодец… Что, колется? А роза и должна колоться.
– А что означает эта роза, Джанго, и почему в ней тринадцать лепестков?
– Эх, Аарон, сразу видать, что не читали вы Каббалы, а если бы читали, то не задавали бы таких вопросов. Роза – это Собрание Израиля, то есть малхут. А насчёт лепестков написано в каббале прямо: «Как роза имеет 13 лепестков, так и Собрание Израиля состоит из 13 видов милосердия, окружающих его со всех сторон». И первые слова Создателя при создании им нашего мира состояли из тринадцать слов. К тому же число 13 обозначает и Иакова с его сыновьями, и первого Спасителя с его апостолами. А если сложить цифры, из которых состоит число 13, то получим корень 4/1 + 3 = 4/, соответствующему святому имени ИЕВЕ – началу жизни и любви…
– Что-то я не пойму, Джанго, причём здесь любовь и святое имя?
– Да вы замените в этом имени букву «В» на букву «Б», и вам сразу станет всё понятно, откуда идёт начало жизни и любви. Не думал, что вы такой непонятливый, Аарон… Вы, я вижу, бога представляете в виде дедушки с бородой-лопатой, а я его вижу в виде великой энергетической силы, беспрерывно оплодотворяющей Вселенную… Конечно же, эта энергетическая сила может принимать любой облик, в том числе и человеческий.
– Вы мне совсем заморочили голову, Джанго, а по мне уже ползёт вверх новая тварь… Нет, я этого не выдержу…
– Выдержите, и ещё как выдержите, Аарон. Потерпите ещё немного… Всего девушек будет двенадцать, да вы тринадцатый… Получается полный набор знаков Зодиака.
– А разве знаков Зодиака тринадцать, а не двенадцать, Джанго?
– Ну вы, Аарон, даёте, элементарные вещи приходится объяснять… Конечно, же Зодиаков тринадцать.
– А как называется тринадцатый Зодиак?
– Змеедержец. И это вы, Аарон… Но подождите, фея Марцелла уже снова подходит к вам со своей волшебной палочкой… Вы не забыли, что вам надлежит петь 76-й псалом Давида? И, пожалуйста, пойте его на иврите, прошлый раз вы его пели на арамейском… Ну, поехали! Сефер! Сефер! Сидур! Потерпите… потерпите, Аарон… Осталось совсем немного… Ещё одна последняя, двенадцатая, девушка, и вы свободны…
– Мне больно, Джанго… Мне страшно… Голову сдавило будто какими-то тисками, а тут ещё рядом ходит кругами… тот самый Абдаллах, которого я упустил в Афганистане. Ходит вокруг меня, и с каждым кругом всё ближе и ближе…
– Не бойтесь, Аарон. Никакого Абдаллаха здесь нет, а тот, кого вы принимаете за Абдаллаха, это ангел Домэ… Но вот и он уходит, видимо, разглядел на вашей одежде пантакль Соломона… Ну, вот и всё. Теперь вы мне напоминаете, Аарон, небезызвестного красного командира Сухова с его гаремом…
– Вы напрасно шутите и смеётесь, Джанго. Смотрите, фея Марцелла куда-то исчезла вместе со своим серпентарием, а мы с вами остались одни вместе с этими красотками. Что дальше будем делать, Джанго? Смотрите… смотрите, Джанго! Земля завибрировала, и дуб закачался… Смотрите! Смотрите! Из дупла дуба повалил белый дым…
– Не думал, что вы такой паникёр, Аарон-Змеедержец. Старой реальности больше нет и никогда не будет, а мы с вами созидаем новую реальность, нравится она вам или нет. Пойдёмте лучше поближе к этому чудесному дереву.
– Я ничего не вижу в этом тумане, Джанго.
– Это не туман, а тот белый дым из дупла дуба…
– Мне от этого не легче, дым это или туман, мне всё равно ничего не видно. Мне кажется, что я не чувствую под ногами земли.
– А её и нет под ногами, Аарон, привыкайте к новой реальности, Аарон…
– Мне так легко, Джанго, я ощущаю себя богом…
– А вы и есть бог, Аарон. «Истинно, истинно говорю вам, что вы – боги», не нами сказано.
А белый туман, плотно окружающий нас, постепенно рассеялся. И уже стали видны очертания деревьев, и ноги снова почувствовали под собой землю. И откуда-то снова появилась фея Марцелла; двенадцать красавиц девушек, сопровождавших всё это время нас, стали ещё красивее, и глаза их сияли как звёзды. А на землю уже опустилась ночь, летняя тихая звёздная ночь с волшебными яркими звёздами.
– Я ничего не понимаю, Джанго. Посмотрите на небо. Ведь это наше земное небо и наши звёзды… Вот посмотрите – Большая Медведица…
– А мы уже на Земле, чужеземцы, и Змеиный Остров остался для вас в другом измерении. И здесь, на Земле, чужеземкой являюсь я. Но чтобы окончательно утвердиться в своей пространственно-временной координате, вам необходимо пройти ещё одно испытание. Это относится в первую очередь к вам, так называемый Аарон, а в реальной жизни – Николай Васильевич Трофименко. Мы с вами находимся на центральном кладбище города Полтавы…
При последних словах феи Марцеллы Аарон вздрогнул и побледнел, лицо его мученически исказилось, и в полной тишине слышалось только его тяжёлое прерывистое дыхание.
– Вам, Аарон, предстоит пройти всего 183 метра по этой пустынной аллее, где нет могил, а есть одна безвестная могила без креста и ограды.
Аарон побледнел ещё сильнее, его плечи заходили ходуном, а зубы застучали.
– Я не п-п-пойду… – наконец выдавил он.
– Нет, вы пойдёте Аарон. Пойдёте обязательно, – твёрдо сказала фея Марцелла и пристально посмотрела Аарону в глаза.
Шатаясь как пьяный, Аарон пошёл по аллее, всё убыстряя шаг, и вскоре поравнялся с небольшой могилой, маленьким бугорком, почти не видным из-за густой травы. Мы все затаили дыхание. Аарон почти прошёл рядом с безвестной могилой, как мы услышали страстный, нежный молодой девичий голос прямо из могилы:
«Любый! Коханный! Коленька мой… Как я соскучилась по тебе…»
Аарон замедлил шаг и остановился как вкопанный. Стало так тихо, что слышно было, как шелестели листья на старой берёзе рядом с могилой. Слабый фосфоресцирующий свет из могилы вдруг как по волшебству превратился в ровное голубое свечение, в котором внезапно появилась трепетная фигурка худенькой совсем молоденькой девушки лет 17 в дешёвеньком ситцевом сарафане и с русой косой до пояса. Девушка протянула к Аарону руки, раздался дикий нечеловеческий крик, и Аарон замертво рухнул на землю.
– Мёртв, – коротко констатировала фея Марцелла. – Разрыв сердца.
Я наклонился над бывшим Аароном и потрогал его снежно-белые седые волосы.
– Вы можете мне объяснить в чем дело? – строго спросил я у феи Марцеллы.
– А что здесь объяснять, Джанго? Ваш Аарон, то есть Николай Трофименко, будучи курсантом Полтавского военного училища, обманул молоденькую девушку Олесю Стахийчук, которая из-за несчастной любви повесилась здесь, на кладбище. Девушка была сиротой, и её просто зарыли здесь же, без креста и ограды. Вам всё ясно Джанго?
– Нет не ясно. Я не понимаю, какое к этому отношение имеете вы, фея Марцелла?
– Смертью этой девушки были нарушены глубинные причинно-следственные связи, что вызвало возмущение в Тонких Мирах. Брак этой пары обещал быть счастливым на Земле. Вы знаете лучше меня про Колесо Судьбы… Сегодня оно раздавило того, кто встал на его пути.
– Я – Посвященный 4-го круга, и я могу оживить Аарона, и я сделаю это…
– Мне известно твоё имя Джанго, я знаю, что ты из Танджура. Мы знакомы с тобой намного раньше, чем ты сейчас можешь вспомнить, просто не пришло ещё время тебе всё вспомнить, Джанго… но посмотри, Аарона нет и могила девушки пуста.
В растерянности я смотрю на то место, где только что лежал Аарон.
– Ваш друг и девушка уже на Змеином Острове, в одном из посёлков, там много таких семейных пар, не беспокойтесь о них.
– Нет, вы не правы. Биологическая сущность Николая Трофименко в моей власти и только я могу распорядиться его судьбой. К тому же на духовном плане его заменил Аарон, древнееврейский вождь, брат легендарного Моисея. Мне Аарон нужен здесь, на Земле, в качестве моего помощника. Его вина искуплена возвращением Деборы на Змеиный Остров, и Дебора тоже искупила свой грех…
– За Деборой не было никакого греха Джанго, её заколдовал и забросил на землю колдун Скарлунд, и она больше двух тысяч лет скиталась по Земле в самом жалком состоянии.
– Фея Марцелла, ты знаешь не всю правду. Дебора была единственной женщиной первого Спасителя около двух тысяч лет назад. Волшебник Скарлунд забросил Дебору в древнюю Иудею, где её удочерила богатая и знатная еврейская семья, в которой от неизвестной болезни умерла единственная дочь. Глава семьи Седдекия, похоронив дочь, оставался безутешен, но ночью увидал во сне девушку чудной красоты, которая сидела и горько плакала у заброшенного, занесённого песком старого колодца. Местность эта хорошо была знакома старому еврею, и он рано утром с верными слугами к заброшенному колодцу, где и обнаружил белокурую красавицу Дебору и привёз её в свой дом. Девушка ничего не могла пояснить о своём происхождении, а еврей Седдакия и его домашние не особо настаивали. Скоро в Дебору влюбился сын богатого торговца, и была назначена свадьба. На свадьбе было много знатных и богатых гостей, и невеста Дебора сияла своей красотой. Но настало время жениху войти в спальню невесты, куда его и проводили после традиционных древних ритуалов. Утром из этой спальни Дебора и её жених должны были выйти мужем и женой. На богато украшенном ложе и умащенная благовониями, ожидала Дебора своего жениха. Но когда он приблизился к ложу и наклонился над Деборой, то исторг крик ужаса и отвращения. Страшный смрад исходил от тела Деборы, и лицо и верхняя часть тела были все в блевоте, и рот Деборы продолжал исторгать из себя блевоту. В ужасе жених выбежал из спальни, сбежались слуги, гости, и опозоренную Дебору вывели на показ всем… Не дожидаясь утра, несчастную девушку вытолкали из дома жениха, а еврей Седдекия тут же отказался от приёмной дочери. Дебора потеряла рассудок и стала жалкой нищенкой. В ветхой одежде, грязная, она скиталась среди людей, и стоило кому-нибудь, юноше или мужчине зрелого возраста, близко приблизиться к Деборе, она тут же исторгала из себя блевотину.
Случилось так, что этими местами проходил Иисус со своими учениками. Поздним вечером к костру, где сидел Иисус со своими учениками, подошла жалкая нищенка и стала в отдалении, не решаясь подойти ближе. Иисус велел ученикам пригласить нищенку к костру и угостить ужином.
– Учитель, – ответили ученики, – это сумасшедшая нищенка Дебора, у которой нет своего дома и родственников, и никто не знает, откуда она здесь появилась. С Деборой никто не знается, потому что от неё исходит страшный смрад и зловоние. Мы не хотим её звать, никто не может приблизиться к ней из-за ужасного запаха, исходящего от неё.
Улыбнулся Иисус своей грустной и светлой улыбкой и ответил ученикам:
– Истинно, истинно говорю вам: не увидите вы Царства Божия, пока не научитесь в низком увидеть высокое. Пригласите царицу Дебору разделить с нами трапезу. Неужели вы не ощущаете божественного аромата, исходящего от её тела, неужели вы, слепцы, не видите её божественной красоты?..
И сейчас же после слов Иисуса, несмотря на глубокую осень, вдруг откуда-то повеяло ароматом цветущих апельсиновых деревьев, и вспыхнула яркая радуга над головой несчастной нищенки, и общий вздох восхищения издали ученики, когда неземной красоты молодая девушка подошла к костру в роскошном, украшенном бисером и жемчугами платье. В руках у молодой красавицы была цветущая ярко-красная роза.
– Вот оно, отторгнутое дитя Израиля, его семя, его плоть и кровь, – с горькой улыбкой сказал Иисус. – Скоро не будет меня, а Дебора будет матерью великих царей, но ещё многие века быть ей несчастной нищенкой, пока не искупит она проклятье египетского фараона. Когда был еврейский народ в египетском плену и не отпускал фараон евреев из Египта, Моисей поразил смертию всех младенцев мужского пола. среди которых был и сын фараона. Умолял фараон Моисея вернуть к жизни его сына-младенца, и смилостивился Моисей и поднёс уже было жезл к голове младенца, но отвёл жезл жестокосердный старший брат Моисея Аарон. И проклял тогда страшным заклятьем Аарона египетской фараон и умолил своих египетских богов отдать ему душу любимой и единственной дочери Аарона Деборы. И в эту же ночь заползла в шатёр Аарона страшная чёрная змея и, обхватив своими кольцами кричащую девочку, взмыла в воздух и унесла в царство египетского бога Тота. Ничего не мог сделать Аарон против заклятья, и пало оно с тех пор на самых лучших представителей женского рода, исходящих от семени Аарона. И сам Аарон в своих потомках будет носить это заклятье, пока не пройдёт череда времён и не явится к последнему из рода Аарона посланец великих небесных богов с древнеегипетским знаком фараонов – змеёй, кусающей себя в хвост. После этого снимется заклятье с Аарона и его дочери Деборы.
Догорел костёр, и долго ещё сидели в безмолвии звёздной ночи ученики Иисуса, потрясённые увиденным и услышанным, пока не сморил их сон. А Иисус и Дебора ушли в ближайшую миртовую рощу и о чём-то долго говорили до утра. А через несколько месяцев Иисуса казнили мученической смертью на кресте, а ещё через время Дебора родила сына и исчезла из этих мест. Существует предание, что от сына Деборы пошла могучая династия франкских королей Меровингов. Мудрецы Танджура приписали Деборе и этот грех – совращение Спасителя, который она искупала многие века, пока я не вызвал Аарона. Гробница Аарона в Иордании, на горе Небо пуста, а сам Аарон вовсе не на Змеином Острове. Взгляни сюда, фея Марцелла. Что ты видишь?
Я простёр правую руку впереди себя, и сейчас же раздвинулась старинная кладбищенская ограда и взору присутствующих открылась белоснежная долина, по которой, утопая по колено в снегу, двигались по-летнему одетые высокий светловолосый мужчина и хрупкая девушка в ситцевом сарафане. Снежная долина упиралась в гряду снежных сопок, за которыми гигантскими громадами блестели сахарной белизной пять снежных величественных вершин.
– Это же Тибет, Долина Канченджунга, – только сумела выдохнуть фея Марцелла.
– Да, это Тибет, – спокойно ответил я. – Не бойся, они не замёрзнут. Через полкилометра, возле первой сопки, они наткнутся на ветхое жилище отшельника, который угостит их вкусным тибетским чаем, после которого они безмятежно заснут. А проснутся они уже в Танджуре.
Я простёр левую руку вперёд по направлению простёртой правой руки, и исчезла снежная равнина с двигавшимися по ней одинокими путниками; лишь напоследок пахнуло в лицо нам морозной свежестью далеких гималайских вершин. И снова вокруг – тёплая украинская ночь и удивлённая, но не подающая вида фея Марцелла и двенадцать безмолвных красивых девушек.
Мы снова на территории старинного кладбища города Полтавы. Я пытаюсь поймать неуловимый взгляд зелёных глаз феи Марцеллы, которая ждёт продолжения диалога, и продолжаю:
– Я приношу извинения, фея Марцелла, что внёс некоторые коррективы в судьбу Николая Трофименко и Олеси Стахийчук, не говоря уже о духовной сущности вызванного мною из небытия Аарона, но мне лучше знать, какие интеллектуально-волевые импульсы соответствуют данному времени, месту и обстоятельствам. Ваш Змеиный Остров находится вовсе не в другом измерении, иначе бы мы с Аароном туда не попали. А находится ваш остров здесь, на Земле, в самом центре так называемого Бермудского треугольника, посреди Атлантического океана, где теряются загадочным образом морские корабли и самолёты…
– Вам следовало поставить двойку по географии, Джанго, так как ни на одной карте и морской судоводительской лоции никакого острова в указанном вами месте нет, и если бы он был, координаты острова давно нанесли бы на карты.
– Не торопитесь с выводами, фея Марцелла, я знаю, что говорю. Когда Создатель из праха сотворил первого человека Адама, то пришли к нему два ангела – Аза и Азаэль – и стали упрекать Создателя, говоря: «Что тебе этот человек? Зачем он тебе, когда есть мы, ангелы?» И низринул в гневе Создатель с небес любимых прежде своих ангелов на Землю, и основали ангелы Аза и Азаэль среди пучины морской этот чудесный остров, вне времени и пространства. Пространственно-временная координата острова постоянно меняется, и невозможно увидеть остров никому из смертных людей…
– Но ведь вы же попали на Змеиный Остров?
– Да, мы попали, это правда, но только потому, что у меня есть резонансно-гравитационный биолокатор, которым меня снабдили мудрецы Танджура. Однако продолжу. Могучие и коварные ангелы Аза и Азаэль сделали так, чтобы Создатель уничтожил первого человека Эхе и первую женщину Лилит, а души Эхе и Лилит ангелы забрали себе. Но Создатель снова из праха создал человека Адама и из ребра его создал первую женщину Хаву и поселил их в эдемском саду, запретив брать плоды с дерева познания добра и зла. Но явился Аза в эдемском саду перед Хавой в облике Ангела Света и уговорил её вкусить плоды с запретного дерева. Огорчился Создатель и изгнал первых людей Адама и Хаву из Эдема, а ангела Азу превратил в змея, и только на острове, который с тех пор называется Змеиным, ангел Аза может быть в образе человека, а на Земле может появляться только в облике крылатого змея-дракона. И жене Аарона, когда его не было дома, явился Аза в облике Ангела Света, и зачала жена Аарона дочь Дебору от ангела Азы. И узнал об этом Создатель, и очень огорчился, и проклял семя ангела Азы – его дочь Дебору – ещё до рождения её. Под страшным двойным проклятием жила Дебора долгие годы, и не волшебник Скарлунд забросил её скитаться в образе нищенки на Земле, а провидение и воля Создателя были тому причиной. Ныне решили мудрецы Танджура снять страшное заклятие Создателя и Деборы, ибо пришло время проснуться великому космическому человеку Адаму Кадмону и открыть новый Звёздный Путь. Там, в необъятной Вселенной, за миллионы световых лет отсюда, есть царство Логоса Создателя Миров, и именно оттуда во все пределы Вселенной бьёт страшный звёздный свет и где мучается сейчас в родовых муках великая звёздная мать Майя Мантрейя. Не сегодня – завтра родит она снова Дебору Искупительницу Миров, а для этого земная Дебора должна быть прощена и в блеске и славе предстать перед Создателем Миров.
Слепящая огненно-красная молния вдруг пронзила звёздный ночной небосвод от края и до края, и раскаты грома раздались в ночной тиши. Новый раскат грома и огненная молния прямо у меня над головой. Не глазами, а каким-то внутренним особым зрением я ощущаю всполох третьей молнии, а гром гремит уже внутри моей бедной головы, разрывая её на части, и я теряю сознание, проваливаясь в небытие.

