Такое трудное бабье счастье. Главы 4-6

Глава четвертая: Ставки сделаны
 
1.
Где-то уже  в начале девятого явился запаренный сынок.
-Ну ты, мамк… Чесслово… Дай пять…Ты как  мать-героиня. Короче, обмыть это как-то. Чтоб не в последний раз.
-Обмоем, обмоем. Только не прямо сейчас. Ты мне пока вот что, - подала сыну пластиковую карточку. -  Глянь, что там.
Николаю стоило  только бросить взгляд на  карточку, - сморщился, как от зубной боли:
-Не, мамк. Тут же все не по - нашенски. Мне это не по зубам.
-А по каковски?
-Да хрен его разберет…Похоже, что по- английски.
Сама Надежда Николаевна иностранному в свои школьные  годы, что и сынок,  тоже почти не обучалась из-за отсутствия как должно обученных  преподавателей. 
-Ладно. Оставь. Посиди минутку.
Двумя этажами выше жил с семьей инженер с нефтеперекачки «Палкино». Они поселились здесь относительно недавно, поскольку сама станция открылась вот-вот,  и не очень спешили налаживать контакты с соседями, хотя Надежда Николаевна уже из разговоров знала, что девочка у них умница, каких поискать, круглая отличница. Поднялась по лестнице, позвонилась. Дверь открыла инженерша.
-Здрасьте. А ваша Юлечка какой иностранный в школе учит?
-Иностранный? – естественно, озадачилась таким вопросом инженерша. – Английский.
-А можно ее на минуточку?
-Пожалуйста…Юля!…Подойди сюда. К тебе пришли…Проходите…А что у вас за проблемы?
Надежда Николаевна показала карточку.
-Я была сегодня на базаре и кто-то купил у меня, а взамен  вот это оставил. Мне сказали, я теперь всегда его смогу вот по этому отыскать.
Подошла Юлечка. Худенькая, бледненькая, очкастенькая, словом, такая, какой  и положено, по всем нормативам,  выглядеть круглым отличницам.
-Сможешь прочесть, что там написано? – карточка перекочевала в руки Юлечки.
А  несколько заинтригованная инженерша продолжала между тем оставаться в прихожей.
-Мне словарь нужен, - чуточку сконфуженная, вскоре призналась Юлечка после того, как молча пробежала глазами по карточке. – Там  непонятные  слова попадаются.
-Вы, кажется, с двенадцатой квартиры, - уточнила инженерша у Надежды Николаевны. – Вы пока идите к себе. Как только Юля справится, мы вам сами занесем.
-Ну, и чего? – поинтересовался Николай при виде возвращающейся матери. – Прочитали?
-Не все так быстро. Подождать надо.
-Тогда обмываем?
-Что у тебя за манера стала такая? – у Надежды Николаевны сразу испортилось настроение. – Чуть что, - сразу «обмываем». Наобмываешься, что на себя скоро перестанешь походить.
-С чего это вдруг?
-Да не «вдруг». Чего-то тебе надо с собой тоже делать, Коля.  И на работе и по дому. Чтоб люди тебя уважали. А сейчас, кого ни послушаешь, -  хоть бы кто словечко про тебя  хорошее. А ты знаешь, что тебя в народе «циркачом» прозвали?
-Да ты чего, мамк? Чего ты, короче?
-Думаешь,  мне все выслушивать это за тебя не обидно? Другие вон, посмотришь, вроде тебя, - как-то о будущем задумываются, в люди тянутся, еще обучаются чему-то, а ты так и собираешься всю жизнь, как Иванушка-дурачок? Где чего подбросят? Ты ж раньше, помню, совсем неглупым был. И в школе, помню, тебя хвалили. А как с армии вернулся, - так сам не свой. Еще этой швабре себя окрутить дозволил.
Да, словно сил каких-то, решимости в одночасье поприбавилось у Надежды Николаевны. Как будто почувствовала себя уверенней. Вот и пошла в наступленье на сына, чего не решалась делать раньше.
-Короче…Чего тебе от меня надо? – Николай, видно, и сам рассердился. – Чего ты мне все морали-то свои читаешь? Чего я, - маленький, по-твоему, что ли? Живу, как хочу. По-твоему, как ты думаешь, все одно жить не буду. А циркач между прочим совсем не так уж и плохо. Вон, посмотришь, как солнце крутят… Или со зверями.
-Тебе не со зверями жить, а с людьми. Вот и живи по-людски.
-Да ну тебя! Ты тоже…Чуть подвезло, - уже и нос кверху. А кто, вспомни, тебе печку наладил? И, между прочим, ничего за это с тебя не взял. А кто другой – мог бы. Короче…Дай хоть стольник до получки. Я тебе так уж и быть, - кровь из носу, - отдам.
Денег сыну Надежда Николаевна  все-таки одолжила, хотя и знала наверняка, на что они пойдут. Но не в поощрение его недостойного, в ее понимании, поведения, а  за оказанную им действительно бесценную помощь.
Уже после того, как сын покинул ее квартиру, позвонили в дверь. У порога – Юлечка, с карточкой и вырванным из школьной тетради, аккуратно заполненным четкими буквами листком.
-Огромное тебе спасибо! Все разобрала?
-Ну, так…- честно призналась. - Относительно.
Скромная девочка.  Едва проводила за дверь свою переводчицу, надела очки, подошла поближе к зажженной  люстре.
 «Профессор доктор Патрик Бошеваль.
  Глобальный союз по культурному разнообразию ЮНЕСКО Отделение искусств и культурное предпринимательство.
1, улица Миоллиса
75732 Париж Седекс 15
Франция».
Еще цифры: телефон, какой-то факс. Электронный адрес («Что еще за электронный адрес?»). Ну, здесь Юлечка вообще  все оставила, как есть, - разбирайся, мол, сама.
Итак, судя по всему, ее поделки поехали во Францию. Конечно, с географией у нее было на отлично, она прекрасно представляла себе, где эта Франция находится. Не было проблем и с Парижем. Но ее изнутри распирало желание еще с кем-то поделиться. Не напрямую, а исподволь. Притворится неграмотной, так, смотришь, и о своем триумфе как будто невзначай поведает. Решила позвонить своей старой школьной подруге Татьяне, иначе говоря, сестре Павла. Она уже много лет, как жила в Ярославле.
-Тань, это я, - Надёна. Узнала? Еще не спишь?
-Да нет, а что?
-Франция это где?
-Чего, чего?
-Ну, Франция, страна такая. Я помню приблизительно где, а хотелось бы поточнее. У тебя там карты географической под руками нету?
-А тебе по что?
-Да я свои вещички сегодня туда продала. Вот мне и интересно, - где это?
-Какие вещички?
-Ну, помнишь, я еще тебе говорила, - я там разные…из глины…Никто не покупал, а сегодня вдруг подошел  один, с теплохода,  – и все зараз. Две тыщи мне за это отвалил.
На тысячу убавила, чтоб не так сильно завидовали.
 -Иди ты!
-А он, оказывается, живет во Франции.
-Слушай, Надюха, дак это же прямо просто здорово! Ужасно рада за тебя. Это значит, у нас тоже кто-то может купить.
-Ну, у нас я не знаю. У нас это трудно.
-Купят, купят. Только  с умом к этому делу надо подойти. Хочешь, я с Витькой с нашим насчет этого поговорю? Тем более он сейчас как раз где-то там у вас в Кошкино  ошивается.
Витькой был Татьянин  зять. 
-А что? Ладно. Поговори.
-Ну а насчет этой самой…Франции, ты говоришь? Я так припоминаю, она где-то там рядышком  с Италией. Да они там все вместе. Почти вперемешку. Они же  все крохотные, не то, что мы. Разве их всех, этих карликов, упомнишь?
Татьяна  была всегда одной из самых отстающих в школе. Добрые учителя еле-еле ее на троечках вытягивали.

2.
Через пару дней Надежду Николаевну навестил Витя.
Надежда Николаевна уже была неплохо с ним знакома и он, по правде, всегда был ей не по душе. Из тех неприятных ей людей, у которых гонору, мнения о себе – с гору Эльбрус, а толку пшик. Назвал себя предпринимателем, - и заважничал. Всех подряд тыкал. Брался то за одно, то за другое. Занимался какое-то время сборкой щитовых домиков. Грибы-ягоды оптом скупал. Даже чем-то вроде свахи. Агентство организовал, через которое можно познакомиться. И нигде ни в чем толку не добился и по-настоящему богатым не стал. 
-Ну, чего, тетка? Показывай, чем ты мир собралась удивлять.
Надежда Николаевна в этот момент как раз обедала. «Тетка» мимо нее, конечно, не проскочило, скребнуло, но она уже привыкла, что Витя «тетками» называет почти всех женщин постарше, поэтому сильно на такое обращение не обиделась.  Намеренно не спеша,  убрала с обеденного стола все, что там было лишнего. Покрыла стол чистой скатертью, только после этого разложила на нем все, что у нее оставалось из непроданного, то есть ее первые, так и не нашедшие себе пока спроса поделки. Витя оглядел ее дожидающийся признания товар. Что-то большого энтузиазма в его глазах Надежда Николаевна не приметила.
-Ну, что, тетка, тебе сказать?…Я тебе скажу, такого добра…
-А Франция-то? – обиженная, тут же поспешила напомнить Надежда Николаевна. – По-твоему, они там ни в чем  не разбираются?
-Франция…- поморщился Витя. – Не Франция, а какой-то там…чудик один. Сразу уж и Франция. Хотя ладно…Учитывая, что мы с тобой какие-никакие, но все ж таки родственники…Так уж и быть: рискну.
Надежда Николаевна  сразу воспрянула духом.
-Ну, так  и сколько ж ты за все это хочешь? – поинтересовался Витя.
Надежда Николаевна, конечно же, не забыла, как промахнулась с ценой при разговоре с иностранцем, поэтому, ни капельки не задумываясь, заявила:
-Три.
-Три  чего?
-Тыщи, конечно!
У Вити от такой наглости чуть глаза на лоб не полезли.
-Ну, тетка…
-Да я  тому ж иностранцу…
-Ты мне, тетка, - хватит про иностранца. У иностранцев денег – куры не клюют. Для них, что три тысячи, что три рубля. У них твердая валюта, а у нас, что ни день, - то инфляция. По закону первую партию вообще могла бы за спасибо…
-Еще чего!
-Но раз уж мы с тобой родственники, - так уж и быть: рублей… шестьсот   за все я тебе дам, но ни на копейку больше.
Что оставалось делать Надежде Николаевне?  Еще немного, скорее, для виду подумала, - дала свое согласие. И вновь, как и в первый раз, пожалела свои труды, наблюдая за тем, как они исчезали в недрах  Витиной сумки.
-Теперь так…Сиди, тетка, спокойно, не рыпайся. Чуть что – дам тебе знать. А не дам, - считай, дело пахнет керосином. – И уже двинулся было к двери.
-А деньги-то? – успела прокричать ему в спину Надежда Николаевна.- Шессот-то рублей.
-А вот если продадутся, - вот и будут тогда тебе деньги. А ты как думала?
Проводив Витю, Надежда Николаевна подумала, что ей самая пора приниматься за новую партию. Для этого, в первую очередь, ей надо будет вновь отправиться за глиной в родные Сосновцы. «Не по-умному я  это делаю: каждый раз по ведерку. Приехать бы на чем  большом, как следует загрузиться, чтоб уж потом на долго хватило». Однако машина туда не пройдет, завязнет по дороге. Оставалось одно: какой-то трактор с прицепом. Надежда Николаевна знала, - трактор можно раздобыть на ПМК. Там же работал один из старых приятелей ее покойного мужа. Пошла к нему. Тот спокойно, не перебивая, выслушал ее просьбу.
-Что ж…Трактор, конечно, можно.
-С прицепом.
-Тележка там будет. Самосвалка. Дело-то не в этом. Это ж тебе куска в два с половиной станет.
-А чего так много?
-Где ж «много»? Это еще по минимуму. Сама посуди, - туда приедь, нагрузись, возвертайся обратно. Это ж работы на целый день. Да и горючка. Так что двух с полтиной  еще и маловато.
Надежда Николаевна  подумала, подумала… Две с половиной тысячи…Это означает одно: отдаст за машину и сама опять останется  фактически  без ничего. Опять на «чернуху» переходить.
-Слушай, Макарыч…Может, так договоримся?  Пока полторы, остальное – потом. Ты меня знаешь, - за мной не пропадет.
-Ладно. Так уж и быть, – махнул рукой. - Потом, так потом. Но только в это воскресенье, раньше я никак не смогу.
К воскресенью заметно похолодало, - да это и неудивительно: была уже середина ноября. С раннего утра даже выпал снег, однако, вскоре под солнцем растаял. «Хорошо, что я собралась на тракторе. Теперь каждый день можно ждать, что ударят морозы. Хорошо, если еще и Волга при этом станет, а то, как бывало все последние годы, - настоящим льдом и не пахнет. Тогда уж точно, - ей до родной деревни, пока не настанет  весна,  не добраться».
До заветного места доехали  без больших проблем. Пока ехали, бултыхаясь  на кочках, Надежда Николаевна подумала: «Как бы там глины оказалось побольше. А не окажется: кричи – караул, другой такой же волшебной, с такими удивительными способностями, ей уже никогда и нигде не отыскать. Вот и закончится на этом все ее предпринимательство, едва успев начаться».
Нет, похоже, глины здесь было видимо-невидимо. Так решила, пока вгрызалась лопатой. Чем глубже, - тем глина мягче, податливей, тем более настойчивей просится в руки. Пока грузились, - пошел мелкий дождь, Надежда Николаевна вся, с головы до ног, перемазалась.
-Может, хватит? Николаевна,  - ее напарник уже запарился, махая лопатой.
-Не, мало. Мне на всю зиму должно хватить.
-Ты  будто комбинат целый собираешься запускать. Здесь на целую бригаду работы.
-А что, ты думаешь? Может, и запущу.
-Неужто думаешь, твои безделушки еще кому-то понадобятся?
-Раз юнеске понадобились, - значит, не такие уж и безделушки.
-Юнеске это кто?
-Ну, это долго тебе объяснять. 
-Чудачка ты, Николаевна, - сказал, убирая пот со лба, напарник. – И отчего это раньше в тебе такого не замечалось?  Жила, вроде, как все. Куда тебя потянуло?
Надежда Николаевна и сама задавалась этим вопросом. И не раз. И пока не находила ответа.
-Я, видать, как эта глина, Макарыч.
-В каком смысле?
-Уснула. Много-много лет назад. Лежала себе и лежала, и в ус не дула. А потом …вдруг взяла и проснулась… Как знать, может, из меня теперь тоже кто-то чего-то выдающееся вылепит.
-Как бы тебе это все  каким-нибудь боком не вышло.
-Не выйдет…А если и выйдет, - значит, так тому и быть. Зато хоть поживу какое-то время в свое удовольствие. 
Домой, в Кошкино, вернулись лишь в девятом часу вечера: уже груженый трактор по дороге обратно прочно увяз. Хорошо, Макарыч предусмотрел такую возможность: запасся топором. Пришлось срубать деревья, мастерить слеги, подкладывать под пробуксовывающие колеса. В конце концов, и силы, и терпенье у напарника  Надежды Николаевны  истощились, он уже проклинал себя за то, что взялся за это дело.
-Да за такую работу не то, что два с полтиной, -  пять кусков с тебя б надо было сорвать.
Хорошо хоть, что тележка, по прибытии на место,  сработала, как положено: опрокинулась сама, - но убирать ссыпавшуюся на землю глину  под навес пришлось уже одной Надежде Николаевне. К себе в квартиру на улице Газовиков она уже едва притащилась в начале двенадцатого ночи. Еле живая. 
На улице, еще на подходе к дому ее встретил - подумать только! – Толян.
-Надюх! Ты где это пропадаешь?
-А твое какое дело?
-Как этто…  «какое дело»? Я этта…Переночевать пришел. Звонюсь, звонюсь.
Да пошел ты, - беззлобно отозвалась Надежда Николаевна. – Не до переночеваний мне сегодня. Не видишь, так разуй глаза. Еле живая.
-А чо?
-Шел бы ты…Честное слово. Не приставай, а то людей позову.
Насчет «людей позову» Надежда Николаевна, конечно, единственно ради красного словца, однако Толян понял ее буквально.
-По что же…людей-то? Я и сам, раз так, уберусь. Токо я чего хочу тебе сказать?…
Надежда Николаевна уже не слушала, что он хочет сказать, - поднималась по лестнице.
Однако сюрпризы ее сегодня на этом не закончились. Только умылась, разобрала постель, - звонок в дверь. Решила, что это опять Толян, - ни на первый, ни на второй, более протяжный звонок не откликнулась. Однако когда зазвонили в третий раз, - пришлось подойти к двери.
-Какого черта тебе еще надо? – сердито, хотя и не очень громко, чтобы соседи не услышали. – Я же тебе русским языком сказала…
-Мамк, это я, - сыночкиным голосом. – Открой. Чего ты?
Тут уж Надежда Николаевна сразу открыла.
-Твоя выгнала? – первым делом поинтересовалась, пропуская мимо себя сына.
Сказала первое, что пришло на ум, - и почти не ошиблась. Почти.
-Ну да! – вяло возмутился Николай. – Как это она меня выгонит? Сам ушел.
Никаких допросов Надежда Николаевна  учинять больше не стала: видит, сыночек, как и она, еле стоит на ногах. Оставила Николая  на кухне, разложила у себя в комнате еще кресло-кровать, постлала белье. Когда все сделала, - позвала.
-Я чего, мамк?…- прежде чем окончательно улечься, задал вопрос Николай. - Как насчет того…короче…если я хоть с недельку у тебя поживу?
-Живи. Ты мне не мешаешь. Только учти, - в холодильнике у меня почти ни шиша, и кошелек почти пустой.
-А ты ж…Сколько-то там тыщ. Неужто все уже потратила?
-Все. Спи, – скомандовала Надежда Николаевна. -  Завтра, если хочешь, поговорим.
«Про тыщи вспомнил, - подумала, раздеваясь уже в темноте. – Вот в том-то все и дело. От того и от своей ушел. Подумал,  ему теперь тут понаваристей будет. Ох, сынок, сынок. Непутевый ты мой. Чего хоть с тобой дальше-то – с таким нескладехой - неладехой будет?».

3.
Когда же на рассвете пробудилась, - испытала ощущение, как если бы она находилась сейчас на разогретой сковородке. Измерила температуру. Тридцать восемь и один! Срочно приняла меры: пара каких-то таблеток (еще рукой Павла на пакетике: «от грипа»), горячий настой мать-и-мачехи со столовой ложкой меда, уксусный компресс на лоб. Часа через два вновь измерила температуру. Тридцать шесть и девять! Так-то лучше. Слабость по всему телу и нежелание расставаться с постелью. Однако ж пора  подыматься. Еще накануне, вчера, пока возилась с глиной, приняла решение: не откладывая дела в долгий ящик, сделать очередной замес. Николай в своем кресле еще сладко посапывает.  Незаметно для себя опять задремала, очнулась еще часа через два. Сына  на месте уже не оказалось : то ли на работу пошел, то ли к своей шалаве счел за лучшее вернуться ( раз все равно у матери пока поживиться нечем). Ну и хорошо. Ей все спокойнее. Встала, попила (на этот раз брусничного листа). Есть ничего не стала. И как ни тяжело ей было, заставила себя прогуляться  к потревоженной ею вчера глине. Взятый на себя зарок надо было выполнять, - принялась за работу.
 Вернулась уже в начале третьего. Еще раз измерила температуру: на этот раз тридцать семь и шесть. Повторила все, что делала этим утром (те же  таблетки, мать-и-мачеха, уксусный компресс, правда, еще добавила горячие ножные ванны с горчицей), улеглась в постель.
Теперь она могла лежать в постели долго-долго. Некуда и не зачем куда-то идти. Никто нигде ее не ждет, никто ее не домогается, никому нет до нее дела. Может даже умереть, -  не скоро ее обнаружат. Если только Николай. Или этот…примазавшийся к ней…это чучело гороховое…Толян. Поэтому полеживай  себе спокойно Надежда Николаевна. Ты за свою жизнь уже достаточно набегалась, наработалась, - не-то с двенадцати, не-то тринадцати лет, как мать впервые привела тебя на скотный, сунула лопату в руку: «Вон…Видишь говно? Отгребай. Да аккуратно в кучку складывай».  Ох-хо-хо. Как вспомнишь, так вздрогнешь. Теперь имеешь полное законное право, - лежать, задрав ноги, смотреть в потолок, прислушиваясь, как тикают часы и как о чем-то беспрестанно или бубнит или поет подвешенная на гвоздь коробка радио.
Плохо ли это или хорошо, что ты сейчас совсем одна? Наверное, как и во всем и со всем в жизни, - одновременно и «да» и «нет». А где, в чем и куда перевешивает,  - это надо очень уж отзывчивыми  весами пользоваться. Лучше ни о чем таком пока вообще не думать, лучше просто – лежать и чего-то ждать.
Какого-то, может, даже очередного чуда… Да, очередного. Ведь, что ни говори, по меньшей мере, одно такое чудо с ней уже сотворилось.
Теперь вся ее надежда, все планы на будущую жизнь связывались с человеком, которому она никогда не доверяла и от которого никогда ничего для себя не ждала. Пойдут дела у Вити, сможет он чего-то кому-то продать, - тогда и на улице Надежды Николаевны будет пресветлый праздник. Не сможет, тогда – точно – лучше поскорее убраться на тот свет. Другого хода-выхода, пожалуй, у Надежды Николаевны больше пока не виделось, да и, пожалуй, как ни крути-верти, видеться  не будет.  Вернуться туда, откуда она только что ушла, теперь, после того, как наяву убедилась, какая волшебная сила таится в ее руках, как много, оказывается,  им подвластно? Нет, больше такой каторги, как бы плохо ей не стало, уже не потерпит. Уж лучше сдохнуть.
Правда, кроме ненадежного, не вызывающего никаких симпатий Вити, была у Надежды Николаевны еще одна зацепка, - этот далекий щедрый иностранец. Но… Не так уж, кажется, много времени утекло с тех пор, как он внезапно явился перед ней, безмерно обрадовал, обнадежил, окрылил и…бесследно исчез, растаял. И вот  уже представляется, - все это было как будто во сне. Единственное, что сейчас напоминало ей об этом чуде, - бережно хранимая ею пластиковая карточка. Надежда Николаевна то и дело доставала ее, трогала, ощупывала, разглядывала на свет, все, ради того, чтобы лишний раз убедиться: она, эта карточка, со всем ее содержимым, начертанным непонятными Надежде Николаевне буквами, знаками, почти иероглифами, все-таки  действительно существует,  и что все происшедшее с нею в тот день на базаре, - вовсе не сон. Да, на какое-то время это разглядывание и ощупывание убеждало, немного успокаивало. Но пройдет день, другой, - и те же сомнения, та же неуверенность.

4.
Да, время шло, а от Вити никаких новостей. Самой же – отыскать, допросить, - внутренняя преграда, гордость, сказано же им было: «Сиди спокойно, не рыпайся». А пора бы и рыпнуться, - Надежда Николаевна опять на мели. Почти все, что только осталось, даже  после неполного расчета с Макарычем, подчистилось. Уже знакомые ей мучительные раздумья, где б наскрести хотя бы на буханку черного хлеба.
Как-то вновь дала о себе знать дочь Лидия (впервые после того, так обидевшего Надежду Николаевну телефонного разговора), но теперь голос у дочери удивленно-восторженный:
-Мам, я слыхала, ты какому-то интуристу свои игрушки за хорошие деньги продала!
Ага! Только сейчас до нее дошло. 
-Продала, - скупо откликнулась Надежда Николаевна, обида на дочь еще в ней совсем не остыла. 
-Ну, и чего ж ты тогда? Чего молчишь? Чего не похвастаешься? Я и то случайно об этом.
Надежда Николаевна помалкивает. Ждет, что, интересно, дочка скажет  дальше.
-Ну, ты просто у нас молодчага.  И откуда это у тебя? Вроде, раньше никогда этим не занималась.
-Послушай, - вдруг как-то само собой, как будто независимо от ее воли, вырвалось из Надежды Николаевны, - ты не сможешь мне выслать хотя бы пару копеек? А то я приболела и совсем без денег сижу
Она, кажется, впервые за всю свою жизнь просила у кого-то денег.
И сразу какой-то тормоз на другом конце провода. Чувствуется, как озадачена дочка. Наверное, уже и не рада, что позвонила.
-Н-ну, я не знаю, мама…Вообще-то я сама сейчас не работаю, с Аленкой сижу, а Юрию уже тоже третий месяц зарплату не выдавали. Все только обещалками кормят. Мне же сказали, тебе там даже совсем неплохо заплатили.
-Ладно, - теперь уже не рада, что так сказалось, и Надежда Николаевна, - это я так, не подумавши.
-Нет, конечно, если тебе уж очень надо…
-Да все, все! Обойдусь как-нибудь,  – до ее слуха донеслось, как расплакался ребенок. – Иди, успокаивай свою Аленку.
Надежда Николаевна долго переживала этот разговор с дочерью, корила за выпорхнувшую из нее, как птичка из клетки, просьбу о деньгах: «Докатилась, старая. Клянчить стала. Таким макаром скоро на паперть выйду с протянутой рукой». Только вообразила себя среди нищей братии у церкви, - вспомнила про свой стародавний «грех», о надежно спрятанных ею золотых часиках. «Самая, похоже, пора настала с ними расстаться». Только кому бы их предложить? При этом не подвергая себя опасности быть изобличенной. Вспомнила, - одна из тех, с кем долго пришлось бок о бок работать в валяльне, приблизительно одних с нею лет, почти каждую субботу или воскресенье ездила в Рыбинск, чтобы подвезти из еды ее учившейся чему-то в Рыбинске дочери. «Рыбинск – не Кошкино, там куда легче покупателя найти. Сбудет с рук – и концы в воду».
Шура, так звали эту ее знакомую, хоть и не проявляя большой охоты ( понятно, кому интересно брать на себя лишнюю обузу?), все же не посмела отказать человеку, с кем много лет делила все радости и невзгоды их «пыльной» работы. Часы взяла, ни одного вопроса не задала, обещала вернуться вечером. Вернулась, как и обещала, но без денег, с теми же часами.
-Ты где их сама-то взяла? – первое, о чем спросила, когда переступила через порог квартиры.
У Надежды Николаевны тут же сердце в пятки ушло.
-Они ж у тебя ненастоящие.
-Как это «ненастоящие»?!
-Золото ненастоящее.
-А это…Там же клеймо, вроде как,  стоит.
-Да фуфло все это. И клеймо ненастоящее. Я в ювелирный ,- там люди знающие. На меня даже посматривать стали косо. Я подумала: «Сейчас в каталажку загребут». Быстренько смылась. Так что ты в другой раз осторожнее с этими часиками. Неровен час, - загремишь. Как фальшивомонетчик.
Надежда Николаевна  ни спорить, ни оправдываться перед Шурой не стала, - молча забрала у нее злополучные часы. Видно, на лице ее при этом было написано нечто такое, что заставило Шуру задать еще один вопрос:
-Что? Видать, совсем с ресурсами неважно? Так уж и быть, - по старой дружбе, - могу рублей триста пока одолжить.
-Одолжи, - Надежда Николаевна старалась при этом не глядеть на Шуру, не ровен час, - заметит, как покатилась слеза по ее щеке. – Ты меня знаешь. Я завсегда, когда сама при деньгах….
На одолженные Шурой  три сотни Надежда Николаевна протянула еще полторы недели. От Вити по-прежнему ни ответа, ни привета. Все-таки решилась, переборола гордыню, позвонила Татьяне:
-Ну, как там?…От Виктора от вашего пока ничего?
-Ты насчет игрушек своих? Да, видать, пока ничего хорошего. Был у нас еще как-то по за той неделе, ничего не сказал, а я сама тоже про это забыла. Теперь убрался куда –то, уже давно не звонил, не показывался.  – Голос у Татьяны равнодушный,  хоть бы как-то посочувствовала, все б, может,  Надежде Николаевне чуточку полегче стало.
Как быстро улетучивается триумф! Вспомнить только, как та же Татьяна, кажется, еще совсем недавно чуть ли не пресмыкалась перед Надеждой Николаевной: «Ой, да какая же ты у нас, оказывается! Ну, кто бы мог подумать?».  И вот теперь опять все стало на свои места. Что-то чуточку содрогнулось,  куда-то под ногами поплыло, - а теперь опять все крепко-накрепко застыло. Теперь напомни той же Татьяне: «Да я же…Да ты же…», - а она в ответ что-нибудь вроде: «Разве? Ну, когда это было? Да и было ли это вообще?».
Как же нужно долго и упорно вдалбливать им всем,  в их безмозглые головы, чтобы, наконец, хоть что-то в них отложилось! Чтоб не обрастало так быстро сыплющимся на них со всех сторон каждодневным мусором. Чтоб опять не скрылось под тенью ядовитых сорняков. Постоянно, безустанно, и так и сяк доказывать себя. Переть танком. А не докажешь, не удивляйся, не возмущайся, если в ответ на твое : «Да я же…Да ты же…», - получишь: «Разве? Ну, когда это было? Да и было ли это вообще?».

