Сентябрьские утренники

               

                Воздух того времени был – как река на мелководье: прозрачный до невозможного и осязаемый, словно человеческая зависть к одноклеточному бессмертию… Она пила этот напиток каждое утро, сидя на дачном крылечке, и вынужденная дегустация обещала затянутся надолго: дочь, единственная и до сих пор любимая, в минувшее лето успешно пропила их общую квартиру, и ей пришлось переселиться на дачу, подальше от невыносимых загулов и ежедневных выяснений отношений. Так вот вышло. И нечего тратить жизнь на отслеживанье причин-следствий; нужно за осень научиться жить просто, как иней на хмурой от утреннего холодка траве: пригрело солнце – растаял, поджал минус – возродился. Вот и утренники повадились навещать её не до конца прибранный огородец: астры в сиренево-розово-белой гамме, словно флаг известного только ей государства, радуются воздуху, солнцу и заботливой хозяйской руке. «Девочки мои родные! Вы одни мне рады, одни любите меня…» Шестерёнки патиссонов и цилиндры кабачков, порезанные колечками и плотно уложенные, дремлют в стеклянных банках; картошечка в этом году (слава Богу и земле) порадовала, как никогда: крупная, продолговатая, чистая (недаром всю весну жгла костры, чтобы земелька от золы была рассыпчата и легка – так и с Володей своим делали, как только дачку купили…); лучок не подкачал – будет чем подсластить свою вдовью долю; огурцов мало уродилось – зато помидорами весь чердак забит, словно экспонаты кунсткамеры какой… Всё – меньше причин гневить  бога. Вот только дочь…
                Рассвет вставал над дачным посёлком тихий, цветной – будто июньский, когда природа ещё молода настолько, что боится растревожить звуками своё целомудрие. На розово-голубом востоке, чётко очерченные, стояли мачтовые сосны, но мысль уходила настолько глубоко в архаичные пра-пра-времена, что на их месте мерещились огромные папоротники и не менее огромные секвойи, и казалось, что вот-вот на ровном атласе неба мелькнёт изломанный силуэт птеродактиля. Она всунула руки в рукава почти новой фуфайки, шагнула в мутные ещё утренние сумерки и оглянулась на дом. Дом они строили из ничего; разобрали на мужниной работе пару строительных вагончиков, и из них под умелой Володиной рукой выстроился домик с треугольной (вопреки тогдашней дачной моде на горбатые ) крышей, двухэтажный, с балкончиком, терраской и верандой с видом на огород и банька – предмет гордости хозяев и доброй зависти соседей, миниатюрная, жаркая, с полкАми, каменкой и аккуратным скворечником над коньком. Хозяина нет, а скворечник – «жив-здоров», и новосёлы в нём не переводятся. Захотелось плакать, но она снова вспомнила о запасах и заготовках, и мысль на удивление быстро переключилась на текущие хозяйственные дела. Насос она давно убрала в подпол, бак для воды ещё неделю назад был заботливо опорожнён и высушен – чтобы зимой не разорвало морозом поильца; скважина – замкнута на ключ и выкрашена новой, защитного оттенка, масляной краской. Поленница удалась «на ура»: высокая и крепкая, не рассыплется от ветра и снега, только бы спившиеся деревенские не растащили. Всё больше в ней осины, а осиновый дым прекрасно чистит дымоход; это ей известно давно из журнала «Приусадебное хозяйство», советского ещё периода не старой её жизни. Можно зимовать. Вера Трофимовна зимует же; огород её наискосок; всегда здоровается, по весне рассадой обменивались: не растёт никак у Трофимовны капуста, даже рассадой порадовать её не желает, а на неё укроп обижается: у людей самосевом землю оккупирует, а тут – сортовой не приживается, хоть реви!.. И «Лесногородский» сеяла, и «Кустовой», и импортный какой-то. Сугубо городская душа, всему научилась сама за двадцать лет добровольного огородничества. И страшно порой от мысли, что всю жизнь пришлось бы покупать картошку в магазине и закусывать на нехитром застолье вьетнамскими маринованными корнишонами.