***

– Елена Сергеевна… Это он… Точно, он… Я его узнала… Это тот самый негодяй, который три года назад пытался меня изнасиловать… Я хорошо запомнила его лицо, мерзкое, отвратительное лицо подонка…
– Вика, успокойся. Я уже столько раз слушала твою историю, но ведь ты говорила, что двое подонков, нападавших на тебя, ослепли, а третий исчез, и его больше не видели. К тому же произошло это в твоём родном городке Ельце, а мы – в Полтаве. Ты ведь сама говорила, что первое время все парни в Ельце напоминали тебе этого подонка, и после школы ты специально поехала поступать в мединститут в Полтаву, подальше от родных мест, чтобы забыть эту историю. Это наш больной, и ты должна к нему относиться, как к больному. Он в нашей клинике уже три месяца, и за это время не произнёс ни слова, он с трудом понимает окружающих, он с трудом передвигается внутри отделения, парень потерял память и речь. Его жалеть надо, а ты… Ведь ты же, Вика, – будущий врач. Стыдись, а то я скажу главной, чтобы тебя убрали с ночных дежурств, а где ты ещё заработок себе дополнительный найдёшь, стипендия-то твоя невелика…
Этот диалог между пожилой медсестрой с добрым усталым лицом и молоденькой новой санитаркой, подрабатывающей в больнице в свободное от лекций время, я слышу уже не раз. Уже три месяца я – пациент Полтавской областной клинической психиатрической больницы. Меня подобрал на улице, прилегающей к кладбищу, ранним июльским утром дежурный наряд милиции. Но ещё ночью был звонок от кладбищенского сторожа в дежурную часть милиции о подозрительном шуме, криках и ярком свечении в одном из глухих уголков кладбища, где хоронят безвестных бродяг и самоубийц. При мне не было никаких документов, я не мог говорить и двигаться, и меня из милиции доставили сначала в городскую больницу, а затем, когда я немного встал на ноги, я был доставлен в областную психиатрическую клинику. Во внутренних карманах джинсовой куртки были найдены три небольших полуовальных предмета, умещающихся каждый в ладони взрослого человека. Эти металлические предметы были серебристого из металла, с рядом небольших разноцветных кнопок и небольшими экранами, и по виду напоминали мобильные телефоны неизвестной конструкции, но легче и по объему меньше настоящих мобильников. Так как никто не разобрался в их конструкции и назначении, «мобильники», посчитав за игрушки, вернули мне, и теперь они лежали у меня в тумбочке.
Я не забыл, кто я есть, я всё помнил про Танджур, но почти полностью утратил все свои необычные неземные способности, всё, чему я так долго учился на Антаресе. Я разучился телепортации, левитации, разучился концентрировать в себе энергию и уничтожать биологические объекты на расстоянии; я разучился материализовывать вещи и ещё многое другое. Во мне почти не осталось никакой космической энергии, и я лежал целыми днями, безучастный ко всему. Пути к прошлому были забыты, а будущее моё было неясно.
…Я сразу же узнал ту, ради которой вернулся на Землю, но это принесло мне лишь разочарование и боль. По ночам, когда Елена Сергеевна, старшая медсестра, уходила в ординаторскую спать, Вика, моя синеглазая мучительница, подходила к моей кровати, ко мне, беспомощному и жалкому, и гневно шептала мне прямо в лицо: «Ненавижу тебя! Слышишь? Ненавижу! Нелюдь! Гад! Подонок!» Так продолжалось много ночей. В ответ я лишь бессмысленно улыбался, но получалась какая-то гримаса улыбки. Говорить в своё оправдание я не мог, ко мне ещё не вернулась речь.
Целую зиму продолжалась эта мука, а когда растаял снег, Вика стала приходить на дежурство со своим парнем, тоже студентом мединститута.
– Смотри, Костя, это тот самый урод, который пытался меня изнасиловать. Помнишь, я тебе про него говорила.
Костя наклонился надо мной, у него было доброе интеллигентное лицо домашнего мальчика. Костя пытался что-то говорить в мою защиту, но Вика не давала ему вставить слова.
                А однажды теплой апрельской ночью Вика стала просить Костю, чтобы он занялся с ней любовью в медсестринской полуоткрытой комнате на медицинской кушетке.
– Вика, неудобно, здесь же люди…
– Какие это люди, Костик, это же психи, идиоты. А этот? А этот вообще нелюдь. Ну давай же, Костик. Будь мужчиной.
Я услышал шуршание снимаемой девушкой одежды и страстный взволнованный шёпот:
– Милый, иди ко мне…
И в этот момент будто снова огненная молния, та самая, которая парализовала меня на кладбище, прошила мою бедную голову золотой огненной нитью. Мне показалось, что я услышал первый весенний гром, я громко застонал… и снова ощутил себя прежним – сильным и могучим Джанго.
В палате включился свет, полусонные пациенты ничего не поняли и тут же захрапели снова. Из медсестринской, на ходу надевая халат, вышла Вика, гневно дрожа ноздрями узкого породистого носа и сузив глаза, прошипела мне в лицо как разъярённая кошка:
– Ты видел? Ты слышал? Это я специально сделала для тебя, нелюдь. Ведь ты же тот, тот самый?
– Да, я – тот самый, а ты… ты – другая… – еле сумели выговорить мои губы, и я заплакал.
Сейчас за первыми моими слезами раздался новый удар грома, блеснула молния, и за больничным окном пошёл первый весенний дождь. Всю ночь плакал первый весенний дождь, а я уже не плакал, а впервые спал безмятежным сном младенца. А ночью в мой сон пришёл Лазурный Лама и сказал:
– Ты хотел постижения непостижимых вещей, Джанго. Теперь ты знаешь меру непостижимого. Семь нот существует в природе нашей, но никто не знает, как из этих нот слагается божественная музыка любви.                И ты этого никогда не узнаешь, Джанго, просто придет время, когда эта музыка зазвучит в твоей душе и сердце. Но время это ещё не пришло…
С этой ночи я быстро пошёл на поправку и скоро меня стали готовить к выписке.
Тут совсем кстати пришёл к главврачу кладбищенский сторож и принёс найденный на кладбище пакет с моими документами, где был паспорт с пропиской в городе Ельце, военный билет, трудовая книжка, диплом с отличием об окончании гидромелиоративного техникума, водительские права. С этими документами я уже становился полноценным и полноправным человеком. А ещё в пакете была солидная сумма денег в российской и иностранной валюте и несколько сберегательных книжек в разных городах России и Украины с огромными денежными вкладами. Администрация больницы стала откровенно со мной заискивать, меня перевели в отдельную одноместную комфортабельную палату с телевизором и холодильником, а еду стали привозить из ресторана.
Вику я видел пару раз после этого. При встрече со мной в коридоре больницы она сделала попытку улыбнуться, но попытка не получилась, а улыбка была простой жалкой. Я не пытался с ней заговорить, в моей душе мне многое выжгла та ночная молния, но злобы и обиды на девушку у меня не было, а было недоумение, как я мог полюбить эту злую самовлюблённую особу. Мне стало ясно, почему Лазурный Лама противился моему возвращению на Землю: он просто знал, что меня ждёт.
Мне разрешили свободно ходить по всем корпусам психиатрической клиники. Надев белый врачебный халат, я ходил по корпусам больницы, заглядывал в лица больных, как будто что-то беспокоило меня и заставляло искать неведомо что. Я знал, что есть ещё одно огороженное колючей проволокой мрачное четырёхэтажное здание из красного кирпича. Это был блок, где содержались больные, совершившие преступления и признанные судом невменяемыми. Мне сказали, что там содержались только очень опасные больные, совершившие особо тяжкие преступления, маньяки, серийные убийцы, многие из которых находились в больнице по десятку лет, и путь на волю им был заказан. По периметру это мрачное здание от внешнего мира отделяло три ряда колючей проволоки, а на вышках день и ночь стояли недремлющие часовые с собаками. По ночам тревожный лай собак долго не давал мне уснуть, и душу щемило неведомой тоской и тревогой.
Не знаю почему, мне хотелось выписываться из больницы, и я предложил главному врачу свои услуги слесаря-сантехника и водителя. Неожиданно главный врач, добродушный серьёзный мужчина средних лет Дмитрий Сергеевич, согласился, и я был принят на должность водителя главврача и на полставки сантехником. Фактически сантехником приходилось работать на всю ставку и даже в выходные, канализация в больнице была ветхой, и работать приходилось и по выходным. А ещё я ремонтировал медицинскую технику, оформлял наглядную агитацию, полностью обновил сануголки, а также понемногу стал овладевать другими полезными специальностями. В больнице на меня нарадоваться не могли; добрый, услужливый, мастер на все руки, я быстро стал кумиром женского медицинского персонала, среди которых было много незамужних и разведённых. Мне выделили комнату в общежитии медработников, которое находилось в пяти минутах ходьбы в медгородке. Сам медгородок представлял собой несколько уютных зданий с общежитием и квартирами для семейных врачей, а также несколько коттеджей для главного врача и научных работников.
В небольшом, компактно застроенном медгородке нашлось место для уютной оранжереи, Дома культуры и небольшого кафе-столовой. Понемногу я стал забывать прошлое, Танджур казался неведомым сном. Я наслаждался обычной земной жизнью, много читал, восполняя пробелы в образовании. Но прошлое само нашло меня, внезапно и неожиданно вихрем ворвавшись в мою уютную жизнь.
– Завтра поедем на аэродром, Коля, встречать важных, очень важных гостей из Москвы. Подготовь машину к завтрашнему вечеру, поедем на военный аэродром, – сказал мне Дмитрий Сергеевич сразу же после утренней планёрки.
– Надо – значит, надо. Встретим гостей, как положено, – бодро ответил я, но сердце внезапно почему-то кольнуло тревогой и неясное ощущение приближающейся беды охватило меня.
На другой день на сверкающей, новенькой, специально для этого предназначенной представительской «Волге» мы вечером поехали на военный аэродром. Ждать пришлось недолго. Когда мы подъезжали к аэродрому, миновав два контрольно-пропускных пункта, то тяжёлый военно-транспортный самолёт уже грузно заходил на посадку. Не успели мы поставить машину и выйти из машины, как дежурный офицер в звании майора подошёл к нам и пригласил Дмитрия Сергеевича в кабинет военного коменданта, мне же приказано было оставаться возле машины. Через десять минут Дмитрий Сергеевич вышел из здания военного аэропорта в сопровождении элегантно одетого мужчины средних лет в роговых очках с затемнёнными стеклами и дорогим кожаным «дипломатом» в руках. У меня упало сердце. Это было Кривоногов, которого в Танджуре все звали Метатором.
Когда сели в машину, я заметил, что мой шеф Дмитрий Сергеевич чем-то сильно расстроен, на нём просто не было лица. Наоборот, его спутник был весел, всю дорогу шутил и рассказывал анекдоты.
Уже въезжая в медгородок, Кривоногов спросил Дмитрия Сергеевича относительно его происхождения и правда ли то, что у него польские корни. Дмитрий Сергеевич довольно нелюбезно ответил ему, что мать его – полька по крови, но он не видит связи. На что Кривоногов ответил, что связь прямая, и тогда Дмитрию Сергеевичу не надо напоминать известную польскую легенду о пане Твардовском. При упоминании имени Твардовского лицо Дмитрия Сергеевича страдальчески искривилось, как от сильной зубной боли, но он взял себя в руки и сказал, что легенду о продавшем душу дьяволу пане Твардовском помнит, но опыты над пациентами больницы всё равно не разрешит. Кривоногов на это весело рассмеялся и сказал, что никаких пациентов в больнице давно нет, а есть биологический шлак и человеческие отбросы, которые по имеющимся у него, Кривоногова, бумагам не числятся среди живых, а расстреляны по приговору суда. После этих слов Дмитрий Сергеевич не произнёс ни одного слова, и мы подъехали к коттеджу, где у нас всегда останавливались гости.
Утром меня вызвал в кабинет Дмитрий Сергеевич, где официально представил мне Кривоногова как профессора, доктора медицинских наук, полковника медицинской службы, руководителя отдела института нейропсихологии и психиатрии при академии наук. Кривоногов пристально посмотрел мне в лицо сквозь затемнённые очки, протянул руку и произнёс глуховатым голосом: «Юрий Сергеевич». И после короткой паузы добавил: «Кривоногов».
Дмитрий Сергеевич, отводя от меня взгляд, сказал, что с этого дня я поступаю в распоряжение профессора Кривоногова и буду работать под его руководством, при этом машина «Волга» передаётся в распоряжение Кривоногова вместе со мной. Всё это Дмитрий Сергеевич сказал очень быстро, почти скороговоркой, и тут же вышел из кабинета. Кривоногов тут же занял место Дмитрия Сергеевича за столом, поправил очки и произнёс будничным голосом:
– Здравствуй, Джанго.
Я молчал, но что-то внутри меня напряглось и натянулось, как струна. Тогда Кривоногов тяжело вздохнул и, расстегнув воротник белой рубашки, снял с шеи медальон с изображением змеи, кусающей себя в хвост. Странно улыбаясь, Кривоногов подбросил медальон в воздух, и он повис в воздухе, наливаясь янтарно-красным цветом. Кривоногов встал из-за стола и начал делать пассы руками, что-то бормоча негромким голосом. Медальон в воздухе начал крутиться вокруг своей оси по часовой стрелке, в голове у меня будто нажали невидимый переключатель, и мои губы произнесли:
– Слушаю и повинуюсь великому магистру. Готов исполнять все поручения и использовать силы четырёх подвластных мне стихий – земли, воды, огня и воздуха. Адепт 4-го магического круга 660-го легиона белой звезды Альдебаран – Джанго.
Кривоногов щёлкнул в воздухе пальцами, и медальон снова очутился у него на шее. После чего Кривоногов дружески обнял меня и предложил сесть.
– Рад тебя видеть живым и невредимым, Джанго. Извини за небольшую проверку. Наш оппонент Отступник здорово поднаторел в изготовлении не только бездушных биороботов-киборгов, но и начал сочетать это с опытами по клонированию людей. Но мы в Танджуре тоже не дремлем и готовы ответить ему адекватно. Вот почему я здесь, и вот почему здесь ты, Джанго. Из того биологического шлака и человеческих отбросов, которые содержатся здесь, мы будем с тобой, Джанго, делать новые биологические сущности, наделять их сверхчеловеческими способностями и внедрять в систему Отступника, то есть бить его придуманным им же оружием. Но если отступник использует биотехнологии для создания киборгов и клонов, то наша армия будет состоять из полноценных биологических особей, настоящих людей, но не помнящих своё прошлое. Среди обитающих здесь маньяков и убийц есть уникальные, сильные, самобытные личности. Природа распорядилась, чтобы они стали преступниками, а мы подправим природу и сделаем их новыми людьми, сохранив во многом их прежний биологический потенциал, но дав новые жизненные установки. Многие из этих особей считают себя сверхчеловеками, стоящими выше морали, и поэтому у них нет угрызений совести. Что ж, эти ценные биологические качества у них надо сохранить, но придать им новый импульс. Вот сейчас мы пойдём и посмотрим один биологический экземпляр. Мне тут случайно попали бумаги немецкого доктора Йозефа Менгеле, ну, того самого нацистского преступника, проводившего опыты над заключёнными в концлагерях. Любопытные вещи у него описываются.
– А как к вам попали бумаги Йозефа Менгеле? – поинтересовался я.
– Да очень просто. Менгеле сейчас в Танджуре, я лично побеседовал с ним и узнал от него самого про его бумаги, и сейчас они у меня. Менгеле ведь тоже в молодости баловался мистикой и эзотерикой и использовал эти знания в своих экспериментах. У нацистов в гитлеровской Германии, оказывается, разрабатывалась сверхсекретная программа по созданию универсального солдата, супермена, сверхчеловека, который мог бы долгое время обходиться без воды и пищи, терпеть любые перегрузки, холод, жару. Очень много средств немцы вбухали в этот проект, но «сверхчеловека» всё-таки не создали. Сейчас современная медицина и генетика позволяет нам это сделать. Однако нам пора.
Длинный бетонный коридор, освещаемый невидимыми лампами дневного света, заканчивается массивной железной дверью с небольшим глазком на уровне чуть больше полутора метров от пола. Кривоногов нажимает звонок, но за дверью не спешат и минуты две внимательно изучают нас через глазок. Наконец дверь бесшумно распахивается, и мы попадаем в ад. По правую и по левую сторону широкого коридора – ряды зарешеченных камер-клеток высотой 2 метра и 5 метров в длину и ширину. Камеры, кроме железных решёток, отделены от коридора почти невидимым тонким пуленепробиваемым стеклом, но ощущение такое, что стекла нет и люди, если их можно назвать таковыми, совсем рядом. В каждой камере, кроме железной металлической кровати, привинченной к полу, и выдвижного прямо из стены стола, ничего нет. Прямо с потолка льётся в камеру бездушный свет ламп дневного освещения.
Обитатели камер не обращают на нас ни малейшего внимания, кто лежит, кто просто ходит по камере, кто читает книгу или пишет. Я заметил, что камер немного: двенадцать с левой стороны и двенадцать – с правой.
– Они нас не видят, – шепчет мне Кривоногов. – Стекло изготовлено таким образом, что с их стороны ничего не видать, а с нашей стороны они все на виду. Не нужно их нервировать, пусть ведут себя как можно естественней.
Мы проходим по коридору в самый конец, где нет уже никаких камер, и услужливый санитар, сопровождающий нас, распахивает двери шикарного кабинета, оборудованного по последнему слову медицинской техники. Здесь есть компьютер с принтером, томограф последнего поколения, пульт видеонаблюдения и большой экран на стене, где можно видеть всех обитателей камер, всех и каждого по отдельности. Большой дубовый стол с приставленным к нему длинным столом и рядом дорогих кожаных кресел дополняли убранство кабинета.
Я внимательно смотрю на экран монитора видеонаблюдения, и никто из обитателей камер не вызывает у меня интереса. Камера видеонаблюдения педантично показывает поочерёдно все камеры, но хоть бы один походил на страшного преступника-маньяка. Ну вот этот благообразный интеллигент, похожий на провинциального учителя, в очках, с аккуратной клинообразной бородкой, ну какой он преступник?
– Фалевский Дмитрий Аркадьевич, серийный убийца, убивал одиноких пенсионеров, трупы снимал на видеокамеру, – шепчет мне Кривоногов.
А вот профессорского вида старичок, тоже в очках, с увлечением читает Библию в толстом переплёте.
– Астахов Валентин Мефодьевич, серийный убийца, охотился только на бомжей, убивал их из карабина, а трупы сжигал, всего уничтожил восемнадцать душ, очень любопытный экземпляр. – Голос Кривоногова ровен и бесстрастен. – Эти нам не нужны, по физическим кондициям не подходят, зато остальные вполне годятся для экспериментов.
Я перевожу взгляд на остальных обитателей камер и вижу, что все, как на подбор, рослые, здоровые, крепкие, в возрасте от 20 до 28 лет.
– Смотри внимательно, Джанго, вот они, наши элитные бойцы, сверхлюди, лишенные всяческих моральных принципов. Менгеле такие ребята и не снились. Но есть среди них некий Рясовский, серийный убийца, педофил, садист, некрофил. Вот он. Смотри внимательно, Джанго.
Рослый, под два метра, атлетического сложения блондин с правильными чертами лица улыбается прямо в камеру белозубой улыбкой, как будто чувствует, что разговор идёт о нём.
– Редкое хладнокровие, редкий цинизм, никаких угрызений совести, прекрасно знает английский, здесь, в камере, пишет научно-фантастическую повесть о людях будущего.
– Я бы ликвидировал эту мразь, зачем она нужна? Этот человек вызывает у меня омерзение.
– Ну, Джанго, так нельзя, он же не виноват, что природа сделала его таким хищным и безжалостным зверем. А что насчёт ликвидации его, то осталось совсем немного работы с ним, и я полностью сотру его память, полностью, Джанго, а мозги его наполним новым содержанием. Это будет высокоморальный, нравственно чистый и духовно целомудренный человек с высокими моральными принципами и идеалами, настолько высокими, что он по праву займёт высокое положение в одной из англоязычных стран. Сейчас готовим специально для него документы его родословной, по которым он – отпрыск богатого английского аристократического семейства, которого с детства украли и увезли в Россию. Тут и придумывать много не надо, так как Рясовский – подкидыш, и в пелёнках была записка на английском языке, так что лорд он – по праву рождения. Это была наша спецоперация по краже этого ребёнка, но никто не знал, что он станет жутким маньяком. Сейчас мы немного подправим парня и отправим его в Англию. Одна из подконтрольных нам английских газет уже опубликовала сенсационный репортаж под названием «Сын лорда Джадсона жив? Роковая тайна старинной фамилии». Отец; старый лорд Джадсон, чуть с ума не сошёл от радости, узнав, что пропавший много лет назад сын Джонатан жив.
– А как вы лишите его памяти, Юрий Сергеевич?
– Обыкновенная операция по вживлению в его мозг микрочипа с новым набором информации, одновременно с помощью этого микрочипа можно контролировать его поведение на расстоянии. Он и сам этого не будет осознавать, ему будет казаться, что это мысли его, а на самом деле его мысли – наши. У нас есть опытные специалисты, хирурги высокой квалификации, под глубоким наркозом он ничего не почувствует. Просто уснёт, а проснётся новым человеком.
– А микрочипы?
– Микрочипы я, Джанго, доставил из Танджура, на Земле таких не делают пока. Как видишь, наша технология более гуманная и щадящая, чем программа по созданию биороботов небезызвестного нам Отступника. Ведь биоробот – это всё-таки не человек, а искусственный человек с определённой программой. В организме биоробота все биологические компоненты синтезированные, искусственно выращенные в биологических лабораториях, его мозг – это просто сложная компьютерная программа. А у нас, в противовес им, – живые люди, но со встроенными в мозговую оболочку микрочипами. Сейчас, правда, Отступник спохватился и начал в своих лабораториях эксперименты по клонированию стволовых клеток и созданию на основе этого искусственного эмбриона человека, затем зародыша и в конечном итоге – биологического клона человека. Мы в Танджуре смеемся над опытами Отступника, так как вход в космическое хранилище душ для Отступника закрыт и его клоны не будут обладать духовной субстанцией и будут теми же биороботами. Хотя сто пятьдесят тысяч лет назад восставшие клоны планеты Сигма-С двойной звезды Камерон получили код ко космическому хранилищу Судеб и стали духовными существами, но руководил восстанием клонов ангел Гамалиил. На Межгалактическом Совете жителей планеты Сигма-С признали духовными существами и приняли в Космическое Братство, но с обитателями этой планеты никто не поддерживает особых контактов, и они сами редко посещают иные миры. Немногие знают, что хотя Отступник – родной сын Создателя, но матерью его была жительница планеты Сигма-С, которую жители планеты за что-то изгнали с родной планеты и в космической капсуле отправили скитаться в межзвёздное пространство. Она проспала в капсуле 300 лет, находясь в анабиозном состоянии, пока её каким-то образом не притянуло гравитационное поле планеты Антарес, моей родной планеты. Вот откуда у Отступника столько коварства и хитрости, эти биологические качества у него врождённые, от его матери. Создатель сам после рождения Отступника заморозил тело его матери и держит от всех в секрете, где оно находится. Это специально созданная пространственно-временная субстанция кристаллической породы, внутри которой находится тело матери Отступника. Вход в эту пространственно-временную субстанцию закрыт для всех, кроме тех двух божественных младенцев, находящихся сейчас в Танджуре, которые обладают магическими кулонами, дающими власть над пространством и временем. Третий магический кулон находится у Са-Са-Нур, Утренней Зари, матери Отступника. Если соединить вместе три магических кулона, то этот иллюзорный мир, который является одним из отражений реального мира, исчезнет и начнётся новый отсчёт времени и пространства. Та космическая иерархия, которая сейчас зиждется на абсолютной власти Создателя, исчезнет, и возобновится Битва Богов за первенство в Большом Космосе, где Создатель – просто равный среди равных.
– Вы говорите непостижимые для моего ума вещи, Юрий Сергеевич…
– Не надо, Джанго, ты всё прекрасно понимаешь, а со временем узнаешь больше, потому что ты – один из НАШИХ, и этим всё сказано. Завтра с утра приступаем к основной работе, а пока ты свободен. До завтра, Джанго.

***

Весь долгий вечер, взволнованный рассказом Кривоногова и увиденным днём, я не находил себе покоя и просто ходил из угла в угол в своей небольшой уютной комнате медицинского общежития. Я долго не мог уснуть, мне мерещилась всякая жуть, и заснуть я смог далеко за полночь. А во сне я увидел чудный город, весь в изумрудной зелени садов, и яркое голубое, пронизанное солнечным светом небо. В этом голубом небе делал немыслимые виражи небольшой, странной трёхугольной формы самолётик, в небольшой прозрачной кабине которого было два человека: мужчина за штурвалом самолёта и хрупкая светловолосая девушка. При каждом крутом вираже девушка тесно прижималась к плечу пилота и восхищённо шептала: «Джанго! Осторожней, Джанго!» А потом я видел лазурное ласковое море и тех же двоих – рослого, сильного молодого мужчину и хрупкую светловолосую голубоглазую девушку – на палубе небольшой белоснежной, как лебедь в полете, красавицы яхты. Я видел, как огромные дельфины плыли в прозрачной морской воде рядом по курсу яхты, и время от времени один дельфин вдруг выпрыгивал в воздух прямо перед носом яхты, и девушка весело смеялась.
…А потом я видел огромный стадион-амфитеатр, полный людей в белых одеждах, и этого рослого молодого мужчину в просторной белой одежде, при появлении которого на небольшой цилиндрической формы площадке посредине стадиона-амфитеатра все встали и закричали в едином порыве восторга: «Слава принцу Джанго!»
А потом я увидел огромный зал-лабораторию, в котором кипела работа, и тысячи людей в серебристо-прозрачных комбинезонах-скафандрах копошились у неведомых, странной формы приборов и аппаратов, а на огромном, во всю стену экране-мониторе постоянно возникали ряды формул и странных знаков в виде иероглифов. Посредине зала-лаборатории стоял готовый к взлёту космический аппарат, похожий на огромное сферического серебристое яйцо. Рослый мужчина, одетый в серебристо-прозрачный скафандр, слушает последние наставления седого как лунь человека, единственного среди всех одетого в обычную белую одежду, а не скафандр:
– Ещё есть возможность отказаться от эксперимента, Джанго. Подумай и взвесь всё ещё раз. Фактически это наша вторая попытка попасть в антимиры. Первые участники эксперимента пропали бесследно… Тебе придётся пройти через аннигиляцию твоей материальной субстанции. Ты превратишься в маленький лучевой сгусток энергии, и в этом состоянии ты пройдёшь страшную сингулярную массу вещества вне пространства и времени, и только после этого ты возродишься в антимирах в качестве биологического объекта. Мы знаем, что в антимирах ест жизнь, подобная нашей, и есть живые биологические существа, подобные нам. Но ты возродишься в антимире в облике человека-монстра, и твоим биологическим отцом будет преступник. Ты никогда не сможешь вернуться на нашу планету, ты потеряешь навсегда свою память, если не сохранились участники первой экспедиции в антимиры. Подумай ещё раз, Джанго. Свою невесту Нею ты тоже потеряешь, Джанго, потеряешь навсегда.
– Я всё решил для себя, Учитель. Мы должны разгадать все тайны Бытия и установить свой контроль над пространством и временем, барьер между мирами и антимирами должен быть уничтожен. Я не верю во власть Богов, которые нас, высшие духовные существа, загоняют в тесные пространственно-временные координаты. Я знаю, Учитель, что они, эти возомнившие себя богами, согласились на эксперимент и на то, что я смогу попасть в антимиры только при условии полной потери моей памяти и возрождения в виде биологического существа-преступника от преступника отца. Но они не знают того, что, открыв пространственно-временной коридор, они не смогут его уже закрыть навсегда, и, когда придёт время, я произнесу имя настоящего бога и изменю этот мир. Я знаю настоящее имя бога, которого зовут…
…Громкий стук в дверь возмущённых соседей прервал мой сон.
– Коля, открой дверь! Коля, открой сейчас же или будем ломать! Коля, уже вызвали милицию!
Я открываю дверь, на пороге шумной толпой – мои соседи по общежитию, некоторые наспех одеты. Среди всех выделяется могучим бюстом комендантша общежития – крупная, южной красоты женщина лет 40. Она первая врывается в мою комнату, а за ней – возмущённые соседи, которые сразу принялись осматривать комнату, полезли под кровать, стали открывать дверцы платяного шкафа.
– Да что случилось-то? – в недоумении спрашиваю я.
– Что? Что… Умник нашёлся, дурака включает. Целую ночь уснуть из-за тебя не можем. То кошка какая-то у тебя в комнате мяучит, то ребёнок грудной плачет… А последние минут сорок страшный крик звериный и вой из твоей комнаты слышались… Ты извини, Колян, но мы уже дверь собрались высаживать.
– Ну, теперь-то видите, что здесь ничего нет.
– Видим, видим… Полтергейст какой-то… Но странно всё это, Коля… Странно… До тебя у нас здесь тихо было, никаких концертов не слыхали…
Бормоча уже что-то вполне миролюбивое, соседи расходятся по комнатам. А я, включив свет, постарался как можно подробнее записать свой сон, чтобы утром рассказать его Кривоногову.
– Антимиры, говоришь? Занятно, занятно… – хищно щурится на меня Кривоногов сквозь затемнённые очки, внимательно выслушав про мой ночной сон. – Кому-нибудь говорил про сон?
– Да кому я могу, вам первому…
– Странно… Странно всё это.
Кривоногов явно обескуражен услышанным, но держит себя в руках. Кривоногов, в белоснежном халате, похожий на заправского профессора, делает беспокойные круги внутри своего шикарного кабинета и наконец резко останавливается прямо напротив меня.
– А имя… Имя Бога ты можешь сейчас вспомнить, Джанго? Имя настоящего Бога?
– Нет, не вспомню… Да и откуда мне его знать, ведь это был всего сон.
Мне показалось, что после моих слов Кривоногов облегчённо вздохнул и что-то пробормотал под нос. Мне вдруг очень сильно захотелось спать, а Кривоногов, уже глядя в упор на меня сквозь чёрные очки, продолжал бормотать. Я вдруг почувствовал себя невесомым и воздушным, а кабинет стал насквозь прозрачным, но сквозь него виделся не бетонный длинный коридор спецблока психиатрической больницы, а бескрайнее космическое пространство с мириадами звёзд. Кривоногов был не в белоснежном медицинском халате, а в чёрном, бархатном, длинном, до пола, плаще с нашитыми сверху плаща шестиконечными серебряными звёздами. На голове Кривоногова – чёрный конусообразный колпак, из-под которого свисают длинные, до плеч, седые волосы. Кривоногов громко нараспев читает заклинания, и в кабинете появляется фея Марцелла, а вместе с ней – все двенадцать девушек-красавиц. Фея Марцелла – в сногсшибательном вечернем туалете, и окружающие её красотки одеты не хуже. Всем колдун Кривоногов задаёт вопрос о том, называл ли я, Джанго, имя Предвечного Нерождённого Сущего, на что получил отрицательный ответ.
А потом меня повели по длинному коридору с рядами зарешеченных камер-клеток, и все узники подошли к решёткам, и я услышал их внятное бормотание, от которого мне стало не по себе: «Джанго… Принц Джанго… Освободи нас…» Я заметил, что вся процессия, включая меня, одеты в белоснежные медицинские халаты, и только Кривоногов одет по-прежнему, в костюм колдуна. А затем мы спустились на нижнюю галерею с теми же рядами камер-клеток, но сидели в них уже обезьяны, полуобезьяны-полулюди, треть-обезьяны, четверть-обезьяны. Я видел огромный операционный зал, на многочисленных операционных столах которого лежали готовые к операции биологические существа – полулюди-полуобезьяны, – и над ними колдовали люди в белых халатах, делая операции по пересадке мозга и вживлению микрочипов. На огромном настенном экране показывали мельчайшие детали операции, я видел, как бьются и хрипят в металлических зажимах полулюди-полузвери, пытаясь вырваться на волю. А потом мы спустились ещё ниже этажом и попали в огромный зал-стадион, где стройными рядами, как на военном параде, двигались, печатая шаг, колонны безликих людей, одетых в серую униформу…
…Колонны людей-роботов двигались абсолютно синхронно, но шума и громкого топота ног не было. Вся эта биомасса двигалась по кругу, затем, как на физкультурном празднике, стали разбегаться по стадиону, образуя из своих тел чёткие геометрические фигуры – треугольник, четырёхугольник, пятиконечную звезду, и, наконец, вся биомасса людей-роботов застыла, образуя из своих тел шестиконечную звезду Давида. Мы стоим на небольшой площадке выше стадиона метров на шесть, и я вижу, что по губам Кривоногова змеится тонкая улыбка монстра.
…Хриплым каркающим голосом Кривоногов что-то кричит на незнакомом языке, и люди снова строятся в колонны и снова маршируют, но на встречу марширующим колоннам идёт сплошной вал огня, так что становится невыносимо жарко и нам. Но люди в колоннах бесстрашно вступают в огонь и идут прямо посредине огня, не сбавляя темпа, и выходят невредимыми из огня. Кривоногов снова что-то хрипло кричит, и огненный вал сменяется ледяной стужей, но люди без страха идут сквозь стужу, и ничто не может остановить их…
А потом мы спускаемся ещё ниже, в самую преисподнюю, и она оказывается действительно преисподней. Огромные горящие печи и огромная толпа нагих людей, мужчин и женщин, которых рогатые и волосатые самые настоящие черти толкали острыми трезубцами к горящим жерлам печей. Дикие крики, стоны ужаса и вопли… А рядом, посредине зала, чёрт на огромных торговых весах вешает кожаные мешки с золотыми монетами и золотые слитки. Мы наблюдаем за преисподней сквозь прозрачную стену, но чёрт-распорядитель бросает взвешивать золото и бежит с докладом к Кривоногову. При ближайшем рассмотрении оказывается, что это – обыкновенный человек, но одетый в странный комбинезон мехом наружу, а на голове – обыкновенная каска немецкого кайзеровского солдата времён первой мировой войны, но рассмотреть это можно было только вблизи, а издали человек походил на обыкновенного чёрта. По довольной улыбке «чёрта» видно, что работа доставляет ему истинное наслаждение. Он явно лебезит перед Кривоноговым, и по его приказу из толпы объятых ужасом людей служители «черти» тащат и бросают под ноги Кривоногова пожилого упитанного человека, на лице которого нелепо смотрятся золотые профессорские очки.
– Ну что, ницшеанец, сверхчеловек, белокурая бестия! – кричит Кривоногов в объятое ужасом лицо человека в профессорских очках. – Сбылись твои мечты, и ты реально поднялся выше добра и зла. Сейчас ты будешь корчиться в очистительном огне, а я буду наслаждаться твоей гибелью, пока ты не превратишься в пепел. Что хочешь мне сказать напоследок?
– Ты… Ты мне снишься, проклятый раввин… Ты нереален… Я лично застрелил тебя в 1945 году в Дахау…
– Нет, я реален, оберштурмбанфюрер СС Штальке. Я создал новую реальность специально для таких, как вы. В этой реальности вам столько же лет, сколько вам было в 1945 году в Дахау. Разве я не говорил вам напоследок, что мы встретимся? Вам только кажется, что вы умираете в преклонном возрасте в своём богатом доме в Ганновере в окружении родных и близких, и специально приглашённый пастор принимает от вас последнюю исповедь. На самом деле вы – в другой реальности и сейчас сгорите в очистительном огне, чтобы никогда не возродиться. Что? Что? Вы говорите мне, что видите, как над вами склонилось доброе и участливое лицо пастора лютеранской церкви, который готовит вас к вечной жизни? Приглядитесь внимательнее, Штальке, и вы увидите измождённое лицо еврейского раввина… Прощайте, Штальке, вы сгорите в сейчас в хорошей компании таких же, как вы, арийцев, а спрятанные вами тайники с золотом пополнят золотое хранилище Башни Соломона в Восточном Иерусалиме. Мани… Тэкел… Фарес…
Дикий крик и новые вопли ужаса поднялись с новой силой, когда пол под ногами объятых ужасом людей начал проваливаться вниз и языки пламени снизу, из преисподней, начали заглатывать копошашуюся, воющую массу людей. Страшный нечеловеческий крик исторгли мои уста, я зашёлся в крике.
– Джанго! Джанго! Что с тобой? Ты здоров?
В недоумении я открываю глаза и вижу склонившееся надо мной лицо Кривоногова. Я лежу на кушетке в кабинете Кривоногова, а Кривоногов хлопает меня по щекам и предлагает выпить воды.
– Что со мной было?
– Что? Что… Пришёл утром ко мне в кабинет, не в себе, начал молоть чепуху, а потом повалился на кушетку и захрапел. Пока я разбирал корреспонденцию, ты спал, а потом начал орать во сне, пришлось тебя разбудить. Ты вот что, Джанго, наверное, пойди к себе, выспись хорошенько, но сначала прими перед сном порошки. Это у тебя от обилия впечатлений, насмотрелся вчера на этих уродов. Ничего, скоро привыкнешь к новой работе. Даю тебе сегодня отгул для отдыха. Ну-ка, выпей при мне порошок. Молодец… До завтра.
Двигаясь как сомнамбула, я еле дошёл до двери своей комнаты, открыл её и как был, в одежде, рухнул на кровать и проспал целые сутки.