5.
И вдруг, словно из Вечности (а если быть точнее,  из телефонной трубки), словно под аккомпанемент о чем-то поющих небесных сфер  (то есть эфира) Витин («Вражья сила!»)  голос:
-Ну, здорово, тетка! Есть новости. Завтра с утра  пораньше буду у тебя.
Голос, кажется, веселый. Повеселело и на душе Надежды Николаевны. Ночью почти не спалось, чуть ли не каждые четверть часа вскакивала с постели, смотрела на циферблат часов. Каждый раз удивлялась тому, как, оказывается, медленно тянется время.
Витя, как и в прошлый раз, подлетел к дому на собственной, густо заляпанной дорожной грязью машине. Почему-то долго с нею возился, - что-то, видимо, ему в поведении машины не нравилось: то включит зажигание, то выключит. Надежда Николаевна  все это время стоит на балконе, неотступно наблюдает за ним. Так и подмывает крикнуть: «Да на хрен тебе эти железки  сдались? Подымайся скорее, да выкладывай, - чего для меня припас?».
Наконец, явился. Вид бодренький, не то, что в прошлый раз.
-В общем, так, тетка…Худо-бедно, товар твой потихоньку разошелся. Чего у тебя там  новенького?
Новенького у Надежды Николаевны был ноль без палочки. Пусто-пусто. Только вчера пробовала глину, - поздняя осень, зима на носу, видно, поэтому она приходила в себя, оживала медленнее, чем обычно: с недельку-то еще придется потомиться прежде, чем Надежда Николаевна приступит к сотворению новой партии.
-Ладно. Неделя так неделя. Ты мне дай знать, как только будет готово.
-А ты мне деньги давай, -  напомнила Надежда Николаевна.
-Дам, дам, не волнуйся.
-И за новенькое… Уже не шессот.
-А сколько?
-Оптом я тебе больше отдавать ничего не стану. Только за штуку.
Заметно, как озадачила этим Витю.
-Это как же?
-Так же. Чего тут непонятного? Расплачиваться будешь поштучно.  Это ж тебе не конвейер никакой. Я над каждой знаешь, как? И так к ней прилажусь и эдак. Для каждой хоть какое-то душещипательное словечко найду, а ты все враз… в  кучу.
-Н-ну, если тебе так важно… И сколько же ты хочешь за штуку?
«Требуй как можно больше», - услышала в себе Надежда Николаевна  какой-то  голос.
-Ну хоть… сотню.
-Сотню?!  За штуку? -  у Вити глаза округлились, как у филина. – Да ты, тетка…
-Думаешь, много? Думай.  Дело, как говорится, хозяйское. Но только  свет на тебе клином не сошелся. Я, захочу, и другого купца себе отыщу. – Какая-то удивительная дерзость, даже наглость овладела Надеждой Николаевной. Как будто какая-то долго прикрывающая ее глаза пленка прорвалась, - и она вдруг четко узрела, какая она на самом деле важная, стоящая птица. И как ей стоит теперь разговаривать, вести дела. Только так – больше никакой робости. 
-Сотню. За штуку, - Витя до сих пор не пришел в себя. – Ни хрена себе. Ну, тетка! Да кто ж твои побрякушки будет покупать за сотню? А я что за это  буду иметь?
-Сказано тебе: не хочешь – как хочешь. А это мое последнее слово. Ниже сотни не опущусь. 
«Правильно, - тот же голос подбодрил Надежду Николаевну. -  Только так с ними, бессовестными предпринимателями,  и надо».
-Послушай… – заметно, как Витя нервничает. – Ничего не скажу, может, твои штучки и стоят сотню, спорить не буду, однако, учти: твой брэнд еще никак не раскручен. Еще, может,   пройдет какое-то время…
Надежде Николаевне, конечно, невдомек, что такое «брэнд», но, судя по тому, каким взволнованным выглядит Витя, ей все же, наверное, есть смысл немного смягчить свое требование.
-Ладно. Так уж и быть: пусть семьдесят. Пока этот самый…Пока его не раскрутишь.
Витя еще немного подумал, повздыхал, покачал головой и , наконец, сдался.
-Хорошо. По рукам. Сколько их там будет у тебя?
Надежда Николаевна назвала приблизительное количество.
Витя еще раз тяжело повздыхал.
-Ладно, тетка…Грабишь меня… Вот тебе аванс, - отсчитал, сколько сам счел нужным. – Остальные после. Как сбуду товар. - И уже, когда взялся за дверную ручку. – Однако,  тетка…Ты просто меня поражаешь. Растешь, можно сказать, не по дням, а по часам.
«Правильно, - подумала Надежда Николаевна. – Точно. Расту.  Скоро, вот увидишь, тебя перерасту».
И чтоб уж совсем доконать Витю:
-И смотри, чтоб теткой меня больше не называл. Какая я тебе тетка?  У меня имя есть. И имя  и по батюшке. И чтоб больше тоже не тыкал.
Витя на это новое требование только удивленно похлопал глазами. Молча, немного обалдевший,  однако ж и смирившийся с нежданной-негаданной наглостью Надежды Николаевны,  ушел.

6.
Прошло еще полгода. Дела с Витей более-менее наладились: Надежда Николаевна регулярно поставляла ему товар, Витя сбывал и получаемый ею, таким образом, барыш помогал ей, в общем-то, худо-бедно  сводить концы с концами. 
Наступило новое лето.
В первую годовщину смерти мужа сходила в церковь, купила пару свечек, выстояла часть утренней службы. Еще когда собиралась в церковь, дала себе твердое слово   выстоять «от звонка до звонка», но задача оказалась для нее непосильной; возможно,  из-за  не укорененной в ней  с малых лет привычки посещать церковь. Даже когда стояла, несколько раз поймала себя на мысли, что скорее и больше думает о делах земных. Недовольная собой (что не настроилась на благочестивый лад), покинула церковь, отправилась на кладбище.
За год, что миновал после смерти Павла, Надежда Николаевна была здесь считанное количество раз. Ни сил, ни времени, и, что, наверное, самое главное, - внутренней потребности бывать здесь чаще, у Надежды Николаевны последний год не находилось. Все-все, без остатка,  уходило на глину. Могилка была неухоженной, оставалась почти такой, как выглядела сразу после похорон, почти заброшенной. Да это и понятно: если на посещение могилы у нее не хватало времени и сил, то на достойный памяти мужа уход за могилой, - не доставало лишних  средств. Все, что  перепадало от Вити, уходило на самое элементарное: кое-какую еду, одежонку, оплату коммунальных услуг. На себе почувствовала, - каким ненадежным представляется плавание по коварным волнам предпринимательства, словно переходишь Волгу  по первому ледку:  того и гляди, пойдешь ко дну.
С ощущением своей вины перед покойным мужем прошла к кладбищенским воротам. Стоящая в ожидании редких  в такой будний день посетителей кладбища нищенка при виде Надежды Николаевны  с подчеркнутой истовостью закрестилась, заныряла в быстрых поклонах головой, заканючила:
-Пода-ай Христа ради.
Надежде Николаевне  всегда была свойственна какая-то неприязнь к просящей братии, может, от того, что сама, как бы тяжело ей в жизни не приходилось, - ни разу не унизилась до того, чтобы протянуть за подаянием руку. А случись в том какая-то безысходная необходимость, стань ей совсем невмоготу, - предпочла бы, наверное, умереть, чем вот так вот… с жалким видом канючить.  Кроме того,  она уже немного знала эту нищенку. Вообще хоть в Кошкино  совсем немного людей состоятельных, таких наперечет, совсем бедных, опустившихся, - пожалуй, и того меньше. Такие тоже у всех на виду. Эта же, что сейчас поджидала Надежду Николаевну, появилась относительно недавно, где-то в начале весны. Чаще всего ее можно было видеть, естественно, у дверей церкви, или на пристани, когда, с возобновившейся навигацией,  туда подплывал и причаливал теплоход с туристами. Нередко, однако, Надежда Николаевна замечала ее в компании таких же, как она, опустившихся мужиков, на одной из скамеечек Верхнего бульвара, лакающей  какую-нибудь отраву с ними заодно.
«Ни копейки не дам, - дала себе слово Надежда Николаевна,  приближаясь к воротам. – Хоть ты тут… прямо  изойдись в своих поклонах».
-Поделись, милая, чем Бог послал. Он, Бог-то жалел, и нам велел, - просительница, когда Надежда Николевна, с ней поравнялась, льстиво выгнув шею, спину, старалась заглянуть проходящей прямо в глаза. Лицо у нее было опухшее, ссадина на щеке, и возраст неопределенный: можно дать одновременно и сорок, и шестьдесят лет.
Надежда Николаевна была не поддающейся:  притворилась глухой, ускорила шаг, но нищенка не унималась,  увязалась вслед за ней.
-Не жмись, мать моя, поделись хоть чем-то нибудь. Чего тебе стоит?  - теперь она бубнила Надежде Николаевне  в спину. – Ведь скоро сама в золоте будешь купаться. Красную-черную икру ложками столовыми будешь хлебать. В дорогущих машинах разъезжать. Любовника молоденького заведешь. Не жизнь у тебя будет, а малина.
Надежда Николаевна хотела, было,  огрызнуться, но передумала, - еще более убыстрила свой шаг, почти побежала. Когда почувствовала, как чужая, наглая  рука хватает ее за плечо, живо обернулась:
-Да пошла ты…знаешь куда? Прорицательница хренова. – Надежда Николаевна так редко выходила из себя! Еще реже позволяла себе грубое слово. И вот – сегодня это случилось.
-Ну, так и подавись тогда со своими богатствами! Станут они у тебя поперек горла! – последнее, что услышала наддавшая шагу Надежда Николаевна. – Погоди, - как умоешься кровавыми слезами. Тогда вспомнишь про меня. – Прокричала все, что хотела, и только после этого отстала.
Подходя к дому на улице Газовиков, Надежда Николаевна заметила  стоящую у дома незнакомую ей длинную красивую, очевидно иностранного происхождения машину, - совсем не такой  выглядела скромная Витина «Нива». Первой ее мыслью было: «Тот, первый иностранец, приехал!».
Быстро, как молодая в предвкушении встречи с любимым, вспорхнула  по лестнице. Дверь ей открыла дочь Лидия.
-Что? Ко мне?  Погостить решили? – спросила разочарованно (от неожиданности, что ли, решила , что это дочкина, невесть откуда взявшаяся машина).
-Да нет… То есть, да… - дочь также выглядела растерянной. – Тут к тебе еще иностранец.
Вот! Надежда Николаевна опять воспрянула духом.
-Какой иностранец?
-Не знаю. Он с Колькой в твою мастерскую на огород пошел.
-Зачем?
-Что ты меня все спрашиваешь? Я сама толком ничего не знаю.
Дочь с полуторагодовалой Аленкой, внучкой Надежды Николаевны, гостила  в Кошкино уже скоро неделю, хотя по привычке остановились у родственников мужа. А пришла именно сегодня, - Надежда Николаевна об этом догадалась, - для того, чтобы  помянуть ушедшего из жизни отца. Первое, что бросилось в глаза Надежде Николаевне, как только ступила в комнату, - большая красиво оформленная, в яркой обложке  книга, что лежала посреди стола.
-Там про тебя написано, - быстро, не дожидаясь, когда спросит сама мать,  объяснила Лидия. – Точнее, про твои игрушки. – Взяла книгу со стола, открыла ее на заложенной заранее странице.
Не сразу - сначала надо было найти очки, всмотреться, вытереть пальцем набежавшую от волнения слезу, - Надежда Николаевна нашла на выделенной дочерью странице две цветные фотографии. Действительно! На одной из фотографий была запечатлена, безусловно, созданная  ею  фигурка Марьи-Красы, на другой – чумазого трубочиста (его образ она почерпнула из сказок Андерсена). Под обеими фотографиями  что-то напечатано меленькими буковками, к тому же еще и не по-русски.
-Откуда это?
-Этот…что приехал, привез. Говорит, тебе какой-то диплом дали, на какой-то выставке. И что, вроде, ты должна была его уже получить.
Нет, никаких дипломов Надежда Николаевна  пока не получала. Но книжка занятная! Кроме фигурок, сотворенных самой Надеждой Николаевной, были в ней  фотографии еще многих-многих других, одна другой краше, и не только из глины – из дерева, соломы, ярких бусинок, пестрых ракушек, птичьих перьев. Каких только материалов здесь не было!  И внешность у этих поделок самая разнообразная, - раскосые, черноликие, забавные, устрашающие, взывающие к состраданию, изображения реальных существ или плод чистой фантазии. Здесь, в этой книге, были собраны, кажется, поделки со всех уголков мира. И среди всего прочего, среди этого буйства красок, фантазии – подумать только! – нашлось место и для достаточно скромных, не отличающихся чем-то особенно вычурным, броским,  изделий самой Надежды Николаевны. Удивительно – раз, и повод подумать, что ты стоишь большего, чем на первый взгляд представляется, - два.
Пока Надежда Николаевна купалась в книжке, жадно пожирая глазами одну иллюстрацию за другой, - послышался шум в прихожей.
-Пришли! – громким шепотом объявила Лидия.
 Надежда Николаевна поспешила захлопнуть книгу, вернула ее на стол, а в комнату уже уверенной поступью  входил относительно молодой, худощавый, стройный  разудалый мОлодец в сиреневом пиджачке, светлых брючках. Чем-то напомнил Надежде Николаевне  сказочного Леля.
-Надежда Николаевна! Вы ли это?…Да, именно такой я вас себе и представлял. Ужасно рад и горд с вами познакомиться. Феликс, - протянул Надежде Николаевне руку. – Успели посмотреть?-  Лель (настоящее его имя Надежда Николаевна сходу не разобрала),  разумеется,  имел в виду книгу. - Нашли себя?… Это каталог бьеннале, состоявшемся полтора месяца назад в Сарагосе под эгидой ЮНЕСКО.  - Как одновременно много слов, с которыми Надежде Николаевне приходилось сталкиваться впервые! Поневоле смутишься. Хорошо еще, что есть уже знакомое, уже о чем-то говорящее ей слово - юнеско. – Ежегодная выставка, где выставляются наиболее заслуживающие внимания, с точки зрения жюри, произведения рук мастеров, так называемого, народного промысла. Своего рода всемирный парад, смотр народных талантов. Здесь собрано самое выдающееся. Оказывается, вы до сих пор не знаете, что  удостоились звания дипломанта? Ну, учитывая, как здесь у вас работает почта, наверное, это даже неудивительно. 
Надежда Николаевна заметила, как стоящий в проеме комнатной двери Николай делает ей рукой какие-то знаки.
-Я сейчас… - встала, вышла в прихожую. –  Ты на фига его ко мне на огороды повел? – первое, с чем набросилась на сына.
-Раз сам захотел.
-А откуда он узнал, как не от тебя? Подождать не мог? Я бы хоть там перво-наперво прибралась,  – сын виновато хлопал своими по-женски длинными ресницами. - Ну, чего еще тебе?
-Так…Короче…Надо бы хоть еще одну поллитру, раз у нас теперь на одного больше.
Николая, кажется, в первую очередь, волновало предстоящее по случаю отцовых поминок застолье.
-Никаких «поллитров». Человек не за тем приехал, чтоб с тобой водку лопать.
Николай еще хотел что-то сказать, но Надежда Николаевна отказалась его слушать.
-Ты меня, Коль, не позорь, - строго внушила. – Не вгоняй в краску. Сгинь. Пока он здесь, - больше вообще на глаза не показывайся.
Сказала, как отрезала. Это было новое в ней, к чему  приходилось привыкать ее родным. Раньше она так никогда ни с кем обращаться себе не позволяла. Распорядилась, как ножом отрезала,  тут же вернулась в комнату.
-Да, я знаю, мне уже сказали, вы отмечаете сегодня кончину вашего мужа, - так, едва Надежда Николаевна прикрыла за собой комнатную дверь, начал свое объяснение Лель.  - Не хочу отнимать у вас много времени, - поэтому начну сразу о деле. Я только что посмотрел, в каких  условиях вам приходится работать. Это ужасно. Это ниже всякой критики. Вы достойны намного лучшего. Вы слышали когда-нибудь о компании «Феникс»? Разумеется, нет. Это закрытое акционерное общество, учрежденное, примерно,  два года назад. Среди его учредителей ряд достаточно состоятельных людей.  И тех, кто живет в России, и тех, кто  заграницей, а также некоторые организации, как коммерческие, так и филантропические. Тот же,  например, Этнографический музей в Питере. Компания, как видите, молодая, но бурно развивающаяся, уже достойно зарекомендовавшая себя. Мы ставим перед собой задачу оказывать всемерную  поддержку народным талантам, вроде вас, создавать им максимально благоприятные условия для работы и творчества, осуществлять промоутинг их изделий во всех проявляющих к этому интерес странах мира. Я как раз возглавляю  отдел маркетинга. Сам я, кстати, по специальности искусствовед,  закончил Гарвардский университет в Бостоне. С вашими изделиями сначала меня познакомил один из специалистов Этнографического музея, он где-то купил их по чистой случайности, увидел на каком-то сувенирном лотке, среди прочего ничтожного мусора, какими обычно заполнены эти лотки. И вот – полтора месяца назад, когда я побывал на выставке в Сарагосе, мои первые впечатления нашли свое подтверждение. Знаете, что больше всего подкупает в том, что вы делаете? Каждая вышедшая из ваших рук фигурка, - пусть маленькое, но особенное произведение искусства. Вы творите не по шаблону. В том, какими вы видите своих персонажей, как их нам представляете, - в этом есть что-то очень оригинальное. Вы чувствуете, видите, воспринимаете мир, так же как и населяющие его живые существа,  как-то по особенному. Одним словом, вы новатор. Вы пионер. Идете здесь каким-то своим путем, не оглядываясь, не ставя себе в пример, за образец никого. И это все дает основание верить и думать, что за вами большое будущее. – Лель помолчал. Видимо, давал Надежде Николаевне время переварить услышанное. С не меньшей энергией продолжил. - Допустим, мы заключаем с вами договор. По условиям этого договора  вы становитесь во главе нашего дочернего предприятия,  мы строим вам новые, комфортабельные производственные помещения. И учебные. Да, у вас будут ученики.  А еще у вас будет целый штат помощников, собственные средства, которые позволят вам путешествовать по миру, знакомиться с плодами творчества подобных вам мастеров, что-то, какие-то, может, приемы перенимать у них, что-то давать им. Словом, перед вами открывается жизнь куда более яркая, насыщенная, плодотворная, чем была до сих пор. Вы вступаете в новое качество жизни. Куда более вас достойное…Надеюсь, вас это впечатляет.
Да, Надежду Николаевну это, разумеется,  впечатлило. У нее занялся дух.
-Понимаю, - продолжил Лель, - вам трудно охватить все разом. Но это лишь наш первый контакт. Наш, скажем так, протокол о намерениях. Я на какое-то время вас покину, вы еще на досуге подумаете, взвесите все «за» и «против», а потом, при условии вашего согласия,  мы пригласим вас непосредственно в наш головной офис в Москву. Там вы встретитесь с нашим самым главным руководством. И, если все пойдет по плану, - подпишете там окончательный договор. А дальше, - мы незамедлительно приступаем к реализации всех до единого пунктов этого договора. Вас  устраивает такой шедул?  Извините, я хотел сказать «расписание».
Лель  не задержался у Надежды Николаевны, у него на этот день была запланирована еще одна поездка, на этот раз   в Данилово. Он  уехал, а   обескураженная только что услышанным Надежда Николаевна  осталась сидеть у себя на продавленном диване, на ее коленях подаренный ей экземпляр роскошно оформленной книги, где нашлось место и плодам ее, подумать только! рук. Прошло какое-то время, прежде чем заметила стоящую в проеме комнатной двери дочь. При разговоре с гостем Лидии в комнате не было, но, судя по тому, что было сейчас написано на ее лице, она ухитрилась многое, если не все, услышать.
-Ну, что скажешь? – Надежде Николаевне и впрямь  хотелось услышать сейчас хоть чье-то постороннее мнение: уж больно много чуть ли не в мгновение ока свалилось на нее. Пусть это «много» разделит с нею кто-то еще.
-Я не знаю, мама. Наверное… тебе  самой видней.
  Дочь  и до этих пор чувствовала себя не совсем в своей тарелке при общении с оборотившейся к ней каким-то другим лицом, после того, как занялась поделками и получила какое-то признание,  матерью.  Сейчас же, после того, что только что услышала, в ней добавилось еще больше неуверенности, даже робости, непонимания, как ей дальше себя  с ней вести.
Кажется, впервые, с тех пор, как похоронила мужа, Надежда Николаевна пожалела, что нет у нее под боком настоящего неглупого, во всем разбирающегося и желающего ей ото всего сердца одного лишь добра и благополучия мужика. Будь при ней такой, он-то бы, точно, дал ей сейчас какое-нибудь руководящее ЦУ.
-Твой-то когда приедет?–поинтересовалась Надежда Николаевна.
Она имела в виду намеревающегося приехать в Кошкино  в очередной отпуск своего зятя Юрия. Человек, мнение которого для нее, пожалуй, было сейчас самым авторитетным.
-Да в эту субботу…А что?
До субботы еще надо было дожить: разговор происходил в четверг. А ответа от нее могут потребовать еще того раньше. О-хо-хо…
«А съезжу-ка я, пожалуй, пока к себе  в деревеньку, - подумала Надежда Николаевна. – Авось, мне там что-нибудь, если не напрямую подскажет, так хоть на ушко нашепчет».