                "У Трофимовны, правда, муж и двое деток. Она и зимует здесь только из-за домашней живности: детям на учёбу зарабатывает. Молодая ещё, выносливая да и муж хороший: регулярно приезжает, припасы привозит, книги, одежду. Всё-таки тепло с нею будет и не страшно: в прошлом году деревенскому здоровому мужику ногу сломала вилами за то лишь, что курицу у неё из загончика утащил; убежать только не успел – за компостным ящиком его и настигла. Орал на весь околоток: «Тётечка, не убивайте! Сам уйду и другим накажу не ходить!». «Тётечка» лет на десять помоложе его будет. Сколько силы духа у матери: всё, что угрожает благополучию её детей, снесёт со своей дороги, не оглянется и не покается.  Молодец девка! Вчера вечером подошла к моему наделу и, улыбнувшись, сунула в руки большой пакет. Хотела возмутиться и вернуть по давней своей гордой привычке, - пригрозила шутливо кулаком и наказала: «На траве думаешь зимовать? Отощаешь!». Развернула, а там – шмат сала, как говорит известный юморист: «Полтора на три метра», тушка кроличья и ещё что-то. В избе только и рассмотрела: валенки на резиновом ходу, сорок второго размера, с высокой голяшкой. Сидела и ревела полчаса. Дочь пару таких же (память о муже) первыми снесла на сторону за бутылку, а тут – люди чужие…"
                …Долго курился берёзовый дымок из печной трубы над домиком с треугольной крышей. Она полулежала на широком топчане и при свете маленькой лампочки пыталась читать свой любимый бунинский рассказ – «Иду». Но мысли переплетались друг с другом, и она, устав от их произвола, остановилась, наконец, на одной, что жизнь – действительно продолжается, и шестьдесят два года – не такой уж великий возраст, что честно жившей до сего дня женщине, просто пожить ещё и ещё, не ломая свою жизненную программу в угоду обиде на дочь. Ведь жили же её предки в деревянных избах, возделывали землю и не разбивали головы от невозможности связать прошлое и настоящее без узлов, а о будущем заботилась сама земля, на которую они привыкли уповать. И мозг, уже совсем по-мужски, задумывался о завтрашних заботах, и сердце замирало от потока непривычных мыслей и, как утренний ледок, надеялось отойти в течение грядущего дня и не могло знать, что осенние утренники однажды превращаются в настоящую зиму… Для неё же важнее было суметь прогреть за день печь, разжиться тёплыми верхонками, чтобы, работая в огороде, не застудить своё главное отныне орудие труда – руки, а о ногах уже позаботилась Вера. Не забыть собрать в ближайшие дни облепиху, пригнуть черноплодку и утеплить старыми пальто заветную коробку в конце участка – ею придётся пользоваться чаще. Мягко прижалась к душе надежда на Верину помощь в трудных случаях; светлым силуэтом показался её муж, будто подтверждая возникшую надежду; за спиною пригрезился Володя, придерживая невидимыми ладонями поникшие её плечи.
                Под жёлтым квадратом окна короткими перебежками прокрался старый бело-серый кот, на минуту задержался возле крыльца, принюхиваясь к сухим его доскам и прислушиваясь к звукам внутри дома, - и неслышно побежал дальше. В последние дни к плошке с вкуснейшим домашним супом ему перепадали кусочки сала и кроличьи косточки, и он опасался спугнуть удачу частыми визитами. Раз в день, в одно и то же послеобеденное время, он появлялся под старой облепихой и, развалившись на тёплой подкладке из гостеприимно опавших листьев, терпеливо ждал выхода женщины в сиреневой фуфайке с заветной щербатой по краю чашкой… Это было здорово, но животные в возрасте гораздо старше людей в этих же летах, и должны сохранять самообладание. От неё пахло семьёй, и этот запах был милее всего виденного и перенесённого котом. Он это ценил и решил, как помудревший к старости цыган, осесть в этом домике. Но женщина ничего не знала о его решении: её ждал сюрприз.
                Хрустнул ледок под тяжёлой лапой. В окне погас свет, и яснее обозначился контур завтрашнего сюрприза. Сентябрь, как знакомый домовой, заботливо очертил вокруг голубого домика с треугольной крышей замкнутый круг тишины.