***

Не следующий день, свежий, бодрый и выспавшийся, чувствуя необычайный прилив энергии в каждой клеточке своего тела, я появился на работе в кабинете Кривоногова. Кривоногов встретил меня угрюмым холодным молчанием, и я сразу же догадался, что стряслась беда.
– Рясовский пропал, – сразу же огорошил меня Кривоногов. – Сегодня ночью сбёг, вчера ещё был на месте.
– Как сбежал-то?
В ответ Кривоногов хмуро пожимает плечами и протягивает мне небольшой белый листок. Но, прежде чем взять листок, я смотрю на экран монитора видеонаблюдения, на котором весело улыбающийся Рясовский находится в своей камере.
– Голограмма, – рассеивает мои сомнения Кривоногов. – Оставил вместо себя голографическое своё изображение, чтобы над нами поиздеваться. Да читай записку-то!
Чёткий, каллиграфический, безупречный почерк, и всего несколько строк.
«Кривоногов! Если ты – тот, за кого себя выдаёшь, то жду тебя сегодня в полночь в Волчьей Пади, у Белого Камня. Локки».
– Скандинавский колдун-оборотень, – поясняет мне Кривоногов. – Практически неистребим, и каждый раз трансмутирует в новом обличье, становясь ещё сильнее. Последний раз 300 лет назад я лично сжёг Локки на костре, а до этого застрелил его серебряной пулей и разрубил заговорённым мечом на две части. Как видишь, подлец снова жив и невредим. Но когда он сумел вселиться в потомка герцога Мальборо и кого мы представим старому лорду Джадсону в качестве его сына, ума не приложу…
Глухая полночь. Сырой белый туман поднимается из окрестного болота. Ни зги не видно. Где-то страшно ухает и хлопает крыльями неведомая ночная птица, и вдалеке слышен протяжный волчий вой. Мы с Кривоноговым стоим у Белого Камня, старой скалы, наполовину вросшей в землю и увитой диким плющом. Волчья Падь – небольшая уютная долина между гор, и если бы не сырой болотный туман, то место выглядело бы совсем неплохо.
Метрах в десяти от Белого Камня – идеально ровная каменистая площадка размером с четверть футбольного поля, которую еле видно из-за болотного тумана. Но вдруг туман рассеивается, и каменистая площадка озаряется ярким лунным светом, происхождение которого просто необъяснимо, так как никакой луны на небе нет. Но свет, осветивший каменистую площадку, был тем не менее реальностью, с которой приходилось считаться.
…Неведомо отчего мне вдруг стало на мгновение жутко, будто горло сдавили сильной и безжалостной рукой, но тут же это ощущение прошло, я просто взял себя в руки. Дикий, леденящий душу крик раздался вдруг поблизости от нас, а за ним – другой, и скоро вся округа наполнилась дикими криками и визгами, будто ведьмы справляли где-то рядом свой шабаш.
– Пугает… Пугает нас старичок Локки, это его репертуар. Шаблонная работа, на простачков, – шепчет мне Кривоногов.
Дикие крики внезапно прекратились, а взамен совсем рядом раздался жалобный плач ребёнка. А вот и сам маленький, примерно пятилетнего возраста, ребёнок с длинными, до плеч, светлыми кудрями, одетый в светящиеся белые одежды, появился на площадке и сразу же горько зарыдал:
– Мама! Мамочка! Мне страшно!
– Павлик! Где ты, сынок? – раздался в ответ звенящий отчаянием женский голос, и светлая женская фигура из ничего появилась на площадке и протянула руки к ребёнку…
– Хитёр… Хитёр Локки. Видишь, что придумал, чтобы нас выманить. Ну да и мы не лыком шиты.
Страшный, нестерпимый для уха свист раздался вдруг рядом с нами, земля под ногами завибрировала и закачалась, и вот на площадке появляется огромный могучий бык, который страшно ревёт, наклонив рогатую голову. Ему навстречу идёт с таким же страшным рёвом другой свирепый бык. Миг – и два быка сцепились в смертельной схватке.
Кривоногов куда-то исчез, а я как заворожённый стал смотреть смертельную схватку. Сначала оба быка сшиблись в яростном лобовом ударе, так что искры полетели из рогов. Затем, встав на задние ноги-копыта, быки передними ногами-копытами стали яростно бить друг друга. Страшный рёв оглашал округу. Но вдруг, как по команде, стало темно и тихо, а когда снова стало светло, на площадке сошлись в смертельном поединке свирепые и клыкастые кабаны. Затем кабанов сменили волки, и только после поединка волков, который также не выявил победителя, в поединке на мечах сошлись люди.
Я не сразу узнал Кривоногова в рослом, атлетически сложенном человеке в доспехах русского воина времён Александра Невского. Сражавшийся с Кривоноговым такой же рослый атлет был одет в доспехи немецкого рыцаря-крестоносца. Было видно, что «крестоносец» сильно устал, и с каждым мгновением боя его удары становились слабее, к тому же мешала вести бой сильная кровоточащая рана в правом боку. Наоборот, его противник Кривоногов наращивал силу и мощь своих ударов. Наконец под градом ударов, шатаясь, как пьяный, «крестоносец» рухнул на колени, а затем повалился на бок и затих.
– Не подходи! – кричит мне Кривоногов, очерчивая неподвижное тело рыцаря магическим кругом. Отбросив меч в сторону, Кривоногов наклоняется над неподвижно лежащим рыцарем, в руке у Кривоногова особый ритуальный нож, и одет Кривоногов в светлую просторную одежду древнерусского жреца с нашитой на правом рукаве свастикой. Громко шепча заклинания, Кривоногов склонился над поверженным противником, чтобы в одно мгновение перерезать ему горло. И в это же самое мгновение руки неподвижно лежащего рыцаря смыкаются на шее Кривоногова, который страшно кричит, пытаясь освободиться от удушающего захвата соперника.
Наконец Кривоногову удаётся освободиться от захвата. Противники встают, и страшный рукопашный бой возобновляется снова. Я вижу, что соперник Кривоногова, колдун Локки, одет в такие же лёгкие просторные холщовые или льняные одежды, как и Кривоногов, но только тёмного оттенка, и на правом рукаве было изображение не свастики, а оскаленной головы волка. На первый взгляд, казалось, что противники, обхватив друг друга за плечи, просто топчутся на одном месте, но это впечатление было обманчиво, чувствовалось огромное внутреннее напряжение, готовое вот-вот прорваться наружу.
Но вот, издав дикий торжествующий вопль, колдун Локки стал медленно погружаться в землю, а за ним стал погружаться в землю и Кривоногов. Сначала борцы вошли в землю до колен, затем уже земля стала доходить противникам до паха. Было такое ощущение, что земля просто засасывает обоих противников в своё чрево. Когда земля стала доходить до пояса, Кривоногов тоже исторг вопль отчаяния и выкрикнул какое-то не известное мне слово, и земля тут же освободила их из своих объятий, и Кривоногов снова на земле, а рядом, как ни в чём не бывало, его соперник Локки. Тяжело дыша, соперники, стоя, буквально испепеляли друг друга взглядами, но не успели они снова сойтись в поединке, как где-то неподалёку прокричал петух. И сейчас же два рослых атлета превратились в древних седых стариков, один из которых, Локки, зловеще проскрежетал второму:
– Ну вот и всё. Сейчас ещё дважды пропоёт петух, и ты, Кривоногов, навсегда останешься здесь и не найдёшь дорогу в свой пространственно-временной мир.
Я похолодел от ужаса, так как перспектива остаться «здесь», а значит, неведомо где, грозила и мне. И тут раздался второй крик петуха, и Локки зашёлся в зловещем торжествующем хохоте. Но Кривоногов взмахнул руками, как крыльями, и в мученическом оскале искривилось лицо колдуна Локки. Магический круг, посредине которого стояли Кривоногов и Локки, превратился в пульсирующий белый шар, который стал медленно подниматься в воздух. А рядом, со стороны, где должно было быть болото, встали стены психиатрической лечебницы, и белый шар с находящимися внутри Локки и Кривоноговым со страшной скоростью помчался навстречу распахнутым настежь воротам «дурки», где видно было уже, как суетились мордовороты-санитары. Миг – и белый шар с Кривоноговым и Локки влетел в распахнутые чугунные ворота психиатрической клиники, и сразу же петух прокричал в третий раз. Исчезли, как волшебное видение, зловещие стены психиатрической клиники, сырой туман по-прежнему поднимался с болота, а я, растерянный и жалкий, остался стоять у Белого Камня, не зная, где я и что меня ждёт впереди. Не скрою, что больше всего мне хотелось в этот миг проснуться в своей уютной общежитской комнате, на своей кровати, и, с облегчением рассмеявшись над ночными кошмарами и страхами, проговорить: «Куда ночь – туда сон». Я даже больно ущипнул себя на левую щёку, но сон не проходил, я не проснулся.
Нужно было думать, какое решение принять в создавшейся ситуации. Нащупав в кармане куртки резонансно-гравитационный биолокатор, я включил его, и на мгновенно вспыхнувшем изумрудно-зелёном экране моментально высветились алые буквы: «Фантомный мир. Вне пространственно-временной ориентации. Особая осторожность». Ярко вспыхнув напоследок рубиновым светом, РГБ (резонансно-гравитационный биолокатор) выключился. Чертыхнувшись напоследок, я пошёл прочь от Белого Камня по грязной болотистой дороге, которая вскоре превратилась в узкую тропинку, ведущую неведомо куда. Но выбора у меня не было, и я шёл по тропинке, которая вскоре вывела меня на широкое поле, поросшее невысокой травой. Из-за ближайших серых холмов появились первые лучи солнца, капли ночной росы на ближайшей ветке кустарника засверкали бриллиантовыми брызгами, и я подумал, что всё не так уж, может быть, и плохо и всё ещё обойдётся и перемелется.
Но вот где-то на краю бескрайнего поля, покрытого луговой травой, послышался звук охотничьего рога, которому тут же отозвался другой. И вот из-за ближайшего перелеска появилась кавалькада знатных охотников с егерями и собаками. Развевающиеся на ветре плюмажи головных уборов всадников говорили об их высоком благородном происхождении, так же, как и горячие породистые лошади, и богато расшитые дорогие камзолы. Егеря и слуги были одеты, конечно, попроще, но лошади и оружие были такие же, как и у знатных всадников. Гончие собаки надрывались в лае и чуть не срывались с поводков. Всадники на полном ходу остановились где-то метрах в 200–-250 от меня и встали полукругом. Слуги зашевелились, развязывая какой-то большой серый мешок, и вот показалась взлохмаченная бородатая голова рослого осанистого человека, одетого в рваньё, который даже в жалком нищем одеянии старался держаться гордом и прямо. Руки пленника были связаны за спиной. Но вот по взмаху, как я понял, самого знатного всадника, высокого худощавого молодого человека, одетого в расшитый золотом камзол и чёрный бархатный головной убор с особо роскошным плюмажем, руки пленника были развязаны, и он разминал затекшие руки, неловко топтался на земле, ожидая своей участи. Я замер в волнении, и моё сердце даже замедлило свой бег, я на мгновение сам ощутил себя этим измученным, ожидающим своей страшной участи пленником. Я ощутил на себе это измученное отчаянием лицо, тот затравленный взгляд, я ощутил даже в себе тяжёлое прерывистое дыхание пленника. А безжалостные слуги уже хлестали пленника охотничьими плетьми и, улюлюкая, погнали его в поле. Под ударами охотничьих плетей и хлыстов несчастный побежал в степь, навстречу первым лучам восходящего солнца; его никто не преследовал, и он бежал, сколько было у него сил. Вот, споткнувшись о какую-то корягу, он неловко упал, но тут же вскочил на ноги и побежал снова… А егеря между тем снимали с поводков собак, которые, почуяв добычу, одна за одной наперегонки помчались в поле, за несчастным пленником, оглашая хриплым лаем округу. Почуяв погоню, пленник побежал было быстрее, но сил бежать уже не было, и он остановился, повернувшись лицом к набегавшей стае собак. В бешеном прыжке передняя из собак летит навстречу неподвижно стоящему пленнику, и тут же, жалобно скуля, отброшенная сильным ударом, летит на землю. За ней в прыжке устремляется другая, но и её ждёт та же участь. Человек, как видно, обладавший недюжинной силой, мощными ударами рук встречает бросавшихся на него псов, но силы слишком неравны. Набежавший откуда-то сбоку рослый, ростом с телёнка, мощный «кавказец» сбивает человека с ног, и вся стая, хрипя и рыча, устремляется на поверженного противника. Но и здесь пленник не сдаётся, в нечеловеческом усилии поднявшись с земли с висящими на нём собаками, он пытается ещё бороться за жизнь, но снова падает. Теперь уже вся стая рвёт и кромсает лежащего на земле окровавленного человека, который даже не пытается сопротивляться, издавая жалобные стоны. Но вот снова слышится сигнал охотничьего рожка, и собаки, недовольно урча и скуля, отбегают от истерзанного человека. Первыми подскакавшие слуги плетями отгоняют наиболее ретивых псов подальше. Подъехавшие знатные господа, не торопясь, спешиваются, передавая поводья слугам. Я вижу, как самый знатный из всадников, высокий, очень бледный юноша, подходит к неподвижному лежащему и издающему слабые стоны человеку и что-то говорит ему. Истерзанный псами что-то пытается говорить, но юноша уже не слышит его и, поворачиваясь, отходит от него к лошади, а за ним – и все остальные. Через несколько мгновений вся кавалькада всадников вместе со слугами, егерями и собаками удаляется обратно, и мне предоставляется возможность подойти к раненому поближе. Очевидно, нет нужды говорить о том, что я не имел права вмешиваться в события чужого для меня мира, развивающегося по своим внутренним законам. В школе астронавигаторов на Антаресе нас учили никогда без нужды не вмешиваться в жизнь обывателей иных миров, чтобы не нарушить хрупкую цепочку причинно-следственных связей. Вот почему я не вмешался и не прекратил бесчеловечную травлю псами живого человека. Но после того как вдали затих стук копыт и осела пыль от кавалькады всадников, я вышел из своего укрытия, откуда наблюдал терзающую душу картину, и подошёл к несчастному, который уже перестал стонать. Наклонившись поближе, я прислонил своё ухо прямо к груди и уловил слабые толчки его сердца. Не скрою, что это обрадовало меня. Солнце взошло высоко, начало уже припекать, но мне не составило большого труда оттащить израненного человека в тень. Первым делом я вытер своим платком сочащуюся кровь с его лица, а затем осмотрел уже всё тело. Мне не составило также большого труда, чтобы чахлый кустарник вытянулся в огромное дающее прохладную тень дерево, а буквально в пяти метрах прямо из земли вдруг забил родник с кристально чистой холодной ключевой водой. Дополнили общую картину небольшая уютная среднеазиатская юрта со всем убранством кочевника-скотовода, кошмами, сундуком, нехитрой утварью. Удалось мне материализовать и небольшую дорожную аптечку со всем набором медикаментов, бинтами и йодом. Устроив внутри юрты некоторое подобие лежанки из кошмы и ватных стеганых одеял, я, положив на лежанку раненого, как сумел продезинфицировал его раны, а затем сделал перевязку чистыми стерильными бинтами. Незнакомец застонал и попросил пить, и я разрешил ему сделать три небольших глотка чистой ключевой воды и пару глотков сделанного мной целебного травяного отвара, после чего человек забылся в тяжелом, прерываемом стонами сне. Человеку снилось что-то, наверное, очень страшное; он изредка громко вскрикивал, израненное лицо его передергивалось конвульсиями. На вид человеку было где-то лет около пятидесяти, у него было открытое, несколько барственное лицо русского человека, он был крепко сложен, но в густых волосах на голове и в бороде было уже много седины. Властные резкие очертания подбородка и рта, породистый римский нос говорили о твёрдом неукротимом характере человека и о том, что он знавал лучшие времена. Несмотря на убогую рваную одежду из дерюги, руки у человека были холёные, видно, что он не знавал тяжёлой работы, но видно было, что эти руки знали запах пороха и умели держать шпагу и пистолет. На моих глазах исчезла грязная, вся в крови дерюжная одежда, и незнакомец оказался одетым в чистые трусы и майку, а также новый просторный спортивный костюм «Адидас», который я материализовал на размер больше, чтобы удобнее было накладывать перевязку. Мерно заработал психо-нейронный модулятор, но чуда не произошло и раны на лице и теле человека не стали заживляться, а вскоре и психо-нейронный модулятор выключился. Я попытался снова включить ПНМ (психо-нейронный модулятор), но он упорно не хотел включаться, а когда наконец включился, на дисплее было отражено следующее: «Кармический сбой. Запрет к применению». И тут же, слабо пискнув, дисплей погас. Таким образом, прибор ясно и чётко дал понять, что лечить и оживлять этого субъекта не будет, так как то, что с ним происходит, – закономерная ответственность за его ошибки в прошлой жизни. Не скрою, что я был озадачен таким ходом событий: сначала отказался работать РГБ (резонансно-гравитационный биолокатор), а сейчас выясняется, что отказывается работать и ПНМ (психо-нейронный модулятор), а без этих приборов, которыми меня снабдили в Танджуре, мне придётся очень плохо в фантомном мире, куда я попал. Правда, мне удавалось ещё с помощью Субвектора материализовывать нужные мне предметы и преобразовывать материальный план окружающей меня среды, но сколько это будет продолжаться, мне было неведомо. У меня почему-то тревожно заныло сердце в ожидании какой-то особой информации, которую я получу от человека, который пока спал беспокойным тревожным сном, прерываемым слабыми стонами.
И я не обманулся в своих ожиданиях. Ещё пару дней человек метался в горячечном бреду, и я дежурил возле него, ловя каждый его стон и готовый прийти на помощь. А затем человек быстро пошёл на поправку, раны на истерзанном теле стали заживать, и наконец наступил день, когда человек смог всё рассказать о себе.
– Изверг, – коротко представился незнакомец, а заметив мой недоуменный взгляд, добавил: – Изверг и Изувер.
Мы сидим с незнакомцем в юрте, только сытно поужинав и напившись чая с целительным горным мёдом. Незнакомец ещё слаб, но говорить может. Я подложил ему несколько подушек под голову, и он продолжил:
– Милостивый государь! Я не знаю, кто вы, и не спрашиваю, но вижу в вас добрую, отзывчивую душу, готовую понять и простить. Я вижу, что вы – русский, я тоже русский человек, родовой дворянин древнего и славного рода Троекуровых – Троекуров Пётр Афанасьевич, генерал-аншеф в отставке.
Человек сделал глубокий вздох, глаза его увлажнились, и он продолжил.
– Всю жизнь я служил своему государю и России, принимал участие в войне 1812 года с французами, был дважды ранен, в 1816 году вышел в отставку и поселился в своём родовом имении Ясенево в Тверской губернии. Было мне тогда 48 лет, и был я владельцем огромного родового имения, доставшегося мне от покойной матушки в наследство с двумя тысячами душ крепостных. Завёл я, будучи любителем псовой охоты, огромную псарню с породистыми гончими псами и устраивал охоту, на которую съезжались все мои друзья, окрестные помещики.
Человек снова замолчал, воспоминания, очевидно, взволновали его, и слышалось только его прерывистое тяжёлое дыхание.
– Вы не волнуйтесь, – решил вмешаться я. – Поспите, отдохните, а потом расскажете.
– Да что рассказывать-то, затравил ребёнка псами, это я, изверг, генерал Троекуров. Читал поди Фёдора Михайловича Достоевского, «Братья Карамазовы», про изверга генерала, который затравил восьмилетнего ребёнка собаками за то, что тот, играя, нечаянно поранил камнем любимую гончую генерала. Так это я – тот самый изверг генерал, собственной персоной.
В юрте повисло тяжёлое молчание, которое я не в силах был нарушить, так я был ошарашен услышанным. Конечно же, я читал «Братьев Карамазовых» великого писателя-гуманиста, и то место про изверга генерала, из уст Ивана Карамазова, рассказанного младшему брату Алёше, особенно врезался в душу. Я так же, как и все читатели Достоевского, негодовал, что негодяй генерал, отдавший на растерзание псам беззащитного ребёнка, остался безнаказанным. Я, так же, как и Иван Карамазов, не верил в будущую гармонию, в основе которой только одна слезинка невинно замученного ребёнка.
– Только фамилия там моя не указана, в романе, а так – я, можете не сомневаться, – прервал молчание Троекуров. – Только слукавил маленько Федор Михайлович. По его книге, мальчик, играя, а значит, нечаянно поранил ногу любимой моей гончей, а в жизни Ванюшка специально швырял камнями в Найду, зная, что она вот-вот должна ощениться. Ведь какой зверёныш был сызмальства: кошек мучил, щенят топил, и всё в радость ему это было, в удовольствие. Курицу увидит какую, обязательно надо камень швырнуть. Я от этой своей гончей суки Найды долго ждал щенков, а когда мне сказали, что Ванюшка ей ногу поранил и Найда преждевременно ощенилась и половина щенков мёртвые, тут и осерчал я.
– Как же вы могли, русский заслуженный генерал, затравить ребёнка псами? – не выдержал я.
– Ребёнка, говоришь. А почему, когда этот ребёнок заходил на конюшню, лошади дрожали и шарахались от него, будто боялись чего? Как вы можете объяснить мне это, милостивый государь? А почему, когда его пороли, он не плакал, а выл волчьим воем, так что мороз продирал по коже? А почему его мать в церковь не ходила и сам он рос нехристем некрещёным?
Этот Ванюшка ведь найдёныш был, если честно сказать. Перед самым рождеством, в самый лютый мороз, кто-то подбросил младенца прямо на самое крыльцо нашего дома. Люди диву давались, как такое могло произойти: ворота были закрыты наглухо, сторожа, слуги кругом. Отдали его на воспитание в одну семью, где только что родилось дите, стали его кормить грудью, и тут же у приёмной матери пропало молоко, а вскоре и родное дите померло. Потом в этой семье скотина стала дохнуть.
…Отказались от него, мол, порча на нём. Стали в другую семью отдавать, взяли с неохотой, и там то же самое, вплоть до того, что куры перестали нестись. Потом отдали его одной женщине бездетной на воспитание, там у неё он и прижился. Нехорошее говорили про эту женщину, мол, ведьмачит, в свинью оборачивается и гоняется за людьми, всяко говорили. Мать этой женщины была турчанка, и привёз эту турчанку в имение ещё мой покойный батюшка. Откуда она появилась у батюшки, я не знаю, но знаю, что была турчанка уже с маленьким дитем. Турчанка вскорости умерла, а дите, девочка-турчанка, осталась в имении. Когда она выросла, то пристроили её цветочницей в оранжерею, семьи у неё не было, и когда встал вопрос, куда определить Ванюшку, то решили определить к ней. Сама она была некрещеная, и Ванюшка тоже был некрещеный. Ванюшкой его дворовые люди наши и окрестили, а церкви божьей он не знал. Ещё младенцем принесли его в церковь на крещение, развернули пелёнки, а батюшка как увидел, что ребёнок шестипалый и с тёмным пятном на темечке, сказал: «Несите это чадо обратно. Его я крестить не буду». А вскорости и сам батюшка преставился. Когда же другому батюшке понесли Ванюшку, то он, лишь завидев его, стал задыхаться от удушья и замахал руками. Когда же младенца вынесли из церкви, удушье тут же прошло. Так Ванюшку и не крестили больше.
Вы не подумайте, что я оправдываюсь, обелить себя хочу. Грех на мне, и до самого Страшного Суда я буду носить его в своей душе, но хочу, чтобы правду знали всю, а не придуманную, пусть даже и великий писатель написал.
Надломанный мукой голос Троекурова пресёкся, и он стал задыхаться, а когда приступ удушья прошёл, он продолжил свой рассказ.
– Господом богом и святым престолом божьим клянусь и призываю в свидетели все силы небесные, что даже в помыслах не было убивать ребёнка, да ещё таким зверским способом. Когда доложил мне старший егерь, что Ванюшка поранил мою любимую борзую, велел я запереть Ванюшку в кутузку, чтобы потом хорошенько его выпороть, но потом одумался и велел к вечеру освободить мальца. Ночью псарня загорелась, подожжённая с двух сторон; насилу к утру пожар погасили. Намеченную на утро охоту пришлось отложить. Собаки жалобно выли, как будто предчувствуя беду, какая уж тут охота, да и дождь зарядил на целый день. А ночью в людскую, где спали дворовые, пробралась огромная волчица и, схватив зубами из люльки грудного ребёнка, выскочила с ним в зубах на улицу. Ребёнок закричал, все всполошились, погнались за волчицей, которая тут же отпустила ребёнка из своих зубов. Ребёнок был цел и невредим, волчица держала его в зубах за рубашонку, а самой волчицы и след простыл. Кто-то из дворни успел выстрелить и даже ранил волчицу, а утром цветочница, приёмная мать Ванюшки. Не вышла на работу в оранжерею, сказавшись больной. Пошли за ней и обнаружили её раненной в ногу, и ранение было огнестрельное. Тут уж народ заволновался. В общем, долго ли, коротко ли, но порешил сельский сход судить божьим судом, то есть, связав руки и ноги, вывезти на лодке на середину широкого и глубокого пруда, бросить в воду. Если не виновна она перед богом и людьми, то не утонет, господь не допустит, а если виновна, то, значит, суд божий над ней свершился. Видит бог, что я как мог противился такому стихийному людскому правосудию, но что я мог сделать? Когда повели её топить (а как по-иному скажешь), погода ясная, тихая была. Всё село собралось, кричат: «Ведьма! Ведьма!» Вывезли её в лодке, связанную, на середину пруда, а тут средь ясного неба вдруг гром прогрохотал и молния засверкала. Люди стали креститься, а ведьма, в белой исподней рубашке, с распущенными волосами, стала что-то громко кричать, поднимая связанные руки к небу, и тут же между рук её пробежала синяя молния и гром с неба прогремел во второй раз. Солнце куда-то сразу ушло, и небо моментально затянулось тучами. И тут вода под лодкой вдруг забурлила, лодка заходила ходуном и стала медленно тонуть. Мужики, которые держали ведьму за руки, попрыгали с лодки и поплыли к берегу, но никто из них не доплыл: сделав два-три взмаха руками, они ушли под воду. А лодка, уже почти затонувшая, каким-то чудесным образом стала выплывать из глубины и вот уже спокойно качается посредине пруда, а женщина в белом как стояла посреди лодки, так и продолжала стоять. И вдруг лодку какой-то неведомой силой понесло к берегу. Бабы завизжали и, похватав перепуганных детей, побежали в село, мужики же оцепенели от страха. В полной тишине лодка подошла к берегу, женщина сама сошла с лодки (когда только успела развязаться) и пошла одна в село. Вся эта картина, как сейчас, стоит перед моими глазами. Ужас охватил всё село, собаки всю ночь выли, как по покойнику, и у меня на душе было неспокойно.
Под утро разбудил меня старый верный слуга Антип.
– Беда, барин, Найду волки задрали, и Ларион, сторож, убит.
Не помню, как в окружении слуг пришёл на псарню, где увидел сторожа Лариона с порванным горлом и истерзанную, разорванную на части любимую собаку Найду.
– Что будем делать, барин? Ведьма ушла из села со своим зверёнышем.
Угрюмые мужики окружили меня, и решение нужно было принимать мгновенно.
– На коней! – коротко приказал я, а мне уже подводили моего любимого арабского скакуна Беркута.
Отрядом не меньше сорока человек, с борзыми собаками и огромными кавказской породы волкодавами, все на хороших конях, мы пустились в погоню. Уже начало рассветать, когда вдали, далеко, на самом краю степного поля, мы увидели две маленькие точки и пришпорили лошадей. Я немного сдержал своего скакуна и дал себя обогнать. Мой обычно резвый скакун вдруг ни с того ни с сего захромал на обе ноги. Напрасно я понукал и подгонял коня, всё было напрасно, конь просто не слушался меня. Я вынужден был спешиться и заметил, что в спешке коню надели не то седло, какое ему обычно надевали, и потерли спину. Немножко ослабив подпруги и дав коню отдохнуть, я помчался догонять свой отряд. Увы, я опоздал. Мёртвая женщина, неловко подвернув голову, лежала у старой засохшей берёзы, а отчаянно кричавшего жалобным криком Ванюшку терзали на земле псы-волкодавы. Этот его жалобный крик и сейчас стоит в моих ушах. Я арапником стал хлестать псов и отогнал их от тела мальчика, который был уже мёртв. Вот и весь мой рассказ изверга генерала, милостивый государь Джанго.
Троекуров замолчал и уставился в открытый полог юрты, откуда уже тянуло ночной сыростью и туманом.
Потрясённый его рассказом, я молчал и только одно нашёлся спросить:
– Откуда вы знаете моё имя?
– Как откуда? Всё оттуда же – из Танджура. Я ведь после того долго не зажился, заболел и в эту же зиму умер… После смерти попал в Танджур. Там я вас и видел в «Узилище совести», когда вы дежурили там. Вас как новичка сначала дежурным в «Узилище совести» назначили, там я вас и видел. Меня ведь хотели в Танджуре оставить, пока не появился там принц Кай, то есть Ванюшка в его нынешнем обличье. Забрал меня из Танджура к себе и здесь уже год как мучает.
Сначала возили меня в железной клетке по городу, и все местные жители плевали в меня и дети швыряли камнями. А сейчас новую потеху придумал – собаками меня травить. Уже третий раз меня вывозят и травят псами, а он наблюдает за травлей, нравится, видать, ему это. Я слыхал в Танджуре, что принц Кай был сослан на Землю за какие-то грехи с далёкой звезды Алканзур-Аролим, где он был правителем, куда дорога, видать, закрыта, вот он и придумал себе развлечение – меня мучить…
– А как вы поняли, что это тот самый Ванюшка?
– А он сам мне об этом рассказал. Я ведь долго был в Танджуре и совсем было смирился там остаться, но вот началось мельтешение вокруг меня, на дню по нескольку раз меня поминают, задают разные вопросы про моё прошлое. Я сразу понял, что здесь что-то не так. А потом ночью нас разбудили сиреной и выстроили шеренгой всех, кто находился в «Узилище совести», и принц Кай, весь в чёрном и с чёрной маской на лице пошёл вдоль шеренги. Дошёл он до меня, у меня сердце сжалось от предчувствия чего-то очень нехорошего, а он просто ткнул в меня пальцем и сказал: «Этот». Сейчас же меня вывели из шеренги и повели какие-то люди, все в чёрной одежде, втолкнули в какой-то сферический полупрозрачный аппарат, надели на голову какой-то шлем, руки закрепили в зажимах и… я потерял сознание. Очнулся уже здесь, за решёткой подземной тюрьмы принца Кая. Принц Кай сам на другой день вызвал меня к себе в огромный зал своего дворца, посадил меня в кресло, на стене зажёгся экран, и я снова посмотрел весь фильм про травлю собаками принца Кая в его земном обличье Ванюшки. Особенно чётко мне показали, как псы рвут несчастного ребёнка зубами, как он кричит… Сердце моё тоже разрывалось от боли в эти минуты. А потом принц Кай снял маску и представился, что он и есть тот самый Ванюшка, затравленный охотничьими псами. С тех пор и длится моя нескончаемая мука.
– А где то место, где мы сейчас находимся?
– А бог его знает, где мы находимся, я сам бы хотел это узнать. Я только знаю, что раз в год можно перебраться через болото у Белого Камня и очутиться в реальной жизни, но никому этого ещё не удавалось. Вот так-то, милостивый государь Джанго. А когда окончатся мои муки, это мне тоже неведомо, но знаю от самого принца Кая, что должен прийти в этот мир человек его крови и тоже принц, и тогда кончатся мои муки и отпустит он меня на волю.
При последних словах Троекурова моё сердце сжалось от неведомой тревоги, и в душе поселилось беспокойство. Принц Кай… Принц Кай… Где-то я уже слышал это родное до боли слово… Я пытаюсь сосредоточиться и вспомнить, но тяжёлым двойным обручем стянута кладовая моей ментальной памяти, не подобраться, не вспомнить…
– Ладно, не о чем больше говорить, Джанго, будем, наверное, спать ложиться. Утро вечера мудренее…
Следующий день встретил нас громким пением птиц, среди которых особо надрывался в руладах некий невидимый пернатый певец, так что хотелось слушать и слушать. Я вывел всё ещё слабого Троекурова из юрты, он попытался сделать пару шагов, но шаги давались ему с трудом, и я, вытащив кошмы на улицу, велел Троекурову лежать на свежем воздухе, что принято им было с радостью. А птичий хор продолжал греметь не уставая, и солнце ласково грело, и свежий ветер доносил до нас пьянящий аромат трав, и мне стало казаться, что всё будет хорошо в моей и Троекурова жизни. Я как никто другой понимал состояние Троекурова. Я так же, как и он, был заброшен в чужой мир; меня так же, как и его, мучили и рвали на части, с той лишь разницей, что это были не собаки, а демоны моей собственной совести; меня так же, как и его, забыли в родном настоящем мире, да и где он, этот настоящий мир… Разумеется, мне меньше всего хотелось встретиться с принцем Каем, который, по словам Троекурова, был моей точной копией, моим двойником. Из глубин памяти всплывала где-то слышанная мною легенда о девяти принцах священного небесного города Аралима, поднявшими восстание против своего отца, лучезарного Оразмунда Создателя Времени, который в гневе забросил небесных принцев скитаться в чужие миры. Но какое отношение ко мне имела эта легенда, я был не в состоянии понять. Подвластные мне клетки головного мозга не хотели ничего вспоминать, а напрягать свою память сверх возможного я был не в состоянии.
Но сердце вдруг сдавило щемящей душу тоской, будто микроскопические частицы навсегда утерянного и забытого за миллионы лет космических странствий всколыхнулись в моей души. И откуда-то вдруг неземным чудесным видением нахлынуло… Аралим… Давно забытый священный небесный город за миллионы световых лет расстояния отсюда… Эфэрсимон – светлая и чистая река жизни, текущая посреди великого небесного города… Нея… Девушка неземной красоты с золотыми волосами… Кай… Принц Кай… Брат Кай… Как давно это было… Да и было ли…