7.
Собиралась  выйти с утра, но, как часто в жизни бывает, то одно отвлечет, то другое, - вышла из дома лишь в начале второго, да еще прождала автобус на другом берегу Волги, словом, когда добралась до Охотино, часовая стрелка уже далеко зашкалила за цифру «три».
Начала,  как и подумала вначале, когда планировала свою поездку,  - с посещения Охотинского  кладбища. Нашла могилы «своих». Прежде всего, самых близких – матери, отца, деда и бабушки. Были здесь же, или неподалеку, похоронены и многие другие ее родственники. Вновь, так же как и при недавнем посещении Кошкинского кладбища, погоревала, что большинство «подведомственных» ей  могилок  выглядело  недостаточно ухоженными.
«Даст Бог, стану богатой, - пообещала, - приберу все могилы, ни одну без вниманья не оставлю. Будете у меня только полеживать себе, да радоваться».
С кладбища – еще три километра до Сосновцев. День будний – единственная деревенская улочка пуста. Встретилась только незнакомая Надежде Николаевне пожилая дачница, с  держащейся  за ее руку, видимо, внучкой, - скорее всего, отправились в Охотино закупать продукты. Ее родной дом тоже пуст. Только сидящая на цепи молодая собачка при виде подходящей к дому незнакомки, видимо, собравшись с духом,  взъерошенная, всем своим видом показывающая, до чего воинственно она настроена, выскочила, гремя цепью, из конуры, но при первой же улыбке и добром слове Надежды Николаевны  сменившая гнев на милость, - умильно завиляла хвостом. Ключ лежал там, где и положено ему лежать, но Надежда Николаевна  не стала вовсе заходить в дом, обошла его, заглянула в лежащий за домом огород, проверила, как выглядят обросшие зеленью грядки. В своем кошкинском огороде  этой весной Надежда Николаевна этой весной  пальцем о палец не ударила, даже картошки не посадила. И хотела, настраивалась, то и дело задумывалась, как же она, без своей картошки,  протянет грядущую зиму, - но все, так или иначе связанное с глиной, поделками,  постоянно вставало на ее пути. Теперь как она будет перебиваться без собственной картошки? Единственная надежда, если выгорит то самое, сказочное, что так щедро наобещал ей этот ушлый, нежданно-негаданно нагрянувший добрый мОлодец Лель.
Пока разглядывала грядки,  вернулась с работы в столовой при доме отдыха ее племянница.
-Ой, тетя Надя! А я только-только шла и про вас думала. Это правда, что к вам опять какой-то иностранец наезжал? И будто ваши игрушки будут теперь в каком-то знаменитом музее, вроде Эрмитажа?
Про Эрмитаж, вроде, между ними не проскользнуло ни слова. Это уже самые настоящие враки. Хотя и приятные, ласкающие слух Надежды Николаевны. Поэтому и не стала вносить уточнения, перечить. «Хочется вам, чтоб был Эрмитаж, - нехай будет. Меня от этого не убудет».
Пока объяснялась с племянницей, вернулась из своего леспромхоза сестра. Без посиделок теперь никак не обойтись, - не такой уж и частой гостьей была здесь Надежда Николаевна. Во все свои прошлые приезды слишком была озабочена добычей и доставкой глины,  чтобы еще уделять время родным. Наконец, когда собралась уходить, уже наступил вечер, стемнело. К тому же еще и тучки набежали, обложили все небо, начал накрапывать дождик. А между тем в планы Надежды Николаевны входило и посещение баньки, той, что сыграла такую важную роль в ее жизни.
Банька, на удивленье,  никуда не делась: как стояла много лет назад, так до сих пор и стоит. Можно  только поражаться тому, что  ее до сих пор не разобрали на дрова или просто из баловства  не подожгли. Похоже, правда, время отнесло ее еще дальше от деревни, ближе к лесу, может, от того, что заросли молодняком близлежащие, запущенные, уже несколько лет необрабатываемые поля. Необрабатываемые от того, что существовавший здесь прежде колхоз приказал долго жить. Вот и пошел в рост дерзкий молодняк,  взял в плотное кольцо и саму баньку. Теперь тут  настоящие лесные джунгли:  кусты бузины, рябина, черемуха, не говоря уже о вездесущей, вымахавшей почти в  рост  Надежды Николаевны  крапиве. На двери баньки ржавый амбарный замок, но разверстая дужка, как будто замок просит еды. Надежда Николаевна только потянула за эту дужку, - и вот уже замок на ее ладони, а дверь сама, без понуждений отворилась со слабым скрипом. 
В предбаннике уже чернильная темнота, даже ни одна щелка не засветится. Протянутая рука наткнулась на изъязвленные, изъеденные грибком, превратившиеся местами в труху стены.
 Зачем она сюда пришла? Что ее сюда позвало? Может, что-то еще хотела найти? Может,  еще какой-то остаток, смутное отражение той девочки, которая с таким старанием, таким тщанием перенимала, впитывала в себя  преподаваемые ей здесь уроки? Наверное, она стояла сейчас у какого-то другого порога и, прежде чем переступить через него, ей необходимо было, хотя бы на короткое время, побывать у старого? Ведь всем тем, что уже случилось с нею и что еще должно случиться, она, в конце концов, обязана именно этой заброшенной, гниющей, заплесневевшей баньке. Все для нее начиналось именно отсюда.
Немного постояв в предбаннике, решила заглянуть в парную. Чуть тронула дверь, едва, кажется, прикоснулась пальцем, - дверь так же охотно поддалась. Здесь все то же:  та же чернильная темнота и тот же дух тления.
Нет, если, может, и рассчитывала Надежда Николаевна  на какой-то ответ на вопрос, стоит ли ей пойти по сулящему ей такие выгоды пути или от этого пока таинственного, полного скрытых пока неожиданностей, отказаться, -  напрасные ожидания. Ответа она так и не получила.
8.
Еще через пару дней, уже в воскресенье, когда  Надежда Николаевна  поджидала к себе приглашенных в гости дочку с новоприбывшим зятем, заявился, видимо, каким-то образом, скорее всего, пользуясь «сарафанным радио»,  прослышавший  о последних событиях   ее «благодетель» Витя. Час их обычных расчетов еще не наступил, и она его в эту пору не  ждала.
Только открыла дверь, сразу бросилось в глаза, до чего он выглядит  встревоженным.
-Ну что, Надежда Николаевна? - Да, только так: «Надежда Николаевна», от былой, так бьющей ее по ушам, унизительной  «тетки» и следа не осталось. – Как тут… у вас?
«У нас-то квас, - с удовольствием подумала про себя  Надежда Николаевна, - а у вас?».
-Да ничего, Витя, ничего, слава Богу. Живем, как говорится, хлеб жуем. Не жалуемся, одним словом.
-Что значит «ничего»? – Витя явно нервничал. -  Говорят, к вам кто-то из Москвы приезжал.
-Ну, приезжал.
-И что?
-А вот я тебе сейчас…чего-то покажу, - Надежда Николаевна не поленилась, прошла в комнату (разговор проходил на кухне), вернулась с подаренной ей шикарной книжкой. Открыла ее на заложенной странице с фотографиями ее поделок. – Узнаешь?
Витя только бросил взгляд и на саму книжку и на фотографии, ни то, ни другое его, похоже, мало заинтересовало.
-Поздравляю… Давайте лучше о деле. Мне когда от вас следующую партию ждать?
-Да никогда
-То есть как это «никогда»? 
-А вот так. – Надежда Николаевна произносила все это и смаковала при этом сладость мщения («Это тебе за недавнюю «тетку», и за то, что наживался на мне, а я почти ничего от тебя, кроме жалких подачек,  не видала»). – Хватит, Витя. Хорошего, как говорится, помаленьку. Теперь уж я сама себе буду хозяйка. Захочешь, так уж и быть, - в  помощники тебя  какие – никакие  возьму. Ты малый шустрый. Авось, еще пригодишься.
 -А уговор?
-Какой уговор?
-Вы же мне обещали, что мы с вами сообща теперь будем работать.
-Ну, мало ли, чего обещала. Чего я тогда знала, когда обещала? Мы же с тобой без бумаг – на одном честном слове - работали.
-Какие еще вам бумаги?
Но Надежду Николаевну уже немного по этой части подковали, она уже была ученой:
-Мы же, если все по честному,  должны были заключить с тобой договор. Чтобы все по закону. А раз без договора…
-Погодите, погодите, а то, что я вам патент на право заниматься частным предпринимательством на собственные средства выкупил? Или это уже не считается?
-Выкупил – спасибо. Не волнуйся, я тебе верну. В убытке, Витя, не будешь.
-А  налоги? Я ведь тоже…
-Да все-все верну,  я же тебе сказала.
-И вообще…Это не по-родственному.
-Ну, может, и не по-родственному, но раз уж я перехожу в другое качество жизни…
Витя, как только услышал про это, даже на какое-то время речи лишился. Наконец, совладал с собой.
-Что значит «другое»?
-Ты же видел эти фотки…Видел?   Меня уже во всем мире знают, а ты хочешь, чтобы я и дальше – за эти-то гроши, - только на тебя работала? –  Какая-то волна как будто нахлынула, накрыла с головой Надежду Николаевну, сорвала с места  и понесла в открытое море. И как-то совсем не страшно ей было при этом, наоборот, -  весело.
-Ну, не такие уж и гроши…- Витя  выглядит совершенно убитым. - И потом… я же как раз, когда  шел к вам, собирался сказать, что буду платить вам  больше.
-Опоздал, Витя. Я теперь сама буду платить. Тебе – тоже. Если только ты мне  понадобишься. –  Ее, похоже, все дальше и дальше заносит.
-Это все еще, знаете ли…Мало ли кто чего наобещает? А я вам сразу же. Не сходя с места. Прямо сейчас.
 Витя даже потянулся рукою в карман, - Надежда Николаевна его вовремя остановила:
-Не. Все. Мне больше копейки твои не нужны. Проживу теперь и без них.
-Ну, как знаешь…- И тут Витя, видимо, вконец отчаявшийся, махнувший на все рукой,  вдруг опять перешел на обидное «ты». – Дело, как говорится, хозяйское. Только как бы тебе, тетка, со всеми этими…другими качествами не опростоволоситься.
-Ты за меня не бойся. Я, надо будет, сама за себя постою.
-Ну-ну. Это мы еще посмотрим, что из тебя получится.
Больше препираться с вернувшим себе привычную хамоватость Витей Надежда Николаевна не стала. Особо не чинясь, больше ни капельки не церемонясь, едва не вытолкнула его за дверь. Уже закрыв за ним дверь, села в кресло, немного, положив ладони обеих рук на взволновавшуюся грудь, отдышалась.
Что ж…Жизнь, выходит,  сама подсказала ей решенье. К Вите теперь ей обратной дороги нет. Сама сожгла за собой мосты. Наверное, это и к лучшему. Большому кораблю, как  известно,  большое и плаванье.

Глава пятая: Красная икра. Много.
1.
А вот и поджидаемые ею гости: дочка с внучкой и зятем.
Если с  дочкой и  внучкой Надежда  Николаевна этим летом уже повидалась, то зятя  Юрия встречала в этом году впервые.
Юрий тоже был из местных, кошкинских. Но  родичи его обитали в  сферах, куда самой  Надежде Николаевне  до сих пор путь был заказан. Зятева мать была заведующей парикмахерской,  отец – начальником авторемонтной мастерской при ПМК. По армейским меркам, если Надежда Николаевна была… ну, скажем, сержантом, и то лишь, учитывая ее свежие заслуги, то зятевых родичей, пожалуй,  вполне можно причислить  одного к майорам, а другого, пожалуй, даже и  к полковникам.
  Они жили хоть и в старом, но после капремонта  доме,  в центре Кошкино, на улице Александра Пушкина, в просторной четырехкомнатной квартире. У свата с незапамятных времен была постоянно какая-нибудь легковая машина, и отпуск свой они проводили не на огородных грядках, как сама Надежда Николаевна  и большинство ее земляков-кошкинцев, а в каком-нибудь там, допустим,  Гурзуфе или в Минеральных Водах. Подстать родичам были и их дети: Юрий закончил среднее военное училище в Ленинграде, дочь училась на курсах при  Высшей школе МВД в Ярославле.
Новые времена, смена власти в столице  как-то совсем не сказались на  положении этих родственников Надежды Николаевны. Это по столичным площадям чего-то там  покричали, побузили. Даже, по телевизору показывали, как какое-то время назад даже баррикады возводили. Кошкино осталось этим волнением не затронутым. Ну, если только   горисполком стал называться   мэрией, и флаг перед парадным входом сменили: был просто красным, а стал не пойми чем. Без поллитра, как говорится, не разобраться. 
К  своей скромной родственнице Кабановы (такой была теперь и  фамилия ее дочери)  до сих пор относились довольно прохладно. По принципу:  «Каждый сверчок, милая,  знай свой шесток». Даже обретенная Надеждой Николаевной известность, сплетни, героиней которых она стала в последнее время,  не сблизили  их.   Поэтому Надежда Николаевна  никогда и не стремилась встречаться  с ними, избегала посещений их шикарно обставленной, напичканной гарнитурами  квартиры.
 Лидия  же, в отличие от матери, чувствовала себя в среде ее новых  родственников по мужу вполне своей, и без колебаний, сомнений, когда наезжала  погостить в Кошкино, всегда останавливалась у них, а не в скромной квартирке матери. 
Другое дело – ее зять Юрий.
Вот кого бы она с ходу, не раздумывая, определила  своим мужем, будь она ой как на много годков помоложе.
Да. Ну, вот надо же такому случиться! – люб он был ей. Своей мужской статью. Высоченный, - за метр восемьдесят,  статный, плечистый, шея неохватная, грудь колесом. Гвардеец, да и только. Был он, кроме того, далеко не глупым. Даже, как-то признался, одно время стихи писал. Надежда Николаевна, как услышала однажды про стихи, стала уговаривать, чтобы дал почитать, но тот ни в какую. Стеснительный.
 Да, гвардеец, но внешность, как известно, штука обманчивая. Снаружи ты лев, внутри кролик. Что-то подобное и с Юрием. Если разобраться, - обыкновенный подкаблучник. Ничего не сделает, пока жена, как говорится, не завизирует. До того, что иногда подумаешь, он и в туалет-то, прежде чем сходить, спросит на это разрешенья жены.
Лидия, с дочкой на руках, как переступила через порог, так и остановилась, как вкопанная. Юрий, возвышаясь над ней почти на целую голову, маячит за ее спиной. Заметно, - ни тот, ни другой не знают, как им теперь подобает вести себя с преобразившейся Надеждой Николаевной. Уж на что внучка несмышлена и той, по-видимому, что-то передалось от родителей: обычно, избалованная вниманием старших, уверенная, что она пуп земли, сейчас выглядит настороженной, смотрит на бабку,  до предела сузив свои глаза,  и помалкивает.
-Ну, проходите. Чего стали? – Надежде Николаевне  уже и самой то и дело становилось неловко, когда замечала, как кто-то теперь  пасует перед ней.
Вскоре, однако, эти первые неловкости сами собой ушли. Первой, как и полагается,  опомнилась внучка. Оживилась, задвигалась по квартире:  «Все дырки мои заковырки». За ней глаз да глаз. Приободрился и Юрий. Он же первым обратил внимание на наглядный тещин триумф, - потянулся за книжкой, а Лидия в это время занялась готовкой на кухне.
-Погляди, погляди, - поощрительно кивнула головой Надежда Николаевна.  Ей, говоря по правде, давно не терпелось похвастаться перед симпатичным зятем своими достижениями. – Там про меня найдешь.
Не дотерпела, пока Юрий самостоятельно отыщет нужное, отобрала у него книгу, открыла  нужную страницу,  ткнула пальцем:
-Это я!
Юрий разглядывает, а Надежда Николаевна продолжает:
-Теперь вот я и не знаю… Вроде, большие деньги сулят. Обещают, - мы тут тебе и это  понастроим, и то, а ты только ходить будешь, руки в боки, да командовать направо-налево. Как думаешь? Мне соглашаться?
-Да о чем еще думать, мама? – донесся из кухни дочкин голос, она тоже, кажется, к этому моменту освоилась. -  Конечно, соглашайся. И думать даже нечего.
-Да я не тебя спрашиваю!
-Что ж? – пожал плечами Юрий. – По-моему, тоже. 
-Думаешь, я смогу?
-Командовать-то? – улыбнулся. - Командовать все могут.
-Ну, да, конечно, тебе лучше знать, сам командир.
-И потом наверняка у вас какие-то  помощники будут. Заместители.
-Ты думаешь?
-Если это действительно серьезные люди и не собираются вешать вам лапшу на уши.
-А ты только бумажки станешь подписывать, - дочка опять прорезалась, -  да деньги в кассе получать.
-Не будет она деньги в кассе получать, - возразил Юрий. – Ей чеками будут платить.
-Какими еще такими чеками? – всполошилась Надежда Николаевна. 
-Банковскими. А то и на карту.
-Банковские  карты, - это совсем другое дело, - возразила с кухни дочь. – Карты это, если, допустим,  она заграницу куда-нибудь полетит, там ей в той же гостинице или в супермаркете легче будет. Там наличными редко кто когда  расплачивается.
-Не полечу я никуда, - решительно заявила Надежда Николаевна, она даже в мыслях не могла допустить, что ей придется куда-то еще лететь,  тем более заграницу. Чего ей там делать?
-Может, и придется, - возразил Юрий. -  На ту же, допустим, выставку. Если персонально пригласят.
-Еще на симпозиуме, может, на каком-нибудь придется выступать, - подлила масла в огонь дочка.
-На симпозиуме там надо иностранный язык знать, - засомневался Юрий, - иначе никто ее не поймет.
-А переводчики, думаешь, на что? На каждом симпозиуме или на конференции обязательно переводчики, с любого языка переведут.
-Да ну вас! – вдруг рассердилась Надежда Николаевна. – Вас обоих послушать… Какие-то все страсти-мордасти. Заранее тошно становится. Да и неизвестно, сбудется ли все? Это мы пока только думаем-гадаем, а на деле все пшиком может оказаться… А ну отлипни! Оставь ее в покое! – это она уже к внучке обращается, заметив, что та пытается просунуть в рот кошки носок найденной ей под кроватью домашней туфли.

2.
Насчет пшика и  что все может обернуться ничем, об этом она не напрасно сказала. Не было у нее полной уверенности, что сбудется все, о чем напел ей здесь лощеный посланник из Москвы. Обманут. Как пить дать. Посулить посулят, да и забудут про нее. Мало ли на белом свете  таких, как она?  Не напрасно ведь от нее поехал в Данилово. Значит, и там у них кто-то на примете. Тем, кто в Данилово, тоже с три короба наобещают. И поехали дальше. Русь-то вон какая большая. Пока ее всю от края до края объездишь, со всеми, кто ими запримечен, поговоришь, это сколько ж времени пройдет? Да и денег, как бы там ни выставлялись, на всех у них явно не хватит. Кому-то непременно надо будет посторониться. Вот ей, Надежде Николаевне, как раз такая участь – быть крайней – и выпадет. И все ее мечтанья в одном неглубоком месте окажутся, о котором говорить неприлично. А она уже поспешила, - от синицы, Вити то есть, уже отпихнулась, на журавль в небе, на Леля этого златоустого, понадеялась. Ох, напрасно, напрасно она с Витей поругалась. Правильно в народе говорится: «Не плюй в колодец».
Недели, пожалуй, три прошло с тех пор, как наезжал к ней змей-искуситель Лель,  Лидия с зятем и внучкой уже давно вернулись в свой Ямало-Ненецкий округ, Надежда Николаевна  в который уже раз примерялась, на сколько же ей, на какое количество буханок хлеба, хватит остающихся при ней средств, когда в дверь к ней позвонилась почтальонша.
-Вам заказная бандероль, тетя Надя.  Распишитесь,  – подает  огромный, мятый, с оборванными уголками пакет. На пакете чего только и на каких только языках не понаписано! – И еще вот здесь…Напишите своей рукой. Что  пришло в неисправном виде.
Почтальонша за дверь, а Надежда Николаевна, как коршун, набросилась на пакет. Не тут-то было! Бумага крепкая, плотная, - картон твердущий, - ни за что  не поддается. Наконец, поддела, где надо, ножом, выпотрошила содержимое пакета. Что-то вроде грамоты. Все, конечно, на ничего не говорящем ни уму, ни сердцу языке. С подписями. В нижнем правом углу, на веревочке  болтается сургучный ярлычок. Догадалась. Это запропавшая грамота.  Та, о которой ей уже говорили: ее диплом, свидетельство того, что творение ее рук нашло признание  на выставке. После долгих мытарств нашло, наконец, своего хозяина.
Порадовалась, погордилась, конечно, еще раз за себя. Не удержалась, - показала соседям по дому. Однако  справедливо при этом подумала: «Все это бумажки. Может, и красивые. С разными там завитушками. Но это все же не хлеб. Этими грамотами не  отоваришься. Никто за них ничего не даст. Даже пачку соли не купишь».
Так-то она сидела, пригорюнившись, держа на  коленях свидетельство своей славы, когда зазвонил телефон.
Как-то,  ей показалось, своеобразно, со значением зазвонил. С замершим сердцем взяла трубку.
-Надежда Николаевна, вы ли это? Я вас приветствую. Это Феликс говорит.   Узнаете? Как ваши дела? Как настроение? Обдумали наше предложение?
-Я согласная!  - с трудом, преодолевая стремительно вспыхнувшее в ней желание расплакаться,  выпалила в трубку настрадавшаяся ожиданием Надежда Николаевна.
-Ну и отлично!  Тогда вам надо будет теперь подъехать прямо сюда, к нам, в Москву.  Познакомитесь с нужными вам людьми, оформим все необходимые документы.
-А здесь, без Москвы,   никак нельзя? – уж очень ее сразу напугала мысль ехать в такую даль. Тут же припомнились недавние, устрашающие своей непонятностью разговоры с дочерью и зятем.
-Нет, к сожаленью. Это довольно сложный бюрократический процесс. 
-А когда?
-Чем скорее, тем лучше. Сегодня, если не ошибаюсь, второе. Неделю на сборы вам будет вполне достаточно?
-Собираться-то, может, и соберусь. Чего мне особенно собираться?  Только ведь, сынок,  мне не на что ехать.
-Понимаю, Надежда Николаевна. Нет проблем. Мы выпишем вам подъемные.  Не сегодня, так завтра получите их денежным переводом. Билет на поезд мы  вам также закажем. Вы получите его с нарочным. Если – вдруг - возникнут какие-то проблемы, запишите мои телефоны. Звоните, не стесняйтесь. Всегда к вашим услугам.

3.
Итак, Надежде Николаевне  все же предстояла поездка в Москву.
Как это ни удивительно, она, в свои сорок пять, не покидала Кошкино далее Рыбинска и Углича – просто нужды такой никогда не было, а железной дорогой пользовалась буквально считанное количество раз. И произошло это, когда Николай, сразу по окончании школы, поступил в техникум в Тихменево, где он собирался научиться на лесничего. Тогда Надежда Николаевна раза четыре за зиму навещала его, потому что он то и дело жаловался в своих письмах на скудную кормежку. Причем дело было так: сначала стареньким, дребезжащим   автобусом до станции Волга, там брала билет в общий вагон. В вагоне всегда было тесно, все проходы запружены не уместившимися на коленях корзинами, рюкзаками, мешками: Надежда Николаевна с трудом находила незанятую палестинку на скамье, а то и вовсе предпочитала стоять в тамбуре, благо, ехать было совсем ничего. Проучившегося с год сына «забрили» в армию ( в техникум после этого больше не вернулся), а Надежды Николаевны  поездки на этом прекратились.
И вот теперь – сразу - в Москву! Было от чего подняться давлению.
Но прежде она должна  получить обещанные ей по телефону билет и деньги на дорогу. С билетом – никаких проблем. Сначала, ближе к утру,  ей  кто-то по межгороду позвонил, очень вежливым девичьим голосом удостоверился, правильно ли записан адрес, - ближе к вечеру к дому подкатил УАЗик с тремя большими иностранными буквами по бокам машины, из машины выскочил совсем молоденький мальчик. Он-то, после того, как Надежда Николаевна  поставила свою закорючку на каком-то документе, и вручил длинный конверт с билетом.
УАЗик быстренько укатил, билет в кармане, точнее, на буфете, под ножкой сервизного фужера, - но обещанных подъемных не было. День, второй, третий. Надежда Николаевна, собравшись с духом, решила дозвониться до своего московского златоуста, благо, он продиктовал ей номер своего телефона. Однако, что ни попытка, в ответ бесстрастный, не принимавший во внимание никакие доводы Надежды Николаевны женский голос отвечал ей одно и то же: «Неправильно набранный номер…Неправильно набранный номер».  Хоть ты плачь! Надежда Николаевна  уже совсем, было,  собралась позвать на помощь кого-нибудь из соседей, кому, в отличие от нее, уже приходилось дозваниваться до Москвы, хотя бы ту же инженершу с их дочкой круглой отличницей, когда почтальонша, наконец, вручила ей долгожданную квитанцию.
Надежда Николаевна  попробовала разобраться,  что было в той квитанции. Ее, понятно,   больше всего интересовала выписанная сумма. На много ли они расщедрились? Но все было так неразборчиво и так много цифр! Надежда Николаевна  так и пошла на почту в полном неведении, что ее там поджидает. 
Когда вручала квитанцию, ей сразу бросилось в глаза: кассирша  по другую сторону окошка, глянув в квитанцию, окинула Надежду Николаевну   каким-то особенным взглядом. Впрочем, так в последнее время на Надежду Николаевну смотрели многие, и она уже к этому привыкла. Посмотрела и стала аккуратно пересчитывать деньги. Время шло, кассирша считала, все, кто стояли вслед за  Надеждой Николаевной, уже начали нервничать, а кассирша все считала. «Зачем она это делает? – подумала Надежда Николаевна. - Могла бы сначала рассчитаться со мной, а потом – хоть стой на голове».
-Товарищи, - вдруг, уже прервав свой счет, обратилась кассирша к очереди, - вы напрасно стоите, денег больше не будет.
-Как так не будет? – заволновалась очередь. – До сих пор были. А куда же они девались?
Кассирша не удостоила ответом, еще раз пересчитала положенную Надежде Николаевне  сумму,  протянула  через окошечко свою бумажку.
-Распишитесь в получении.
Надежда Николаевна глянула в бумажку и опять ничего не поняла: все так меленько, и слишком много цифр. Вопросительно посмотрела на кассиршу.
-Напишите прописью, сколько вы получили, потом пониже распишитесь.
-А сколько я получила?
-Ровно столько, сколько вам переведено.
-А сколько мне переведено?
-Двадцать шесть  тысяч   двести тридцать шесть рублей.
За спиной Надежды Николаевны кто-то ахнул.
-Это все мне? Одной?  – еще не могла поверить своим ушам Надежда Николаевна.
-Ну, разумеется. У нас же в Кошкино больше нет другой Федорычевой Надежды Николаевны. Или все-таки есть?
-Нет-нет, - поспешила заверить кассиршу Надежда Николаевна. – Я одна такая.
У Надежды Николаевны больше не возникало никаких вопросов. Дрожащей рукой, кое - как написала, что полагалось, той же дрожащей рукой овладела пачкой денег.
-Пересчитайте, - посоветовала кассирша.
Нет, пересчитывать не стала. Не хотелось этим заниматься под жадными взглядами тех, кто еще, несмотря на предупреждение, продолжал дожидаться своих денег. Упрятала пачку в прихваченную ею из дома полиэтиленовую сумку (собралась после почты  кое-что купить из съестного). Решила ни в какие магазины не заходить. Самое главное, самое сейчас ответственное, - без потерь донести эту уймищу денег до дома. Уже вечер, - и на улице не так людно. А ну как кто-то уже знает, с какими  деньжищами  сейчас идет? Конечно, шпаны в Кошкино не так уж и много (не то, что, например, в Рыбинске),  и все же она есть. Возможно, за ней уже следят, поджидают момент. Выхватят ту же сумочку, еще пристукнут по голове, - только их и видели. Не отходя от почты, оглянулась по сторонам, заметила медленно движущуюся в ее сторону, опираясь на палочку, хорошо знакомую ей, почти девяностолетнюю бабу Фросю, она жила в соседнем доме на той же улице Газовиков. Дождалась, когда та поравняется с ней.
-Чего-то вы припозднились сегодня, баба Фрося.
-Да не говори, милая. В собесе была, а там очере-едь. Мать ее…  - Бабуся эта, надо сказать,  была большой матерщинницей. - Зато помочь дали, дай боженька  им здоровья. – Тут уж баба Фрося перекрестила воздух. -  Целых двести сорок три рубли. Вот иду, милая, и дрожмя дрожу, как бы ненароком какие лихие люди взяли и не отняли.
-Не бойтесь. Давайте я с вами пойду.
-И то! На пару-то все не так страшно. Ежели что – на пару-то, как круговую оборону возьмем, -  чай, завсегда отобьемся.
Только когда благополучно вернулась, дошла до своей квартиры, прочно, на все запоры, закрылась, села и аккуратно пересчитала деньги. Точно! Как в аптеке. Двадцать шесть  тысяч  двести тридцать шесть рублей. Такой прорвы денег в своих руках  Надежда Николаевна   еще никогда за всю свою немалую жизнь не держала.
 Только сейчас, при виде этих денег,  она впервые поверила, что все, что случилось с нею за этот последний неполный год, с тех пор, как занялась глиной,  было не наважденьем, что все это случилось с ней наяву. И вот – результат… «Привыкай, мать, - мысленно обращалась к себе. – Теперь у тебя всю дорогу будет так. Не робей. Держи хвост пистолетом».
Смотрит, не отрываясь, на деньги, а на глазах навертываются слезы. С чего бы это? Слезы-то. Радоваться, вроде, надо. Она и радуется. А со слезами просто что-то выходит из нее. Годы не то, чтобы нищеты, нищими, конечно, они не были никогда, а вот такого достатка, чтобы спина выпрямилась, поясница разогнулась. И чтобы не дрожать над каждым рублем, примеряясь, на что его лучше потратить, а от чего, от какого удовольствия в очередной раз, лично себе отказать. Все больше-то о других думала: о муже, когда тот был живой, о вечно прихорашивающейся дочери, когда она была еще без мужа, о сыне, всю дорогу что-то из нее тянущем, сосущем, на каждом шагу канючащем,  нескладном. Все. Это никудышное время приказало долго жить. Теперь настают другие времена. Теперь она ни в чем себе не будет знать отказа. Все купит, что бы ей не приглянулось.

3.
Что надеть в дорогу, - у неизбалованной нарядами Надежды Николаевны такого вопроса не возникает. Разумеется, шерстяной костюм (пиджак, юбка с нахальным разрезом на боку). Бежцвет. Костюм был приобретен лет двенадцать назад, в  кошкинском универмаге,  тогда еще была тринадцатая зарплата, она-то как раз вся и пошла на покупку. За все прошедшие годы в этот костюм она облачалась лишь пару раз (берегла), и оба раза на  свадьбы ( дочери и сына). 
Поезд на Москву, если верить доставленному  Надежде Николаевне билету, отходил от  Рыбинска  в семь сорок вечера. Надежда Николаевна  вышла из дома намного загодя  (мало ли что может случиться в дороге?). Подойдя к переправе, заметила Толяна, кого-то явно поджидающего, всматривающегося вдаль, прикрыв ладошкой глаза от солнца. Подумала с неудовольствием «Еще не хватало, чтоб меня». Толян, под тем или иным предлогом, еще несколько раз к ней заходил, но всегда при этом  остерегаясь, чтобы никто из посторонних не видел (ума все-таки у него на это хватало), а когда оставался на ночь, - опять же уходил от нее еще на ранней зорьке, когда   все нормальные люди спят, досматривают последние сны. Словом, полная конспирация, почти как в «Семнадцать мгновений весны». Не хотелось бы засветиться и сейчас.  Демонстративно отвернулась от Толяна, намереваясь проскочить мо него незамеченной. Не тут-то было!
-Надюх! Постой.
Хочешь-не хочешь – пришлось остановиться. Люди на них уже посматривают.
-Слыхал, в саму Москву едешь.
-Тебе-то что?
-Обратно-то как? Вернешься или насовсем?
-Вернусь, вернусь, только тебе-то до всего этого  дело какое?
-Денег, я тоже, слыхал, целую кучу отвалили.
Подумала, уж не собирается ли, пока ее нет, забраться к ней в квартиру, - от  этого жмурика всего  можно ждать. И мысленно похвалила себя за свою предусмотрительность: все деньги, до последнего рублика увозила с собой. И не просто увозила, а припрятала на себе. Этому она еще научилась у своей матери. Когда та, случалось,  ездила по каким-то делам или в Рыбинск или в Углич, прятала всю наличку сначала в специальный мешочек на пуговке, а этот мешочек на пояс с резинками под юбку. Ни один ворюга ни в жизнь не догадается. Ровно то же сделала сейчас и Надежда Николаевна: мешочек, пояс, юбка.
Итак, за деньги она больше не беспокоилась, однако, тревога все же ее не покидала: еще может  чего-нибудь из вещей умыкнуть. От Павла, допустим,  много чего не слишком  ношеного осталось.
-Ты вот что, -  произнесла как можно строже, - вздумаешь ежели по сундукам по моим…
-Да ты чего, Надюх! – аж весь побагровел, как вареный рак. – Да когда я?…
-Ну, вот и хорошо, коли так, - обрезала Надежда Николаевна. – Я тебе поверю…И больше не приходи ко мне. Слышишь? Хватит, поигрались немного и довольно.
-А чо? Рази так уж и плохо?…
Чем больше стоит с Толяном, тем больше внимания к себе привлекает.
-Все. Я сказала. Мое последнее слово. А придешь, - я тебя с лестницы спущу.
Сказала и поспешила на переправу. Паром уже вот-вот отойдет.
 В Рыбинске была где-то около четырех. Когда добралась до вокзала, долго выбирала, кого бы ей выбрать понадежнее из соседей по скамье, кто вызывал у нее большее доверие. Однако так как  пассажиры постоянно тасовались по мере прибытия поездов и их отбытия (кто-то уезжал, кто-то приезжал), Надежде Николаевне, соответственно, приходилось кочевать со скамейки на скамейку. И, по-видимому, из-за этого, а еще от того, что ей пришлось находиться на вокзале несколько муторных часов, это  вызвало подозрения у кого-то из других пассажиров. Не случайно, наверное, к ней подошел милиционер и строго-настрого приказал Надежде Николаевне показать паспорт.
Надежда Николаевна безропотно показала,   и милиционер, не найдя к чему придраться, от нее отвязался. Хотя еще несколько раз, делая очередной обход, специально находил ее глазами, проверял, как она себя ведет.
Наконец, дождалась, - состав подали под посадку. Еще раньше, дома, Надежда Николаевна  изучила доставленный ей билет и, найдя в нем две большие непонятные буквы СВ, вновь обратилась за помощью к той же любезной инженерше, которая и объяснила Надежде Николаевне, что СВ означает купе на двоих.
Надежда Николаевна отлично знала, что такое «шкаф-купе», она уже видела в одной квартире такой. Очень удобный. Но… Представила, как она сидит в этом купе с кем-то еще, - ей стало жутковато. «Нет, тут  что–то не так». Но приставать к инженерше, показывать, какая она безграмотная, больше не стала.
Когда подошла к вагону, подала дежурившей у вагона проводнице билет, та, даже не глянув в билет, сразу отрезала:
-Вам в другой вагон.
Надежда Николаевна  немного отошла,  еще раз проверила номер, что торчал на  вагоне,  и тот, что значился у нее в билете. Да нет, номера-то совпадают! Еще раз, но уже более решительно, направилась к вагону.
-Вам же сказано…- начала было терять терпение проводница, но Надежда Николаевна решила: «Нет уж, милая. Буду стоять до конца». Молча, сжав губы,  протягивала злополучный билет.
-В чем дело? – мимо вагона как раз пробегал мужичок в форме железнодорожника.
-Да вот…Я говорю гражданке, что у нее другой вагон, а она упрямо слушать не хочет.
-Секундочку, - билет перекочевал в руки мужичка. Глянул в него. – Ну, зачем же так? – Мужичок теперь осуждающе смотрел на проводницу. – Ир, ты чего? Ты куда смотришь? Извините, - вернул билет Надежде Николаевне – Ваше купе второе от входа. Приятной вам дороги. – Еще раз осуждающе покачал головой в сторону смущенной проводницы.
Дверь в купе открыта (вот только теперь, она поняла, что это такое за купе), и в нем  никого. Надежда Николаена  поставила свою сумку на мягкое ложе, села сама и стала дожидаться своего попутчика (Помнила ей сказанное «Купе на двоих»). Однако время шло, истекали минуты, вдоль прохода, мимо ее остававшегося  с открытой дверью купе   сновали люди, кто-то даже заглядывал. Не заходил никто. Вот уже до слуха Надежды Николавны  донеслось, как обидевшая ее проводница возвещает о скором  отправлении, вот уже и  состав сдернуло с места, сначала медленно, затем все быстрее и быстрее закружились колеса, - а Надежда Николаевна  по-прежнему оставалась в своем СВ  одна-одинёшенька. «Ну и хорошо! Поеду, как королева. Никто приставать не будет».
Где-то через полчаса, когда состав уже давно выбрался из предместий Рыбинска и, должно быть, подбирался к Волге, в купе заглянула проводница. Спросила дежурно вежливо, хотя при этом старалась не смотреть на свою нестандартную пассажирку:
-Пить что-нибудь будете? Кофе? Чай?
-Ничего не буду, - даже не обернувшись на голос,  сухо ответила Надежда Николаевна.
Проводница с шумом, с сердцем задвинула дверь, отрезав таким образом Надежду Николаевну от внешнего мира. Ее   это вполне устроило. Теперь она могла спокойно лечь на принадлежащее ей по праву ложе. Подушку и одеяло  отыскала без труда. Подумала и  решила: «Переодеваться не буду (слишком муторно)». Хотя взяла с собой из дома фланелевый, в бледных цветочках, всего-то лишь пару раз простиранный халатик. Только сбросила с натруженных ног новые туфли,  приобретенные на свалившиеся на нее шальные деньги. Туфли  еще совсем не обхоженные и от того все более ощутимо трущие ее, особенно в подъеме.
Она так устала за эти последние дни! Последнюю перед дорогой ночь почти совсем не спала, все думала, что да как. Постукивающие на стыках колеса, мягкое покачивание вагона, - все это убаюкивало Надежду Николаевну: она заснула.
Ее выдернул из покойного, глубокого сна скрежет отворяемой двери: вскочила со своего ложа, как ошпаренная.
-Сорри, сорри, - в двери застрял огромный, грузный, почти шарообразный мужик, Надежде Николаевне спросонок  даже показалось, что он в одном нижнем белье и лишь уже где-то минутой позже, когда проморгалась, поняла, что это не белье, а просто штаны такие коротенькие, едва коленки прикрывают. А сами ноги волосатые, как у мамонта. Еще на нем струящаяся по его выпуклым формам, как будто сбегающий вниз водопад, веселенькая, в  синих цветочках, рубашка на выпуск. И больше ничего. – Пардон, сильвупле.
 За спиной мужчины еще торчало несколько мужских голов.
–Тихо, братаны. Тихо, тихо. Здесь, кажется,  дама. Не будем ей мешать,  – мужика покачнуло. Удержался, ухватившись  волосатой рукой за какой-то торчащий из стены крюк. Оставил на своем ложе  принесенную  им с собой пестрой расцветки сумку, вышел из купе, подчеркнуто осторожно задвинул  за собой дверь, вновь оставив Надежду Николаевну в одиночестве.
Ну, все. Безмятежное время миновало. Ей  теперь придется коротать оставшуюся часть ночи с этим толстяком. Еще неизвестно, кто он такой, что из себя представляет. Через окно, в свете перронного фонаря,  разглядела сейчас всю их честную компанию. Так и есть: одни мужики. И, судя по тому, как бестолково размахивали руками, как один за другим обнимали, а то и смачно целовали  пузатого, она поняла, что они все сильно поддатые. Опять возникла тревога по поводу ее денег.  Догадаться это вряд ли, но что ему стоит взять Надежду Николаевну своей огромной ручищей за глотку:
-Кошелек или жизнь.
Конечно, она выберет жизнь. 
Но вот кольцо мужиков вокруг толстяка распалось и тот, покачиваясь, оскальзываясь на ходу, пошел к вагону. Только, видимо, успел войти в вагон, - состав плавно, без дерготни, пополз. Мужики, как один, хором что-то прокричали в след уходящему составу и исчезли – для Надежды Николаевны  навсегда, а толстяк, прежде чем войти в купе, вежливо постучал:
-Сорри, мадам,  – только после этого вошел, плюхнулся на свое ложе. – Еще не спите? Немного под газом. Ну,  вы все поняли. Трогательное расставание. Крутые ребята. Однако не волнуйтесь. Я сейчас быстренько кувырнусь, и вы, ей Богу,  не услышите меня до самой столицы.
Сделал все, как и обещал. Как будто следуя примеру Надежды Николаевны, не стал себя утруждать: снял с себя одни грязные, чем-то пахнущие, может, даже только что побывавшие в каком-нибудь дерьме ботинки:
-Спокойной ночи, и приятных сновидений. – Только закрыл глаза и через несколько секунд  густо захрапел.
Это называется «Не услышите»! Хотя, в общем-то, этим храпом Надежду Николаевну было не напугать. Ее  Павел тоже частенько храпел по ночам: пообвыклась.  В какой-то мере это даже успокаивало. Храпит, значит, на самом деле спит, а не притворяется. Могла бы, наверное, еще раз заснуть и сама, но…мысли, сомнения, тревоги по поводу того, что ее ждет опять, как и все последние ночи, нахлынули на нее. Остаток ночи, почти пять часов, - только чутко подремала. Еще раз глубоко, как вначале, заснуть уже не смогла.
Было где-то около шести утра, рассвело, когда ее попутчик в очередной раз всхрапнул, пробудился, приподнял голову, оглянулся по сторонам, живо присел.
-Где мы?... Так-так…- приподнял шторку на окне, всмотрелся в бегущие наперегонки с составом  деревца, поля. – Где-то через пару часов столица. Айн секунд. – Потянулся к своей сумке, открыл, достал из нее миниатюрную фляжку, стопку, наполнил стопку, выпил, крякнул.
Мужик, скорее всего, примерно ее лет. А, может, и постарше. Уже поредевшие волосы с сединой. Жесткие, опять же с сединой усики. Далеко не красящий его желвак на лбу.  На одном из мизинцев,  – крупный перстень. Неужели настоящий? Или как ее из фальшивого золота часики?
–Не желаете подкрепиться? – протянул фляжку. – Коньячок. – Надежда Николаевна  энергично  затрясла головой. – И правильно делаете. Я имею в виду:  по утрам. Вообще – можно. Даже нужно. Иначе… Как выражаются немцы: дог гешафт. Собачье то есть дело… Это я уже в переводе. Будем знакомы? Семен – строитель. Впрочем, это моя кликуха. Таким меня знают, - прижал палец к губам, - в определенных кругах. Вполне официально, по паспорту: Семен Моисеевич Вольштейн. А как, простите, вас?
Надежда Николаевна, чуточку смущаясь, назвала себя.
-Так-так…Ну и отчего же, Надежда Николаевна, вам не спится, не лежится? Что-то вас беспокоит?
 Надежду Николаевну вдруг отчего-то охватило доверие к этому совершенно незнакомому ей человеку. Что-то как будто ей подсказало: «От этого человека можешь  ничего не скрывать».
-Беспокоит. А как же? Первый раз в Москву еду.
-Что вы говорите? Подумать только! Да вы уникум, Надежда Николаевна. Первый раз в Москву! Тогда…как я вам завидую.  Вам предстоит увидеть так много нового, необычного! Сколько впечатлений!.. Что, к сыну, должно быть? Или к дочери?
-Да нет. Сын с дочерью у меня дома, в Кошкино остались.  Я ведь по делам еду.
-Да? Гм… И какие же у вас могут быть в Москве дела?
-Я этот…- Надежда Николаевна запнулась, потому что забыла нужное слово, только через пару-другую секунд вспомнила. – Контакт буду подписывать.
-Контакт? Вы хотите сказать «контр-р-ракт»?
-Ну, да. Он самый.
-Мамма мия! Матка боска! Боже, царя храни! Что же это у вас за контракт за такой? И с кем, извините за любопытство?
Надежда Николаевна  коротко, однако, толково, не упустив самого главного,  поведала, а мужик ее внимательно, почти не перебивая, выслушал.
-Вот вы, оказывается, какая!  – так же коротко прокомментировал услышанное. –Да-а… Дела-а… То-то, я смотрю… Есть в вас что-то…необыкновенное. Излучение, может, какое-то. Тогда от всей души желаю вам. Не оскудела, значит, еще на таланты земля русская. – В этом месте Семен Моисеевич перекрестился. - Не одни мастера мокрых дел, халявщики, проститутки и сутенеры ныне на ней рождаются. Попадаются и такие перлы, как вы. Я, кстати, тоже далеко не последний парень на деревне. Тоже, в какой-то, разумеется, мере, Богом осененный. Приношу этой опустевшей, исстрадавшейся  земле кое-какую  пользу.
-А кто вы?
-Кто я? Ну, во - первых,  о чем свидетельствует моя кликуха, я строитель. Хотя и рядовой, ничем не остепененный инженер. Но я организатор, что называется,  от Бога. Меня не корми, - дай только что-нибудь создать. Чтобы из ничего… С пустого места.  С самого нуля. Создам, организую, подберу нужные кадры, расставлю их  по нужным местам, освою, налажу  производство. И только колесики закрутятся, закрутятся, пойдет первая продукция, - когда только-только настает пора начать стричь купоны… Скучно,  матушка моя вы моя Надежда Николаевна. Такая тоска. И хочется уже чего-то другого. Чтоб опять… С того же нуля. Такой уж я по своей природе – неисправимый романтик. Кочевник. Движение – все, конечная цель - ничто… Впрочем, объективности ради, не такой уж я  и бессребреник Отнюдь! Мне нравится, я этого добиваюсь, чтобы мои услуги хорошо оплачивались. Вот, - с этим достал, как показалось Надежде Николаевне, откуда-то из-под себя (а, может, у него такой же потайной мешочек, как и у Надежды Николаевны?) толстую пачку денег. – Сколько здесь? Честно, не знаю. И знать не желаю. – Деньги таким же манером исчезли где-то под ним. - Но все, что я получаю, мгновенно куда-то улетучивается. Это даже забавно… Еще люблю, каюсь,  хорошо поесть, попить. Женщин обожаю! Всех. Без различия.  Хотя сам, как видите, далеко не красавец. Словом, я то, что прежде, в доисторические  времена  называлось «жуир». Но это не мешает, а наоборот, способствует успеху моих дел. Если вы проедетесь той же дорогой в дневную пору, обязательно заметите вдоль дороги новые крыши, нарядные коттеджи. В основном, в своей массе наш народ еще катастрофически беден, но уже много и таких, кто может позволить себе построить, приобрести себе новый, в современном стиле, со всеми удобствами сельский домик. Бунгало. Это моя специализация. Впрочем, одними домиками я отнюдь не ограничиваюсь. Мои возможности, скажу вам без излишней скромности, вполне беспредельны. Если вдруг - мало ли? – когда подпишете контракт, сами станете хозяйкой, появится необходимость такого универсального организатора, как я, - к вашим услугам. Почему к услугам?  Я только что, вы были свидетелем, распрощался со своими последними хозяевами. Сейчас еду в Москву, погощу какое-то время  у младшего  брата. Он у меня банкир. У него тоже дворец зимний, как у бывших императоров, только  под Москвой. Словом, немножко пожуирую, а потом опять…
-А почему у брата? У вас что, своей семьи нет?
-Увы. Увы, Надежда Николаевна. Была когда-то семья. Жена,  пара дочек, - но… Давно разведенные. Не семейный я, видать, человек. Оседлость не для меня. Видимо, я из породы каких-то очень древних кочевников. То ли скифов, то ли сарматов. А, может, кто их знает, и самых настоящих гуннов. Вы на мою фамилию не смотрите. Это отец у меня был еврей, царствие ему небесное, мудрейший  был человек, иудей чистейших кровей, зато  мать – тоже чистокровная. Но уже  русская. Из  ивановских ткачих. Земля ей опять же пухом.
В дверь купе постучали, громко предупредили:
-Подымайтесь! Подъезжаем.
-Сэнк ю! – также громко откликнулся Семен Моисеевич. – Мы уже на ногах…Так что, смотрите, Надежда Николаевна. Пока я свободен, - можете располагать мною. И поскорее, а то меня расхватают. А я вам могу очень даже пригодиться. Почему я так щедр и предлагаю вам себя?…Да я уже сказал. Чем-то понравились вы мне. Хотя почему «чем-то»? Понятно, чем. Своей беззащитностью. Ведь вы ступаете в мир вам совсем незнакомый. Мир, где не признают слабых, совестливых, податливых на жалость, расположенных к бескорыстию и добру. Жестокий, безжалостный мир. Холодный. Чуть оступились, или ненароком обнажились,  обнаружили  свою слабину, - раздавят, как букашку. Одно мокрое место останется. Каково вам будет? Одной-то. Такой неопытной. Вы об этом еще не задумывались?
Разумеется, какие-то опасения, страхи у Надежды Николаевны на этот счет уже были.  И что далеко не всем, кто идет на тебя с распростертыми объятиями, можно доверять («Всегда держи ухо востро»). Нет, такой уж вовсе наивной, какой, должно быть, представлял ее себе сейчас этот толстяк,  Надежда Николаевна не была.  Отнюдь не такой и все же… Была в том, о чем предупреждал ее этот русский еврей, и большая доля правды.  «Неплохо бы, ой как неплохо иметь бы под боком такого полезного человечка. Особенно на первых порах».
Уже пошли пригороды Москвы. Только пригороды, до самого сердца Москвы еще ой как далеко, и все равно – уже ощущается, какой это огромный муравейник. Какое здесь скопище домов. Какие здесь, должно быть, живут уймы народа! Это тебе, матушка, не Рыбинск. Это будет куда как похлеще. И пакостников, которые только и норовят, как бы тебя облапошить,  здесь в тысячи раз  больше, чем в скромном Рыбинске. Тут одним спрятанным хоть в трусах мешочком не обойтись.
Перед тем, как составу окончательно остановиться у перрона Ярославского вокзала, Семен Моисеевич  извлек из заднего кармашка своих штанишек  примерно такую же яркую пластиковую карточку, какую  когда-то вручил ей на кошкинском  базаре щедрый покупатель-иностранец.
-Возьмите, Надежда Николаевна. Здесь все, что касается меня. Как меня, в случае нужды, разыскать.
Надежда Николаевна  благодарно приняла карточку и, когда Семен Моисеевич  на какое-то время вышел из купе с полотенцем, аккуратно уложила ее во внутренний кармашек своего пиджака бежцвет и булавкой  понадежней закрепила, чтоб, не дай Бог, как-то из кармашка не вывалилось.
 