***

А следующей ночью, в самую глухую её пору, огненные молнии вдруг прорезали ночное звёздное небо прямо над нашей юртой. Что-то заставило меня встать, и я вышел из юрты под звёздное небо. Сердце моё тревожно забилось в предчувствии необычайного, а самые ближние ко мне звёзды вдруг вспыхнули ярким красным огнём. А потом разом все звёзды погасли, и в полной темноте и тишине появились на небосклоне огненные небесные всадники на огненных небесных конях. Я ясно видел несметное воинство, всадников, одетых в ратные доспехи русских воинов, шлемы на головах, кольчуги, богатое оружие, сёдла и сбруи, сияющие самоцветами. Всадники не спеша ехали по незримой небесной дороге, а огненные молнии уже летели впереди них.
Очарованный изумительным зрелищем, я не заметил стоящего позади себя Троекурова, который нараспев громко стал читать молитвы. И сейчас же исчезли небесные всадники, а взамен их появился светлый лик молодой женщины, которая несла на руках двух младенцев, и огненные молнии уже безумствовали на всём пути молодой страдалицы с измученным лицом…
…И подлетел светлый ангел в белоснежных одеждах, и выхватил у молодой матери младенца, спящего на левой руке; и тут же появился чёрный ангел в тёмных одеждах, и выхватил младенца, спящего на правой руке, и улетели оба ангела, светлый ангел – вверх, а чёрный ангел – вниз. И заплакала, зарыдала несчастная мать, и разом исчезло видение, и снова весь небосвод усеян звёздами, ещё ярче, ещё прекраснее прежних.
– Надо уходить отсюда, Джанго, – тихо, но твёрдо сказал Троекуров, тронув меня за плечо.
Что-то изменилось в его облике за последние минуты, исчезла прочь обречённость и усталость его взгляда, и движения его стали сильными и уверенными. Мы пошли по направлению к Белому Камню, а на небе уже во всю разгоралась алая заря, и ранние утренние птахи уже перекликались на разные голоса. Троекуров уже почти совсем окреп и держался бодро, только лёгкая, почти незаметная хромота говорила о прежних ранах. Но если раны телесные зажили быстро, то с ранами душевными было сложней. Мы по-прежнему не знали, где мы находимся и в каком направлении надо двигаться, чтобы очутиться в реальном мире. Мы не заметили, как добрались до Белого Камня, и решили остановиться, а потом решить сообща, куда нам двигаться дальше. Я не мог сказать Троекурову, как я появился в этом мире, так как сюда меня доставил Кривоногов. В глухую полночь Кривоногов разбудил меня, вывел за ворота больницы. Кривоногов что-то пробормотал себе под нос, нас окутал белый туман, и через мгновение мы были уже в Волчьей Пади, у Белого Камня. Разумеется, повторить манипуляции Кривоногова я не мог, но решение нужно было принимать, причём назамедлительно. Справа от Белого Камня, метрах примерно в десяти от него, начиналось огромное, без конца и без края, болото, на которое и взглянуть-то было страшно, не только что идти. Но слева от Белого Камня, возле гряды небольших каменистых гор, в километре от нас показалась группа примерно из десятка всадников, которые при виде нас с Троекуровым пришпорили коней и во весь дух помчались к нам. Перспектива встречи с принцем Каем меня не особенно вдохновляла, и лицо Троекурова искривилось в мученической гримасе, и я смело шагнул по тропинке, ведущей к болоту. На наше удивление, болото было вполне проходимым, почва под ногами хоть и была жидкой и грязной, но вполне устойчивой. Естественно, необходимо было применять меры предосторожности и двигаться гуськом и след в след, но двигаться вперёд было можно. Через несколько минут густые болотистые джунгли поглотили нас, в то время как наши преследователи не решились идти за нами по болоту. Густые болотистые заросли, так испугавшие нас первоначально, теперь были нашими спасителями, и преследователи просто потеряли нас из вида.
Но вот узкая болотная тропинка стала понемногу расширяться, и почва под ногами стала твердеть, а густые болотные заросли, окружавшие нас, понемногу стали исчезать, а на смену им появились первые карликовые берёзы и кустарник неведомого мне вида. Мы с Троекуровым прошли уже изрядное количество времени, и за всё это время не перекинулись даже парой слов, а между тем ногам нашим уже требовался отдых. Мы выбрали место с изумрудно-зелёной травой, а материализовать нашу прежнюю юрту, к которой мы уже привыкли, мне не составило большого труда. Я понял, что это уже был не тот фантомный мир, где мы были, а нечто другое, пока непонятное мне.
Весело загорелись сучья и ветви в огне уютного небольшого костра, повеяло аппетитным запахом шашлыка, да и в невесть откуда возникшем мангале уже жарились ароматные шампуры шашлыка. Подкрепившись, шашлыком и выпив по нескольку кружек густого душистого чая, мы пошли дальше. Ничто вокруг уже не напоминало о болоте, а наоборот, окружавший нас ландшафт говорил о каком-то южном курортном месте. Мне не приходилось с детства видеть кипарисы, и я их видел только на картинке журнала, а теперь я видел кипарисы наяву в соседстве с другими невиданной красоты деревьями и цветами. Немыслимой красоты бабочки и птицы с радужным оперением, а также важные царственные павлины дополняли этот пейзаж, но людей нигде не было видно. Но уже на следующем привале, мы сами не заметили когда, к нашему костру подошёл высокий, очень худой человек с ясными и чистыми глазами и просто сказал:
– Мир вам.
Несомненно, что человек этот было европейского происхождения, с правильными чертами лица, с твёрдой волевой складкой у губ, но младенчески незамутнённый взгляд, который бывает только у праведников и у сумасшедших, сбивал меня с толку, не позволяя принять правильное мнение относительно этого человека. Ясно было, что человек не от мира сего, и его измождённый вид и ветхая одежда говорили о том, что человек много испытал, но гордый посад головы с патрицианско-римским профилем говорил о том, что человек знавал лучшие времена. А пока я приглядывался к человеку, невесть откуда появившемуся у нашего костра, Троекуров уже протягивал незнакомцу кружку с пахучим чаем и шампур шашлыка. Незнакомец не стал отказываться от пищи, но ел аккуратно, не спеша, всего попробовал понемногу – и шашлыка, и овощей, и фруктов, только от чая отказался наотрез и запил всю пищу холодной родниковой водой. Мы не стали набрасываться на незнакомца с расспросами, а между тем уже начинало темнеть, и Троекуров отошёл от костра, чтобы набрать сухих сучьев и веток, которых было много поблизости. Незнакомец же, закончив трапезу, сказал:
– Спасибо вам, добрые люди.
Голос незнакомца был грудной, ясный, чистый и звучный, что в сочетании с таким же пронзительной чистоты взглядом производило сильное впечатление. Троекуров тем временем подбросил сучьев в костёр и подсел поближе к незнакомцу. Но рассказ незнакомца, который представился Георгием, разочаровал нас тем, что ничего не сказал ни о самом Георгии, ни о месте, где мы находимся. По словам Георгия, он жил с женой в одном из монастырей на севере России, жена ждала ребёнка, но незадолго до родов их прогнали из монастыря, а за что, Георгию неизвестно. Имя жены он тоже не помнит. Несколько дней они с женой скитались в дремучем лесу. Георгий помнит, что было очень холодно, и ночевали они в заброшенной лесной избушке. Когда начались роды, то заброшенная ветхая лесная избушка озарилась ярким неземным светом, а стены начало трясти, как будто при землетрясении. Георгий сам принимал роды и помнит, что родился мальчик. Георгий сам перерезал пуповину и завернул мальчика в чистую холстину, от лица мальчика исходило сияние.
В маленькой, тесной лесной избушке, где произошло рождение младенца, висела большая, в полстены, икона божьей матери с младенцем. Сразу же после рождения младенца изображение божьей матери исчезло, а осталось только изображение младенца на фоне ночного звёздного неба, а затем и изображение младенца на иконе исчезло, и остались только такие близкие и одновременно далёкие ночные звёзды. Как заворожённый смотрел Георгий на икону, забыв о новорождённом младенце, а потом из иконы ударил ему в лицо яркий луч света, икона вспыхнула голубым огнём, и Георгий потерял сознание.
Когда он очнулся, то ни его жены, ни новорождённого младенца в избушке не было, а вся избушка тряслась, и ставни жалобно скрипели. Когда Георгий подошёл к окну, то волосы у него на голове встали дыбом… Земля была далеко внизу, а избушка летела на огромной скорости среди звёзд и ночных облаков. Георгий хотел перекреститься, но не смог поднять руки ко лбу, хотел произнесли слова молитвы, но язык ему не повиновался. Потрясённый увиденным Георгий упал на пол и уже не подходил к окну, слушал только шум ветра за окном да скрип старых ставень.
Долго ли продолжался полёт, Георгий не помнит, так как сознание снова покинуло его, и очнулся он уже тут. Избушка, целая и невредимая, стояла посреди роскошного сада с дивными тропическими растениями и цветами, в небе ярко сияло солнце, а в напоённом благоуханиями воздухе щебетали невиданной красоты птички и бабочки. Сколько он уже живёт здесь, ему не известно, он потерял счёт дням. В саду много деревьев с ценными для жизнедеятельности плодами, есть хлебное дерево, есть дерево с плодами, по вкусу напоминающими нежное мясо ягнёнка, есть плоды медовые и молочные, но мёд и молоко вкуснее земных молока и мёда. Георгий давно питается этими плодами и вполне сыт, почти отвыкнув от земной пищи. Сад этот, который Георгий окрестил райским, простирается ещё километров на шесть от того места, где мы сидим, причём в любые стороны, и оканчивается невидимой стеной плотного непрозрачного воздуха, а центр сада – то место, где мы сейчас сидим. Георгий пытался выйти наружу, обойдя весь сад по окружности, но всюду натыкался на невидимую плотную и вязкую стену. На вопрос о том, кто же обитает здесь, кроме него, Георгий с кроткой улыбкой ответил:
– Духи.
Однажды, бродя по саду, Георгий натолкнулся на уютную беседку, где на резном шахматном столе были расставлены шахматные фигуры. Не удержавшись, Георгий подошёл и сделал ход королевской белой пешкой – е2–е4. Велико же было его удивление, когда некто невидимый двинул навстречу чёрную пешку – е7–е5.
Целый день проиграл Георгий с невидимым ему «духом» в шахматы, выиграв четыре из десяти партий. За всё время игры «дух» не произнёс ни слова, но Георгий и этим было доволен, так как устал от одиночества. С тех пор «дух» частенько расставляет шахматы в разных уголках сада, и Георгий играет с ним в шахматы, иной раз целый день.
Выслушав рассказ Георгия, мы тут же изъявили желание посетить его избушку.
– Пойдёмте, – с прежней кроткой улыбкой предложил Георгий и пошёл впереди нас. Идти пришлось недалеко, и вот она – ветхая покосившаяся набок лесная избушка с древним замшелым крыльцом и покосившимися ставнями. Внутри избушки было светло и просторно, и огромная деревянная икона, завешанная сплошь белой материей, была к месту, так же, как к месту была русская печь с лежанкой, и старинный сундук с узорчатой кованой крышкой, и три старинных кресла под часами с кукушкой. Я подошёл к иконе и протянул руку, чтобы сорвать белую материю, которой была задрапирована икона, но не успел я дотронуться до белой материи, как вся она тут же напиталась ярко-алой кровью, и ладонь моей правой руки тут же оказалась вся в крови.
Георгий громко, нараспев, стал читать молитвы, и кровь тут же исчезла, и материя, которой была завешана икона, была по-прежнему нежно-белой, и кровь на моей руке исчезла без следа, будто её и не было.
Я снова протянул руку к иконе, и белая материя, закрывающая икону, вспыхнула розовым пламенем, так что на секунду я закрыл глаза. А когда я снова открыл глаза, то увидел, что то, что Георгий называл иконой, было фосфоресцирующим экраном изображения бездонного, безграничного космоса с мириадами звёзд на ночном небе. А посредине полного звёзд космического неба застыл огромный, странной формы, сигарообразный космический корабль с потушенными бортовыми огнями. При пристальном рассмотрении были видны небольшие, овальной формы иллюминаторы в головной части звездолёта, а ближе к концу было видно нечто, напоминающее плавники. Да и сам космический корабль напоминал своей формой хищную морскую рыбу, но только поражённую неведомым смертельным недугом. Непонятно почему у меня вдруг защемило сердце, будто я уже видел где-то этот космический корабль… Сердце моё отчаянно заколотилось… Нет… Не вспомнить.
– Смотрите! Смотрите, Джанго! – взволнованно заговорил Троекуров. – Там что-то написано на борту.
Да я уже и сам видел вязь знакомых мне древнееврейских букв… Ха-Мелек-Ле-Ишраель… Царь Израиля… Мифический, давно исчезнувший с Земли корабль, навсегда унесший в бездонные просторы космоса Ковчег Завета и Скинию, после того как первая Земля исчезла после космической планетарной катастрофы… Или, вернее, как будто бы исчезла, превратившись в раскалённое газовое облако. Сколько же миллионов лет назад это было и сколько миллионов лет этому межзвездному скитальцу…
Голову мою сдавили как будто невидимыми железными тисками, всё поплыло у меня перед глазами, и я потерял сознание. Но перед тем как потерять сознание, я успел произнести: «Йод-Хе-Вау-Хе». Слепящий огненный луч ударил из иконы, огненный звёздный вихрь подхватил нас троих, и вот уже огромное тело межзвёздного космического корабля стало надвигаться на нас всё ближе и ближе… Невыразимое состояние покоя и блаженства… Хороводы звёзд сливаются в фантастическую космическую спираль без начала и конца… Всё…
Я не помню, открылись ли новые границы моего сознания, или это был просто сон, но я увидел людей в золочёных одеждах первосвященников и себя самого, сидящего на золотом троне в окружении людей в богатых, золотом шитых одеждах. И ещё я увидел седого мудреца, по приказу которого в мраморный зал слуги внесли огромный хрустальный шар, который моментально покрылся кровью, и стоящие рядом со мной первосвященники взволнованно зашептались. А затем хрустальный шар завибрировал, загорелся изнутри чудным светом, и увидели мы внутри хрустального шара, где-то очень далеко от нас, людей в таких же одеждах первосвященников и стоящего перед ними человека в рубище со следами побоев на лице и терновым венцом на голове. И увидели мы, как по знаку властного надменного человека в одежде первосвященника измученного человека повели на казнь. Мы видели, как человека привязали к кресту, а потом прибили ему руки и ноги гвоздями.
…И заплакали тогда те первосвященники, кто были со мной, у трона, а те, что были в хрустальном шаре, хранили молчание. И когда закричал распятый человек: «Или! Или! Лама Савахфани!» – и вместо тернового венца вспыхнула над головой распятого радужная корона в виде нимба, и лицо и одежда несчастного стали белее снега, тогда зарыдали и упали на колени и те первосвященники, что были внутри хрустального шара, и те, что стояли возле моего трона… И прорезала тот мир, что был внутри хрустального шара, яркая, во все небо молния, и распался хрустальный шар, чтобы соединились два мира воедино. Но продолжение чудного сна я уже не видел…
– Джанго! Джанго! – кричал Троекуров мне в ухо и тормошил за плечо. Я с трудом открываю глаза и вижу, что нахожусь не в лесной избушке, а на борту незнакомого космического корабля, того самого, наблюдаемого нами в лесной избушке через огромную, в полстены, икону (хотя какая это к чертям икона, никакая это не икона, а обыкновенный торсионный дисперсный биоретранслятор). С такой штуковиной мне приходилось встречаться на Антаресе, когда я обучался в школе астронавигаторов.
Да и устройство этого древнего космического аппарата с устаревшим фотонным двигателем мне было хорошо известно. Однако никакие попытки проникнуть в головную кабину звездолёта не увенчались успехом: плотная, массивная, тяжёлая дверь из металла серебристого цвета преграждала нам путь. Но вдруг где-то заработал незримый механизм; мы почувствовали лёгкую вибрацию и тяжесть в ногах. Без сил мы упали в высокие кожаные кресла, наглухо привинченные к железному полу. Кресла эти возникли ниоткуда, я только успел подумать, что в центральном отсеке звездолёта не хватает этих кресел. На потолке засветились и замигали какие-то лампочки, и мы поняли, что корабль пришёл в движение. Прямо передо мной на дисплее зажглась навигационная космическая карта, где зелёным пунктиром был отмечен путь звездолёта от планеты Земля до той точки космического пространства, где мы сейчас находились. Троекуров прильнул к иллюминатору, который исчез у него на глазах, покрывшись чёрной плёнкой, сквозь которую ничего не было видно.
Прямо на уровне моих рук возник пульт управления аэронавигационными приборами и замигали две крайние розовые кнопки. Я тут же нажал эти две кнопки, и на дисплее возникла бескрайняя звёздная карта с мириадами звёзд. А потом эта звёздная карта стала надвигаться на нас, и яркие звёзды запылали уже близко перед нашими глазами. Мне еле хватило силы отключить дисплей. Я понял, что звездолёт «Царь Израиля» просто заблудился во времени. Той Земли, с которой стартовал этот звездолёт, давно уже не было в помине, а на месте прежней планеты, превратившейся в газовое облако, образовалась новая планета Земля, которая снова проделала свой путь развития за миллионы лет. Снова возникла цивилизация, снова люди стали совершать те же ошибки. Но кто и как передал новым землянам сведения о тайных космических знаниях, запечатлённых в двадцати двух буквах древнееврейского алфавита? Я понял, что страшное гравитационное притяжение притянуло звездолёт в середину «чёрной дыры», где свернулось пространство и остановилось время. Но по всем известным законам физики материя, из которой создан космический корабль, должна аннигилироваться, то есть исчезнуть. А биологические объекты, к которым относились мы все, вообще не должны были существовать внутри «чёрной дыры». Хотел бы я сейчас посмотреть в глаза сэру Стивену Хоукингу, этому гениальному астрофизику, который, безусловно, сказал бы, что его теория верна, пространство действительно свернулось, а мы – внутри этого свёрнутого пространства, в другом мире, который, возможно, существует в каком-нибудь простейшем атоме нашего мира. Есть отчего голове свихнуться.
А корабль между тем продолжал полёт в космическом пространстве (а как его ещё по-другому назвать, чёрт побери). Вдруг стены космического звездолёта стали прозрачными и исчезли совсем, всё окутал белый туман, и огромные яркие звёзды окружали нас справа и слева, сверху и снизу. Было такое ощущение, что мы летим в мягких кожаных креслах сквозь космическое пространство, не зная, куда и зачем. Неизвестно почему мне захотелось плакать, и слёзы неудержимым ручьём полились из моих глаз, а рядом уже плакал, не скрывая своих слёз, Троекуров. Только Георгий не плакал, а загадочно улыбался. Лицо Георгия чудесным образом преобразилось, и одежды стали белее снега, а над головой Георгия повис золотой нимб. Нездешняя ангельская музыка полилась откуда-то со всех сторон, и вместе с этой ангельской музыкой появились неведомо откуда люди в белоснежных одеждах с золотыми нимбами над головой и с такими светлыми лучезарными лицами, что невозможно было смотреть. Эти люди толпились уже рядом с нами, радостно улыбаясь нам, в руках некоторых из этих людей были пальмовые ветви, и благоухание исходило от них. Кожаные кресла бесследно исчезли, мы находились посредине плотного светящегося изнутри белого облака, которое двигалось посредине других белых облаков посредине бескрайнего голубого воздушного небосвода. Исчез фантомный корабль-звездолёт, исчезло холодное космическое пространство, а светлое белое облако с нами вместе и с людьми в белых одеждах приближалось к земле, утопающей в белых цветущих садах… Или, может быть, просто в моей душе расцвело ожидание цветущего сада, и белые душистые цветущие ветви деревьев стучались в мутные стёкла моей израненной души. Мне казалось, что это не я, а кто-то другой, более светлый, чистый, движется в белом облаке вместе с людьми в белых одеждах. Чувство неизъяснимой радости и восторга переполняло меня. Моя душа и весь я были одним целым, парящей белой сказочной птицей. Я видел, как наше облако вошло в другое, более светлое, светящееся чудным светом облако, и уже в этом облаке мы попали в безбрежный небесный лазурный океан, от края до края которого уже не было облаков, а только голубой и безбрежный небесный простор. Я не знаю, долго ли длился наш полёт, я просто потерял ощущение времени, став частицей, мельчайшим атомом этого миробытия, и это ощущение мельчайшей частицы было подлинным блаженством.
Я не заметил, как и моё лицо просветлело, и мои одежды стали белыми, так же, как и одежды Троекурова. Не было только нимба над головой, но он, этот небесный золотой нимб, был в моей душе. Но вот свет впереди нас стал ярче и ослепительнее, и мы вошли в океан сплошного света, и я стал просто частицей света. Я перестал ощущать себя кем-либо, а просто стал частицей небесного света. Огненный небесный свет и я стали одним целым, но перед тем как окончательно слиться с божественным небесным светом, я явственно увидел, как повисла над цветущей землёй неземной красоты сказочная радуга, и по этой небесной радуге шёл человек с терновым венцом мученика на голове, тот самый, которого я видел во сне или наяву в хрустальном шаре и которого распяли, привязав к деревянному кресту и прибив гвоздями руки и ноги. Мои губы пытались что-то произнести, но сознание уже покидало меня, и последним, что я успел выдохнуть из себя, было только одно слово: «Иешуа».