4.
Надежду Николаевну обнадежили, что ее на вокзале кто-то встретит, и все равно волновалась. «А ну как не сладится? И что ей тогда? Куда податься?».
Сладилось, слава богу! Встретили. Сразу у вагонных сходней. Тот же Лель и тем же щеголем, каким запомнился по Кошкино. Правда, на этот раз на нем пиджачок  голубой, с развевающимися под дуновением ветра и отчего-то мятыми, жеваными полами. Помог донести сумку, а у вокзала их поджидала такая же, как и он, щеголеватая легковая машина.
        -Значит, так… Вы как себя чувствуете? Ночь провели удачно? Сейчас прямо с корабля на бал. Точнее, в наш офис. Нашему президенту не терпится повидаться с вами. Это займет у вас немного времени. Затем наша девушка покажет вам город. Насколько я знаю, вы впервые в Москве. Отвезет и поможет вам устроиться в гостинице. Завтра отдохнете, а послезавтра…
          Лель что-то стрекочет без умолку, а Надежда Николаевна, сидя на переднем сиденье, с бьющимся в тревоге сердцем наблюдает за тем, как их машина лавирует в нескончаемой транспортной веренице. «Ох, только бы не стукнуться. Только б живой до места доехать».
         -Что? Страшно? Ничего. Постепенно привыкнете. Когда приедете сюда и второй, и третий и так далее раз. А бывать вам здесь, хоть и не часто, но придется. Вот увидите, вас еще потянет сюда. А, может, со временем и вообще навсегда переберетесь.
          Приехали, наконец. Пятачок перед небольшим двухэтажным, но с колоннами, следовательно, старинным, домом уже заполнен ранее припарковавшимися машинами. Лелю пришлось изрядно потрудиться, пока нашел еще никем не оккупированный лоскуточек асфальта. У двери с вертушкой – пожилой, серьезный гренадер-вахтер. На нем гренадерский, с ярко начищенными пуговицами наряд. Когда проходили мимо, - вытянулся по стойке «смирно», взял под козырек. Цирк да и только! Поднялись на второй этаж. Остановились напротив одной из дверей. Вошли.
            Большая приемная. Кресла по стенам. В одном из них, нога на ногу, - седоватый, подтянутый, франтоватый мужчина лет пятидесяти. Напомнил Надежде Николаевне  какого-то популярного киноартиста. Кто именно, - сейчас не вспомнит. Сухопарая, как охотничья собака выдресированная секретарша.
          -Добрый день… Добрый день… Вас просят пройти, - обращение к Лелю. – Вас, госпожа Федорычева, просят немного подождать. Присаживайтесь, пожалуйста.
          Лель голубой  бабочкой упорхнул за дверь, а «госпожа Федорычева» села и… утонула в глубоком кресле. Сидеть на такой глубине было не очень удобно, но… «Привыкай, матушка. Раз сама этого захотела. Теперь так будет всегда. Терпи». Уже из кресла поймала обращенный на нее внимательный взгляд так и неопознанного пока ею киноартиста. Когда взгляды пересеклись, улыбнулся, слегка кивнул головой, как будто старой знакомой. Надежда Николаевна смутилась и стала разглядывать стоящий сразу сбоку от нее огромный аквариум с золотыми рыбками.   
         -Может, есть какое-нибудь пожелание? – секретарша, видимо, решила не оставлять без внимания Надежду Николаевну – Чай. Кофе. Чего-нибудь прохладительного.
          Надежда Николаевна только энергично потрясла головой, а про себя подумала: «Рюмочку бы кагорчику сейчас не помешало». Она обожала кагор с детства.
         -А я бы… - Встрепенулся до сих не признанный Надеждой Николаевной  артист. – С вашего позволения… С наперсточек водочки. Смирновской. Помню, в прошлый раз…
-Да-да, - живо откликнулась секретарша. – Одну минуту. – Прошла к располагающемуся в торце приемной бару.
«Вот нахал!». Это Надежда Николаевна подумала про   артиста. И какая-то сразу неприязнь у ней  возникла к этому человеку.
            Еще минут десять томительного ожидания и вот, наконец, из кабинета выходит пара. На обоих опять же мятые, как у Леля, особенно на спинах и попах, костюмы. Их сопровождает почти, как вначале Надежде Николаевне почудилось, малец. На нем чисто как на подростке: рваные на коленках джинсы и футболка. Все о чем-то лопочут на непонятном для Надежды Николаевны языке. Чаще всего, однако, звучит вполне понятное ей «О, да!».       Позднее, когда ей уже самой придется встречаться и общаться с иностранцами, она узнает, что это «О, да» на их языке означает «заказ».
          Наконец мятые иностранцы убрались за дверь, теперь глаза мальца устремлены на Надежду Николаевну.
-Добро пожаловать, Надежда Николаевна, – и  пошел на нее с вытянутыми, словно для объятий руками.
Надежда Николаевна растерялась, а малец овладел ее обеими руками, чуточку потряс, словно пыль с них стряхнул.
-Извините, что так получилось. Заставил вас ждать. Незапланированная встреча. Свалились, как говорится, с неба. Но это хорошо, что свалились. Вот видите. Вы еще, можно сказать, виртуальны, а заказы на ваш товар уже сыплются, как из рога изобилия. Это наши, возможно, будущие клиенты из Канады. Там, как вы знаете, много потомков наших бывших соотечественников. Ностальгия. Проходите…- Теперь обратил внимание на артиста, поздоровался также и с ним, но уже без рук, одним кивком головы. Пригласил всех пройти в кабинет.
         В кабинете стол буквой «Т». Мягкие стульчики с высокими удобными спинками. Надежду Николаевну усадили на один из них. И сами все сели: президент, как положено, во главе буквы Т, остальные у ее ножки, напротив Надежды Николаевны.
         Да нет, пожалуй, с «мальцом» она просчиталась с перепугу. Не малец он, хозяин этого кабинета, - как ей сразу  показалось, хотя и до зрелого мужика еще лямку тянуть и тянуть. Где-то, пожалуй, ему слегка за тридцать. С улыбкой смотрит на Надежду Николаевну. Он смотрит, а секретарша убирает со стола оставшиеся после предыдущей встречи пару бутылок и фужеры, взамен этого приносит новый комплект бутылок, чистые фужеры, салфетки. Сделала свое дежурное дело, ушла, аккуратно прикрыв за собой дверь.
-Ну, что ж, Надежда Николаевна… – начал президент. - Будемте, как говорится, знакомы. О вас я уже многое знаю. Какой вы уникум. Меня зовут Глебом Максимычем. Для вас  просто – Глеб. Итак, вы не прочь поработать совместно с нами. Наш… - Здесь он бросил взгляд на сидящего, скромно потупив глаза, Леля. – Наш культуртрегер, магистр наук уже дал вам общее представление. Что мы на данный момент имеем? Ваш безусловный, уже нашедший себе какое-то даже мировое признание дар. Это отправное. Мы же…- Здесь он немного полистал какими-то сложенными перед ним в папочке бумагами. – Мы же располагаем на данный момент достаточно неплохими средствами, крупными вложениями и внушительным потенциалом в части организации производства. Это дает нам основания думать, что, объединившись, общими усилиями определенно сможем добиться какого-то впечатляющего результата. Примерно, такого, какого добились, уже работая в союзе с другими. Допустим, с теми же вашими соседями из города Данилово. Там наладили производство очень оригинальных, излучающих ореол старины, чисто льняных изделий, пользующихся весьма широким спросом у истинных ценителей красоты и в нашем собственном отечестве и особенно в дальнем зарубежье. Впрочем, в вашем распоряжении будут наши красочные проспекты, буклеты, вам их передадут, и вы на досуге с ними познакомитесь.
           Президент говорил, как по писаному. Скорее всего, делал это далеко не первый раз.
-Такова, в общем, преамбула. Если же переходить к сугубо технической стороне вопроса…- Вновь полистал бумагами. – Вкратце… Суть в следующем. Мы предлагаем вам присоединиться к нам в статусе дочерней компании. То, что на юридическом языке называется «Общество с ограниченной ответственностью». ОАО. Ваши права, обязанности, сколько, кому и что, все это узнается, обсудится, обговорится в процессе наших дальнейших переговоров. Нам помогут высокопрофессиональные юристы. Но пока, если в самых общих чертах… Мы будем равноправными совладельцами этой компании. Допустим, назовем ее «Надеждой». Поскольку вы не обладаете достаточным начальным капиталом, мы возьмем пока львиную долю затрат на себя. Это своего кредит, который вы компенсируете, когда выпускаемая вами продукция станет приносить желаемый доход. Как видите, нам многое предстоит, в том числе построить, возвести. Фактически мы начинаем с нулевого цикла. Учитывая это, очень важно подобрать вам такие кадры, на которые бы можно было положиться. Которые бы нас не подвели. Иными словами, вам, в первую очередь, нужен крепкий помощник в смысле организации. Хозяйственник. Ну, и разумеется, толковый во всех отношениях инженер. На эту ответственную, я бы даже сказал ключевую должность, я бы рекомендовал, - здесь Глеб Максимович посмотрел на артиста, - Вениамина Владимировича. Он ваш, ярославский… водохлеб, и уже прекрасно зарекомендовал себя в целом ряде наших совместных мероприятий. Он мог бы….
          И тут до сих пор не то, чтобы внимательно слушающая (даже почти не слушающая из-за обилия слов, многие из которых она слышала в своей жизни впервые), однако, не смеющая хотя бы одним неловким движением прервать гладкую заученную речь Глеба Максимовича, Надежда Николаевна решительно заявила:
-Нет уж!
        Глеб Максимович вынужден был прерваться на полуслове.
        -«Нет уж», простите, что?
        -Тут я с вами полностью несогласная.
        -В чем, простите, вы не согласны?
       Надежда Николаевна посмотрела на артиста, а у того даже, кажется, челюсть отвисла.
-Я с этим не согласна.
-Простите… А в чем дело?
-Мне пьющих помощников не нужно.
Недоумевающий президент теперь обратил свой взгляд на артиста-инженера.
-Я… Пока мы сидели… - кандидат в помощники, кажется, готов был сквозь землю провалиться. - Обратился с просьбой к Томочке…  Всего-то одна стопка.
-Ну, вот видите, Надежда Николаевна. Всего-то одна стопочка. Это не считается…
-Где одна, там и две, и три. Я на этих мужиков, которые пьющие, за свою жизнь нагляделась. С ними не работа, мученье одно. К тому же у меня свой кандидат есть.
          С этим Надежда Николаевна расстегнула перламутровые пуговки на своем пиджаке, отвернула полу, не без труда избавилась от вцепившейся в сатиновую пиджачную подкладку булавки. Наконец, извлекла из кармашка заветную визитную карточку Семена Моисеевича. И уже передавая этот кусочек бумаги Глебу Максимовичу:
          -Учтите. Я на другого организатора, кроме этого, категорически несо-гла- сная.

           5.
-Однако…оказывается…какая вы!
Это уже из Леля вырвалось, когда переговоры закончились, и они вдвоем спускались по лестнице.
-Мне показалось, вы что-то вроде…лейди-бёрд… Забыл, как по-русски. А вы как… львица.
         Да, подраться за Семена Моисеевича очень даже пришлось. Но обычно скромная, тише воды-ниже травы, Надежда Николаевна неожиданно обнаружила в себе такое, о чем раньше и не подозревала. Да, Лель был прав: в ней действительно, пока спорила, доказывала, проснулась какая-то львица. Проснулась и угрожающе рыкнула. И когда это случилось, - вдруг почувствовала, какая она на самом деле сильная. Куда сильнее этих желторотых, ходящих в рванье президентов.
-Ну что это за капризы, Надежда Николаевна? – волновался, потел, сердился, то краснел, то бледнел Глеб Максимович. – На пустом месте. Сдался вам этот… извините… непонятно откуда взявшийся. Что вы о нем знаете, кроме того, что он сам изволил о себе рассказать? А если вдруг это какой-нибудь, извините, жулик?
-Нет, не жулик.
-Это вы так считаете. А Вениамин Владимирович проверенный кадр, зарекомендовавший себя, ваш, к тому же, земляк…
         После долгих препирательств сошлись на том, что Глеб Максимович встретится с кандидатом Надежды Николаевны , сам с ним поговорит, оценит и только после этого примет окончательное решение.
-Это-то, я надеюсь, вы мне позволите?
          Так уж и быть: позволила.  На отвергнутого кандидата при этом было больно смотреть - так он переживал.
Что ж, возможно, Надежда Николаевна была и не совсем права. Перегнула палку. Обидела, может, не такого уж и плохого человека, но раз ей ТАК захотелось, она, как защитник Сталинграда, будет стоять на своем.
-А теперь я сдаю вас с рук на руки. Познакомьтесь. Это Наташа. Она вам покажет город и все остальное.
          Это случилось уже на выходе. Надежду Николаевну поджидала крашеная по-московски, то есть обильно, молодка, обтянутая блестящей кожей (в дальнейшем Надежда Николаевна узнает, что эта кожа называется «латекс»). Она выглядела в ней как настоящая гадюка. Впрочем, как в этом скоро Надежда Николаевна убедится, несмотря на весь свой пугающий внешний вид, молодка окажется вежливой, предупредительной, даже временами пугливой. Она как будто постоянно боялась одним неосторожным словом, даже жестом чем-то не потрафить своим хозяевам. Получалось, что в роли ее хозяйки сейчас выступала Надежда Николаевна.   
         Лель галантно попрощался, Надежду Николаевну усадили уже в другую машину, с водителем. Выехали с пятачка, пристроились в хвост огромному, о двух этажах, экскурсионному автобусу. Наташа, она села на переднее сидение, что-то начала Надежде Николаевне объяснять, водя при этом рукою, заставляя Надежду Николаевну поворачивать голову  то вправо, то влево. Очень скоро у ней разболелась шея, зарябило в глазах. Но самое худшее, что с ней могло случиться, - ей захотелось в туалет. Поймав в очередной раз момент, когда Наташа оборотилась к ней лицом, Надежда Николаевна пальцем дала ей знать, чтоб та поднесла к ней поближе свое ухо. Когда Наташа выполнила ее пожелание, шепнула:
-Мне бы, девушка… милая, где-то отлить.
          Через несколько минут Наташа попросила водителя остановиться у какого-то здания. Вышла из машины сама и помогла выбраться наружу Надежде Николаевне.
-Я знаю, здесь есть туалет.
           Они поднялись по ступенькам и вошли через стеклянные, прозрачные, двустворчатые двери. Стоило только к ним приблизиться, они бесшумно раздвинулись перед ними сами, словно кто-то из подходивших произнес волшебное «сим-сим». Вошли. Огромное помещенье, без конца и без края. Какие-то витрины, витрины. И почти пустое. Какой-то народ есть, но поодиночке и в разных концах.
-Ты куда меня завела? – испугалась Надежда Николаевна.
-Идите за мной.
          Наташа пошла уверенно и Надежда Николаевна последовала за ней.
Уже когда сделала, что хотела, помыла руки, осушила, - все это под наблюдением Наташи, - поинтересовалась, куда их занесло.
-Это универмаг, - объяснила Наташа. И, видимо, не уверенная, знакомо ли Надежде Николаевне это слово «универмаг», дополнила.- Место, где торгуют всякого рода вещами.-
-Да знаю я! Знаю! – Надежде Николаевне стало немножко обидно, что ее считают совсем такой уж неподкованной. – У нас тоже есть. Свои универмаги. Мне штаны нужно для сына купить. Сейчас, - Надежда Николаевна достала из кармана заготовленную бумажку, на которой Николай оставил свои каракули. Прочла. – МОнтаны.
-МонтАна? – поправила Наташа. – Вы хотите купить их сейчас?
-А можно? Деньги у меня с собой.
-Почему бы и нет?
          Они покинули туалет, поднялись лифтом, кажется, на второй этаж. Уже на выходе из лифта их встретила какая-то стоящая на невысоком пьедестале особа неопределенного пола. В перьях. С обезображенным как у папуаса, или индейца какой-то татуировкой лицом. Надежда Николаевна, как встретилась с этой пучеглазкой взглядом, так, испуганная, и попятилась назад, к только что оставленной за ее спиной двери лифта.
-Не бойтесь, - поспешила ей на помощь Наташа, - это манекен.
         Ну, да. Конечно. Как же Надежда Николаевна сама сразу не догадалась? Манекены для нее отнюдь не в новинку. Но такие, чтоб выглядели  настолько натурально живыми, встречаются ей впервые. А далее, за спиной этого страшилища, расходящиеся во все стороны радиусами, как солнечные лучи от небесного светила, витрины.
-Мужское там, - объяснила Наташа.
        Они пошли вдоль одного из этих радиусов, мимо витрин. И первое, на что Надежда Николаевна обратила внимание… Нет, то было никак не мужское: витрина была заполнена разнообразного вида женскими трусиками.
-Да погоди, - Надежда Николаевна остановила  Наташу. Уж очень ей симпатичными  показались эти трусики. Какими-то не такими, как в кошкинском универмаге.  Даже в ярославском. - Должно быть, дорогущее здесь все?
-Да нет, я бы так не сказала.
-Вам помочь?
          Продавщица тут как тут. Видимо, обрадовалась тому, что в ее отделе появились покупатели.
-Д-да… - еще неопределенно протянула Надежда Николаевна. – Вот это… - Показала  на шоколадного цвета кружевные трусики. – Почем?
         Продавщица любезно посмотрела этикетку:
-Триста тридцать.
            «Что? Что? Триста тридцать?». В Кошкино женские трусики можно купить и за тридцатку. И вполне  даже приличные.
-А эти?
           Продавщица бросила взгляд на другую этикету:
-Триста шестьдесят.
           «Нет. Мы здесь покупать ничего не будем». Надежда Николаевна решительно пошла к выходу, Наташа едва поспевала за ней. Они уже готовы были зайти в лифт, когда глаза Надежды Николаевны вновь наткнулись на испугавшего ее назад какое-то время папуаса. «Ну, что? – как будто прочла в выпученных глазищах, устремленных на собравшуюся уходить, не солоно хлебавши, горе-покупательницу. – Когти рвешь? Правильно. Не по Сеньке шапка. Ты хоть баба, возможно, и боевая, но все равно, как ни крути, птица другого полета. Была скромнягой-синичкой, такой и осталась. Здесь, милая,  павлины, да фазаны одни одеваются. А до них тебе, как ни пыжься, далеко. Как до неба».
             И вновь, второй раз за день, что-то взыграло, восстало в Надежде Николаевне. Заступиться захотелось. Но если утром она стала грудью за пока почти неизвестного ей, чем-то приворожившего ее с первого взгляда еврея-попутчика, теперь она заступалась исключительно за человека очень даже хорошо ей знакомого. Ей очень близкого и родного. За самоё себя.
            Нет, это все неправда, что те трусики , что в Кошкино, только ненамного хуже. Ей ли этого не знать? Убогий линючий, расползающийся едва ли не после первой стирки ширпотреб-трикотаж. Сколько лет она его уже на себе относила! Так неужели не может себе позволить что-то другое? Куда более достойное. Что, денег жалко? Да будут, будут у нее деньги. Эти, что сейчас хранит у себя под юбкой, далеко не последние. Она в этом убеждена. Вон как лебезят перед ней. Как боятся, что она вдруг возьмет и помашет им ручкой. Выходит, она им ой как нужна. Будут, будут у нее деньги. Много денег. Даже больше, чем сейчас. Так зачем их жалеть?
           Не предупредив, ни словом не обмолвившись со своей спутницей, повернулась и тем же широким решительным шагом устремилась по только что покинутому ею радиусу, мимо тех же витрин. И вновь Наташа едва поспевала за ней.

           6.
          Вроде бы, и хороша Москва своими, в первую очередь, магазинами, а в Кошкино, как ни крути, ни верти, все равно лучше. Не магазинами, конечно, не о них речь, а… вообще. В принципе. И принцип этот, во всяком случае, для Надежды Николаевны лично, называется  «человек». В Кошкино, так ей кажется, что ни встреча, то человек. Хороший, плохой – это уже другой вопрос. С этим прежде надо разобраться. Но в любом случае - человек. А здесь, в Москве, так ей представляется, - один сплошной поток людей. Это как рыба на нересте. Куда-то прут, выпучив глаза, ничего не разбирая, чуть с ног тебя не сшибая. И все, как один, на одно лицо. И все одеты, вроде бы, одинаково.
          Неделю жизни в Москве Надежда Николаевна выдержала с трудом. Была б на то ее воля, давно бы – только ее и видели. Но дела, дела. Что ни день - надо опять куда-то ехать, с кем-то встречаться, расписываться под каким-то новым документом. Она уж и счет потеряла этим всем своим росписям.
          Порадовало, однако, что Глеб Максимович сдержал слово: как и обещал, повидался с навязанным ею Семеном Моисеевичем, и, судя по всему, остался им очень доволен.-
-Ну, знаете, Надежда Николаевна, у вас воистину глаз-алмаз. Чутье у вас, что ли какое-то на дельных, толковых людей? Как-то вы сразу его раскусили.
           Словом, взял его к себе, точнее, к Надежде Николаевне в первые помощники, наделил всеми полномочиями. Будет теперь у Надежды Николаевны справная надежная правая рука. Он-то, можно быть уверенным, все, как надо, отстроит, отладит. И, что самое главное, - не обманет.
           Но вот, наконец, все необходимые, так докучающие Надежду Николаевну формальности завершены, после недельного отсутствия может вернуться в милое ее сердцу Кошкино. Денежек, правда, к концу ее пребывания в Москве осталось совсем ничего, даже обратный билет, хотя бы в общий вагон купить не на что. Хорошо, Лель прознал об этом, скорее всего, через Наташу, и билет ей за счет фирмы купили. И вновь СВ.
           Расставаясь с Лелем, еще в гостинице, - на вокзал она должна была на этот раз поехать одна, на такси, - ненароком спросила:
-Ты вообще-то кто?
-В каком смысле?
-Ну, ты, вроде, как русский, а, вроде, как и не очень.
           А сомнения у нее по поводу русский-нерусский возникли после того, как Лель обозвал ее каким-то иностранным словом. «Лейди-бёд». Она чудом каким-то запомнила это слово, переспросила у своей Наташи. И та, правда, не сразу, не с ходу, а лишь на следующий день перевела его Надежде Николаевне, как «божья коровка». Если человек не знает, как по-русски будет «божья коровка», какой же он русский?
-Ну, в общем… Вы отчасти правы. Я с десяти лет в Америке. Мои родители в свое время эмигрировали.
-А чего ж? В Америке-то почему не сидится? Зачем опять сюда-то?
          Лель на пару секунд задумался:
-Н-не знаю… Тянет что-то. Приманивает. – Помолчал, подумал, неожиданно улыбнулся. – Да не «что-то», а может, именно  такие, как вы.
          А проводницей, которая встречала пассажиров у вагона СВ, оказалась та же самая, которая не хотела сажать Надежду Николаевну, когда она добиралась до Москвы! Надежда Николаевна ее еще издали узнала.
             В день отъезда погода испортилась, - задождило, похолодало. Кому-то огорчение, а Надежда Николаевна рада – можно надеть новое с иголочки шикарное демисезонное пальто. Получившее искреннее одобрение самой модницы Наташи. Подумала про проводницу: «Узнает - не узнает?».
            Нет, что вполне естественно, - не узнала. Вежливо проверила билет:
-Пожалуйста. Проходите.
            Вот так-то! Сама себя выдавать она, конечно, не станет.
            В купе, как и в первый раз опять никого. Может, опять еще кого-нибудь по дороге подсадят. Но Надежда Николаевна уже не испытывает по этому поводу никаких опасений. Она фартовая, она уже никого и ничего не боится.
            Состав тронулся, и Надежда Николаевна сняла с себя пальто. Уселась поудобнее. Задумалась.
            Итак, для нее начинается новая жизнь. В ее, как выразился еще Лель в его первый приезд в Кошкино, «новом качестве». Она уже, примерно, представляла, какой она будет, эта ее новая жизнь. Почти полновластная хозяйка обширного хозяйства. В ее руках деньги и власть. Ее расположения, конечно, будут домогаться. Ей льстить. Как это в жизни бывает, -  она уже довольно за свою жизнь насмотрелась. И, конечно, завидовать. Она станет распоряжаться судьбами людей. В ее власти будет их или унизить, или возвысить. От нее, во многом, будет зависеть их благополучие. Справится ли со всем этим? Почему бы и нет? Она всегда была башковитой. Все схватывала на лету. Она была изначально рождена для чего-то большого. Если не получилось сразу, сходу, - значит, так у нее на роду написано. Однако справедливость все же восторжествовала. Правда взяла свое. Кончились годы незаслуженного рабства, нищеты, унижения. Вот только когда, на сорок пятом  году жизни всем покажет, какова она на самом деле. Вот только когда она во всю свою силу и мощь развернется.
            Проводница в двери, с подносом в руках. Смотрит на Надежду Николаевну. Недоумение на лице. «А-а-а, вот в чем дело, - догадалась Надежда Николаевна. – На мне же тот же прежний барахляный костюм, в котором я еще ехала в Москву».
-Простите… Вам… чай? Кофе? – морщась, заметно, как ей это с трудом дается, выдавила из себя проводница.
-Кофе, - сухо, почти надменно произнесла Надежда Николаевна, смотря прямо в глаза, может, даже в зрачки проводницы. - Со сливками.


Глава шестая: Время любить
1.
ЧУток, как прежде, когда боялась опоздать, - то ли на скотный, то ли в школу, то ли в валяльню,  - по-прежнему чУток сон Надежды Николаевны. Спит, но помнит: десять ноль-ноль. Новый учебный год. Ее будут ждать на торжественной линейке. 
Проснулась, как обычно, без будильника. Как  запланировала себе: ровно в восемь. Поднялась.  Прошла к окну, отвела чуть в сторону  плотную голландскую портьеру, выглянула в окно. Пасмурно.  Все небо в тучах. Пожалуй, это на целый день. В другое время с удовольствием бы сейчас же кувырнулась в постель и еще подремала часок, но только не сегодня.
Двухгодичная художественная школа – любимое, самое лелеемое  дитя Надежды Николаевны.  Одно из вкраплений обширной империи Федорычевой. Таким  пышным прозвищем  наградили  владения Надежды Николаевны в одной из областных ярославских газет. Сама Надежда Николаевна газет не читает -неинтересно, а заметку о ней подсунул как-то, хохмы ради,  ее правая рука Семен Моисеевич Вольштейн.
-Просвещайся, мать моя.
 Статья, однако,  отнюдь не хвалебная, скорее, ругательная.  Семен Моисеевич объяснил, что это «левая» газета. Что-то вроде бывшей «Правды». Ну, да Бог с ними. Кто-то хвалит почем зря, кто-то точно также ругает. На всех, право,  не угодишь. А по поводу  «империи»  что сказать? Приятно. 
Школу эту Надежда Николаевна открыла четыре года назад, в селе Охотино, поближе к ее родной деревеньке Сосновцы. На костях упокоившегося дома отдыха Мосэнерго. Отвоевала себе парочку освободившихся корпусов: в одном учебные классы, в другом мастерские. Привела в должный вид, завезла необходимое оборудование. Не один миллион рублей потратила. Добилась, чтобы школе дали статус  государственной,  ее выпускники стали получать полноценный, обладающий весом и значением диплом и право работать по специальности не только на  предприятиях Надежды Николаевны, - повсюду, где им захочется.
Первые два года фактически заправляла там всем.  Была, что называется,  "и швец, и жнец, и на дуде игрец". Правда, и учеников в эти первые годы было не густо: с трудом  набиралось с десяток. А сейчас  уже десятка за три.  Два полноценных класса. Разнообразного профиля учителя. Надежда Николаевна была бы, может, не прочь и сама «порулить», ей нравится возиться с молодыми, если б не этот... ее суматошный, не знающий удержу  Семен Моисеевич. Вечно у него «планов громадье».
Года три назад напросился на откровенный разговор.
-Ну, что, мать моя? Так и будем с вашими исключительно финтифлюшками… как с писаной торбой?
«Финтифлюшками» он называл то, к чему больше всего прикипело сердце Надежды Николаевны, - ее глиняные поделки. 
-Чем они тебе не нравятся, мои финтифлюшки?
-Да мне-то, может, и нравятся, а вот  рынок от них уже… вот-вот… Трещит по всем швам. Было время, мать моя. Короткое.  Как, извините за неизящное слово , тот же самый всеми нами столь желанный оргазм. – И корежа слова на манер иностранца. – Горби… Пэ-рэ-стройка-пэрэстройка… Новыя Росыя. Вот и потянуло на аларюсь. Время-то у нас, вы замечаете? Другое. Русью-то уже даже и не пахнет. А если что где и пахнет, так вовсе  другим. Обанкротиться не боитесь? Или на вашего пижона московского по-прежнему рассчитываете? Так он уже за океан навострился, я знаю, моя агентура докладывает. Там какой-нибудь ерундой займется. Будет наивным америкашкам какую-нибудь очередную лапшу на уши вешать. Но вы-то никуда не уедете. Ты же, мать моя, русская. Или что, опять? В прежнюю нищету захотелось?
Была такая у Семена Моисеевича манера, что он обращался к Надежде Николаевне то на «ты», то на «вы», смотря по обстоятельствам. Надежда Николаевна не возражала, но сама его, по праву хозяйки,  называла только на «ты».
-Хорошо. Что же ты предлагаешь? Я от своих, как ты говоришь «финтифлюшек»  в любом случае не откажусь.
-И не отказывайся. Отлично понимаю. Сам был такой.  Но диверсификация  нам нужна как воздух. 
-Какая еще к богу?..
-А вот такая. Пока есть какие-то капиталы, - пустим их…Но не на ветер.  Вариантов много. Для начала вложимся в  благоустройство вашего родного Кошкино. Старинный русский городок. На великой русской реке. Посреди великолепной чисто русской природы. Построим пару новых гостиниц. Откроем музей… Допустим, кошек. Имя-то обязывает. Обыграем это.  Должно сработать. Кошатников у нас пруд пруди. Словом, сделаем из нашего Кошкино своеобразную туристскую Мекку. А еще займемся моим излюбленным  - строительством коттеджей. По всей Руси великой. Вот неисчерпаемая жила, мать моя, не то что, извините, твои… Чем агромаднее  метрополия, тем бОльшая жажда поближе к матушке-природе, к земле. ЛюдЯм –так уж они испокон веков устроены, -  нужны  в одно и то же время и Рафаэль и унитаз.  Это, по умному, то есть по-философски, называется «антиномия». По нашенски – раздрай.
Надежда Николаевна тогда уступила его уговорам. И, кажется, до сих пор об этом не пожалела. Хотя коттеджи коттеджами, но и о своих прежних художествах, хоть ей кол на голове теши, -  забывать не хотела. Не прибыли хотя бы ради, -  Семен Моисеевич прав: какого-то ощутимого дохода они уже не приносили, - а от того, что так настоятельно, убедительно для Надежды Николаевны требовала ее душа.

2.
Помимо мыслей о предстоящей школьной линейке в утренний моцион Надежды Николаевны вкралось и куда более для нее неприятное. Вспомнился  вчерашний, болезненно цапнувший ее за сердце разговор. Ее пригласили вчера на официальное открытие новой, отвечающей самым современным требованиям  гостиницы «Кошкин Дом». Гостиницу возвели процентов на шестьдесят на деньги ОАО «Надежда», отсюда и необходимость участия  Надежды Николаевны  в этой церемонии. Уже когда все речевки закончились,  и участники стали  расходиться, стоящий на трибунке бок о бок с  Надеждой Николаевной  их молоденький мэр, слегка к ней склонился и, немного конфузясь,  чуть ли не в самое ухо нашептал:
-Еще маленький разговорец есть, Надежда Николаевна. У вас найдется для меня пара минуток?
-Ну, что там у вас? - Надежда Николаевна сразу почуяла недоброе. Иначе зачем бы этому пареньку прятать от нее глаза?
Они пошли, не спеша,  в сторону дома Надежды Николаевны, а весь остальной чиновный люд побрел на место их службы в мэрию. 
-Ведь ваш дом, Надежда Николаевна, стоит в водоохранной зоне. Для вас это не секрет. Это явно не порядок. Эту проблему, как вы сами понимаете,  надо как-то решать.
Дом был действительно возведен пять с половиной лет  назад, на берегу Волги, и, когда строилось, проблема "водоохранной зоны" как-то вообще не стояла. То есть какие-то поползновения, намеки со стороны местных служб уже и тогда  были, но… Видимо, учитывая репутацию нарушительницы, намеками, собственно, все и обошлось. То есть надзорные службы угомонились, дом был благополучно достроен, и Надежде Николаевне  даже  в голову не приходило, что ей еще раз придется возвращаться к тому же вопросу.
-У меня, вообще-то,  на руках все разрешительные документы. Со всеми печатями и подписями.
-Да я все отлично понимаю!  Однако сути дела это не меняет. Вы же знаете, какое большое значение сейчас приобретает экология. Да и мнение общественное… Вы сами понимаете, что я имею в виду.
Да, Надежда Николаевна поняла. В следующем году, вроде бы -  так решили ученые, - Кошкино стукнет ровно пятьсот лет и ждали, что приедет сам Путин.
-Что же я, по-вашему, должна теперь ломать свой дом?
-Ну, не то, чтобы  совсем ломать, это уж слишком, но слегка, скажем так…  передвинуть.
-Как это?
-Он у вас, к счастью, из древесного материла. Умельцы его разберут, соберут где-нибудь в другом месте.  Мы вам выделим. Уверен, вы останетесь довольны,  - они уже подошли к дому, стали у ворот.
Надежда Николаевна спорить не стала. Хотя разум возмущался.  Да, «из древесного», но дом этот своей архитектурой напоминал прежние, еще памятные ей по прочитанным в детстве книжкам, старинные терема. Он уже фигурировал во всех туристских «кошкинских» проспектах, как некая достопримечательность.   
Вот и сегодня, думая о доме, гадая, куда его могут «передвинуть», спустилась на этаж ниже, в столовую. Скромно позавтракала: яичко всмятку, несколько ложек овсяной каши с молоком. (Врачи рекомендовали ей достаточно строгую диету). Стакан кофе с бутербродом.
Сидя за большим столом в полном одиночестве, еще и еще раз мягко поругала себя,  что не сподобилась найти себе, после смерти Павла, другого спутника по жизни. Этим летом, правда, ее одиночество время от времени скрашивала  внучка Алена. То и дело, чуть проголодается или просто на вкусненькое потянет, - так она уже, смотришь,  и у бабушки. Надежда Николаевна даже специально наказала своему «домоуправу», а – по совместительству – и поварихе Клавдии, чтобы та учитывала аппетиты и пристрастия внучки, чтоб держала что-то специально для нее. Своего рода приманка.
Но внучка была и сплыла. Она учится в школе-интернате с углубленным изучением английского языка, а школа-интернат в Ярославле. Уехала позавчера, вот отчего Надежде Николаевне сейчас  особенно и тоскливо.
Есть, правда, у нее еще внук, от первой жены сына. Но тот внук, Надежда Николаевна  уверена в этом (тому есть прямые  доказательства),  – не настоящий. Не ее  сыночком он зачат. Поэтому можно считать, его совсем нет. По-прежнему, как и в более молодые годы, не терпит Надежда Николаевна фальши ни в чем. Как же ей смириться с фальшью в ее собственном родовом гнезде?
Только подумала о сыне, а он – нате вам, скор на помине! - взял и позвонил.
-Мам, слушай…Короче…Можно, я сегодня с утра на работу не пойду?
-А что с тобой стряслось?
-Да ничего. Просто  в лес сходить охота. Говорят, белые пошли.
 Надежда Николаевна  пыталась пристроить сына и там, и здесь, и нигде-то он не приживался.  Наконец, приткнула его на должность главного электрика при художественном комбинате (в электричестве он, конечно, был мастак) и на этом месте, наконец-то, он притулился.
 - Подождут твои белые…
-Да не подождут! Как ты не понимаешь? Сейчас слой пройдет, жди, когда следующий. А я тебе, обещаю, самые лучшие отберу. Супу наваришь. Сбегаю по - быстрому и обратно. Ничего там без меня пока не случится.
-А если случится?
-Ежели, да кабы…Мамк…Короче…
-Ладно, черт с тобой. Иди за своими грибами. Только мне перед людьми за тебя стыдно, что такого остолопа вырастила. – В сердцах отключила мобильник.
А за грибами бы она тоже с большим удовольствием сходила. Нет для нее большей забавы на свете, ничего больше ее так не успокаивает, чем бродить по лесу и подбирать грибы. Здесь они с неприкаянным сыночком, можно сказать, «близнецы-братья». Однако ушли времена, когда могла беспрепятственно, куда глаза глядят,  ходить по лесу. Теперь она, что называется, «персона». И попадись ей кто-нибудь в лесу, один на один, - всякое  может случиться. Вот хоть и делает для Кошкино много добрых дел, однако, завистники, недоброжелатели, или просто помешавшиеся все одно откуда-то берутся. За ними глаз, да глаз. Охрану бы завести надо, но… Не лежит у Надежды Николаевны сердце к охране. Заведет, - ее ж те же кошкинцы на смех поднимут. Вот и приходится обходиться без грибов.
-Вам какой сегодня супешник? – Надежда Николаевна уже на выходе из дома, почти у порога, когда ее настигает из-за спины голос Клавдии. – Мне сегодня с утра рыбку свежую принесли. Судачок. Кило на два.
-Ну вот… Очень хорошо. Из судачка. Только всего этого – перца – поменьше.
-Да-да, я помню, вы не любите…А на второе? Может, голубчики?  Капустка у нас…
-Да, пусть будут.
-А?...- Клавдия еще о чем-то хочет спросить, но Надежда Николаевна ее уже не слушает, выходит из дома. На сгибе одной ее руки – охапка только что срезанных, окропленных дождичком цветов, в другой руке, -  зонтик и сумочка.
Но где же Юрий? Ее зятек. Дойти от дома до пристани, переправиться через Волгу, - она вполне могла бы и самостоятельно (так она иногда и делает), но она вчера заказала Юрию кое-какую снедь для праздничного стола.  Не с пустыми же руками ей появляться перед своими любимцами?
Бросила взгляд на часы. Двадцать две минуты десятого, а в школе она должна быть к десяти. Ничего, время есть, хотя уже и впритирку. Стала под навесом крылечка. Дождик по-прежнему моросит, но ветра как не было, так и нет, - сюда, под навес ничего не попадает.
Теплый дождик. Хороший. Настоящий грибной. Не случайно, поэтому и белые в рост пошли.
Юрия Надежда Николаевна наняла себе в работники года четыре  назад. Оказалось, что он вовсе не такой здоровяк, каким до сих пор казался: что-то с сердцем. Хворь настолько серьезная, что его признали негодным к армейской службе. Словом, комиссовали. Сам Юрий, правда, клянется, что проблема не в сердце, а в том, что у него не сложились отношения с их новым комдивом, но кто их там  разберет? Как бы то ни было, - оказался не у дел. 
Надежда Николаевна сразу, едва прослышала о постигшем зятя несчастье, приглашала его к себе. Поначалу отказался. Хотел доказать, что он и сам малый не промах. Доказал. Проваландался пару годков, попробовал себя в разных качествах - от челнока до фермерского хозяйства, - и везде его поджидала неудача.  От киоска его, после того, как подожгли лихие люди, остались одни головешки.  Что касается фермерства, привез откуда-то йоркширскую свинью и чудо-борова; рассчитывал завалить свиным потомством весь кошкинский район, а на поверку боров оказался вообще ни на что не способным. Одним словом, импотентом. Боров импотент, а зять банкрот. 
Надежда Николаевна  приютила у себя всех: и неудачника - зятя, и дочку с внучкой. Купила для них специально в Кошкино  квартиру, поселила там.  Лидию заставила кончить курсы бухгалтеров, теперь она заправляет в расчетном отделе, а для Юрия придумала должность «ассистента». Он, в случае нужды,  может и съездить куда-нибудь  с ответственным поручением и  пошоферить. Хотя машиной Надежда Николаевна  пользовалась довольно редко, если только какие-то дальние поездки: в Рыбинск, Переславль-Залесский  (там их основная «домостроевская» контора), Ярославль.
А иногда просто, как, например, сегодня, помочь ей руки разгрузить.
А вот и зятек.  Трусит по дорожке. С пакетом в руках.  Голову пригнул, пока Надежду Николаевну  не видит. Бежит, знает, что хозяйка не любит, когда опаздывают, дышит тяжело. Нет,  скорее всего,  все-таки дело не в комдиве, а в том самом сердце, которое сам зятек рекламирует, как  вполне здоровое.
-Проспал?
Вот только когда ее заметил. Выглядит виноватым.
Растяпа. Немного жаль мужика. И что такому, как он, приходится выполнять роль, вроде как,  мальчика на побегушках. Но жизнь суровая штука, - Надежда Николаевна познала это не из книг, - на собственной шкуре. Осрамился, опростоволосился, - плати, да еще с процентами.
-Ладно. Пошли. И пошустрее. 
Юрий взял у тещи  цветы, а она развернула над собой зонтик. Первой, как и положено хозяйке, выступила из-под навеса.

3.
Чтобы перебраться на другой берег Волги и вернуться обратно, Надежда Николаевна арендовала на полдня туристический прогулочный катер. Выбери  она машину и  ей пришлось бы попасть в зависимость от рабочего расписания переправы. Дождик не прекращался, но по-прежнему ненавязчивый, Надежда Николаевна  не стала прятаться от него в пассажирском салоне, осталась на палубе, а Юрия командировала в салон, пожалела – он-то был без зонтика.
Катер еще не достиг фарватера реки, когда что-то внутри Надежды Николаевны  подсказало ей, что сегодня – да, именно, сегодня, не прямо сейчас, - с ней обязательно что-то случится. Что-то очень важное. Настолько важное, что это еще раз переломит ее жизнь надвое. И это «что-то», что ей подсказало… Нет, то был, конечно, не в буквальном  смысле голос. До того, чтоб слышать какие-то голоса, Надежда Николаевна, слава Богу,  еще не дожила и, даст Бог, не доживет никогда.  Скорее, то было  какое-то внушение.
Это таинственное, исходящее откуда-то изнутри внушение было Надежде Николаевне уже не внове.    Впервые это случилось с ней, кажется, лет семь назад, когда ее «империя» только-только начала «запускать свои щупальца» (Так сказано было в той «левой» газете, Надежда Николаевна запомнила). Тогда она поехала в Ленинград.  В музее этнографии состоялась какая-то конференция, на которую пригласили и Надежду Николаевну с ее последними поделками.  Ее поселили в гостинице с  тем же названием, что и город: «Ленинград». Она приехала ближе к вечеру и пока то, да се, -  на часах уже начало одиннадцатого. Пора, как говорится, и на боковую. И тут… То самое: «Не рановато ли на боковую-то? Сходила бы. Прогулялась бы. Город хороший, красивый».
Надежда Николаевна  отмахнулась было,  она уже настроилась на постель, - день, как бывает при любой поездке, был суетным, чувствовала себя уставшей, но что-то  продолжало  ей внушать, и Надежда Николаевна уступила.
Происходило все каким-то зимним месяцем. Небольшой морозец. Сыплющийся с неба снежок. Час уже достаточно поздний, прохожих на улицах мало, - снег лежит на тротуарах нетронутый, такое чистое белое покрывало, словно специально под ноги Надежды Николаевны  постеленное. Идти по нему одно удовольствие.  Да и город замечательный. Она здесь впервые. Гостиница прямо на берегу реки. Хоть и не такая привольная и широкая, как ее родная матушка-Волга, все одно, - внушает к себе уваженье, это вам не какая-нибудь хилая, тощая, как кишка,  Москва-река. Надежда Николаевна  уже и рада, что поддалась внушению, так бы всю ночь и пробродила по набережной, не удаляясь, правда,  от нее далеко, чтобы не заплутать.
Когда все же решила вернуться в гостиницу, обернулась, - заметила, как небо, та его часть, которая до сих пор оставалась у нее за спиной, зловеще, кроваво побагровела. «Батюшки мои! Неужто где-то чего-то горит?». Заспешила к гостинице. А мимо нее, оглашая окрестности наводящими ужас сиренами,  уже промчалась пара пожарных машин. С интервалом в пару минут, - еще пара таких же машин.  Только обогнула угол и вышла на улицу, что ведет напрямую к гостинице, - поняла, что объята пламенем именно она, ее гостиница. А самое большое пламя вырывается из окон верхних этажей, - а ведь именно там, где-то очень высоко, как раз остановилась Надежда Николаевна.
 «А ведь я могла бы сейчас оказаться там, среди них. Точно так же, как и они, - взывала б о помощи».
Да, так бы, точно, все и произошло, если б не воззвало к ней это самое: «Поди погуляй» Как знать, может,  Надежды Николаевны уже и не существовало б на этом свете. Как не существуют многих из тех, кто поселились на том же этаже, что и она, в соседних с нею, до тла выгоревших номерах.
Примерно,  то же случилось с ней и  три года назад. Она тогда крупно поссорилась с Семеном Моисеевичем. Какая-то вдруг кошка между ними пробежала: обидно вдруг стало, что Семен Моисеевич взял слишком много власти на себя, командует направо - налево, словно  это он везде и во всем хозяин. «Да ну его! Что, свет клином, что ли на нем сошелся? Я вот – покажу ему кузькину мать. Посмотрит, кто тут главный. Уволю и все тут». Как задумала, так и сделала.
Семена Моисеевича по боку, однако ж, толковый помощник  ей все-таки нужен. Не сразу, но вышла через одного из советчиков на такого, кто мог бы пригодиться ей в этой роли. Средних лет, уже с сединой на висках, интеллигентный, начитанный, разных поэтов по памяти без запинки цитирует, с парой дипломов, - причем по профилю совершенно разному: по одному диплому он инженер, по другому – дипломат. Поговорила с ним Надежда Николаевна и сразу прониклась доверием: человек спокойный, рассудительный, не горячится, как, бывает, Семен Моисеевич, по всякому пустяку, слюной не брызгает.  Словом, обстоятельный, культурный, надежный. И уже совсем, было, вознамерилась оформить его к себе в замы, когда до ее сознания донеслось то самое  внушение: «Не бери его. Обманет».  «Почему? – удивилась такому требованию Надежда Григорьевна. – Мне он показался». «Не делай!».  И все тут. А   объясниться, намекнуть хотя бы, почему «Не делай»,  об этом уже ни гу-гу.
Надежда Николаевна все-таки послушалась. Извинилась перед неприятно озадаченным претендентом, нашла какое-то не очень внятное оправдание, словом, рассталась. Почти сразу, не откладывая дела в долгий ящик  - нашла  силы, подавила в себе гордыню, - пошла на поклон к опальному Семену Моисеевичу. Словом, «Вернись, я все прощу». Семен Моисеевич охотно вернулся.
Прошло совсем немного времени, и до нее дошла весть, что тот, отвергнутый ею,  оказался каким-то крупным аферистом, живущим и промышлявшим под чужим паспортом. Что он втирался в полное доверие к своим жертвам, к женщинам особенно, входил в долю, а через это – какими-то ему одному известными путями, - овладевал всеми активами и исчезал в неизвестном направлении, оставляя своих компаньонов полностью разоренными. Такая вот интеллигентная чума.
И вот сегодня – опять то же. Правда, на этот раз никаких «делай-не делай». Просто: «Будет». А что будет и стоит ли ей,  Надежде Николаевне,  с этим бороться?  Догадайся, мол, сама.
 
4.
На берегу, у сходней, Надежду Николаевну  поджидала целая делегация. Весь сплоченный дружный педагогический коллектив во главе с директором школы Пашей. То есть для Надежды Николаевны она «Паша»,  для других, особенно на людях:   Павла Романовна.
 Все, кто пришел встречать хозяйку,  как положено, принаряженные, довольные, настроение приподнятое, чувствуется, - соскучились по работе за лето, рвутся в бой. Молодцы. В Пашиных руках – примерно тех же размеров, что сейчас у Юрия, - букет цветов. Только у тех, что собрала у себя в цветнике Надежда Николаевна, - в основном, розы, а в Пашиных – больше всего гладиолусов и георгинов. Посмеялись, обменялись «дипломатическими нотами». Кому-то Надежда Николаевна просто пожала руку, с кем-то поцеловалась. Не спеша направились от береговой линии в сторону школы.
Все ученики – и «первоклашки» и «второклашки» - при виде подходящей делегации по зову старосты выстроились в две шеренги перед зданием школы. Благо, погода позволяла, - дождь совсем прекратился, ни дождинки не упадет, из-за распавшейся на мелкие рваные кусочки тучи выглянуло довольное, умытое солнышко.
Какая благодать!
И как тут не испытывать гордости за себя Надежде Николаевне? Как не порадоваться при виде всего этого? Как не похвалить себя самое за все сотворенное?  Вопреки всем преградам, непониманиям, тупым возражениям и недоумениям. Ее дар, плод ее трудов и стараний, ее наследство. Не станет Надежды Николаевны, уйдет в мир иной, - школа все равно останется. И еще долго будут помнить ее. Даже те, кто ее и в глаза-то никогда не увидит.
Замечает Надежда Николаевна: в стоящих  чуть особняком от учеников кучку учителей затесалось какое-то мужское лицо, которое она видит впервые.  Не такое уж совсем и молодое, мужичку, пожалуй, довольно за тридцать. Рыжеватая, не слишком ухоженная бородка. Не густые, но хорошо отросшие волосы, на затылке собранные в пучочек. Так часто бывает у молодых священников. Кто бы это мог быть? Хотела поинтересоваться у Паши, но та суетится, ведет какие-то взволнованные, судя по жестикуляции, переговоры со старостой. Взревела музыка, какой-то трубный марш, - так громко, что в ушах заложило. А, понятно: какие-то, видимо, с динамиком были заморочки, от того и Паша суетилась. Но теперь наладилось, - звук стал потише. Теперь полилось что-то очень плавное, торжественное, как и положено для подобного рода мероприятий. Надежда Николаевна  уловила момент, когда следует произнести какую-то речь.
Произнесение каких бы то ни было речей было ее самым уязвимым местом. Старалась, насколько  это возможно, от них уклониться. Или предоставляла такую возможность Семену Моисеевичу. Вот уж кто никогда в карман за словом не полезет! Однако Семена Моисеевича сейчас рядом с ней не было, то была не его епархия, приходилось отдуваться самой Надежде Николаевне.
-Ну что, дети мои? Как это хорошо, что лето красное прошло и зима катит в глаза! Значит, конец безделью. Ничегонеделанью. Пережевыванию из пустого в порожнее. Когда много лишнего, свободного времени, - у кого-то сразу хвори самые разные появляются, а у кого и самые настоящие болячки, кто-то чего-то со своими близкими начинает делить. И, смотришь, пошла жизнь наперекосяк, по буеракам, да по оврагам. Вот что значит на деле праздность. То ли радость, когда есть чем заняться! Что-то сотворить – то ли своей головой, то ли своими руками. Что-то от кого взять, кого-то чему-то обучить, кого-то на что-то направить. Благое дело – учение. Все мы должны постоянно чему-то учиться Я тоже  всю жизнь чему-то учусь.
Немного помолчала. Подумала: «Пожалуй, все сказала. Больше добавить нечего». Закруглилась:
 – Ну что? Как говаривали раньше: «Засучим рукава и за работу, товарищи».
 Оглянулась на стоящую сейчас у нее под боком Пашу, та сразу уловила, что от нее требуется,  взмахнула рукой. Вновь зазвучала музыка. Спланировавшая было на песочек прямо перед шеренгой стайка воробьев - музыка только загремела, - испуганно вспорхнула, перелетела на ближайшее дерево.
Едва закончилась торжественная часть, и все потянулись к дверям школы, Надежда Николаевна  остановила также направившуюся было к двери Пашу.
-Погоди… А что это за попик там среди наших стоял?
-Попик? – не поняла Паша.
-Ну, мужик. С бородкой.
Паша заметно смутилась:
-Ой! Я совсем забыла. Это же наш новый учитель. По истории живописи.
Здрасьте – пожалуйте!  Новый учитель, - а Надежда Николаевна об этом ни сном, ни духом.
Очевидно, что-то не самое благостное было на лице Надежды Николаевны, если Паша, не дожидаясь наводящих вопросов, пустилась в объяснения.
-Извините, я вам совсем забыла… Он у нас буквально на днях. Я хотела…
Историю живописи до сих пор в школе не преподавали, не потому что не хотели, - не находили достойного преподавателя. Зарплата учителей в школе, чего скрывать? – была отнюдь невысокой. Когда  Надежда Николаевна еще только намеревалась открыть школу, она хотела установить куда более высокую планку для зарплаты, но  восстали ярославские чиновники. «Почему это ваши должны выделяться? Зависть разводить. Нет, раз уж вы назвались нашими, все должно быть унифицировано».
 Словом, женщин с нужным образованием заманить в школу было не так-то просто, а о мужичках  даже и не мечтай. И вот, значит, - отыскался  какой-то чудак. Или бездельник?
-Кто хоть он из себя?
-Художник. Говорит, школу закончил. Художественную.   У него бабушка из Николокормы.
Николокорма была деревенькой километрах в десяти от Охотино.
-Она умерла, а дом Федору Алексеевичу в наследство отписала. Вот он и приехал.
Следовательно,  зовут его Федором  Алексеевичем.
-Как зовут его бабушку? Как ее фамилия?
-Котломина.  Баба Варя.
Бабу Варю Котломину, родом из Николокормы Надежда Николаевна  немножко знала. Славная была бабушка. Тоже мастерица. Но,  в основном, занималась плетением корзин, коробов, кузовов. Против бабы Вари персонально Надежда Николаевна  ничего не имела. Но что собой представляет ее, совершенно неизвестный Надежде Николаевне внук? Что от него ждать? Каких каверз? А вдруг, окажется, это пьяница? Или, еще того похлеще, - бабник. Запустят козла в огород, - сколько тут девочек молоденьких, наивных, падких до всяких там непонятно каких художников. Обрюхатит – а потом ищи ветра в поле.
-Он что же, теперь из Николокормы  будет каждое утро до школы  добираться?
-У него еще родственники здесь же, в Охотино, его двоюродная сестра, она одна в доме живет, так он пока у  нее вместе с женой.
Ах, так у него еще и жена.
-А дети?
-Нет, детей у них еще нет.
Паша, конечно, чувствует за собой вину, видно, - переживает. И хоть не нравится все это Надежде Николаевне, чувствует себя уязвленной, обойденной, особенно сердиться на Пашу ей все-таки  не хочется.
-Больше, чтобы так, -  без спроса, не поставив меня в известность…
-Да я, Надежда Николаевна…
-Все. Пошли. Пора садиться за стол.