***
«Сильмурган! Сильмурган! Чудная страна.
Сильмурган! Сильмурган! Счастлива она.
Сильмурган! Сильмурган! Весел наш народ.
Сильмурган! Сильмурган! Счастливо живёт».

– Господин старший ангел! Господин старший ангел! Почему новички не поют вместе с нами?
– А потому, младший ангел Рунш, что новички ещё не стали гражданами нашей счастливой страны Сильмурган, они пока – просто жители. Ясно вам, ангел Рунш? Они пока ещё живут вместе с нами, привыкают к нашим порядкам, и петь наш гимн им пока не обязательно. Ещё есть вопросы?
– Никак нет, господин старший ангел. Разрешите встать в строй.
– Разрешаю.
«Сильмурган! Сильмурган! Чудная страна…»
Вот уже битый час мы маршируем по плацу и во всё горло распеваем песню про Сильмурган. «Мы» – это ангелы пятого аркана количеством 25 человек. На всех белоснежная просторная одежда, состоящая из шаровар и куртки. Одежда почти невесомая, она не льнёт к телу и почти не ощущается. На ногах такая же почти невесомая обувь, немного похожая на полукеды. На одежде и обуви нет никаких застёжек, всё застёгивается как бы само собой, всё комфортно подогнано точно по размеру. Вот уже неделю, как мы живём на этой планете Сильмурган. Живём в полупрозрачных боксах, которые появляются перед сном как бы ниоткуда, а утром исчезают в никуда. Сам бокс напоминает купе железнодорожного вагона с двухъярусными полками справа и слева, никаких постельных принадлежностей – подушек, матрасов, простыней, – нет и в помине, но сон удивительно лёгок и свеж. Просто в назначенное время после вечернего пения гимна ложишься на полку и, закрыв глаза, тут же засыпаешь. Никаких тревожащих душу сновидений нет, и вообще никому и ничто не снится. Сильмурганцы не принимают никакой пищи, а организм сильмурганца питается только лишь солнечной энергией. Естественно при этом, что нет никаких отходов в виде фекалий, мочи, пота.
Нас с Троекуровым перенастроили очень быстро, дав на ночь выпить по стакану какой-то бесцветной и безвкусной жидкости, а на другой день мы уже маршировали по плацу, не чувствуя ни голода, ни жажды, и не испытывая при этом никаких неудобств. Просто уснули одними, а проснулись другими, вот и всё. Воспоминания о прошлой жизни у нас остались, вернее, нам просто оставили нашу духовную сущность. На Сильмургане одно время года – вечное цветущее лето, но смена времени суток такая же, как на Земле, то есть день сменяет ночь, и, само собой, есть ещё утро и вечер. В сутках, как и на Земле, 24 часа, но часов никто не носит, а время суток высвечивается на левом запястье каждого ангела ровно через час.
Правят Сильмурганом 72 гения с весьма сложными именами, половина имён которых оканчивается на буквы «-ах», а половина имён гениев оканчивается на буквы «-эль». Никто этих гениев никогда в глаза не видел, а всеми делами управляют старшие ангелы, которые носят короткие имена из трёх букв – Нун, Тот, Гад, Биг, Мак и так далее.
«Сильмурган! Сильмурган! Чудная страна…»
– Джанго! Не оборачивайтесь, пожалуйста, ко мне, Джанго. Это я, Троекуров. Мы попали в очень плохое место, Джанго. Здесь живут не ангелы, а бесы. Вчера вечером я трижды прочитал «Отче наш» и просил у Спасителя, чтобы он ниспослал мне бодрствование от бесовского сна. И господь услышал мои молитвы и ниспослал мне бодрствование. Но сначала веки мои смежились и голова стала клониться ко сну. Ещё сильнее зашептал я молитвы, и голова моя стала ясной, и я очнулся от бесовского сна. Нет предела моему ужасу, Джанго, что я увидел, раб божий Троекуров. Огромный склеп, а кругом – мертвецы, вернее, прах мертвецов в гробах… Встал тогда я, призвавши имя божье, и пошел среди гробов, и увидел ваш гроб, Джанго. Вы там лежите не истлевший, почти как живой, но проткнуто ваше тело осиновым колом и сжимают ваши руки серебряную подкову, на которых написаны неведомые мне знаки, а в середине подковы изображение головы собаки. Что бы это значило, Джанго?
– Вам этого не понять, Троекуров. Сегодня ночью снова постарайтесь не заснуть. Подойдите к моему гробу и, дотронувшись до серебряной подковы там, где изображение головы собаки, произнесите явственно три слова: «Алеф, Мем, Шин».
– Всё будет исполнено, Джанго.
– Господин старший ангел! Новички о чём-то шепчутся и мешают петь гимн.
– Перестаньте, младший ангел Рунш, новички – члены нашего ангельского коллектива, и относиться к ним нужно по-товарищески. А гимн, младший ангел Рунш, поют не словами, а сердцем. Когда поймёте это по-настоящему, то станете настоящими ангелами…
– Господи! Пресвятая царица небесная, спаси и сохрани раба своего… Вот он и гроб… Боже праведный, спаси и сохрани… Вот она, подкова с головой собаки, и собака как живая… Боже! Что мне делать-то? Дотронуться до серебристой подковы с головой собаки и произнести три слова… Ну, помогай, господь… Вот она, подкова-то, блестит. Так… Так… Ага, вспомнил. Ну, поехали. Алеф! Мем! Шин! Ничего… Тьфу ты, чёрт, забыл дотронуться до головы этой твари на подкове… Так… Возьмём подковочку в руки… и потрём вот здесь… Алеф! Мем! Шин!
Страшный грохот, яркий свет и дым сплелись воедино. В склепе стало светло, как днём. Исчезли ветхие гробы с истлевшими мертвецами, и стены склепа стали рушиться на глазах; где-то вдалеке пропел петух и залаяли собаки. Я открываю глаза, и летний земной яркий солнечный день оглушает меня своими красками. Мы стоим с Троекуровым посреди изумрудно-зелёной поляны, усыпанной алыми цветами наподобие пионов, а рядом, метрах в ста, несла свои голубые воды река с пологими зелёными берегами. Пахло свежей сочной зеленью, цветами и чем-то невыразимо родным и знакомым. От обилия запахов и красок у меня закружилась голова, и я чуть не упал, но Троекуров поддержал меня. Мы пошли в сторону от реки, и сразу же, за небольшим пригорком, увидели в низине чудной красоты церковь с золотыми яркими куполами. Невелика была церковь, но очень уютна и красива.
– Ну вот, Пётр Афанасьевич, мы снова на Земле, и если судить по этому шедевру архитектуры, то находимся в центральной части России.
В ответ Троекуров молча встал на колени и закрестился, по лицу его текли слёзы. Дверь церкви беззвучно отворилась, и вышел небольшой росточком, седой священник и ласковым голосом пригласил нас внутрь церкви. Назвался священник отцом Елисеем, он имел большую седую бороду и пронзительные мудрые глаза.
– Ещё вчера сон про вас видел, странники, а сегодня сами пришли. Радость у нас великая. Икона божьей матери с младенцем, которая сто лет назад была потеряна для нас, ныне сама объявилась на том же самом месте, где висела. Чудо! Чудо великое. Взгляните сюда, странники…
Но мы с Троекуровым и так уже не отрывали глаз от иконы, которая была той самой, из ветхой лесной избушки Георгия, и мне показалось на мгновение, что мелькнули за позолотой оклада неисчислимые далёкие космические звёзды.
А отец Елисей, зажигая свечи возле иконы, продолжал:
– Юродивый тут при церкви живёт, Георгием кличут, как бы умом тронутым считается, а святой человек, прорицать умеет. Три года назад пропал наш Георгий, как сквозь землю провалился. А до этого говорил, что он – отец нового Спасителя, что он родил богочеловека, словом, молол чепуху. Мы-то привыкли к нему, думаем, пусть болтает. А он-то, Георгий, говорит: «Скоро найдётся ваша икона, потерпите три года», – и сам пропал. И что интересно: избушка, где он жил, тоже куда-то исчезла. Он тут с одной нищенкой-побирушкой жил. Вроде бы прижили с ней ребёночка. Вроде бы они раньше при монастыре жили, да их прогнали. Всякое говорили. Но побирушка-то его, что на сносях была, пропала раньше Георгия. А потом и Георгий пропал. А неделю назад объявился снова, живой и здоровый. Мы утром церковь-то открыли, а Георгий наш спит у порога, а икона чудотворная Божьей Матери с младенцем – на прежнем месте, где раньше, сто лет назад, висела. Да что это разболтался-то я… Вы поди отдохнуть, покушать хотите, а я вас тут заболтал. Да вот и сам блаженный Георгий…
Тот же самый Георгий предстал перед нами, и ещё ярче горели его пронзительной чистоты синие глаза, всё было то же, но что-то не то… А что, я и сам не мог понять. Одет Георгий был в свободного покроя рубаху-косоворотку, холщовые штаны и тапочки на босу ногу. Нас с Троекуровым Георгий, разумеется, не узнал, но улыбнулся приветливой улыбкой и произнёс загадочную фразу: «Пошто из могилы раньше времени встали?».
При этих словах Георгия батюшка Елисей вдруг нахмурился, побледнел, но, взяв себя в руки, приветливо произнёс:
– Пойдёмте в трапезную, люди добрые, отобедаем, что бог нам дал, да потом и отдыхать ляжете, вы, поди, устали с дороги.
После сытной ухи из белорыбицы, шанег с творогом и картошкой, душистого травяного чая нас действительно разморило в сон, и мы уснули сном праведников в отведённой нам уютной маленькой комнате небольшой пристройки к церкви…
…А среди ночи пронзительный неземной яркий свет ударил нам в глаза, и мы снова услышали гнусавый и противный голос младшего ангела Рунша:
Они здесь, господин старший ангел. Я чувствую их запах…
А вот и сам младший ангел Рунш появляется на пороге нашей комнаты, и на мгновение наши взгляды пересеклись. Я в упор посмотрел в чёрно-коричневые зрачки ангела Рунша, и тщедушная невзрачная фигура ангела Рунша завибрировала, затряслась, и лицо исказилось в ужасной гримасе, изо рта пошла пена, и ангел Рунш упал на пол, забившись в конвульсиях, изрыгая громким грубым голосом проклятия в мой адрес. Я взял Рунша за левую руку и дунул ему в лиц. И сейчас же мерзкая ехидная веснушчатая рожа ангела Рунша преобразилась в печальное, бледное лицо отрока лет 20, который тихим голосом произнёс:
– Где я?
А следом вдруг раздался за стеной сатанинский хохот, и в комнате появился сам господин старший ангел Рэб, и сразу же повеяло зловонным адским смрадом преисподней, и выглядел старший ангел Рэб не таким, каким я его видел на Сильмургане, а таким, как он и должен выглядеть, – страшным, смрадным, клыкастым чудовищем с красными навыкате глазами. С полминуты чудовище буровило меня своими страшными глазами без зрачков, но и этот безмолвный поединок глазами остался за мной, и чудовище проскрежетало чужим, изменившимся голосом:
– Я приветствую сына Оразмунда Повелителя Времени! Добро пожаловать на Чёрную Мессу!
Произнеся последние слова, чудовище тут же исчезло, а передо мной появились безмолвные служители в чёрном, которые, кланяясь, припали к моим рукам и повели меня вперёд, озаряя путь зажжёнными свечами чёрного цвета. Слышалось какое-то заунывное пение, от которого мороз продирал по коже, плач, всхлипывания людей. Я снова очутился в здании церкви, которая была переполнена плачущими людьми разного возраста, одетыми в просторные белые одеяния.
– Мертвецы… Не подходите к ним близко… – послышался голос у меня за спиной.
А плач и слёзы людей становились всё громче. Но вот посредине церкви появляется помост, и на него всходит высокий седобородый человек в чёрном одеянии, который поднимает кверху руки и что-то кричит на не знакомом мне языке. И сейчас же знакомая мне икона божьей матери с младенцем загорается красным, слепящим глаза светом, и люди в белом как по команде падают на колени. В церкви становится совсем тихо. Откуда-то сверху слышится сладкоголосое пение, а икона разрастается в размерах и начинает пульсировать, но уже оранжевым светом. Стоящие на коленях люди в белом по одиночке встают с колен, подходят к иконе и пропадают, шагнув в оранжевый свет. Я вижу, как на моих глазах редеет масса людей в белом. Но вдруг я вижу, как служители в чёрном буквально тащат к оранжевому проёму сопротивляющуюся девушку в белом. Наши глаза на секунду встречаются, и я узнаю свою мучительницу Вику. Мне хватило полсекунды, чтобы поднять левую руку вверх, и служители подвели девушку ко мне. Лицо её было по-прежнему прекрасным, но в глазах исчез прежний победительный огонёк, и выглядела она просто жалко.
– Простите меня, пожалуйста, – прошептала непослушными губами Вика и зарыдала навзрыд, так что мне стало не по себе.
Я перевёл свой взгляд на служителей, и старший из них, поняв меня без слов, подозвал к себе невысокого человека с монголоидными чертами лица. «Монгол» подошёл ко мне, поклонился в пояс и исчез. И сейчас же икона, светившаяся оранжевым светом, стала светиться нежно-голубыми тонами, и я увидел на этом голубом экране, как возле чудной реки резвится, играя в воде, стайка юных беспечных девушек. Вот одна из беспечных красавиц, хохоча, забежала в воду, поднимая вверх брызги воды… И сейчас же лицо её искажается гримасой страха, девушка отчаянно кричит, зовя на помощь, но страшные чёрные руки появившегося из глубины реки «монгола» тянут бедную девушку под воду. Миг – и икона снова засветилась оранжевым светом, а в церкви появляется «монгол» со своей добычей – молодой девушкой лет 18. «Монгол» кладёт девушку возле моих ног и, кланяясь, отходит к служителям в чёрном. В моей душе поселяется тревога и страх. Мне жалко Вику и жалко несчастную девушку, которая её должна заменить. Служители в чёрном ждут моего приказа, а в церкви уже нет людей в белом. Высокий седой старик, стоящий на помосте, подходит ко мне, в его руке – светящийся белый жезл, которым он дотрагивается до головы лежащей у моих ног девушки, которая открывает глаза и недоумённо и испуганно смотрит вокруг. Поклонившись мне в ноги, старик что-то кричит высоким гортанным голосом, поднимает вверх руки, и он сам и служители в чёрном превращаются в стаю чёрных ворон, которая поднимается вверх под купол церкви и исчезает из глаз. Сейчас же слышится пение петуха, я открываю свои глаза в комнате, где меня оставили на ночлег, а на столе нежно воркуют две белоснежные голубки, которых точно вчера не было и в помине, и как они попали в закрытую комнату, было для меня загадкой.