5.
С Пашей по поводу принятого на работу, без ее на то ведома,  не прошедшего её собственный «фейсконтроль» человека  больше – или лучше сказать  «пока», - разбираться не стала. Но это не значит, что она вообще положила эту тему под сукно: ей никогда не нравилось, когда что-то делалось у нее за спиной.
Всего мужчин за столом оказалось трое: этот, новенький – раз,  Юрий, ее, следовательно, зятюшка - два,  и Перфильич, завхоз. То ли  мужская солидарность их сплотила, то ли, наоборот, женщины так подстроили,  - вся троица расселась  дружным спаянным коллективом, плечом к плечу. И хотя Надежду Николаевну, понятное дело, усадили во главе стола, а мужчин оттеснили в самый удаленный от нее торец, ближе к двери, - они, во всяком случае,  Юрий и этот новенький, оставались в поле ее зрения. Ей, при желании, не составляло никакого труда наблюдать за ними.
А понаблюдать за этим новеньким Надежда Николаевна  была не прочь. Важно было разобраться, не является ли он на самом деле, как ей сразу подумалось, человеком падким на выпивку. Чтобы это понять, - большого ума не надо,  достаточно обыкновенного жизненного  опыта.  Стоит  только посмотреть, как человек  пьет. Иными словами, как опрокидывает в себя содержимое стопки, какие ужимки, гримасы при этом совершает, как приходит в себя, словом, все, сопутствующее этому процессу. Это главное. И  как после этого закусывает или закусывает ли вообще,  – тоже немаловажно.
Что ж? Понаблюдала. Стопку, вроде, опорожнил не до конца, каких-то при этом волнений на лице никаких, словно воду из-под крана выпил, а поел хорошо, - чувствуется, человек проголодался. Это успокоило Надежду Николаевну. На заядлого выпивоху, судя по всему, не похож. Что касается девочек… Поскольку новичок сидел бок о бок с ее зятем, Надежде Николаевне особенно удобно было их сравнить. Две, как говорится, большие разницы. Все говорило в пользу Юрия. У этого, новенького,  - почти ничего. По мужским меркам невысоконький (пожалуй, на уровне Надежды Николаевны), щупленький, или даже, вернее сказать, дохленький. Мало того, еще, вроде,  и конопатенький, курносенький. То и дело проводит платочком под носом. Насморк у него, что ли? Словом,  дон Жуану и в подметки не годится. И для девичьего покоя, пожалуй, таких уж сильных угроз представлять не будет. Тем более, что жена у него  под боком. В случае чего, всяко зарвавшегося муженька укоротит.
Как ни старалась Надежда Николаевна наблюдать за новичком исподтишка, - в какой-то момент, наверное, почувствовал на себе ее взгляд. Встретились на пару мгновений глазами. Надежда Николаевна не смутилась. Да и с чего ей смущаться-то? Она здесь хозяйка, а он что? Поэтому глаз не отвела, но и он  не дрогнул. Только прищурился немного. Взгляд остренький, проникающий, словно шильцем ее покалывает.  Надежда Николаевна все-таки  первой отвела глаза в сторону.
Поняла: человек с характером. Оценила: не размазня никакая. Это хорошо. Такие на глупости не падки. С таким можно ладить.
«Все-таки нужно будет как-нибудь выкроить время, специально нагрянуть и устроить ему проверочку, что он там… про историю».

6.
Как ни любо Надежде Николаевне  поякшаться со своими подопечными, задерживаться на этом мероприятии не стала, - ей в два часа дня предстояла еще одна деловая встреча с их подрядчиком. Разговор обещал быть серьезным. Речь шла о возведении корпусов рыбоконсервного цеха под Малоярославцем. Все намеченные сроки ввода цеха в строй срывались и подрядчику грозили внушительные штрафы. Присутствие Надежды Николаевны  на таких совещаниях стало обязательным после той их памятной размолвки с Семеном Моисеевичем, которая привела к их временному разрыву. С тех пор Семен Моисеевич считал своим долгом каждый раз приглашать хозяйку,  а  сочтет она нужным поприсутствовать или нет, - исключительно  ее проблемы. Надежда Николаевна  присутствовала где-то, примерно, через раз, и уже многое для себя полезного вынесла из этих совещаний. Это она только на первых порах сидела и хлопала глазами. До того ей все казалось беспредельно заумным! Словно разговор шел не на русском, а на китайском языке. Сейчас она уже вполне освоилась и в строительстве, и в экономике и даже, что самое удивительное, в хитроумных лабиринтах законодательства. Нужда-матушка заставила ее разобраться  и с тем, и с другим, и с третьим.
Совещание затянулось, к себе домой вернулась только в середине шестого. На кухне застала за разборкой грибов Клавдию и невестку Катюшу.
Катюша была ее маленькой (а, может, и большой) победой в ее вечной битве за бестолкового сына. Когда Надежда Николаевна предъявила ему все доказательства,  что Лариска родила не от него, - запил горькую, недели две от проклятого зелья нельзя было оттащить, а, в конце концов, все равно ведь от Лариски не ушел. Но тогда мать, в качестве своего решающего аргумента,   и вывела на сцену Катюшу.
Катюшу Надежда Николаевна впервые увидела, когда та, года три назад,  пришла поступать к ней на работу на худкомбинат. Что-то очень родное в ней сразу Надежде Николаевне почудилось, словно себя самое, какой она была в ее годы,  в ней признала. А как узнала ее биографию, - прониклась к ней еще большим участием. Круглая сирота, мать умерла во время родов, а отец отказался брать дочь без матери. И мать и отца заменила ей бабушка по матери. Бабушка  жила в далекой глухой деревеньке, работала на овчарне, прихварывала.  Вот и пришлось Катюше с малых лет испытать то, что когда-то испытала на себе Наде. Словно почти повторилась Надежда Николаевна  в этом человечке и мысленно пообещала себе стать как бы второй ее матерью.
Сблизило их и то, что Катюша  тонко чувствовала  красоту мира, и хотя какой-то специальной подготовки не прошла (художественная школа в то время была еще только в проектах), но ей достаточно было всего нескольких советов, чтобы она могла относительно полноценно  выполнять порученную ей работу. Пройдет совсем немного времени и у Надежды Николаевны родится план, как, с одной стороны, выручить своего сыночка, и как, с другой, сделать доброе дело для приглянувшейся ей сиротинки.
Ненавистная Надежде Николаевне Лариска гуляла тогда почти в открытую с приезжим армянином. Этот армянин, вроде как, и сыграл роль последней капли. Он, то есть армянин,  плюс предъявленные Надеждой Николаевной сыну, кажется, окончательно убедили Николая: «Надо разводиться». Взамен же….
-Если ты еще не совсем круглый дурак, - вот тебе твоя настоящая половинка.
Надежда Николаевна, разумеется, имела в виду Катюшу. Сын в то время также уже  работал на худкомбинате.  О ком шла речь отлично представлял.
-Да не пойдет она за меня.
-Что ты про нее заране решаешь? Ты-то сам…как?
-Да я-то, может, и не против…
-Ну и ладненько.
«Сомневается он. Самое главное, чтобы я не сомневалась». Все так на деле и вышло, как было Надеждой Николаевной задумано.  Катюша, не сразу, правда, однако,  потупив глаза, выдавила свое «да». Да это и не удивительно: Николаю хоть и четвертый десяток идет, но по-прежнему хорош собой. Вылитый дед. Молодые только-только справили свадьбу, а Надежда Николаевна уже подарила им квартиру прямо в центре Кошкино.  И все бы хорошо, но детей  у Катюши пока не получалось, и это уже начинало беспокоить задумавшую и исполнившую всю эту хитроумную комбинацию  Надежду Николаевну. 

6.
-Ой, гляньте-ка! – закудахтала, едва увидела хозяйку,   Клавдия. – Какие грибочки-то! И ни одного червивого! Все здоровенькие, крепенькие, как на подбор.
-Что, видать, сыночек  сегодня насобирал?
Катюша  согласно кивнула головой.
-Нет, - не унимается Клавдия, - вы на этот только посмотрите! Какой красавец! На выставку бы на какую его. Первое место точно бы занял.
А у невестки как будто глаза не на месте, -  Надежда  Николаевна,  стоило ей только войти, бросить беглый взгляд на гостью,  - сразу это почуяла. Хотя, вроде, виду старается не показать. Ловко орудует ножичком, соскребая лесной мусор со шляпки ядреного боровичка. «Опять с Колькой  чего-то не поделили. Ох, уж этот обормот. Нет, чтобы такую жену на руках носить. Вечно у них какие-то истории».
Пока Клавдия с ними, Надежда Николаевна, естественно, никакими вопросами невестку не донимала. И лишь разобрали грибы, оставили Клавдию на кухне, прошли в столовую, - тут и настало время  для «отчего, почему, да по какому случаю».
-Ну, выкладывай, чего там опять у вас?...Опять поскандалили?
Катюша, глаза в пол, руки зажаты между колен, только покачала в ответ головой.
-Как? Не поскандалили? Чего ж тогда?
-Я не знаю, Надежда Николаевна. – Мамой ее  Катюша, уж как с ней свекровь не билась,  называть за эти  два с половиной года так и не научилась. Язык не выговаривал.  – Он ведь ушел от меня. Скоро две недели, как носа не кажет.
Вот те раз! Ушел. Две недели. А Надежда Николаевна только сейчас об этом узнает.
-А где же он тогда?
-У ней
-«У ней» это кто?
-У Ларисы.
То есть у той самой - беспутной, поганой, прОклятой, от которой Надежда Николаевна уже давным-давно открестилась, уже едва ли в мыслях не похоронила ее. Ан, нет. Оказывается, еще живехонька и здоровехонька. И еще, видно, не раз пощекочет Надежде Николаевне  нервы.
-Отчего сразу не сказала?
-Боялась.
-Кого?
-Вас…Не хотела вас расстраивать…Он ведь и раньше, по правде говоря, от меня уходил. Правда, ненадолго: на день - на два. Но чтоб такого… Он ведь грозился вообще от меня уйти.  Еще и прежде.
-Что? Неужто к этой?
Катюша только согласно кивнула головой.
Како-ой… А ведь ни словечка от него. Ничем себя не выдал. Как это непохоже на всегда падкого на откровения, не по-мужски  болтливого сыночка! Видать, все-таки Лариска его подкрутила. Как же она взяла его в оборот!  Какими же это она чарами его так обворожила? Посмотреть со стороны: баба, как баба. Таких, как она, - куда ни пойди... Ну, если только корма у нее выдающаяся. Но неужели кормой одной можно к себе так мужика примагнитить, что все забудет и все простит? И приползет вновь через пару-другую  лет. Тогда уж это и не корма, а прямо клад бездонный какой-то получается.
Невестка выговорилась и молчит, молчит и Надежда Николаевна, соображает, что же ей делать дальше. Понимает, что следующий ход за ней, а вот какой?
-Подавать? – Клавдия просунула голову в дверную щель. – Все уж готово.
-Подавай, - разрешила, еще пару-другую мгновений подумав.
Катюшу уговорила  пообедать  вместе с нею, хотя видно, как кусок у нее не идет в горло. Когда уже поели, задерживать не стала, отпустила. Сама прошла в гостиную, включила телевизор. Показывали какой-то сериал. Как это частенько с нею случалось и прежде, - смотрит на экран, а думает о своем.
 «Как-то все…  нескладно получается у людей».
Под «у людей»  сейчас подразумевала  сына и невестку, но одновременно… Не выходило у нее из головы это странное утреннее внушение. Вроде, и день подходил к концу. Так где же оно, это, вроде как, обещанное «Будет»? Вроде, ничего такого – особенного. Видать, оплошал на этот раз «её»  беззвучный голос.

7.
К утру она уже знала, как ей раз и навсегда отделаться от этой приставучей отравы, имя которой Лариска.   Только поднялась, даже не успела помыться, одеться, позвонила Юрию.
-Есть дело.
Юрий явился к концу завтрака.
-Разыщи мне Лариску и доставь ко мне.
-А если не пойдет?
-Ну…ты же ведь, кажется, у нас «мужик» называешься.
Юрий ничего   на это не сказал, только недовольно буркнул:
-Могли бы и по телефону. – С этим, недовольный, и ушел.
А  Надежда Николаевна, покончив с завтраком, прошла на кухню. Там Клавдия шинковала капусту. Села чуть в сторонку и стала наблюдать.
Появление хозяйки не удивило Клавдию: хозяйка частенько заглядывала сюда, особенно по вечерам, когда накапливалась скука. Сама при этом говорила мало, в основном, по делу, зато, когда охотно, когда в пол уха выслушивала разнообразные россказни Клавдии. Разнообразные, но почти всегда сводящиеся  к ее грубо, недостойно прервавшейся жизни  с мужем.
Да, Клавдия была когда-то замужем, правда, гражданским браком. Почему так получилось? Почему гражданским? Клавдия сама толком ответить не может: ее кавалеру так заблагорассудилось, а ей, вроде как, и все равно. Еще  проблема с детьми: первая беременность закончилась выкидышем, а зачать еще раз  по каким-то медицинским противопоказаниям  не удавалось. Проживали они в Ярославле. Работала Клавдия поварихой при детсаде, а мужнина профессия  была высотник, из тех, кто висит между небом и землей в люльке и заделывает разошедшиеся швы в блочных домах. Профессия  довольно редкая и неплохо оплачиваемая, но связанная с риском для жизни. Кроме того, муж уверял, что долгое пребывание на высоте требовало компенсации. Этой компенсацией было то, что в свободные от работы дни он употреблял травку, хотя и в умеренных дозах. Во всем остальном, если не считать эту травку, их совместная жизнь была такой же тусклой, через пень-колоду, как у всех остальных.
Выслушивая исповеди Клавдии, Надежда Николаевна то и дело находила сравнения с тем, как когда-то складывалась, как протекала их жизнь с покойным Павлом. Сплошные, в общем-то, будни, с утра до вечера, «зимой и летом одним цветом» , в какую угодно погоду заполненные примерно одним и тем же: заработать, сготовить, сытно поесть, хорошо выспаться, чтобы опять заработать. И так без конца, без малейшего просвета. Но даже не это было самое удручающее, а то, что на всем, как складывалась жизнь, стояла печать какой-то изначальной необязательности, случайности. Что подвигло когда-то Надю выйти замуж за Павла, точно также,  как и Клавдию за ее ухажера? Случайность. Не подвернись этот, точно так же  вышла бы за другого, и это никак бы не повлияло на их дальнейшую жизнь,  все та же безысходная цепочка  уже обязательного: заработать, сготовить и так далее и тому подобное. Вот и получалось, что какое-то случайное  стечение обстоятельств, - именно это решало судьбу человека, а дальше уже нудная, настырная, изо дня в день повторяющаяся обязаловка, баланда, без которой человеку никак не прожить. А где же та Любовь, о которой так живо описывается в книгах и показывается в кино? И о которой…Не будем говорить о мужиках, у них, скорее всего, совсем иное на уме. И о которой мечтается, пожалуй, любой, явившейся на этот свет девочке. Будь она хоть уродкой из уродок (некрасивая-то, пожалуй, мечтает об этом еще посильнее). Или она, эта самая вечно ускользающая любовь, существует только, как приманка? Как какой-то вечный, куда-то манящий зов? Как доступный только взгляду с земли журавль в небе? А тебе, голубушка, чтоб лишний раз нюни не распускала, - синицу в руку. Живите, размножайтесь, а о другом ни-ни, даже не заикайтесь, эта сказка уже не для вас.  И не про вас. 
Впрочем, у Клавдии  (ей стоило посочувствовать) даже этой программы минимум не сложилось. То ли мужичка ее, наконец, достало, что остаются бездетными, то ли у человека, едва ли не к  сорока годам,  кровь взыграла: решил привести в дом молодую. А с Клавдией обошелся просто: усадил со всем ее немудреным скарбом себе в машину и повез, как ненужный хлам,  к ее оставшимся доживать родичам в Брейтово. Клавдия не сопротивлялась. Да если бы и рыпнулась, - толку-то? Однако даже до Брейтово, как вначале хотел, не довез. Может, надоело ему, может, решил поиздеваться над опостылевшим ему человеком, кто его теперь разберет? – словом, ссадил свою пассажирку со всем ее добром у обочины дороги, не доезжая километров пяти до Кошкино, развернул машину и был таков.
Надежда Николаевна также возвращалась в тот день из Переславль-Залесского. Приметив пригорюнившуюся, сидящую на сваленных у дороги  узлах женщину, даже не рисковавшую сигналить проезжающим машинам, настолько была всем, случившимся с ней обескуражена, приказала сидящему за рулем Юрию, чтобы тот остановился. Вышла из машины.
-Эй!...Чего тут расселась?
Из глаз женщины мгновенно полились слезы, с трудом нашла силы, чтобы ответить:
-Я…я…от…верг…нутая.
-Какая? Какая? – не поняла Надежда Николаевна.
-Отвергнутая. Меня муж бросил.
Это «отвергнутая», собственно, и решило исход дела. Надежда Николаевна, несмотря на всю плачевность ситуации, сначала улыбнулась, потом посадила «отвергнутую»   в машину, доставила к себе, мало того, - поселила у себя в доме, наказав заниматься всем, что касалось вызывающего с некоторых пор в самой Надежде Николаевне такое отвращение домашнего хозяйства. Кроме изредка, когда была особенно чем-то возбуждена,  вырывающихся из Клавдии ни к селу, ни к городу, видимо, почерпнутых в свое время из прочитанных ею книг словечек, во всем остальном Клавдия была самой обыкновенной, заурядной, в чем-то бестолковой, а в чем-то и весьма даже искусной  русской бабой.
Когда, перед тем, как поселить Клавдию у себя в доме, давала ей инструктаж, специально подчеркнула, что если той, мало ли (женщина еще далеко не старая), захочется привести к себе кого-то из мужиков, то только тех, кто «не ради забавы». Иначе говоря -  у кого «серьезные намерения». Клавдия немного подумала и согласилась. Прошло около года, - мужчин, чтоб кто-то к Клавдии зашел и, тем более, остался у нее на ночь, Надежда Николаевна, вроде, ни одного не приметила. К этому времени она уже прониклась к своему домоуправу полным доверием и как-то в разговоре обронила:
-Ладно, Клавдя, ты смотри сама: даже если не по делу, но если уж очень захочется , - пусть приходит. Любитесь, возражать не стану.
На что Клавдия безнадежно взмахнула рукой:
-Да ну их! Я уж думала про это. Решила: без них все как-то поуютнее.
«И то правда, - подумала тогда про себя Надежда Николаевна. – Я вот уже сколько лет живу одна и – справляюсь, вроде. И ничего».

8.
Ларису Надежда Николаевна  приняла у себя в кабинете.
Помещение, что она назвала «кабинетом», вполне соответствовало этому названию. Мебель сюда была завезена только офисная: письменный стол с креслом, предназначенным единственно, чтобы им пользовался хозяин кабинета, для других – винтовые стульчики; небольшой диван (на таком не приляжешь, ноги не поместятся); телефон, факс, большие напольные часы с боем, на стенах, в рамочках, - сертификаты, дипломы. И, наконец, шкаф, куда она складировала копии всех документов, отчетов, деловой переписки. Жизнь научила ее необходимости дублирования и хранения всего, что имело хоть какое-то отношение к ее делам. Бывали случаи, когда, казалось, цена этой бумажки – грош в базарный день. В корзину ее! Прошло какое-то время, - вдруг понадобилась бумажка. Где бумажка? Приказала долго жить.  И вот результат:  без грошовой бумажки приходилось терпеть многотысячные потери.
Еще Семен Моисеевич настоятельно рекомендовал Надежде Николаевне  освоить компьютер. Но только подивилась, как ловко управляются этой чудо-техникой  совсем юные, чуть ли не дошкольники, сама от  овладения этой техникой  наотрез отказалась. Для нее и сотовый телефон-то  освоить было непросто. «Старовата уже я для компуторов. Не по Сеньке шапка».
То, что она приняла решение встретиться с Ларисой именно в кабинете, имело свой потаенный смысл. Этим она сразу подчеркивала чисто деловой подход  к сложившейся на этот момент ситуации. Пусть не подумает, что с ней тут будут рассусоливать, распивать с ней чаи-кофеи. Да и вести себя будет не как в домашних палатах, - поскромнее, посдержанней. Во всяком случае, на это  рассчитывала Надежда Николаевна.
Зря рассчитывала: на деле оказалось иначе. Только ввалилась в кабинет, еще дверь за собой не закрыла, уже заорала во всю луженую глотку:
-Вы кто такая? Вы чего себе позволяете? Хватать меня прямо на улице, будто я бандитка какая.  Я жаловаться буду! Я в милицию пойду!   – Волосы дыбом, глаза горят. Прямо медуза какая-то. 
Надежда Николаевна  заметила маячащего за дверью Юрия, головой показала, чтобы тот прикрыл дверь.
-Я на вас…Я до прокурора дойду!
Лариса, что есть мочи,  кричит, брызжет слюной, надрывается, а Надежда Николаевна решила молча пересидеть, дождаться, пока у ее вражины силы поистратятся, завод иссякнет.
Ну вот, - двух минут не прошло, - уже нет прежнего задора. Пар выпустила, теперь только стоит, багровая, пот льет со лба, тяжело - как жаба -  отдувается.
-Ты присядь, - кротко попросила Надежда Николаевна. – В ногах, как ты знаешь, правды нет.
-Чего мне садиться? – чуть было по новой не завелась. – Некогда мне тут у вас. Что, думаете, у меня только и забот, что у вас сидеть?
Однако села.
-Ну, села. Ну и чего?
И вновь, вот смотрит Надежда Николаевна на эту…. Ну, может, и смазливая: личико овальное, губки полные, щечки кругленькие, челочка начесом, клипсы длинные, чуть ли не до плеч, фигуриста (на нее посмотришь, не подумаешь, что она уже скоро девять лет, как мама), - но только-то и всего. А где же у нее то, что называется «душой»? В каком закоулке тела она, душа-то голубушка,  у нее прячется? Да и есть ли вообще у этого человека хоть какая-то, хотя бы мизерная душа? Есть, наверное, однако или очень крохотная, сморщенная, безголосая, гунявая или уж – другая крайность – черная, мохнатая, по паучьи кровожадная, ненасытная. Есть, наверное, и такие. Таким только присосаться к кому-нибудь пиявкой, лесным клещом, - только так, за счет других, смогут выжить. А еще тем, что ниже пояса. Только два варианта. Или оба вместе. Вот как в случае с ее попавшимся ей в сети, как кура в ощип,  балдой-сыночком.
-Жить хорошо  - хочешь? 
Спрашиваемая  сразу дернулась на своем вертлявом стульчике.
-В каком смысле?
-В нормальном. Обыкновенном.
-Ну…допустим.
-А если не «допустим»?
-А чего вы от меня хотите?
-Пока хочу, чтобы, как следует, ответила.
-Ну и что, если хочу? А кто не хочет?
-Ну вот и ладно. Тогда давай будем договариваться… Ты сейчас вернешься домой, точнее, моя машина тебя туда доставит… Быстренько соберешь свои манатки…Не волнуйся, тебе помогут… Заберешь своего сына. Та же машина отвезет вас в Ярославль. Там у меня приличная квартира. Если что, какие-то пожелания, - тебя обустроят. Оформиться помогут. Будешь получать от меня каждый месяц, почтовым переводом, двадцать пять тысяч. А дальше будешь жить, как твоей милости угодно. И с кем угодно. Условие при этом одно: чтобы больше не трогала моего сына. И не звала его к себе. Вообще, - чтобы ни одна весточка до него от тебя не доходила. Дойдет, узнает, - считай, кончилась твоя райская жизнь. И из квартиры погоню и ни копейки больше от меня не получишь.
Заметно, как занялось дыхание. Грудь пошла ходуном. Красные пятна на лице. Заглотала наживку. Да по-другому и быть не могло.
-А если он сам… как-то?
-Не. Не волнуйся. Ума не хватит…Ну что? Договорились?
Сглотнула слюну, слегка подтянулась на своем стульчике, а то уж совсем, было, на пол сползла.
-Двадцать пять мало.
-А сколько много?
-Ну хоть…тридцатку.
Ишь ты! Она еще торговаться тут вздумала.
-Хорошо. Я согласна.
-И…- еще хочет чего-то выцыганить, но Надежда Николаевна уже непреклонна.
-Все. Хватит с тебя. Даже больше, чем хватит. Ты и половины-то, что даю, не заслуживаешь.