***

– Вы… Вы… Оттуда? – Голос седой величественной женщины, будто сошедшей со старинных дворянских портретов, дрожит от волнения.
Мы сидим в уютной гостиной трёхкомнатной московской квартиры на улице Котовского, 84, кв. 5. Сидящая передо мной в старинном кресле, укутанная в тёплый плед старая женщина старается скрыть волнение, что ей плохо удаётся. Я молчу, потому что говорить не о чем, на низком журнальном столике перед креслом лежит медальон с изображением змеи, кусающей себя в хвост. Старая женщина даже не притронулась к медальону, и откуда-то издалека слышится ее слабый, надломанный застарелым горем голос.
– Я давно вас ждала. Я знала, что Саша всё равно даст о себе весточку. Это его медальон, вернее, наш родовой медальон, мне он достался от моей бабушки, которая была из старинного греческого княжеского рода. Когда Сашу после окончания военного училища отправили воевать в Афганистан, я повесила ему этот медальон на шею. Мы проговорили всю ночь, и я рассказала ему историю этого медальона. Родоначальник рода моей матери, византийский князь Александр Фенагор, влюбился в девушку-простолюдинку очень редкой красоты и женился на ней. Звали эту девушку Мара, и никто не знал, как она появилась в этих местах и кто были её родители. Когда молодых стали венчать в церкви, то новобрачная упала без чувств, но все подумали, что это от волнения. А потом начались странные вещи. Глубокой ночью над городом стал появляться в ночном небе огнедышащий дракон и кружиться над княжеским дворцом. Князь выделил лучших лучников, и одному из лучников удалось ранить дракона отравленной стрелой. Когда раненый дракон с диким рёвом начал снижаться над городом, на улицы выбежали стар и млад, но дракон упал в скалах на берегу моря. Когда самые смелые из юношей поднялись на скалы, то в расщелине они увидели не страшного дракона, а умирающего белого лебедя, на шее которого висел медальон с изображением змеи, кусающей себя в хвост.
Когда князю доложили об этом и подали медальон, сидящая рядом с ним княгиня страшно побледнела и тихо произнесла какое-то слово, после чего медальон вспыхнул ярким нестерпимым светом и очутился у неё на шее. С этого дня княгиня Мара понесла, и через девять месяцев родила здорового крепкого младенца, которого по настоянию княгини Мары назвали странным именем Зоар. Княгиня Мара, несмотря на протесты князя Александра, запретила крестить младенца, и неведомо откуда, когда младенцу исполнился ровно год, на шее у него появился точно такой же медальон, как у матери. С тех пор этот медальон носили все мужчины в нашем роду, а когда умер мой прадед и пресеклась мужская линия, то медальон перешёл к моей бабушке, а от неё – ко мне.
С прадедом моим связана ещё одна странная история. Будучи офицером русской армии и участвуя в войне с турками, он попал в плен. Будучи человеком чести, он отказался отвечать на вопросы турок, и они решили его подвергнуть страшной казни – сожжению на костре. Велико же было удивление турок, когда пленник, привязанный к столбу, обложенный со всех сторон хворостом и подожжённый, так что огонь взметнулся высоко в небо, не только не сгорел, но и не получил ни малейшего ожога. Удивлённые турки повезли необычного пленника к самому турецкому султану, где его прежде оглядел главный визирь турецкого султана и личный его советник – принявший мусульманство еврей Мордахай, а по-турецки – Али Сулейман Абдаллах. Славился главный визирь султана своим высоким умом и учёностью, занимался врачеванием и астрологией. Когда пленника ночью привели к великому визирю, он велел моему прадеду снять рубашку, и тут же медальон вспыхнул ярким светом на груди у моего прадеда. Страшно закричал великий визирь, изменившись лицом, и велел всем слугам выйти. После чего подошёл к пленнику и, лично сняв с него оковы, упал перед ним на колени. Прадед очень удивился, но успел заметить на шее великого визиря точь-в-точь такой же медальон, какой был у него на шее. После этого моего прадеда помыли в бане, нарядили в богатые одежды и поселили в отдельном роскошном дворце, приставив несметное количество слуг, исполнявших все его желания. Три месяца прожил мой прадед у турок, и не было ни одного знатного турка, который не оказал бы ему почёт и уважение. Вернулся прадед из Турции с красавицей женой, племянницей великого визиря…
Мы долго в ту ночь проговорили с Сашей, под утро я повесила ему этот медальон на шею. Саша был какой-то печальный, как будто чувствовал, что мы с ним больше никогда не увидимся. А на вокзале к нам подошла старая цыганка, хотела погадать, и вдруг заметила в расстёгнутом вороте военной рубашки этот медальон, изменилась в лице, что-то гортанно крикнула другим цыганкам, и все цыганки гурьбой покинули привокзальную площадь. Саша сильно побледнел, но медальона не снял, а только застегнул пуговицы военной рубашки… Саша писал очень редко, и только из газет я узнала, что сына наградили орденом за выполнение важного боевого задания. А потом письма перестали приходить совсем… Я терялась в догадках, пока однажды ночью в дверь квартиры не позвонили сотрудники военной прокуратуры и ФСБ, которые, не объясняя мне ничего, перерыли в комнате Саши всё вверх дном и забрали все письма и книги моего сына. Тогда я поняла, что произошла беда. Сначала мне объяснили, что сын пропал без вести, а потом я узнала, что Саша воюет на стороне афганцев. Я не поверила этому известию, потому что мне казалось, что Саша не способен на предательство. Его невеста Наташа, брат которой служил с моим сыном офицером в одном полку, рассказал, находясь в отпуске в Москве, что Саша со своим взводом попал в окружение, а потом стал воевать на стороне афганских моджахедов против своих. Наташа, рассказывая мне об этом, плакала и говорила, что не может в это поверить… А потом возле церкви, куда я обычно ходила раз в неделю, меня догнал какой-то нищий и, ничего не говоря, сунул мне в руки конверт с письмом, а сам тут же как сквозь землю провалился. Дома, вскрыв конверт, я обнаружила письмо от сына, которое я выучила наизусть: «Мама! Не верь тому, что я воюю против своих. Я воюю с силами тьмы, прежде всего в своей душе, мама. Не дьявол с богом поделили этот мир, мама, а свет борется с темнотой, и нет конца этой битве. Зачем ты сразу не сказала мне о моём происхождение и принадлежности к …» (дальше шли какие-то непонятные слова и знаки, написанные чем-то красным). А в конце письма сын написал: «Звёзды вблизи – это не то, что ты думаешь и знаешь, мама. Это совсем другое… другое… Пойми и прости меня, мама. Твой сын Алекс».
После этого письма в моей душе как будто оборвалась невидимая живая нитка, связывающая меня с моим сыном. Я поняла, что потеряла сына навсегда. И вот сегодня появляетесь вы… Человек с того света… Посмотрите не себя в зеркало… Зеркало покрывается белым налётом, не отражая вашей фигуры… Встаньте на свет и убедитесь, что не отбрасываете тени… Вы давно мертвы, как мёртв мой сын. Возьмите обратно медальон, он вам ещё пригодится. Передайте Александру, моему бывшему сыну, что у него от Натальи есть сын, мой внук… И, пожалуйста, больше не приходите ко мне… Прощайте.
Ошарашенный услышанным и увиденным, убедившись в том, что не отражаюсь в зеркале и не отбрасываю тени на свету, я бездумно шёл по Москве, не обращая внимания на столичную сутолоку и суету. Я вплотную подходил к зеркальным витринам столичных магазинов и деловых офисов, безуспешно пытаясь найти своё отражение, но ничего не было видно, а в одном месте под моим пристальным взглядом лопнуло зеркальное стекло. И тут внезапно я вспомнил слова Лазурного Ламы о том, что самое трудное – отделять в своём сознании свет от тьмы и что это самое трудное и тяжёлое в жизни. Я понял, что имел в виду Лазурный Лама, потому что сам был тьмою, а всё остальное – светом, или наоборот. Я понял, почему Люцифера называли ещё Ангелом Света, и многое другое внезапно понял я, но больше всего мне захотелось просто упасть в густую траву и вдоволь поплакать. Но не было кругом густой травы, и слёзы мои остались при мне (позже Кривоногов назовёт это состоянием животного атавизма и вдоволь поиздевается и поиронизирует надо мной). Я не помню, как в таком состоянии я добрался до Киевского вокзала столицы, где меня ждали мои спутники – Троекуров,  блаженный Георгий и то человеческое существо, начисто лишённое памяти, которое прежде называлось ангелом Руншем. Да ещё прибавить ко всему прибавить клетку с двумя белоснежными голубками, которые, моему удивлению, не проявляли никакого беспокойства.
Нужно было ехать в Полтаву, но билетов на поезда украинского направления не было. Мне пришлось вспомнить все свои необычайные способности, материализовать не только четыре билета в купейный вагон поезда «Москва – Полтава», но и снабдить наглого, с усами Тараса Бульбы, хохла-проводника солидной пачкой денежных знаков, так что он чуть ли не через каждые полчаса, льстиво улыбаясь, стучал в двери купе и спрашивал, не нужно ли ещё чего.
Я очень устал за день и уже готовился ко сну, но перед сном по вагону прошёл какой-то странный нищий – весь в отрепьях, дурно пахнущий помойкой старик. Как и откуда он появился в поезде, и тем более в купейном вагоне, было непонятно, но все пассажиры вагона, как сговорившись, не подали нищему старику ни копейки, а наоборот, гнали его от своих дверей купе. Слышались возмущённые голоса, наконец появился проводник и тоже стал гнать старика из вагона. Напрасно нищий просил не гнать его и подать ему хотя бы на кусок хлеба, проводник был неумолим.
Непонятно почему, я решил вмешаться и, подойдя к старику нищему, подал ему купюру в пятьсот рублей. Но странный нищий отвёл мою руку от себя и сказал, что от мертвецов он не берёт. Тогда я пригласил его к себе в купе и предложил поужинать чем бог послал, на что старик неожиданно согласился. Когда мы зашли в купе, две белоснежные голубки, до этого мирно сидевшие в клетке, вдруг встрепенулись, захлопали тревожно крыльями и жалобно заворковали. Старик отказался от чая, выпил стакан кипятка с куском хлеба, поблагодарил и быстро вышел из купе. На секунду наши взгляды встретились, когда старик в упор взглянул на меня, прежде чем выйти из купе, и я увидел абсолютно светлые, как у слепого, глаза без зрачков. Сразу же после его ухода голуби успокоились и заснули, заснули и мы.
Среди ночи я внезапно проснулся, как от внезапного толчка. Всё пространство купе было залито голубым светом, а посредине купе стоял старик и держал в руках клетку с голубями. Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, и язык мой прилип к гортани. Старик в упор смотрел на меня, и глаза его светились зелёным, ярко-зелёным светом. С минуту мы в упор смотрели друг на друга, затем старик раскинул руки в стороны, как крылья, всё тело старика вспыхнуло бледно-зелёным светом, и старик исчез. Вместе с ним исчезла клетка с голубями. Мои спутники мирно спали всю ночь, и наутро никто из них не заметил пропажи. Я тоже предпочёл не вспоминать об этом, какое-то внутреннее чувство говорило внутри меня, что всё идёт правильно.
Поезд прибыл в Полтаву по расписанию, ранним утром, а уже часа через полтора я был в кабинете Кривоногова и докладывал о своих приключениях. Кривоногов слушал меня рассеянно и оживился только тогда, когда я ему стал рассказывать о странном старике и пропаже клетки с голубями.
– Ну-ка, ну-ка, поподробнее этот момент.
Я рассказал этот эпизод снова. Кривоногов задумался на полчаса, а потом встал и нервно заходил по комнате.
– Жив, жив, значит, курилка, – пробормотал про себя Кривоногов, а потом внезапно остановился посредине кабинета и издал длинный, на очень высокой ноте, крик, от которого у меня мурашки побежали по коже. Сразу же неслышно зажёгся экран огромного, на полстены, телевизора, на котором появился почтенный, в годах, джентльмен, изящно и дорого одетый, который чем-то неуловимо напоминал мне старика нищего. Почтенный джентльмен сидел в кожаном кресле за богатым письменным столом в роскошном кабинете и грустно-иронично смотрел на нас. За спиной почтенного джентльмена неслышно появились две молоденькие белокурые красивые девушки с внешностью фотомоделей, в одной из которых я узнал свою мучительницу Вику. Джентльмен встал из-за стола, приобнял за плечи прильнувших к нему красоток, улыбнулся широкой радушной голливудской улыбкой, и экран телевизора погас.
Ошарашенный увиденным, я молчал, не в силах проронить ни слова. Кривоногов нервно закурил дорогую гаванскую сигару и задумчиво пустил изо рта кольца дыма. Потом Кривоногов сделал ещё одну глубокую затяжку, но дым изо рта Кривоногова уже выходил не кольцами, а шестёрками, то есть в воздухе сигаретный дым образовал три шестёрки – 666. Эти шестёрки, дрожа и переливаясь голубым светом, вдруг сплелись в большое, с человеческий рост, кольцо, куда шагнул Кривоногов, и я за ним. И сразу же на меня обрушился шум тропического леса, и я увидел сказочной красоты цветы и растения, и необыкновенной красоты птицы и бабочки запорхали перед моим восхищённым взором, и необыкновенной красоты змея, переливаясь всеми цветами радуги, вдруг появилась перед нами, но мне не было страшно, я был счастлив, будто очутился в райском саду. А Кривоногов куда-то исчез, а затем внезапно появился, ведя под руку высокого старика в индейском национальном костюме, с красивым убором из птичьих перьев на голове. Индеец и Кривоногов о чём-то возбуждённо говорили на неизвестном мне языки. Кривоногов о чём-то просил высокого индейца, но тот возражал. Но наконец индеец сдался и, поклонившись Кривоногову, исчез, а буквально через две минуты появился, и в руках у него была клетка с голубями, вернее с голубками, теми самыми. Индеец передал Кривоногову из рук в руки клетку с птицами, а сам тут же исчез. И тут же, как по волшебству, исчез волшебный тропический лес, и мы с Кривоноговым снова очутились в его кабинете, а на столе стояла клетка с белоснежными голубками.
– Ну вот, и мы кое-что можем, – самодовольно сказал Кривоногов, и накрыл клетку с птицами невесть откуда появившейся у него в руках золотистой материей, и начал шептать заклинания. У меня заломило в висках, запахло запахом серы, по комнате поползли клубы дыма, а когда дым рассеялся, перед нами стояли две прелестные молодые белокурые красавицы, одной из которых была Вика.
Я, по правде сказать, от увиденного чуть не упал в обморок, а Кривоногов уже обнимал девушек за плечи, и было видно, что он торжествует победу над ему только ведомым врагом. Вызвав администратора, Кривоногов велел устроить девушек в общежитие, а мы снова остались с ним вдвоём.
Не знаю, почему, но у меня вдруг защемило сердце. Немного уже изучив Кривоногова, я решил не откладывать разговор в долгий ящик и с ходу спросил его, что он думает делать с девушками.
– А что с ними делать… Ближайшим рейсом летающей тарелки «Орион-Х» этих дамочек доставят в Танджур, а там они украсят собой «Сад Белых Лотосов». Я думаю, что растительная жизнь для этих существ предпочтительней их нынешней жизни. К тому же не забывай, что Вика уже мертва, покончила жизнь самоубийством, после того как её жених умер от передозировки наркотика, на городском кладбище есть её могила. А вторую девушку тоже родственники давно оплакали. Зачем нам вносить появлением этих красавиц лишнюю дисгармонию в этот и так дисгармоничный бедный мир? Что хорошего им принесёт их красота? Ничего. Как правило, красивые женщины самоуверенны, капризны, взбалмошны, никогда не ценят тех, кто по-настоящему их любит. С Викой, насколько мне помнится, у тебя связаны не слишком приятные воспоминания. Сейчас их отвели не в общежитие, как ты правильно догадался, а в подвал биологической лаборатории, чтобы подготовить их к транспортировке в Танджур. Не жалей ни о чём. Вика сама выбрала свою судьбу. У неё была возможность понять и оценить тебя, но она этого не сделала, так как не обладала и сейчас не обладает необходимыми душевными качествами. Когда мы будем в Танджуре, я специально поведу тебя в прекрасный благоухающий «Сад Белых Лотосов», Там, в виде растений, невостребованные души, жертвы аборта, выкидыши. Сколько бы могло родиться прекрасных, гармоничных существ на Земле. Некоторых в Танджуре наши мудрецы оживили в биоплазменном состоянии, а некоторым даже нашли новое тело на Земле, как, например, дочери штурмана с «Ориона-Х» Рэда. Сегодня ночью «Орион-Х» заберёт этих красоток в Танджур, и баста. Не о чем больше говорить. А с штурманом Рэдом я тебе не советую говорить на эту тему, ты сам понимаешь, почему. Не переживай. Ни мне, ни тебе не дано изменить ни одной строчки в Космической Книге Судеб.
С тяжёлым сердцем я пошёл в свою комнату, в общежитие медиков, где ничего не изменилось, а соседи даже не обнаружили моего отсутствия. А ночью мне приснился прекрасный благоухающий «Сад Белых Лотосов», где я бесцельно бродил, пытаясь отыскать один-единственный дорогой мне цветок, чтобы полить его своими слезами. Во сне мне кто-то объяснил, что если полить цветок своими слезами, то цветок оживёт. А потом во сне же я услышал нежный голос моей любимой Вики, которая сказала мне: «Не плачь обо мне, я не стою твоих слёз. Раз в год в прощеное воскресенье ставь свечку в церкви на помин моей грешной души. Прощай…»
Проснулся я весь в слезах и решил не ходить на работу. Я слышал, как нетрезвый сосед ломился и стучал в мою дверь.
– Колян! Колян! Открой! Ты что закрылся? Открывай давай. Ну вот… А то мы думали, что ты уже коньки отбросил. Очень ты грустный в последнее время ходил. Эге… Да ты никак совсем раскис. Что за хренотень в глазах такая? Ты чего? Может, умер у тебя кто? Ты чего плачешь-то? Ну ладно, я пойду тогда. А лучше давай по сто граммов… Не хочешь? Ты ночью-то что делал? Мы тут всем общежитием «летающую тарелку» наблюдали. Гад буду, не вру. Близко-близко над землёй летела. Я думал сначала, глюки начались, толкнул свою, та проснулась… А потом уже все наши на улицу выбежали… Ну ладно, пошёл я. Только ты не хандри давай. Пока…
После снова кто-то стучал, но я не открывал. А уже под вечер пришёл Кривоногов. Вернее, не пришёл, а просто появился, материализовался в кресле перед моей кроватью и долго-долго так смотрел на меня.
– Уходите… Я прошу вас… Я болен… Уходите… Я вас ненавижу… И себя тоже…
Кривоногов тут же пропал, но взамен его появился Лазурный Лама и стал смотреть на меня таким же долгим взглядом, как и Кривоногов.
– Снимите маску… Почему вы всё время в маске?
– Потому что все другие – тоже в масках, просто не называют это маской, но это маска. Пока другие не снимут свои маски, я тоже буду в своей маске, Джанго.
– Зачем вы пришли?
– Я пришел к тебе, Джанго, потому что позвал меня. Разве не так? Ты страдаешь, не понимая, что страдания очищают твою душу. Тебе ещё предстоит узнать свою сущность, но первые шаги уже сделаны, Джанго. Мы все – пленники иллюзий, Джанго, а то, что мы называем душой, – всего лишь комплекс наших иллюзорных ощущений. Освободить свою сущность от плена иллюзий удаётся немногим…
Лазурный Лама что-то ещё говорил, но его голос доносился до меня откуда-то издалека, а потом я провалился в пустоту и мрак. Я ощущал себя в утлой рыбацкой лодчонке, которая вдруг очутилась посредине бушующего океана. Огромные валы солёной морской воды с рёвом опускались на утлый челн и бросали его из стороны в сторону, а потом вдруг стало нестерпимо тихо, так, что от этой тишины зазвенело в ушах. Откуда-то повеяло необыкновенной лесной свежестью, я понимал, что на Земле нет и не может быть такого свежего воздуха с запахом мяты и неведомых чудесных цветов, распустившихся только для меня этим чудесным ранним утром. Я пытался открыть глаза, но не мог; чьи-то сильные руки вдруг подхватили меня и куда-то поволокли. Меня посадили в какую-то повозку, дико заржала лошадь, и всадники, окружавшие повозку, и сама повозка понеслись куда-то по каменистой торной дороге.
Огромный дворец возник как бы ниоткуда посреди голой, безжизненной каменистой пустыни. И вскоре я очутился под его сводами, куда меня поволокли неведомые мне воины, одетые в чёрное. Меня безжалостно бросили посредине огромного зала на холодный каменный пол; вокруг меня столпились люди, которые возбуждённо говорили что-то на неведомом мне языке. И вдруг в моей голове щёлкнул невидимый мне переключатель, и я стал понимать язык столпившихся вокруг меня людей. А потом раздались мерные гулкие шаги, очень хорошо слышимые под сводами огромного зала, и возбуждённо говорящие люди смолкли и расступились. Некто высокий, светловолосый, весь с головы до ног одетый в чёрное, остановился передо мной. Я видел высокие чёрные сапоги с ботфортами, а потом незнакомец нагнулся, чтобы хорошо рассмотреть меня, и тут же отшатнулся, как от удара молнии.
– Что с вами, принц? Ваше высочество… Воды! Воды! Вам нехорошо? На вас лица нету, принц…
– С чего вы взяли, глупцы, что мне плохо? Я отлично себя чувствую. Где вы нашли этого человека? Отвечайте, чёрт бы вас побрал!
– Мы нашли его возле священного озера. Всю ночь над озером бушевала буря, а под утро, когда буря затихла, над озером появилась необычная стая неведомых нам белых птиц, похожих на лебедей, но крупнее их. Эти птицы начали с диким криком и клекотом носиться над волнами священного озера, а потом откуда-то из бездонного синего неба показалась крупная чёрная птица. Белые птицы сразу накинулись на неё, и в небе завязалась битва. Заворожённые этим зрелищем, мы не отводили от них глаз. Несмотря на то, что белых птиц было больше, чёрная птица не сдавалась, но потом силы её стали ослабевать, и она упала на землю. Белые птицы стали клевать ослабевшую птицу на земле, но мы стали отгонять их. Непонятно откуда над озером вдруг повисла яркая радуга, такая яркая, что мы все на мгновение закрыли глаза, а затем, когда открыли их, вместо птицы у самой кромки озёрной воды увидели этого человека.
– Этот человек – колдун, почему вы не отрубили ему голову, а приволокли сюда?
– Но принц, у него на шее висит золотой знак небесного воина, и к тому же, принц, этот человек… этот человек… как две капли воды похож на вас…
– Оставьте нас одних.
– Слушаемся и повинуемся, принц.
– Здравствуй, Джанго.
– Здравствуй, Кай…
– Сколько же времени мы с тобой не виделись, брат?
– О чём ты, Кай? Того времени, и той Вселенной, и нашей с тобой родной планеты Аралим давно нет, образовались новые газовые туманности и новые Вселенные…
– Нет, ты не прав, брат. Ни Аралим, Ни наша Вселенная не погибли во времени; пространство и время свернулись, это правда, но завтра новая Вселенная и новый Аралим возродятся снова из сингулярной точки сверхплотного вещества, где зашифрована память о прошлом.
– Нет, Кай, ничего уже не возродится, и ты это хорошо знаешь… Скажи лучше, откуда эти чёрные молнии вверху, над куполом замка, и почему дрожат стены и пол твоего великолепного замка?
– Там, в подвале замка, сидит скованный по рукам и ногам наш отец – Оразмунд Лучезарный. Изредка он пытается освободиться от оков и страшно кричит, тогда чёрные молнии пронизывают небо и стены замка сотрясаются. Я получил согласие на это всех восьми принцев, включая меня, остался ты – девятый принц и девятый сын Оразмунда, Джанго Звездный Странник. Теперь я спрашиваю тебя: ты согласен?
– Что будет дальше? Вы не сможете держать его здесь вечно…
– А я и не собираюсь этого делать. Как только ты дашь своё согласие и подпишешь договор, Оразмунд Лучезарный, наш божественный отец, со своими ангелами будет отпущен на свободу и отправится создавать новые миры, новое пространство и время; где-то там, в глубинах космоса, они сохранили или создали точную копию небесного города Аралима, туда они и отправятся через несколько минут.
– Я согласен…
– Подпиши здесь, здесь и здесь.
– Но что это? Я как будто слышу плач ребёнка…
– Не обращай внимания, это плачет Люция, наша с тобой сестра, ей 9 месяцев. Не знаю, что с ней делать. Находясь в заточении, Оразмунд сумел соблазнить одну из служительниц замка, и она родила ему эту девочку. Служительницу пришлось казнить.
– Я забираю эту девочку с собой.
– Пожалуйста, как пожелаешь.
– Прощай, Кай…
– Прощай, Джанго…
…Долгое мучительное пробуждение, и снова нетрезвый сосед пинками срывает мою дверь с петель.
– Колян! Колян! Ты что, умер? Уже целый час тебе стучу. Тут нам к дверям общежития кто-то ребёнка новорождённого подбросил.
– Да не новорождённого, идиот ты пьяный, а большенькая девочка, месяцев 9 уже, что я не знаю, двоих родила, хорошенькая…
Это уже Тамарка, жена вечно нетрезвого соседа, с прелестной маленькой девочкой на руках. Ребёнок в кружевном чепчике и шёлковых пелёнках смотрится великолепно.
…Прошло полгода. Иван, сосед, бросил пить совсем. Неожиданно откуда-то от умершего заграничного, давно забытого, дяди ему привалило большое наследство. Иван купил новый большой особняк в трёх уровнях и переехал с семьёй туда. Для девочки, названной Люсей, которую Иван с женой удочерил, была нанята специальная бонна, которая обучала её хорошим манерам. При встрече с бывшими знакомыми по общежитию Иван, а ныне преуспевающий бизнесмен Иван Тимофеевич Варежкин, здоровался холодно, а потом и вовсе перестал замечать. В центре города вырос, весь из стекла и бетона, новый деловой офис бизнесмена Варежкина, и бдительная охрана не пропускала в офис никого. Изредка в парке, в специально построенном господином Варежкиным детском развлекательном центре, можно было издалека видеть его младшую любимую дочь, золотоволосую и голубоглазую Люсю, в окружении нянь, гувернанток и бдительной охраны. Когда я видел издали прелестное дитя, у меня щемило в сердце, но всё произошедшее и происходящее в этом мире было не в моей власти, и я успокаивал себя этим; что ещё мне оставалось делать.
Кривоногов не вызывал меня к себе, и я к нему тоже ни ногой.
Один раз в городе я случайно встретил Троекурова, но Троекуров на моё приветствие лишь удивлённо поднял брови и сделал вид, что меня не знает. Одет Троекуров был щегольски, серый костюм-тройка из дорогой ткани сидел на нём великолепно. Я также успел подметить, что Троекурова сопровождает роскошная белокурая красавица, очень дорого и изысканно одетая, а возит его по городу шикарный «Мерседес-600» с личным шофёром за рулём. Говорить с этим богатым господином мне также было не о чем, всё осталось в прошлом. Удалось узнать только, что возглавляет господин Троекуров открытый им частный институт под названием «Международный центр современных технологий и инноваций».
Возле старинной и очень красивой церкви в центре города я встретил блаженного Георгия. Он был одет в бедную, но чистую одежду и собирал милостыню. Но не успел я подойти к блаженному Георгию, как внезапно откуда-то появившийся огромный мужик свирепого вида, весь в наколках, коротко и веско мне сказал: «Канай отсюда». Спорить я не стал и попыток подойти к Георгию не делал.
Единственный, кто признал меня, это бывший ангел Рунш, а ныне – писатель и журналист Руншин Валерий Павлович.
– Да, странно это всё… Странно всё, что с нами произошло. Как будто бы сон и не сон.
Господин Руншин близоруко щурит свои глаза под толстыми стёклами модных очков, взволнованно вытирает носовым платком пот со лба. Мы сидим с ним на открытой веранде летнего ресторана и пьём минеральную воду, спиртное пить господину Руншину категорически запрещено врачами. Господин Руншин чувствует себя явно неуютно и порывается уйти, я не держу его, тем более что говорить нам не о чем. Господин Руншин уходит, но перед тем как уйти, умоляюще смотрит на меня и взволнованно шепчет:
– Я вас очень прошу… как вас там… Джанго… Ничего не было… Вы поняли меня? Абсолютно ничего… Вы – умный человек и поймёте, что это в ваших же интересах. Прощайте… Я не думаю, что нам с вами нужно встречаться…
…Потянулись тягучие, скучные, безрадостные дни. Я совсем потерял интерес к жизни, целыми днями валяясь на диване. Я не заморачивался мыслями о своём происхождении, твёрдо зная, что я – сын Рэда-старшего по фамилии Краснов, а сны – они и есть сны. Небесный город Аралим, если и существовал, то только в сказочных снах. Но что-то щемило моё сердце, и какой-то червячок сосал изнутри мою душу. «Аралим» – звучал в душе ангельский неземной голос. «Аралим» – вечный небесный город. «Афэрсимон» – вечная река жизни. Сколько бы раз я ни рождался, но духовная плоть моя – оттуда, из вечного небесного города. Я затосковал и в один из дней пошёл к Кривоногову, чтобы он отправил меня обратно в Танджур, на Земле мне больше делать было нечего. Но Кривоногов меня не принял, ссылаясь на занятость, а охране приказал вообще не пропускать меня даже на территорию больницы. Я затосковал ещё больше, но вдруг в скучную размеренную мою жизнь беленым галопом ворвались события, которые потребовали моего незамедлительного участия.

***

– Сдавайтесь! Дом окружён! Малыгин, у тебя и твоих бандитов нет ни одного шанса на спасение. Предлагаю вам добровольно покинуть квартиру, немедленно освободить заложницу, не усугублять своего положения дальнейшим продолжением преступления… Ещё раз убедительно прошу не причинять никакого вреда ребёнку. Если в тебе, Малыгин, есть что-нибудь человеческое, ты должен немедленно освободить ребёнка! – надрывался в рупор рослый, с волевыми чертами лица милицейский полковник.
Девятиэтажно здание в самом центре города было плотно окружено милицией и спецназом.
Окно на шестом этаже с треском распахнулось настежь, и в проёме окна показался худощавый субъект лет сорока, в спортивном костюме, который держал на руках плачущую крошечную полуторагодовалую девочку.
– А хрен на рыло ты не хочешь, начальник? Ни хрена вы нам не сделаете, пока девчонка у нас в руках. Повторяю свои требования: три лимона долларов и машину с бронированными стёклами к подъезду, и чтобы убрали всех ваших ублюдков ментовских с глаз долой, иначе эта куколка полетит вниз головой, мне терять нечего, в тюрьму я возвращаться не собираюсь.
…Я безуспешно пытаюсь прорваться через собравшуюся огромную толпу людей, теснимую спецназом подальше от дома.
– Что? Что произошло? – слышу взволнованный голос какой-то пожилой тётеньки, на которую сразу зашипел из толпы:
– Что-что, уже весь город знает, что сбежавшие из тюрьмы бандиты похитил дочь богатого бизнесмена Варежкина и требуют выкуп в три миллиона долларов, бронированную машину к подъезду и готовый к отлёту самолёт в аэропорту…
Мне всё-таки удаётся пробраться сквозь толпу к самому кольцу оцепления спецназа, где рослый сержант в камуфляже грубо толкает меня в грудь. Я вижу среди важных милицейских чинов собравшихся отдельной группкой за спинами спецназа своего бывшего соседа Ивана Варежкина и его жену, вальяжную даму в полуобмороке, возле которой суетилась медсестра.
Я не заметил, как возле меня оказался седой величественный старик в белой просторной балахонообразной одежде, и никто, наверное, не заметил, потому что старик появился как бы ниоткуда, секунду назад его не было, но вот он взял и материализовался ниоткуда. Старик сразу же негромким голосом стал творить заклинания, и сейчас же завибрировала земля у нас под ногами и асфальт покрылся трещинами. Близ стоящие девятиэтажки зашатались, в том числе и дом, где на шестом этаже в одной из квартир засели бандиты с похищенной девочкой.
– Землетрясение! – раздался в толпе истерический крик, и люди в панике стали разбегаться. Стоявшие в оцеплении спецназовцы и милиционеры начали оглядываться, ожидая приказа от начальства, но то в свою очередь тоже ждало откуда-то команды. Было видно, что какой-то толстый важный чин в генеральской форме куда-то звонил по мобильнику, взволнованно махая руками. До меня донеслось только:
– Тут у нас такое творится… Да… Да… Дом оцеплен… Переговоры продолжаются… Вас понял, товарищ министр…
С треском снова отворилось окно на шестом этаже, и в проёме снова появился худощавый субъект в спортивном костюме с неприятным и злым выражением лица.
– Начальник, прекратите свои шутки, или я за себя не ручаюсь. Если через пять минут…
Но, захлебнувшись на полуслове, бандит вдруг дико заорал:
– А-а-а! Больно!!! Отпусти! Больно, сука!! А-а-а!
Лицо бандита покраснело, как от удушья, как будто кто-то невидимый душил его за горло. Затем, не переставая кричать, бандит встал на подоконник и с диким воплем выбросился из окна.
Следом в проёме окна появилась испуганная физиономия второго преступника, коренастого крепыша средних лет в джинсовом костюме. Этот уже не кричал, а мычал что-то нечленораздельное, так что ничего нельзя было понять. Быстро взобравшись на подоконник, бандит тут же, не раздумывая, бросился вниз. Где-то на седьмом этаже в голос завыла запертая хозяевами на балконе собака. И как по команде страшным тоскующим воем завыли все псы в округе. От этого воя мороз пробирал по коже, но я, внимательно следивший за действиями стоящего рядом старика в белой одежде, на секунду отвлёкся в сторону, а когда повернул голову, снова, то никакого старика рядом уже не было. А милицейские чины и оставшиеся спецназовцы уже столпились вокруг лежащих на асфальте в луже крови бандитов. Кто-то из них, не стесняясь, пнул уже мёртвое тело Малыгина, но его одёрнули. А в это время из подъезда выходил, вернее, выползал на коленях третий бандит, совсем молодой, стриженный под ноль парень лет 24, единственный из всей троицы одетый в чёрный зековский костюм с номером, вышитым на кармане тюремной робы. Смотреть на этого бывшего человека было одновременно и жалко, и страшно. Голова у парня тряслась, как у паралитика, а грудь душил кашель с кровью, как у чахоточного больного. Парень пытался встать на ноги, но тут же какая-то невидимая сила бросала его снова на колени. Спецназ ломанулся в подъезд, по пути отшвырнув ногой в крепком армейском ботинке третьего, единственного оставшегося в живых бандита. А через пару минут…
– Доченька моя! – Радостный, рвущийся из груди крик вопль счастливой матери, которой рослый спецназовец из рук в руки передал ребёнка.
Эта фотография потом была украсила первые страницы всех самых известных газет. Плачущая от счастья мать с ребёнком на руках, а рядом – суровые лица спецназовцев, добросовестно, рискуя жизнью, выполнивших свой долг.
Мой визит к Кривоногову, в ходе которого я попросил Кривоногова побыстрее отправить меня обратно в Танджур, окончился ничем.
– Танджур? Какой Танджур? Вы о каком Танджуре говорите? Не понял. Вы, собственно, кто такой есть? Вы – наш больной?
Поняв, что Кривоногов, попросту говоря, «включил дурака» и не хочет меня признавать, я покинул его кабинет, как говорится, не солоно хлебавши. Путь обратно в Танджур мне был отрезан, а земная жизнь не имела, на мой взгляд, никакой перспективы. Поскольку я всё ещё обладал многими сверхъестественными способностями и навыками, я устроился в областную филармонию артистом оригинального жанра, а точнее фокусником. На моих концертах публика визжала от восторга и долго не отпускала меня со сцены. Я был «летающим человеком» и «человеком-амфибией»; меня протыкали насквозь шпагами; я ходил босиком по горячим углям; я заклинал ядовитых змей и ещё много чего делал. Но чувство какой-то внутренней пустоты не покидало меня.
Однажды на гастролях в маленьком курортном городке на берегу моря я заметил в первом ряду великолепную, шикарно одетую красавицу, которая на протяжении всего моего выступления не сводила с меня восхищённых (как мне казалось) глаз. Сопровождал белокурую зеленоглазую красавицу всегда один и тот же седой, высокого роста величественный господин, одетый во всё чёрное.
Вечером в гостиничном номере я долго не мог заснуть. Фея Марцелла… Оттуда, из далёкого сказочного сна, который я не в силах забыть. Тёплая звёздная полтавская ночь… Старое кладбище города Полтавы, фея Марцелла в окружении неземных красавиц… Аарон… Было ли это со мной? Я не хотел даже думать на эту тему. Но зловещий седой старик, спутник феи Марцеллы, никак не хотел выходить из моей головы. Я сразу узнал его. Это он, но только в белом одеянии, стоял рядом со мной в толпе, неслышно, одними губами бормоча заклинания, в тот день, когда спецназ проводил операцию по освобождению из рук бандитов дочери известного бизнесмена Варежкина.
Я уже знал, что будет дальше. Я достал из дорожной сумки три чёрные свечи и подсвечник. В полночь все три свечи зажглись сами собой.
– Он здесь. Ты его видишь, Сатор?
– Да, я его вижу.
– Ты узнал его, Сатор?
– Да, это он, принц Джанго.
Я шевельнулся в кровати, открыл глаза, но комната была пуста. Голоса смолкли. Я встал с кровати и подошёл к окну. Ничего… Ночная улица… Одинокий фонарь на углу, шорох об асфальт проезжающих редких машин… Я снова лёг в кровать, перед этим пытаясь потушить свечи, но свечи не гасли. Чувствуя беспокойное биение своего сердца, я попытался заснуть, но сон почему-то не шёл. Снова шорох, невнятное бормотание… Я резко срываюсь с кровати и бросаюсь в правый угол комнаты. Реакция не подвела меня. Маленький человечек, величиной с ладонь, в смешном оранжевом колпачке на голове, не успел скрыться и теперь верещал у меня в руках.
– Пустите… Пустите же меня… Ну больно же… Я вам всё расскажу…
– Он расскажет… Я… Мы всё вам расскажем, только отпустите, пожалуйста, Сатора, вы делаете ему больно.
Невесть откуда взявшийся второй маленький человечек, сняв с головы такой же оранжевой колпачок, как у первого коротышки, испуганно раскланивался передо мной.
– Мы пришли… Мы пришли… чтобы позвать вас…
Маленький человечек испуганно замолк, посмотрев на своего товарища, всё ещё находившегося в моих руках. Мне пришлось разжать руки, и тогда оба маленьких человечка хором пропищали:
– Вас ждут на Лунной Горе.
Не успел я и глазом моргнуть, как человечки, пятясь назад, мгновенно превратились в двух маленьких серых мышей и скрылись; но, прежде чем скрыться из глаз, они, стоя на задних лапках, поклонились мне, а затем скрылись из глаз.
Что за чертовщина? Какая ещё Лунная Гора? Я не знаю никакой Лунной Горы… И тут мой взгляд поймал небольшой предмет, лежащий на прикроватной тумбочке. Я точно знал, что этого предмета – небольшой коробочки из серебристого металла – не было на тумбочке; откуда этот предмет появился, непонятно. Я внимательно оглядел коробочку размером с портсигар, не притрагиваясь к ней. Коробочка светилась каким-то слабым, исходящим изнутри коробочки светом, и мне показалось, что она даже вибрировала. Как зачарованный я смотрел на коробочку, не в силах отвести от неё взгляда. Бледный свет, исходящий из коробочки, становился всё сильнее и сильнее, и наконец коробочка засияла нестерпимым для глаз светом и из коробочки повалил дым. Этот дым пах запахом неведомых мне трав и цветов, что цветут в заповедных местах вдали от людских глаз, и ещё чем-то таким, от чего тревожно защемило сердце. У меня зашумело в голове, и комната поплыла перед глазами. Моё сознание пыталось сопротивляться мороку и наваждению… но всё было тщетно. Я провалился в забытье…
…Безжизненное пространство Лунной Горы залито молочно-жемчужным лунным светом. Я только что открыл глаза и ничему не удивляюсь. Для меня всё знакомо, так же, как знаком этот властный голос, доносящийся откуда-то с вершины горы, которая находится метрах в пятидесяти от той ровной каменистой площадки размером с футбольное поле, где нахожусь я и несколько сотен таких же, как я. Мы все одеты в балахонообразные белые одежды и сидим шестью кругами. Один – самый большой, внутри него – другой, внутри того круга – ещё круг, и так всего шесть кругов. Я сижу внутри третьего круга, и на груди моей балахонообразной одежды чётко виден номер – 333. Откуда я знаю про шесть кругов и что я нахожусь в середине третьего, мне неведомо. Знаю и всё. Сидим мы все не на земле, а каждый – на гладко-полированном удобном каменном кресле на расстоянии вытянутой руки от соседнего кресла. Слабый запах цветущей яблони доносится с вершины горы, и у меня немного кружится голова, хотя, может быть, виноват чистый горный воздух, насыщенный кислородом. Но вот откуда-то подул ветер, и нежно-белые лепестки цветущей яблони стали падать нам на лицо и одежду. Никто даже не пошевельнулся; мы так и сидели все в яблоневом цвету и молчали. Никто не говорил ни слова, никто не оглядывался вокруг, все просто застыли в безмолвном молчании, ощущая себя частью того неизбежного, что должно произойти.
Откуда-то издалека слышался голос счётчика:
– …661… 662… 663… 664… 665… 666… Где 666-й?! Где, я спрашиваю?!
Безмолвная тишина, и откуда-то робкий голос:
– Его нет… В общем, у нас проблемы, хозяин… Рэд Стюарт, серийный убийца, сейчас ожидает смертной казни в федеральной тюрьме штата Юта… Он уже сидит на электрическом стуле, руки наглухо прикреплены к креслу, на голове – шлем. Там уже все в сборе – прокурор, начальник тюрьмы, врач, священник, а за прозрачной перегородкой наблюдать за казнью пришли потерпевшие, их адвокаты и журналисты. Уже подали ток и реостат медленно начал увеличивать напряжение в сети, но вдруг произошла какая-то авария на подстанции, через несколько минут аварию устранят и казнь продолжится. Смертник Рэд Стюарт плачет и просит прощения у потерпевших…
– Идиоты!!! Немедленно прекратите казнь!
– Не волнуйтесь, хозяин, пока устраняют неполадку в сети, через пару минут появится курьер, который принесёт акт о помиловании, подписанный губернатором штата. А вот и он…
Где-то высоко в ночном небе появилась светящаяся огненная точка, которая стремительно приближалась к земле; ослепительная молния прорезала ночное небо, и следом за молнией прогремел гром.
– Всё в порядке, хозяин, 666-й на месте. Все в сборе. Можно начинать?
– Начинайте.
И стало тихо… жутко тихо. Я понял, что такой жуткой безмолвной тишины, от которой мороз идёт по коже, я не испытывал никогда. Я понял, что это же чувство испытывали все сидящие вокруг меня… Снова повеяло ароматом цветущей яблони, и нас всех снова осыпало лепестками. И тут в полной тишине на безжизненной каменистой площадке появился обладатель властного голоса, привыкшего повелевать и приказывать, – человек в чёрной мантии.
– Ангелы! – Звучный, красивый голос человека в чёрном пророкотал над безмолвной бездной подобно внезапному камнепаду в горах.
– Ангелы! – снова раздался тот же звучный мелодичный голос, но на этот раз в голосе звучали тревожные, почти умоляющие, чуть ли не доверительные ноты.
– Ангелы! – в третий раз прозвучал голос человека в чёрном, и над его головой вспыхнула ослепительная радуга, а над головой каждого из нас вспыхнул светлый нимб божественного небесного света.
Человек в чёрном сделал паузу, внимательно оглядел всех сидящих перед ним и, удовлетворённый увиденным, продолжил.
– Ангелы! Падшие ангелы! Раз в две тысячи лет собираю я вас, чтобы проверить вашу божественную сущность и получить от вас ответы на насущные вопросы. Но не за этим созвал я вас сегодня. Вы знаете, что две тысячи лет назад блудница Мария родила лжебога и лжемессию, после чего воцарился в мире хаос и нарушился естественный ход событий. Мы распяли лжебога, но идеи его воцарились в мире, и теперь огромная масса людей верит в идеи лжебога о равенстве, братстве и справедливости. Прогресс науки и знаний скоро позволит поклонникам лжебога выйти в космос, освоить и населить звёздные системы, покорить Вселенную… И не будет тогда богов, не будет высших и низших, и низвергнется в никуда вся небесная иерархия ангельских чинов: херувимов, офалимов, серафимов, архангелов и ангелов. Люди сами станут богами, и мы станем не нужны. Вот что сделала блудница, простая смертная женщина Мария, лжебогородица, которую мы сегодня собрались судить. Я, Метатрон, умолил Всевышнего, имя которого свято и непроизносимо, создать специальный пространственно-временной континуум для всех нас и блудницы Марии и осудить её страшным Судом Ангелов. После чего имя блудницы будет исключено из космической книги судеб, а население Земли будет постепенно заменено поколением биороботов и клонов. В так называемой Силиконовой долине США, в империи нашего друга Билла Гейтса, уже произведены первые партии биороботов, запущены в мир, и некоторые из биороботов стали во главе государств и государственных структур ведущих стран мира. Но мы не добьёмся полной победы, пока не осудим блудницу и мать лжебога и не вычеркнем их лжеучение из памяти так называемых пока ещё «людей». Введите блудницу.
И в полной тишине рядом с человеком в чёрном появилась трепетная, неземная и светлая женщина, облик которой колебался, как пламя неяркой свечи рядом с фигурой человека в чёрном.
– Тебе есть что сказать нам, блудница? – грозно спросил Метатрон.
– Да, есть что сказать, Метатрон, повелитель времени и пространства. – Чистый и нежный голос женщины в светлом прозвучал подобно серебряной ноте на неведомом нам небесном инструменте, и Метатрон явно смешался и сделал шаг назад от подступившей к нему вплотную женщины. – Веришь ли ты в то, что сказал, Метатрон? Веришь ли ты в то, чтобы простую смертную женщину звали на суд бессмертных? Может ли такое быть, Метатрон? Если я – смертная и прах мой давно истлел, то есть простой и верный способ проверить это, и ты знаешь его, Метатрон. У тебя есть магический жезл; если ты возьмёшь его в правую руку, прочертишь в воздухе треугольник на уровне моего роста и произнесёшь: «Тау… Бет… Гимел», – и если я – земная смертная женщина, то я сразу у всех вас на глазах исчезну и превращусь в прах. Ты готов к этому испытанию, Метатрон? – Голос женщины в светлом звучал уже твёрдо и непреклонно.
Явно растерявшийся Метатрон оглянулся, ища поддержки у ангелов, но все молчали, пока не встал последний ангел под номером 666 и твёрдым голосом сказал: «Испытание».
Снова воцарилась тишина. В полной тишине Метатрон начертил магическим жезлом в воздухе треугольник, который вспыхнул ярко-красным цветом, и произнёс звучным голосом: «Тау… Бет… Гимел!» Страшный огненный свет вслед за его словами и огненный столб пламени, где только что хрупким пламенем свечи колебалась фигура женщины… От нестерпимого света мы на секунду закрыли глаза, а когда открыли их, рядом с Метатроном стояла живая жизнерадостная женщина с распущенными чёрными волосами, в древнееврейской одежде.
– Покрой свою голову, сестра, – почему-то на иврите сказал Метатрон, подавая женщине белый платок. Его голос дрожал, а в глазах его стояли слёзы. – Мы так долго искали тебя, сестра, – продолжил на иврите Метатрон. Что-то случилось с его голосом и с ним самим, что-то исчезло, что-то появилось новое, я даже не знаю, что, но человек, говоривший на иврите, лишь отдалённо напоминал прежнего властного Метатрона. Теперь это был простой еврейский пастух в белой полотняной одежде древнееврейского пастуха. Этот человек держал за руку стоящую рядом Марию и тихо говорил только для неё, будто других рядом не было.
– Где ты так долго была, сестра?
– Я искала в пустыне отбившуюся от стада козочку, вдруг налетел вихрь, и с неба спустились Сыны Бога. Больше я ничего не помню.
Голоса говоривших на иврите становились всё тише и тише, а сами они, оторвавшись от земли, стали медленно подниматься в небо, продолжая свой разговор, пока не скрылись из виду.
Изумлённые происшедшим, мы сидели, вцепившись в подлокотники кресел, не в силах произнести ни слова. Да и что было говорить, все слова были сказаны, а что творилось у каждого в душе, этого никому не дано было знать. Снова неведомо откуда подул ветер, и нас снова усыпало яблоневым цветом. «Яблоня… Грешная яблоня…», – почему-то подумал я. А потом вдруг повеяло жарким ветром пустыни, и исчезла Лунная Гора вместе с падшими ангелами, и стоял я посреди раскалённой зноем полупустыни, в толпе взволнованно галдящих древнееврейских пастухов.
– Что это было? Вы видел? Видели? Сыны Бога снова спустились с неба и забрали нашу Мариам…
И стоял посреди беспокойных, чернявых и курчавых пастухов некто абсолютно спокойный, рослый, на голову выше всех, атлетически сложенный голубоглазый человек с волосами цвета спелой пшеницы и молчал.
– Что ты скажешь, Пантера? Говори, римлянин. С тех пор, как ты поселился среди нас, у нас начал гибнуть скот, стали болеть дети, а сегодня Сыны Бога забрали нашу сестру Мариам…
Особенно напирал на невозмутимого Пантеру среднего роста, курчавый, с хищным ястребиным носом молодой человек, чем-то неуловимо напоминающий мне Метатрона. Вместо ответа Пантера вышел из толпы и пошёл прочь, не обращая внимания на крики. Кто-то бросил ему вслед камень, но остальные не поддержали, а рослый Пантера удалялся всё дальше и дальше вглубь пустыни, уверенно ступая по раскалённой от зноя каменистой земле, и не было силы, способной его остановить. А потом толпа расступилась, и ко мне подошёл седой и величественный старик.
– Чужеземец… Я знаю, что не всегда тайное становится явным и не мне судить о том, что является справедливым в этом мире… Но мы приняли Пантеру как брата, когда слабого, умирающего от голода и жажды нашли его в пустыне. Мы выходили его, и особенно старалась моя дочь Мариам. Дважды римляне обращались к нам и говорили, что бывший римский легионер Пантера – не просто преступник и дезертир, а опасный колдун и чародей, и просили выдать его, но мы не выдали его. Римляне называли его Пантерой, и он сам себя так называл. Он начал обучать Мариам греческому и римскому письму и счёту, и мы не мешали ему в этом. Мариам от рождения была слабой, её мучили припадки, и мы все жалели её, зная, что никто из юношей нашего племени не возьмёт её в жёны. И вдруг Пантера стал нам говорить, что Мариам – необыкновенная девушка, что её ждёт великая судьба, что она станет матерью Машиаха. Это уже было богохульством, и первосвященники потребовали, чтобы мы прогнали Пантеру. Мы, глупцы, ослушались первосвященников, так нас очаровал своими речами Пантера. А потом у нас стал гибнуть скот и стали болеть дети. Но Мариам, на удивление всем, выздоровела, её перестали мучить припадки, её лицо стало румяным, а волосы сами завились роскошными кудрями, ничего не осталось от прежней Мариам. Когда Пантера первый раз нам сказал про Сынов Бога, мы не поверили ему. Но однажды осенним вечером Сыны Бога внезапно появились у наших бедных шатров. Это были рослые, голубоглазые, светловолосые люди, похожие на Пантеру. Они не шли по земле, а как бы скользили по поверхности земли, и одеты были в серебристые светящиеся одежды. Все тогда испугались пришельцев, кроме Пантеры. Он вышел навстречу им и заговорил с ними на незнакомом нам языке и пришельцы тоже отвечали ему на этом языке. Мы видели их серебристый, сверкающий огнями корабль округлой формы, но никто, кроме Пантеры, не решился подойти близко к этому воздушному кораблю, на котором к нам прилетели Сыны Бога. В этот же вечер они улетели обратно и забрали с собой Ревекку, самую красивую девушку племени. После этого Мариам стала говорить, что скоро Сыны Бога снова прилетят к нам и заберут её с собой, что и случилось сегодня. Внезапно налетел огненный вихрь, раздался страшный шум, и с неба стал спускаться серебристый корабль Сынов Бога. Мы все попадали на землю и закрыли глаза, а когда очнулись, Мариам среди нас не было.
Старец замолчал, молчал и я, не зная, что сказать. А кочевники уже собирали и грузили на верблюдов свои шатры, собирали в кучу скот, желая быстрее уйти от проклятого места.
Скоро я остался в пустыне один, а тем временем на пустыню упала ночь. Всё небо было усыпано великолепными звёздами, одна красивее другой, но мне от этого не было легче. Вдруг одна из них упала с небосклона, но, не долетев до земли, остановилась невдалеке от меня. Я сделал шаг по направлению к звезде, и звезда тоже как бы тронулась с места. Всю ночь я шёл вслед за звездой, сам не зная куда, а к утру, обессиленный, услышал шум прибоя и крики чаек. В полном изнеможении я упал на песок и уснул.
Проснулся я от великолепного пения чудных птиц и благоухания чудных цветов в дивном райском саду. А то, что это был рай, не вызывало никакого сомнения. Огромные красавцы павлины, распушив разноцветные необычайной красоты хвосты, важно прохаживались передо мной. Яркие попугаи качались на ветках неведомых мне тропических деревьев, и чудной красоты цветы цвели повсюду вокруг меня. Исчезла жаркая пустыня с её обжигающим зноем. Я на летней террасе роскошной виллы, в 300 метрах от лазурного ласкового моря с песчаным пляжем. На мне белоснежная, удобная, лёгкая тога древнегреческого покроя и образца, а на ногах – легкие, почти невесомые сандалии. Мне кажется, что я грежу наяву, но это не грёзы и не сон.
– Он проснулся, Сатор. Надо доложить хозяину.
– Не надо ничего докладывать, я и сам прекрасно вижу, что Джанго проснулся. Добро пожаловать, принц Джанго!
Рослый осанистый человек с властным повелительным голосом, одетый, как и я, в белую тогу, приветствует меня ослепительной улыбкой. В растерянности я оглядываюсь вокруг, но меня уже зовут к роскошному столу, накрытому прямо в чудном благоухающем саду. Возле стола меня встречают двое слуг, один из которых, молодой худощавый человек с острыми чертами лица и суетливыми повадками, Сатор, отодвигает передо мной удобное кресло, приглашая садиться. А второй, такой же худощавый и быстрый в движениях, суетится рядом, поправляя без нужды столовые приборы. Кого же они мне напоминают? Уж не вчерашних ли забавных мышей-человечков, одного из которых, я запомнил, звали Сатор…
– Подождите немного, принц Джанго, фея Марцелла, а вернее, принцесса Марцелла сейчас выйдет к столу. А вот и она…
Роскошная красавица в белом невесомом платье под руку с важным седым джентльменом подходит к столу. У джентльмена необычайно бледное, мёртвой белизны лицо, а принцесса Марцелла необычайно свежа, молода и прекрасна. Сказать, что я просто растерян, значит, ничего не сказать. А слуги подводят к столу уже других гостей. Боже, дай мне силы… Живой и невредимый, Николай, он же Аарон, под руку со своей супругой… Да-да, с той самой Олесей Стахийчук… А это кто? Нет, я точно сейчас чокнусь. Кто этот великолепный господин в элегантном светлом летнем костюме под руку с ослепительной белокурой красавицей? Неужто сам богатый бизнесмен и предприниматель Троекуров со своей красавицей женой? А кто это близоруко щурит глаза под толстыми очками? Известный писатель Руншин Валерий Павлович, он же бывший ангел Рунш, и тоже со своей половиной – шикарно одетой дамой средних лет с высокомерным выражением лица… Все любезны, все исключительно вежливы, все в упор не узнают меня. Меня представляют присутствующим, и все вежливо кивают, мол, очень и очень приятно познакомиться. Но и мне, конечно, очень приятно завтракать со столь уважаемыми господами. После того как за столом появились Кривоногов и известный мне по Танджуру Дункан Маклеод, он же Горец, я уже ничему не удивлялся. Последним за столом появился также известный мне по Танджуру пожилой господин с азиатским типом лица, которого все в Танджуре знали под именем Предиктор. Но ведь и Кривоногова в Танджуре знали как Метатора, а меня – под именем Джанго. Кстати, Предиктор был единственным, кто не стал придуряться, что не знает меня, и даже протянул мне в знак приветствия руку. Лучше бы я её не пожимал, ладонь Предиктора была холодной, как лёд.
– Минуточку внимания, господа! – Властный осанистый человек в белой тоге постучал серебряной ложечкой по стенкам хрустального бокала. – Я рад приветствовать у себя столь дорогих и уважаемых гостей. Моя вилла и я в вашем полном распоряжении, отдыхайте, купайтесь. Здесь есть, что посмотреть, прекрасный дельфинарий с разумными дельфинами, а также великолепный розарий, где собраны самые красивые, самые великолепные розы со всех частей света. Но ровно в полночь я жду всех вас, за исключением прекрасных дам, впрочем, принцессы Марцеллы это не касается, здесь, на этом месте. Запомните, господа.
Ровно в полночь, ни секундой, ни минутой позже. А теперь разрешите откланяться… – Не успел хозяин виллы произнести последние слова, как тут же растворился в воздухе.
День прошёл незаметно. На вилле оказалась прекрасная библиотека, и целый день я просидел в библиотеке, читая «Молот ведьм», «Некрономик» и другие увлекательные вещи. Любезный слуга Сатор дважды пытался прервать моё увлекательное занятие, приглашая на обед и ужин, но я отказался и от обеда, и от ужина, попросив принести мне вяленых фиников и холодной ключевой воды.
Незаметно спустилась ночь.
– Пора, принц Джанго. Все уже в сборе, ждут только вас…
Сатор вывел меня в сад, где уже вовсю звенели цикады и пробовали свои голоса волшебные ночные маленькие птички. Я сам не заметил, как вместо белой тоги на мне оказалась чёрная балахонообразная одежда с пентаклем Соломона, вышитым золотой нитью на груди.
Я нисколько не удивился, увидев на залитой луной открытой площадке звездолёт, «летающую тарелку» «Орион-Х». Я вошёл вовнутрь звездолёта, и он тут же бесшумно взмыл ввысь. Все, включая фею Марцеллу, одетые точно в такую же одежду, как у меня, были на борту звездолёта. Жены Троекурова, Николая-Аарона и Руншина остались на вилле, и, наверное, им снились безмятежные сны. Земля осталась далеко внизу, а Луна была рядом, совсем близко, её можно было потрогать рукой, и мы летели, купаясь в несравненном, волшебном серебряном лунном свете. О блаженное, ни с чем не сравнимое чувство полёта! Маленьким жалким человечкам, дышащим ядовитыми миазмами больших городов, пропахшими запахами бензина, никогда не понять меня. Сходное чувство упоения полётом чувствовали, наверное, все летевшие со мной на звездолёте, но все молчали, думая каждый о своём.
Но вот место нашей посадки. Посреди огромного и мрачного тропического леса – залитая лунным светом поляна, посредине которой горит огромный костёр. Человек двести негров обоего пола, за исключением древних стариков и младенцев, движутся в странном танце по часовой стрелке вокруг костра под тягучую и заунывную песню. Слышится ритмичный бой африканских барабанов; лица и тела танцующих людей раскрашены белой охрой; из одежды на них только набедренные повязки, ноги босые. Но вот тревожный бой барабанов достиг своей кульминации, а потом сразу стало тихо, так что зазвенело в ушах. В полной тишине и безмолвии наш звездолёт совершил посадку. Я немножко замешкался на выходе, ожидая, что сейчас появится экипаж звездолёта – командор Брэгг и штурман Рэд Стар, мой отец, но моим ожиданиям не суждено было сбыться. Из кабины звездолёта так никто и не появился.
А душная африканская тропическая ночь уже приняла нас в свои объятия. Я не сразу заметил впереди себя среднего роста негра с пронзительными умными глазами, который разговаривал с Кривоноговым. Вернее, говорил один Кривоногов, а тот, к кому он обращался, называя по имени Банга, просто молчал.
– Ну что же вы растерялись, уважаемый Банга, мы находимся в африканском государстве Мали, у родного вам племени догонов. Ведь именно из этого места 280 лет назад португальцы вас забрали, заковали в цепи и, продав американским работорговцам, отправили на плантации в Америку. Я правильно всё излагаю, уважаемый Банга?
– Всё правильно… как вам там… Метатор, так, вроде, вас называют в Танджуре… Но мне не нравится ваш издевательский тон и неуместная ирония.
– Примите мои извинения.
– Принимаю. Вы всё правильно сказали, Метатор, но не португальцы схватили меня, 16-летнего юношу, сына вождя племени, а мои родные братья, из зависти, что после смерти отца старейшины племени изберут меня вождём. Вы забыли упомянуть, Метатор, долгий и страшный путь каравана невольников через кишащий хищными зверями и ядовитыми змеями тропический лес к океану, а затем – долгую бесчеловечную транспортировку через океан в Америку в трюме рабовладельческого корабля. Мне удалось выжить и на плантациях хлопка, под жарким солнцем и бичами надсмотрщиков. Да, я сумел выжить и даже сумел открыть в себе дар лекаря, врачуя всю округу, включая и моих мучителей-плантаторов, за что получил прозвище Колдун Банга. Меня продавали от одного плантатора к другому, пока я не попал к самому жестокосердному, который приговорил меня к сожжению на костре. Этот человек плохо кончил, разорился, наделал долгов, убил кредитора, за что по приговору суда был повешен. После смерти душа его попала в Танджур, и мы многое с ним вспомнили. Да, я знаю этого человека… Это командор Брэг… Да, это командор Брэг, но только не надо ему напоминать об этом. Я всё простил, даже родному брату, с которым мы сейчас встретимся.
– А разве ваш брат жив? Сколько же ему сейчас должно быть лет?
– Да, мой брат, великий колдун племени дагонов Оготеммели, жив, он вымолил у великих небесных богов право не умирать до встречи со мной. Очевидно, у него имеются на это причины. А вот и он…
Снова забили барабаны, и под тревожную барабанную дробь два высоких, атлетически сложенных воина стали подводить к нам, держа под руки, немощного, худого, сгорбленного седого старца, единственного из негров одетого в просторную белую полотняную одежду наподобие мантии. Было видно, что Банга весь напрягся, но потом сделал один шаг навстречу, потом другой… Воины, державшие под руки великого колдуна Оготеммели, перестали его держать и отступили назад. Теперь в лунном свете две фигуры медленно двигались навстречу друг другу, пока не встретились в объятии посредине поляны. То ли от волнения, то ли ещё от чего, у меня запершило в горле, и невидимая соринка попала в глаз, так что я начал тереть глаза, заметив боковым зрением, что сходные чувства испытывают все прилетевшие на звездолёте. А два человека посреди залитой лунным светом поляны держали друг друга за плечи, что-то взволнованно говоря друг другу, причём было видно, что великий колдун Оготеммели плакал, хотя я почему-то был уверен, что колдуны не плачут. Наверное, я ошибался…
А луна тем временем куда-то пропала с небосклона, исчезли с поляны негры, сам собой потух костёр. Но остались на поляне два брата-колдуна; они сидели теперь на коленях лицами на восток и что-то монотонно пели; изо рта и ушей колдуна Оготеммели шёл белый дым. Вдруг колдун Оготеммели прекратил монотонное пение, резко вскочил на ноги, издал высокий горловой звук, высоко вскинул вверх руки… и в руках колдуна забилась, затрепыхала крыльями белоснежная голубка. Стало совсем тихо, и на поляну упала полная непроглядная тьма. Мне показалось, что где-то вдалеке раздался плач ребёнка. Колдун Оготеммели с белоснежной голубкой в руках сел рядом с братом, продолжая что-то бормотать. Колдунов было почти совсем не видно, виднелись только силуэты, но вдруг темноту ночи прорезал слабый бледный луч откуда-то с неба. Этот луч дрожал и колебался в тишине ночи, потом, набирая силу, стал ярче, а потом в этом луче, высоко в небе, почти на краю горизонта, появилась слабая точка, которая по мере приближения к земле становилась всё ярче. Завороженные зрелищем, мы молчали, ожидая развязки событий. А огненная точка по мере приближения к земле принимала всё больше зримые человеческие очертания, и вот уже видно было, что в темном ночном небе движется светлый силуэт молодой женщины со спящим младенцем на руках. Молодую женщину сопровождали два чёрных ангела; один летел чуть ниже, а второй – чуть выше женщины; у обоих ангелов за спиной были видны расправленные чёрные крылья, а у женщины с младенцем на руках крыльев за спиной не было. Первый ангел, подлетев к земле, оставил за спиной серебряную светящуюся дорожку, на которую ступила своими невесомыми ногами женщина, а ангел тут же улетел. Второй ангел, подлетев к земле, оставил за собой такую же светящуюся серебряную дорожку, которая превратилась в дивную светящуюся лестницу, ступая на ступени которой, молодая женщина стала спускаться на землю.
Всё замерло в природе в этот час, и чёрные ангелы, сопровождающие молодую мать с младенцем, скрылись из глаз, только затрепыхала крыльями молодая голубка в руках колдуна Оготеммели, и, вырвавшись, полетела навстречу небесной женщине, и, подлетев, села ей на право плечо. Колдун Оготеммели протянул к женщине руку. Миг, и ребёнок уже на руках у колдуна… И в этот момент заря робко задела край неба, и появились первые утренние звёзды. А чёрные ангелы снова налетели с высоты, подхватили женщину под руки и мгновенно умчали её с наших глаз… Ребёнок на руках у колдуна заворочался и заплакал; колдун что-то прошептал себе под нос и тут же исчез, а за ним исчез и его брат, колдун Банга.
Я успел только заметить, что над головой младенца светился светлый нимб, волосы младенца были золотые, глаза – голубые, а на левой ноге младенца было шесть пальцев.
– Ну вот и всё, уложились в норматив. – Невозмутимый, как всегда, Метатор-Кривоногов щёлкнул крышкой серебряных карманных часов и потянулся всем телом до хруста в костях. Всем сразу же захотелось спать, и все тут же улеглись спать, благо что неподалёку откуда ни возьмись появился небольшой кемпинг с уютными номерами и всем необходимым для сна…                ххх
…Проснулся я от беспечного щебетания двух маленьких ярко-пёстрых птичек, уютно устроившихся на карнизе крыши кемпинга прямо над окном комнаты, где я спал. Удивительно, но я понимал дословно речь двух милых щебетуний. Удивляться, почему я понимаю птичью речь, может быть, и стоило в другое время, но сейчас я предпочёл только одно – навострить уши.
– Привет, подружка! Я слышала, у вас новости, великие небесные боги прибыли к догонам и привезли с собой Оготеммасу, пропавшего много-много лун назад родного брата великого колдуна Оготеммели.
– Да, это так, подружка. Оготеммаса снова на земле своих отцов, но доставили его не небесные боги, а чёрные колдуны из страны мёртвых.
– Ах! Ах! Неужели?
– Да, это так, подружка. А ещё другие чёрные колдуны доставили вчера к догонам шестипалого младенца с золотыми волосами, кожа которого светится даже ночью…
– Ох-ох, чувствую, не к добру это… А что, разве младенец этот… (Хихиканье, неразборчивый щебет.)
Я изо всех сил напряг уши.
– Да… да… настоящий сын бога, но признают Спасителем не его, а другого… из страны мёртвых…
– Ах… Ах… Бедняжка, как нам его жалко… Сегодня ночью в священной пещере его должны принести в жертву… Его кровью соединится царство мёртвых и царство живых, и мёртвые оживут и захватят власть во всём мире… Только принц Джанго может помешать этому и спасти младенца, который является его… Ой! Он нас слышит! Полетели отсюда!
Миг, и птички, вспорхнув, улетели, забрав с собой остатки моего сна. Я быстро поднялся и вышел на широкую светлую террасу кемпинга. Меня встретили тишина и безмолвие. Кемпинг был пуст.

Я спустился по широкой мраморной лестнице вниз. Пусто, никого. Я сделал несколько шагов по песчаной, ухоженной, поросшей роскошными цветами аллее и услышал вдруг за спиной небольшой хлопок, как будто лопнул воздушный шарик. Я оглянулся назад и увидел, что кемпинг горит со всех четырёх сторон и пламя уже лижет начало крыши. Ничего не было видно, всё было в дыму и огне. Я стоял в некотором подобии оцепенения, не понимая и не зная, что мне нужно делать. А потом запылали джунгли, и мимо меня повалили толпой слоны, буйволы, носороги, львы, антилопы и другие обитатели джунглей. Дико закричали и заметались, прыгая с ветки на ветку, тропические обезьяны, но я оставался спокоен. Внезапно появившийся из дыма и гари Кривоногов вывел меня из оцепенения и потащил через горящие джунгли к небольшой поляне, где нас ждал звездолёт. «Быстрей! Быстрей!» – кричали нам из открытого люка звездолёта. Звездолёт мигал всеми бортовыми огнями, готовый ко взлёту. Но вот последний рывок через море огня – и мы на борту звездолёта. Положенные ахи-охи не в счёт, у Кривоногова обгорела одежда, у меня чуть подпалены волосы, небольшой вывих руки. Все прежние пассажиры уже в сборе, и мы летим назад, на роскошную виллу, откуда прилетели сутки назад. Все хранят гробовое молчание, и только Кривоногов не удержался от яростного междометия:
– Вот суки! Снова сумели нас обвести вокруг пальца…
– Шестого пальца, – негромко добавил Горец, он же Дункан Маклеод.
По приземлении звездолёта радушный хозяин виллы не стал ничего спрашивать, а отправил всех отдыхать. Колдун Оготеммаса, сойдя со звездолёта, сделал в воздухе правой рукой знак «Тау», и сейчас же рядом с ним появился его родной брат Оготеммели с белой голубкой на плече, но все сделали вид, что ничего не произошло, и отправились отдыхать.
Один я не отправился отдыхать вместе со всеми, а, наскоро приняв душ, вышел в роскошный сад с благоухающими цветами и деревьями, и ноги сами привели меня в заброшенный уголок дивного райского сада, в уютную резную деревянную беседку, всю увитую диким плющом. А вскоре в беседке появилась красавица фея Марцелла. С минуту мы молча разглядывали друг друга, наверное, это было необходимое для нашей встречи узнавание, а может быть, и нет, но я заметил, что фея Марцелла чем-то взволнована, хотя очень пытается это скрыть.
– Сервус, – первым нарушил молчание я.
– Сервус, – тихо ответила фея Марцелла.
– Поговорим?
– Поговорим. Ты ведь знал Джанго, что я приду сюда.
– Да, знал.
– И ты знаешь тему нашего разговора?
– Да, знаю. Ты пришла поговорить о вчерашнем шестипалом.
– Не надо так называть нашего с тобой брата, Джанго. Разве ты сам не шестипалый? А ну, покажи мне свою правую руку.
– Да что там показывать, у тебя, фея Марцелла, тоже на правой руке шесть пальцев. Разве не так?
– Верно. Но люди, окружающие меня, видят на моей руке пять пальцев, а не шесть. Но довольно об этом, брат… Ты позволишь мне так называть тебя?
Фея Марцелла в упор посмотрела на меня, и от её взгляда мне стало не по себе. Что-то смутное, далёкое, но бесконечно родное шевельнулось в моей душе, так же, как и при встрече с принцем Каем. Казалось, вот-вот и я вспомню что-то важное для себя; но нет, ничего не вспомнить, в голове пусто, лишь слышно, как шуршат лапками и воркуют голуби на крыше беседки.
– Ладно, можешь называть меня как угодно, но ответь мне сначала: зачем ты… ты… так со мной поступила там, на кладбище в Полтаве? По твоей милости я попал в психушку и чуть не потерял память.
– А разве сейчас ты всё помнишь, Джанго? – Фея Марцелла шагнула ко мне ближе, и я увидел в её изумрудно-зелёных глазах слёзы. – Если хоть что-то шевельнулось в твоей душе, когда ты вчера увидел золотоволосого шестипалого младенца, почему ты не помешал жертвоприношению, которое должно было состояться этой ночью?
– Но ведь оно не произошло…
– Да, не произошло, потому что я помешала этому. Сегодня ночью два чёрных дракона со Змеиного Острова спустились в джунглях и похитили из «Священной Пещеры» племени догонов золотоволосого шестипалого младенца, нашего с тобой брата, и улетели с ним на Змеиный Остров… А утром загорелись джунгли, и мы снова оказались здесь.
– А зачем было нужно это жертвоприношение?
– А для того, чтобы уничтожить живых и воскресить мёртвых, создать во Вселенной хаос и начать новую космическую войну богов. Им нужен ключ от Кладезя Бездны, где уже многие тысячи лет томится их предводитель. А ключ этот можно отыскать только один раз в году с помощью жертвенной крови сына бога, другого способа нет. Или же, если сразу в одно определённое время соединить три магических кулона, два из которых находятся в Танджуре, у божественных младенцев, а третий кулон находится у космической принцессы Са-Са-Нур, Утренней Зари. Разве ты не знал об этом Джанго? Что с тобой Джанго? Ты плачешь?
– Нет… Это, наверное… дождь…
И сейчас же в подтверждение моих слов где-то совсем недалеко прогремел гром, и первые капли дождя упали на крышу беседки, где только что беспечно ворковали голуби, две белые голубки. И сейчас же будто из ниоткуда, прямо перед нами, материализовался элегантный седой джентльмен с мертвенно-бледным лицом, спутник феи Марцеллы.
– Пора принцесса, нам нужно торопиться…
И тут же, как чёрное облако, на поляне перед беседкой приземлился трёхглавый чёрный дракон, который при ближайшем рассмотрении оказался обыкновенным летательным аппаратом, изготовленным в форме дракона. В чреве дракона замигали яркие разноцветные огни, и открылась невесомая, как бы из воздуха сотканная, серебристая дверь.
– Пойдём, Скарлунд, нам действительно пора возвращаться. Джанго… принц Джанго очень многое забыл и почти ничего не помнит… Прощай, Джанго…
Мой язык одеревенел, я смог только кивнуть головой. Откуда-то сверху налетел лёгкий вихрь, всё застилая перед моими глазами, а когда я пришёл в себя, ни феи Марцеллы, ни её загадочного спутника уже не было.
В полном оцепенении я подобрал оставленную в беседке феей Марцеллой книгу в лакированном переплёте под названием «Священная книга оборотня» Виктора Пелевина и начал читать на той же странице, что читала перед моим приходом фея Марцелла: «Неподалеку уже долгое время пела флейта о том самом, что было у меня на сердце. Что когда-то в детстве мы жили в огромном доме и играли в волшебные игры. А потом так заигрались, что сами поверили в свои выдумки, и пошли понарошку гулять среди кукол, и заблудились, и теперь никакая сила не вернёт нас домой, если мы сами не вспомним, что просто играем. А вспомнить про это почти невозможно, такой завораживающей и страшной оказалась игра».
И вдруг как молнией пронзило мою голову, и вспомнилось мне далёкое детство, которое не хотелось вспоминать. Дурдом для брошенных малолетних детей, подкидышей и от которых оказались родители. Побои и издевательства персонала. Голодные и холодные вечера в нетопленной детской спальной, и худенькая чахоточная девчушка, вся в зелёнке, которая рассказывала удивительные волшебные сказки. Девчонка болела тяжёлой неизлечимой болезнью и умерла, не дождавшись весны. А перед тем как умереть, девчонка, кашляя кровью и задыхаясь, что-то говорила о далёкой волшебной планете, где вечное голубое небо, ласковое море, сказочный замок и девять принцев, её братьев, которые ждут её возвращения. А звали эту странную девчонку – Мара.
– Мы обязательно встретимся с тобой снова, Джанго! Только ты верь и жди… Мы обязательно встретимся… Только ты не забудь меня… Обещаешь?» – шептала она в горячечном бреду.
– Обещаю… Но только я – не Джанго…
– Нет, ты – Джанго! Запомни… ТЫ – ДЖАНГО! И не забудь меня!
Всё это вихрем пронеслось у меня в голове, и я дико закричал в отчаянии в холодное пустое небо. А в далёком северном краю, где-то на краю земли, заплясал и забил в бубен древний шаман Пактанча… А где-то в джунглях Амазонии не менее древний колдун Милан забился, законвульсировал в полуночной колдовской пляске на залитой лунным светом поляне… А в богатой московской квартире на проспекте Вернадского чёрный маг и чернокнижник Марк Розенблюм уронил реторту с живой человеческой кровью и залил ею страницы древней священной книги «Сефер Иецира» и в ужасе от произошедшего застыл в оцепенении, наблюдая, как священные буквы еврейского алфавита покидали страницы книги и превращались в странных белых птиц, пока их не стало ровно двадцать две…
А я всё продолжал кричать, не замечая, что от моего крика рушатся горы, выходят из берегов реки, горит тайга, а в море громадные волны захлестывают терпящие бедствие суда. Наконец я замолк и увидел, что к беседке подходит слепой нищий с мальчиком-поводырём. Не замечая меня, нищие зашли в беседку и сели рядом со мной.
Я затаил дыхание. А нищие тем временем достали из запылённой дорожной сумки два странного вида музыкальных инструмента, похожих на флейты, и поднесли их к губам.
– Ну что, начнём, Янко, – сказал старший из нищих. Младший молча кивнул в ответ. И нищие заиграли.
Я никогда в жизни не слышал такой божественной грустной мелодии, будто вся печаль мира вошла в незамысловатую грустную мелодию. Но странное дело, что с первыми звуками померкло солнце, наступила ночь, и на небо взошла луна. И уже не дневные цветы благоухали кругом, а ночные, печальные и нежные, распространяли свой грустный аромат. И не дневные птахи, а ночные птицы вовсю пели вокруг. И исчезла беседка с окружающим её южным ландшафтом, а просто была залитая лунным светом лесная поляна в густом дремучем лесу. Где-то далеко в чаще леса заухал филин, и беспокойно захлопала крыльями какая-то ночная птица. А мелодия всё набирала силу, и на звук мелодии откуда-то из чащи леса вышел белый волк и завыл, задрав морду к небу. Мурашки побежали у меня по спине, а нищие всё продолжали играть. А на звуки мелодии из чащи леса стали выходить на лунную поляну какие-то странные козлоногие люди, и женщины с распущенными светящимися в темноте волосами, и непонятные личности, одетые кто в строгие фрачные костюмы, а кто – в больничные пижамы. Мне стало не по себе, а нищие вдруг разом прекратили играть, и наступила мёртвая тишина. Луна ушла за тучи, и стало темно; я раньше никогда не видел такой темноты, почти безо всякого проблеска света. И тут снова завыл белый волк, и на его вой из чащи леса вышел кто-то огромный, грузный весь одетый в чёрное. Козлоногие и все остальные взволнованно зашептались, потому что грузный человек в чёрном держал в руках огненный цветок папоротника. Я не мог спутать, несомненно, в руках у человека в чёрном был цветок папоротника, и этот цветок в руках человека в чёрном горел колдовским цветом. Только раз в году, в ночь на Ивана Купала, расцветает этот цветок. У меня беспокойно забилось сердце, а человек в чёрном выпустил цветок из рук, и колдовской цветок поплыл по воздуху, совершая свой положенный ритуал. Я увидел, как за цветком в воздухе тянется огненная нить, и эта нить сплелась в шестиконечную звезду, которая повисла в воздухе. Все находившиеся на поляне упали на колени, а шестиконечная звезда сияла своим первозданным лучезарным светом, а цветок уже бесследно исчез. А на поляне стоял человек, одетый в длиннополый чёрный сюртук; на голове его была шляпа, какую обычно носят еврейские раввины.
– ИОД ХЕ ВАУ ХЕ, – звучным красивым голосом произнёс человек в чёрном, и в небе в свете шестиконечной звезды появилась стая странных птиц, каких я никогда не видел. Я стал считать птиц и досчитал до двадцати двух. Перья птиц отсвечивали золотым отливом, и казалось, что птицы были золотые. Птицы уселись на ветках стоящего рядом дерева, и дерево вспыхнуло золотым светом, и все листья его засияли золотом. А потом дерево вспыхнуло ярко-оранжевым огнём и загорелось, но запаха гари и дыма не было, просто в одно мгновение дерево стало огнём, сохраняя прежнюю форму дерева. Это было фантастическое зрелище, ничего подобного я раньше в жизни не видел. Но странное дело: птицы, сидящие на ветках дерева, не сгорали. А шестиконечная звезда запульсировала и вдруг вспыхнула нестерпимо ярким светом, и в середине её появился силуэт младенца с золотыми волосами.
– Машиах… Машиах… – прошелестело по толпе стоящих. И снова завыл белый волк, и сразу же раздался жалобный детский плач, но мне показалось, что заплакал золотоволосый младенец. Как будто из воздуха в одно мгновение соткался светлый женский силуэт со спящим младенцем на руках. Этот чудный светлый силуэт мадонны с младенцем колебался и дрожал вместе с дуновением воздуха и казался невесомым и нереальным сказочным фантомом.
Человек в чёрном негромко произнёс какую-то фразу на иврите, и младенец оказался на руках одного из стоящих рядом козлоногих, а в руках у человека в чёрном появился ритуальный нож. Беспомощного спящего младенца положили на большой чёрный камень, в середине которого было небольшое углубление. Человек в чёрном занёс руку с ножом, и в этот момент спящий младенец проснулся и жалобно заплакал, и тут же заплакал золотоволосый младенец в середине ярко сияющей шестиконечной звезды, и человек в чёрном опустил занесённую над младенцем руку с ножом. И тут снова вспыхнула ярким нестерпимым светом шестиконечная звезда, и вдруг вместо младенца в углублении чёрного камня оказался белый ягнёнок, и человек в чёрном выронил из рук нож.
И тут я почувствовал, как тьма вокруг меня стала сгущаться, и меня стало обволакивать что-то влажное, горячее и невыразимо родное. Это родное было вне меня и одновременно моим родным. Привычный для меня мир исчез, и я был уже частью другой жизни. Я понял, что я прежний исчез, а вместо меня есть зародыш, но это не пугало меня, мне казалось, что я давно мечтал вернуться сюда. Мне было тепло, спокойно и уютно. И услышал я бесконечно родной голос, который шёл изнутри меня:
– Раби! Я согрешила… Я обманула вас… Я ношу в своём чреве семя одного из Сынов Неба… Не убивайте его и простите меня…
А следом раздался другой, усталый и мудрый голос:
– Не кори себя Мариам… Ты ни в чём не виновата… Это я послал тебя искать заблудившегося ягнёнка… Ты нашла его, Мариам… Спасибо тебе…
А потом снова внезапно стало светло. Это так ярко зажглись все звёзды на небе, будто кто-то включил все звезды на небосводе на полную мощность, и казалось, что звёзды были совсем прямо над головой. Я шёл под звёздами один, и звёзды ярко светили мне, освещая мне путь. Пахучие травы почти в рост человека расступались передо мной, а белый волк, невесть откуда взявшийся, шёл рядом со мной, но я почему-то не боялся его. Я не знал, куда я иду, ноги сами меня вели, и наконец мы подошли к тому месту, где воздух искрился мириадами разноцветных огней. Моё сердце затрепетало, и белый волк провыл: «Здесь». И запульсировала, завибрировала под ногами земля, и послышалось сладостное ангельское пение, будто светлые небесные ангелы спустились на землю и начали хвалебную песню создателю миров. И опять откуда-то изнутри меня раздался голос:
– Раби! Сыны Неба зовут меня к себе… Тот, кто внутри меня, просится наружу.
И снова раздался усталый и мудрый голос:
– То, что должно случиться, обязательно случится, Мариам. Мы давно ждали этого часа. Не беспокойся больше ни о чём.
– Раби! Куда мы идём и откуда этот яркий свет?
– Мы уже пришли, Мариам. Дальше я не пойду. Дальше ты пойдёшь одна и не сворачивай с этого пути, как бы трудно тебе ни было.
– Но я уже не чувствую земли.
– А ты уже не на Земле, дочь моя. Прощай, Мариам. Ха Мелек Ле Ишраэль.
А потом снова раздался усталый и мудрый голос раввина, и он сам появился из небытия, весь в чёрном, и только лицо его было необыкновенно светлым. И белый волк стоял рядом с ним, и опять у меня сжалось сердце, но страха не было, потому что страх прошёл, а звёзды сияли своим нестерпимо ярким светом, и мы были одни под звёздами: раввин, белый волк и я.
И сказал раввин:
– Мариам ушла не вверх, а вниз, и принесёт она спасителя не вышним, а нижним, как написано это в наших древних книгах. И ты, Джанго, спустишься сейчас вниз и принесёшь мне два камня – Урим и Тумим Только ты это можешь сделать.
И раввин взмахнул правой рукой, и в руке у него появился жезл; взмахнул левой рукой, и на плечах у него сели две белые голубки; взмахнул обеими руками, что-то крикнул, и земля стала проваливаться у меня под ногами, и я полетел вниз, в темноту.
Сколько продолжалось падение, я не помню, но очнулся я у ночного костра на краю городской свалки. Я лежал на каких-то замызганных тряпках, а под голову мне кто-то заботливый подложил залоснившийся диванный валик. Я был абсолютно целым и невредимым, в своей одежде, а неподалёку от меня расположилась живописная компания бомжей – трое мужчин и одна женщина. Это были обыкновенные городские бомжи в потрёпанной всепогодной бомжевской одежде и с типичными пропитыми бомжевскими лицами. Но лицо юной молодой женщины среди них выделялось какой-то особенной чистотой и красотой, будто семя какого-то дорогого растения из оранжереи неведомым ветром занесло на городскую свалку, и оно проросло сквозь мусор и грязь ярким экзотическим цветком, и одета девушка была хоть в бедной, но чистой одежде.
Было видно, что бомжи только что закончили вечернюю трапезу, выпили и сейчас, в самом благодушном настроении, уютно расположившись у костра, слушали рассказ бомжа, крупного упитанного мужика с плутоватым лицом.
– Ну вот, лежу я уже месяц в «дурке», а рядом со мной в палате псих один, прикинь, ночью меня будит и говорит: «Я – бог! Я могу создать сингулярную точку», – а глаза у самого дикие, и вид – псих психом. Я ему говорю: «Ты охренел что ли, мужик? Какой ты бог? Тебя на днях только развязали, лежал весь обоссаный, и санитар твоими обоссанными штанами тыкал тебе в морду. Спи давай». А он снова: «Я – бог. Хочешь докажу…» Хотел я ему вмазать в рыло, а он палец ко рту прижал и шепчет: «Тс-с-с! Тихо! Не шуми… Сейчас уйдём отсюда…» – и давай что-то шептать себе под нос. А у меня язык будто отнялся, и ни рукой ни ногой пошевелить не могу. Я глаза закрыл от страха, а когда открыл их, никакой больницы уже не было. Прикинь. Мы в голом чистом поле, холодрыга жуткая, потому что зима, снег метёт кругом, а мы в одном больничном. Вернее, я в одном больничном, а мужик – весь в белом, и лицо совсем другое, не измученного психа, а светлое и чистое, как на иконе.
Ну, думаю про себя, всё, пропал, глюки начались. А мужик говорит мне: «Мол, ничего не бойся, я тебя недолго задержу. Здесь недалеко детдом, вернее, дом малютки для брошенных детей, и сейчас одна бедолага мать своего ребёночка новорождённого на крыльце оставит, а ты, чтобы дитя не замерзло, постучишь в двери и скажешь, что нашёл ребёнка в снегу, и не уходи, пока ребёнка у тебя из рук в руки не примут. Понял всё? Не забудешь?» – «Не забуду – говорю. А че ты сам-то не сдашь ребёнка?» А мужик и говорит: «Мне нельзя, я же бог…» Прикинь… Бог он, видишь ли… Ну че, подошёл к крыльцу этого дома малютки, одноэтажная такая хибара, вроде барака, но внутри свет горит, из трубы дым валит, значит, тепло внутри, а на крыльце точно – младенец, в какие-то тряпки завёрнутый, и плачет так жалобно, как котёнок. Мать честная, схватил я его и в дверь позвонил, нежный такой колокольчик прозвенел. Нянька толстая такая, заспанная, не сразу вышла. Чего, говорит, надо? А я говорю, мол, ребёночка вам принёс, найдёныша, только что нашёл в снегу. Нянька дверь открыла, мы зашли внутрь, а тут все ихние набежали, давай этого ребёнка разглядывать, ахать да охать, про меня все забыли. Я в это время и смылся. Вышел в поле, белым бело, вьюга ещё сильнее метет, а мужик этот ждёт меня на том месте, где я его оставил, и говорит: «Молодец, правильно всё сделал, теперь тебя в жизни ждет удача», – раз и скрылся из глаз. А меня будто по башке чем ударили, темно в глазах стало. А когда в себя пришёл, я снова в той же палате, в той же «дурке», то есть психиатрической клинике, лежу, утро, а санитары вокруг соседней койки столпились, где мужик этот, псих, лежал, а одна санитарка носом шмыгает, плачет, отмучился, говорит, бедолага сердешный, умер… Тут же приволокли каталку на колёсиках, положили его туда и увели в морг. Нам в это утро даже забыли лекарства дать. Меня после этого дня через три выписали, здоровый, говорят, иди отсюда. Денег дали, одежду новую. Я до сих пор не врубаюсь, ничего понять не могу, что это было. Но с тех пор менты стороной обходят, насчёт похавать проблем нет, в благотворительном приюте место дали, трёхразовое питание, душ…
– А че ты тогда к нам опять припёрся? – подал голос некто юркий, веснушчатый, в кепке-восьмиклинке.
– А чёрт его знает… Соскучился, наверное… Вас увидать захотелось… Ну всё, спать давайте…
Через мгновение вся компания как по команде уже храпела, разлегшись тут же, возле костра, в самых живописных позах. Я не успел даже удивиться, как юная леди подошла ко мне, вернее, я сначала почувствовал её запах, запах цветущих апельсиновых деревьев. Моё сердце сжалось от предчувствия неведомого, а потом уже раздался её нежный голос:
– Здравствуй, Джанго… Ты пришёл за камнями… Нам нужно спешить… Надень вот это…
– Что это?
– Крылья… Ну, давай побыстрее… Месяц на ущербе. Колдуны и ведьмы уже начали варить зелье. Я чувствую этот запах. Чура! Чура! Ко мне!
Внезапно появившаяся над головой юной леди летучая мышь ничуть не удивила меня.
– Не бойся. Чура покажет нам дорогу. Вперёд, к Ведьминой Горе.
Резкий порыв ветра поднял меня в воздух, кожистые крылья распахнулись за моей спиной, и вот я уже высоко над землей. Огни города остались внизу, и только писк летящей впереди меня летучей мыши говорил мне, что всё происходящее со мной – не сон. Девушка летела рядом со мной, крыло в крыло, но как преобразилось в свете луны её лицо… Что-то резкое и хищное появилось в её облике. Но вот впереди показались голые безжизненные, безо всяких признаков жизни, каменистые горы, а на вершине самой высокой из гор величаво возвышался мрачный средневековый замок. Крутой стремительный вираж вниз мне показался до боли знакомым, будто мне не раз уже приходилось это делать. И вот мы уже на Ведьминой Горе…