9.
Надежда Николаевна  недавно, буквально несколько минут сказала про Николая  «ума не хватит».  Нет, здесь она, конечно, несколько погорячилась. Дурачком он никаким  не был. Скорее, наивным ротозеем, простофилей. Однако когда  надо, может оказаться вполне сметливым,  догадливым. Надежда Николаевна представила, как он вечером возвращается с комбината, звонит в дверь Ларискиной  квартиры, никто не открывает и что? Постучит, покричит, убедится, что квартира пуста, да и бросится, сломя голову,  к матери. Что-то наверняка подскажет ему, что без ее вмешательства тут не обошлось. Пристанет, как с ножом к горлу: «Верни мою любу».
Надежде Николаевне хочется избежать этой сцены.
А вот что… Пожалуй, она сама пока уберется из дома.  А ко времени, когда соизволит вернуться,  сыночек уже, смотришь, и подуспокоится. Психовать не так будет.
Вопрос, - куда ей податься? Вспомнила. Уже несколько дней в карьере, где добывают чудо-глину, трудится нанятая ею бригада бурильщиков. Проверяют, каковы запасы глины.   Вот и прогуляется в родные ей Сосновцы, поинтересуется, как идут дела у бурильщиков, заодно навестит отчий дом, даст Бог, повидается с сестренкой Олей.
Все бы хорошо, но Юрия с машиной она командировала в Ярославль. Ему надо будет заняться  благоустройством Ларисы. Следовательно, вернется не раньше, чем ближе к ночи. Просить кого-то, чтобы подвез? Нет, лучше прогуляется одна.
На переправе ее, как ни маскировалась, конечно, признали. Но никто, слава Богу, ни с чем к ней не приставал. Ни с пустыми разговорами, ни с просьбами, ни с проклятиями. А то живет тут, в Кошкино, один пожилой, ему уж, пожалуй, за восемьдесят, только где заприметит Надежду Николаевну, тут же и заорет во всю глотку: «Бей фашистских оккупантов!». Все, кого судьба свела этим днем у переправы и на пароме с Надеждой Николаевной, старались, по возможности,  держаться от нее подальше, лишь ловила на себе любопытные взгляды, да замечала, как обмениваются меж собой комментариями. Народу в автобус набилось немало, но ей уступили место рядом с водителем. Водитель был из рыбинских, следовательно, не должен был бы ее знать, но какое-то, видимо, чутье ему подсказывало, или во внешности Надежды Николаевны, как ни старалась замаскироваться, что-то просвечивало, - то и дело, пока добирались от переправы до Сосновцов, отвлекался от дороги, косился на нее.
Вышла в Сосновцах, бросила взгляд на родной дом
Стоит! Только уже чуть-чуть скособочился. Решила: «Зайду после», свернула и пошла в сторону карьера. Добираться было легко, не так, как прежде, - к карьеру вела заасфальтированная дорога, лес вокруг карьера в радиусе пятидесяти метров вырублен, достаточно высокий забор, будочка для сторожа (охраняли не глину, кроме Надежды Николаевны, она была никому не нужна, а технику, которую здесь постоянно держали).
Появление хозяйки не вызвало среди рабочих каких-то особенных переживаний. Их тут всего было четверо, и каждый  трудился на выделенном ему участке. Надежда Николаевна поискала глазами бригадира, она с ним уже была знакома. Бригадиром был еще молоденький белобрысенький паренек, но, видимо, уже с каким-то дипломом, иначе б не бригадирствовал.
-Ну что? – первым делом поинтересовалась. -  Когда результаты будут?
-Как запланировано, - пожал плечами бригадир. – К концу недели. Пока можно говорить только о чем-то предварительном.
-Ну и что предварительное?
-Похоже, если выработка будет сохраняться на прежнем уровне, запасов глины хватит еще лет на десять. Не больше.
Десять лет. Много ли это или мало? Наверное, все же не очень. А, может, и достаточно. Если ей сейчас пятьдесят четвертый, через десять лет… Нет, для нее довольно. А если появится кто-то, кто все это унаследует, она еще не потеряла надежду, что  милая ее сердцу Катюша и шалопай  Колька  еще подарят ей настоящего, не поддельного внука, тот пусть займется поиском какой-нибудь другой глины. Если, конечно, к этому времени интерес к ее фирменным поделкам вовсе не пропадет.
Ну, хорошо. Теперь она приблизительно знает, на что ей рассчитывать. Попрощавшись с  бригадиром, пошла обратной дорогой в сторону Сосновцов.
Четвертый час. Надежда Николаевна не тешит себя надеждой, что в отчем доме кто-то есть, что не остановится перед запертой дверью. Знает, - в доме сейчас проживает только одна сестра. Света, ее племянница, все же сумела выйти замуж за своего отдыхающего-москвича, следовательно, тоже теперь москвичка, а муж Ольгин, как выяснилось лишь года четыре назад, «пал смертью храбрых» во время их кровавых заморочек с односельчанами-молдаванами.
Думала, что дом в это время дня пустой, Ольга на работе, - но удача улыбнулась Надежде Николаевне. Она  не дошла до дома метров с десяток, как дверь дома распахнулась, за нею – улыбающаяся, довольная, что видит «старшенькую», - сестра Оля.
-А я тебя еще тоды увидела, как ты с автобуса сходила. С тех самых пор поджидаю. Все, погляди, намыла.
Ольга отлично знает, не забывает, как сестра ее не переносит любую грязь, то и дело, когда бывает, корит ее. 
-Почему не на работе?
-На бюлетне. Ногу косой повредила. Траву для своей коровушки за сараем подкашивала, оступилась и прямо на косу. Крови-ищи было!...Во, глянь, - приподняла юбку. Действительно, ее бедро ее было замотано бинтом. – Покамест немного прихрамываю. А так в остальном ничего. Жить можно.
Ольге  как-то, года четыре назад, Надежда Николаевна  предлагала переехать в Кошкино  и даже поселиться у нее в доме. Вообще-то, она всегда принципиально была настроена против того, чтобы превращать свой дом в «семейное общежитие», но для сестры  была готова сделать исключение. Возражения поступили именно от Ольги:
-Не-е-е…Спасибочки, конешно. Но я уж тут. Я уж и к этой работе прикипела и дом опять же. А куда я свою буренку дену? К тебе в твои хоромы приведу? А огород?
Ольгины  доводы были разумными, и Надежда Николаевна  приставать к ней с переездом не стала: пусть доживает, как ей самой удобнее. Но с другой стороны… Надежду Николаевну  всегда немного раздражала именно эта… прикипелость к чему-то, раз и навсегда даденному. Неспособность, нежелание что-то в своей жизни круто, резко, одним поворотом изменить, повести жизнь по другому руслу. Вот как, например, поступила она сама. Эта закоренелость была свойственна всем ее односельчанам или, даже шире, - землякам.  Женщинам особенно. И уж совсем особенно – тем, кому успело перевалить за сорок. «Почему же со мной такого не случилось? Что я, действительно особенная какая? Какая сила сумела меня так перемочь?».
Надежда Николаевна  была не частой гостьей в отчем доме: слишком много было у нее иных объектов, забот. И с сестрой вот так, как сейчас, один на один уже давно не общались. Все или на людях, или урывками. Видимо, и Ольга  заскучала по общению с сестрой, если успела до прихода гостьи соорудить приличный стол: «Все прям с грядки, - погляди. Все свеженькое. Прям в рот просится». Не обошлось и без чекушки.
-Ну давай за наших. За папку, да за мамку. Вечная им память. Я тут на кладбище-то заглянула. Крапи-ивищи. Всю серпом сжала.
О памяти одинаково дорогих ее сердцу матери и отца Надежда Николаевна, как и обещалась когда-то,  тоже позаботилась. Возвела им по  монументу. Теперь это самое выдающееся захоронение на охотинском кладбище. Стало чем-то вроде местной достопримечательности.
Выпили по стопочке, закусили и из Ольги  уже посыпались немыслимые на ее трезвую голову «интимные» вопросы.
-Ну, ты…Надюш…Ты как насчет…этого-то?
-Да, я так думаю, у меня, как и у тебя.
-Не, ты знашь, - смутилась, щечки зарумянились, - у меня  ведь тоже…по всякому, ты знашь, бывает…А тот тут Толян как-то ко мне заходил,  так нащет тебя…
-Ты больше слушай Толяна, - резко обрезала Надежда Николаевна. – Он такого нагородит.
-Да ты думаешь, я хоть полсловечка ему поверила? – испугалась сестра. – Ни боже мой! Я ему сразу, - как начал, - тут же на дверь показала.
Надежда Николаевна  ни капельки тому не верит, но спора затевать не стала.
-Лучше расскажи мне, как там в столице моя племяшка со своим благоверным  поживает.

10.
Да, давненько у них уже не было таких вот затяжных задушевных посиделок.
Говорила, правда, в основном, Ольга, - Надежда Николаевна, в основном, подначивала. Начали со Светки, с ее московского житья-бытья, помянули погибшего из-за бог весть чего Ольгиного мужа, вспомнили о младшем брате. Он еще с павловской реформы потерял все, что имел, с отчаяния, как это часто бывает с мужиками, запил, связался с какой-то шпаной, получил срок за ограбление продуктового ларька, а где он сейчас и что с ним, не знал уже никто, даже его жена и дети.   
Пока разводили турусы на колесах, уже и стемнело. Электричество Ольга, по въевшейся в ее сознание привычке к постоянной экономии, включить не спешит, так обе и сидят в полутьме. Циферблат на настенных ходиках разглядеть невозможно, свои дорогущие японские часики Надежда Николаевна предусмотрительно, перед тем, как пуститься в дорогу, со своей руки сняла, каких-нибудь простеньких, дешевых не отыскалось, а вытащить из-за пазухи мобильник, - просто.. Как-то в голову не приходит.  Вот и не знает, сколько сейчас времени.
Наконец, спохватилась. Осветили избу. Глянули на ходики. Уже седьмой час. Пока сидели, да болтали, два автобуса уже пропустили. Следующий пойдет, примерно, через полчаса. Чтобы сесть на него, можно выйти на большую дорогу и голоснуть. Однако официальной остановки в этом месте нет. Следовательно, еще не факт, что водитель обратит на тебя внимание. Среди них ведь тоже вредные попадаются. Безопаснее прогуляться до Охотино. До Охотино из Сосновцов минут пятнадцать ходу, - это если идти по большой дороге. Полем,  – и того меньше. Посовещались и остановились на втором , «полевом» варианте.
Ольга, разумеется, пошла сестру проводить, несмотря на покалеченную, забинтованную ногу, она еще не обо всем, что хотела, ей рассказала. Еще осталась неохваченной большая группа родственников, живущих по другим весям и городам, они также как и прочие просились, чтобы и их тоже обсудили.
А вот Надежда Николаевна, откровенно говоря, уже и подустала от всех этих «А вот расскажу я тебе…», хотя из вежливости не прерывает сестру.  Идет, думает о своем. Как-то там ее Николаша? Должно быть,  к этому времени уже просветился.  Теперь, может, уже рвет и мечет, места себе не находит. Надежда Николаевна, перед тем, как покинуть дом, попросила Клавдию, чтобы та ей позвонила, случись, сынок  пойдет на штурм ее дома. Клавдия помалкивает. То ли сын благоразумно решил, пока матери нет, скандала не учинять, то ли у  Клавдии не все клеится с еще недостаточно освоенным ею мобильником.
Задумчивая, подняла до сих пор опущенные долу глаза, - тёмно уж стало,  боишься, как бы в лужу ненароком не ступить, - замечает, что они с сестрой как раз подравнялись с ее школой. Здание погружено в темноту, но светится пара окон на втором этаже. «Что это, интересно, там происходит?». По идее в такое позднее время школа должна быть закрыта, ученики и учителя должны разбрестись, кто куда. Очень любопытно. До времени, когда автобусу положено здесь быть по расписанию, еще минут десять. Более чем достаточно, чтобы подняться на второй этаж, глянуть своими глазами.
С сестрой попрощалась, наказав ей, чтоб непременно, когда будет в Кошкино, зашла  к ней в гости, прошла калиткой во дворик, потом незапертой дверью – в здание школы, одолела лестницу, прошлась коридором,  стала у чуть открытой двери. До ее слуха доносится  из класса ей незнакомый мужской голос. Ровный, спокойный. Похоже, чего-то вслух читает.
-«Иногда становилось ему досадно, когда он видал, как заезжий живописец, француз или немец, иногда даже вовсе не живописец по призванью, одной только привычной замашкой, бойкостью кисти и яркостью красок производил всеобщий шум и скапливал себе вмиг денежный капитал. Это приходило к нему на ум не тогда, когда, занятый весь своей работой, он забывал и питье, и пищу, и весь свет, но тогда, когда, наконец, сильно приступала необходимость, когда не на что было купить кистей и красок, когда неотвязчивый хозяин приходил раз по десяти на день требовать платы за квартиру. Тогда завидно рисовалась в голодном его воображении участь богача-живописца; тогда пробегала даже мысль, пробегающая часто в русской голове: бросить все и закутить с горя на зло всему. И теперь он был почти в таком положении».
У Надежды Николаевны хватило терпенья  дождаться, когда чтец возьмет паузу, тогда только  и отворила дверь. Ровно настолько, чтобы ей можно было войти.
Слушателей, точнее, слушательниц в классе – что-то около полутора десятков.  В основном, ученицы, но есть и преподаватели. Вон и Паша – среди них. В роли же чтеца, с какой-то книгой в руках,  выступает, как и догадалась Надежда Николаевна, этот... их новенький. Устроившийся без ведома самой Надежды Николаевны. Словом, самозванец какой-то.
 Какое-то очень странное мероприятие. Будто сектанты какие-то.
Появление Надежды Николаевны, разумеется, не осталось незамеченным. Головы, лица, глаза обернулись в ее сторону. Выглядят не то, чтобы испуганными… скорее, сконфуженными. Один лишь чтец, во всяком случае, так показалось Надежде Николаевне, как будто совершенно невозмутим. Однако продолжать читать, видимо, посчитал неуместным.   
-Надежда Николаевна! – первой опомнилась Паша. Вскочила со своего стула. – Откуда вы?
«От верблюда», - чуть было не вырвалось из Надежды Николаевны.
-Что здесь происходит?
-Это наш факультатив, Надежда Николаевна, - продолжала, явно волнуясь, Паша.  Для кого захочется. -  Федор Алексеевич  вот… Согласился вести… О жизни, об  искусстве. Ну, в общем, о призвании… Совершенно бесплатно. 
-А что это вы читаете?
-Это повесть Гоголя, - впервые с появлением хозяйки осмелился  открыть рот Федор Алексеевич. – Называется «Портрет». Это, собственно,  наше первое вступительное занятие и я решил почитать фрагментами, а потом сообща обсудить. Мне показалось, это может оказаться полезным.
О Гоголе Надежда Николаевна судит только по прочитанному ей когда-то в юности «Тарасу Бульбе» и еще  по этой страшилке, которую не так давно показывали по телевидению. Кажется, «Вий».
-Ну, хорошо, обсуждайте.
Надежда Николаевна разрешила, села на свободный стул. Паша сочла необходимым тот же миг пересесть к ней поближе, - то искоса посмотрит на Надежду Николаевну, то бросит взгляд на Федора Алексеевича, словом,   разрывается бедняжка на два фронта. Несколько обескуражен, несмотря на все старания выглядеть хладнокровным, и Федор Алексеевич. Какое-то время стоит молча. Видимо,  обдумывает, как ему следует вести себя  дальше. Скорее всего, решил отказаться от продолжения чтения, во всяком случае, в присутствии Надежды Николаевны, вместо этого – предпочел сразу перейти к обсужденью.
-Боюсь, далеко не всем из вас приходилось читать эту повесть. А ну-ка признайтесь. Поднимите руки.
Поднялась только одна рука.
-И что? О чем, по-твоему, там говорится?
-Об одном художнике.
-И что? И все?
- Нет, не все. Что он был вначале очень бедным, а потом купил случайно портрет, там страшный старикашка был нарисован, а в рамочке  деньги припрятаны. Он и сам  скоро разбогател. А в конце   сошел с ума.
-А как разбогател?
- Он  стал рисовать портреты только богатых. Они ему очень хорошо платили.
-Ну, да. Правильно. Молодец. Спасибо. Но это лишь  внешняя  сторона дела. А другая  это то, что наш герой – ради того, чтобы  угодить заказчикам, подавил в себе художника. Давайте не будем забывать, что он был изначально достаточно талантлив, и в то же время постоянно переживал, мучился от сознания своей бедности, завидовал тем, кому, как ему казалось, больше повезло в жизни, - кто красиво, щегольски одевался, разъезжал по Невскому в роскошных каретах, кто питался не тем, что удавалось заполучить за какие-нибудь копейки в кухмистерской, а ходил каждый вечер по ресторациям, где ему  подавали блюда, приготовленные из доставленных из Парижа продуктов. Деньги. Золото. Вот что еще манило его. В нем исходно были заложены два, противоречащих друг друга начала. Это противоречие и стало причиной его и творческого и жизненного краха.
-Пойдем,  поговорим, - тихо произнесла на ухо Паши Надежда Николаевна. Произнесла так, что Паше это не сулило ничего хорошего.
 Поднялась с места, направилась к двери.  Паша, терзаемая самыми мрачными предчувствиями, покорно поплелась вслед за ней. Прошли в учительскую. Пока шли коридором до учительской, Надежда Николаевна не произнесла ни слова.
-Он что? – наконец вымолвила Надежда Николаевна, когда уже оказались в учительской.  – Нравится тебе, что ли?
-Что вы говорите, Надежда Николаевна?! – Паша едва не свалилась со стула. – У меня муж есть… Почему вы так подумали?
Похоже, она была искренней. Муж у нее действительно был, каких поискать. Деловой, непьющий. С высшим образованием. Сколотил какую-то компанию по рекультивации лесных вырубок. Довольно неплохой по местным меркам бизнес. Да и внешне…Никакого сравнения с этим невзрачным самозванцем.
-Что ж тогда?... Мало того, что взяла без спроса, теперь еще и эти…- Запнулась.
-Факультативы, - подсказала Паша.
 -Да знаю я! Знаю… А ведь я уже  на чистом русском языке  только-только вчера тебе говорила… Чтобы без меня ничего. .  Что это за самодеятельность, наконец, такая? 
-Так ведь…дело-то хорошее. Нужное. Он их хочет хорошему научить. Причем за бесплатно. Видите, сколько их пришло. Значит, кому-то надо. 
-Я в этом еще не уверена, что хорошее. Не забывай, у нас с тобой все-таки художественная школа, а не училище благородных девиц.  Мы ремеслу учим, а не – лучше быть богатым или бедным. Что это за отсебятина?...А придти могут по самым разным причинам.
Помолчали.
-Что ж? – На щеках Паши вспыхнули красные пятна. –  Значит… прекратить?
Она была явно недовольна Надеждой Николаевной, боролась с желанием противоречить,  и такое с ней, кажется, случалось впервые.
-Что? Чтения? Рассуждения эти ваши? – Надежда Николаевна еще немного подумала. – Раз кому-то интересно… Что ж?... Продолжайте. Читайте. Обсуждайте… И не обижайся на меня…
-Да я…
-Вижу, вижу. Все замечаю… Пойми, мне не нравится только одно. Что все это как-то… из-под полы.  Словно…  я вам тут уже какая-то…посторонняя.
-Вы не посторонняя, Надежда Николаевна! – зачастила  Паша. – Что вы такое говорите? Вы…самая настоящая…Вы наша…самая-самая… Но ведь вы так редко теперь к нам заглядываете. У вас так много сейчас, кроме нас, еще чего-то другого. Понятно, что вам некогда. Ведь вы же не резиновая, правда, чтобы к вам по всяким пустякам…
Слышно, как застучали по коридору  каблучки. Расходятся? Не рановато ли? Может, приход Надежды Николаевны сбил их всех с панталыку?  Или обсудили на сегодня все, что хотели? Приняли единогласное решение, что быть богатым это плохо, а бедным хорошо?
И вдруг спохватилась: на автобус-то опять опоздала! 
-Что? – Паша сразу почувствовала, что с Надеждой Николаевной  опять что-то не так.
-Да одна я сегодня. Без машины.  На автобус на этот хотела, который на семь пятнадцать. А он уже… тю-тю.
-Да не волнуйтесь вы так.  Мы сейчас Федора Алексеевича как раз и попросим. У него машина. Он вас быстренько, если хотите,  до самого дома доставит… Посидите немножечко. Я сейчас! – вскочила со стула,  выпорхнула за дверь.
Опять этот Федор Алексеевич!  Похоже, этот пострел везде поспел.
Хотя… Может, это даже и кстати. Вот и случай. Проверит  его прямо сейчас, пока добираются от Охотино до переправы.
-Ну вот! – по-прежнему довольная Паша в двери. – Все. Считайте, дело в шляпе. Федор Алексеевич согласился.
«Федор Алексеевич согласился». Подумать только! Сколько чести. И как же Надежда Николаевна должна ему быть  за это благодарна!

11.
Машина!  Разве это «машина»?  Скорее, какой-то драндулет. Скопище ржавых деталей. Надежда Николаевна  и не припомнит, когда ей приходилось передвигаться на такой рухляди. Довезет ли эта калека ее  до переправы? Не станут ли, как вкопанные, где-нибудь на полдороге? Лес справа, лес слева. Место хоть и не самое дремучее, и разбойники здесь давно не водятся, но удовольствие все равно  не из больших.
С трудом, наклонив голову, чтобы не задеть о верх машины,  протиснулась, села на заднем сиденье, утонула в нем, так что колени поднялись почти на уровень  подбородка.
-Наверное, вам не совсем удобно…
Надежда Николаевна смолчала. Машина тронулась.
Ну, господи благослови.
-Это моя затея, - машина – трюх-плюх – выбралась с уличного проселка на большую дорогу, побежала не быстро. Скорее всего, на большее она была просто не способна. – Сам напросился.  Я имею в виду, - мои внеурочные  занятия.
Надежда Николаевна  еще не задала ни одного вопроса, как сам  приступил к объяснению. Чуткий. Понял, что Надежда Николаевна от его затеи не в восторге.
-Показалось, - хорошая аудитория… Открытая. Еще не захламленная всем этим…мусором. Не ослепленная этим жутким глянцем. Гламуром. Захотелось поделиться своими наблюдениями, поговорить о чем-то…важном. О жизни… А живопись, между прочим, это та же самая… наша с вами повседневная жизнь. Ее отражение… Поэтому и судьба человека, решившего посвятить себя этой самой живописи… Все это очень взаимосвязано. Ну, вы меня понимаете…
 -Мне сказали, вы  где-то учились.
-Да. Художественная школа в Новоалтайске… Но мог бы и не учиться, ничего б страшного со мной тогда не произошло. Я человек по жизни самодеятельный. Предпочитаю смотреть на все: на живопись, на жизнь, на посторонних… и на не посторонних-близких  … своими глазами. Идти своим путем.
-Думаете,  больше всех знаете?
-Нет!  Что вы? У меня, поверьте,  нет мании величия.  Самое скромное представление о себе. Но одну большую заслугу я все-таки за собой замечаю. У меня хватило ума понять, что, если мне и учиться у кого-то, -  моим учителем должна стать сама жизнь… Вот это деревце, например, - фара его машины как раз выхватила на повороте из темноты причудливо изогнутую березу. –  Как вам? Нравится? Никого вам не напоминает?... Или ваша  неиспорченная  юная поросль, с ее пока открытыми душой и глазами… Да вы сами, наконец. Точнее, может, даже не «наконец», а в первую очередь. Куда поучительнее любой академии.
Надежда Николаевна  сначала даже не поверила своим ушам.
-Я? Почему я?
-Согласитесь, ведь  ваша жизнь… Та метаморфоза, которая с вами произошла… То, что я о вас услышал, узнал… Это такой замечательный урок! Для любого. В том числе и для меня.
-Да, я самородок, я знаю, мне об этом говорят,  – Надежда Николаевна, разумеется, произнесла это с самоиронией. – Я талант из народа.
-Самородок?.. Д-да, может быть. Но какой же вы, простите, народ? Вы не народ. Вы вышли из народа. Покинули его. Вы – личность. В конечном итоге,  поднялись над народом.
Такое о себе Надежда Николаевна слышала впервые. И сразу не могла понять, как ей это воспринимать: как хулу или как одобрение. А между тем Федор Алексеевич продолжал:
- Я ведь тоже ученик. Как и все остальные, кого вы называете своими учениками.  Вы – наглядный живой пример, как кто-то обладающий волей и талантом, - не плача, никого ни о чем не прося, - делает свою судьбу сам. Становится ровно тем, к чему призывает его собственный внутренний  голос… Я искренне уважаю вас. И в школе-то вашей согласился поработать только, когда узнал, кто вы на самом деле. Кого вы из себя представляете.
Надежда Николаевна  уже далеко не первый раз слышит какие-то лестные слова о себе. В какой-то степени, она к ним  уже привыкла. Во всяком случае, уже не так смущается, как прежде. Воспринимает, как нечто должное. Но…Как много значит, от кого эти лестные слова исходят!  От какого-нибудь ничуть не разбирающегося в Красоте чиновника или человека, который сам к этой Красоте так или иначе причастен. Да и не похоже, чтобы этот Федор Алексеевич был каким-нибудь грубым льстецом. Надежда Григорьевна уже давно  зернышко от пустой мякины  сумеет отличить. Этот человек был искренен. И, судя по всему, под стать самой Надежде Григорьевне, он ЧТО-ТО знал, чего не знали другие.
-А чем  вы до сих пор, интересно, занимались? 
-Да все, знаете ли, одним и тем же. Тем же, чем занимаюсь сейчас и буду, скорее всего, заниматься, пока не придет мой смертный час. Охотой на  Жар-Птицу. Многого-то мне, пожалуй, и не надо. Хотя бы перышком, что ли,  одним из ее царственного хвоста овладеть, как Иванушка-дурачок, - и то хлеб. Я ведь, вы знаете, не только в художественной школе в Новоалтайске, я и в Репинке поучился. Но ушел.  Муторно там. И мусорно. Хламно. Как в любой, кстати говоря, академии. А вот охота за Жар-Птицей… Вне стен, на вольном просторе. Совсем иное дело.  Надеюсь, даст Бог, может, когда-нибудь и мне улыбнется удача, как когда-то улыбнулась вам. Встречу ее, эту удивительную птицу. Может даже, где-то за этим поворотом. Как знать?
  Только сказал, - откуда-то, словно сбылось его желание, не то справа, не то слева, все произошло так быстро, стремительно, что Надежда Николаевна в первые несколько мгновений ничего не поняла и, поэтому, даже не испугалась: низко-низко, едва ли не  перед носом их по-прежнему неспешно, как будто вразвалочку, передвигающейся машины, шумно рассекая воздух огромными, как показалось, крыльями, действительно пролетела какая-то птица. Зато  Федор Алексеевич, похоже, испугался, - резко нажал на тормоз, машина остановилась. А птица уже где-то по другую сторону дороги. Только где-то, на чем-то уселась, успокоилась, - подала голос, как из бочки:
-Ух!...Ух!...Ух!
Федор Алексеевич рассмеялся:
-Филин…- Машина опять неспешно, трусцою побежала. – Я его уже давно заприметил…Филин это хорошо.  Филинов я  уважаю. Впрочем, так же как и все, что летает, бегает, плавает, ползает. Все это удивительно  хорошо.  Но Жар-Птица всех  лучше.
И тут Надежду Николаевну осенило. Вспомнила. Ведь той первой игрушкой-поделкой, которую она после многих лет… не то, чтобы безделья… Нет, конечно, бездельничать она никогда, даже при всем желании, никогда б не смогла, а…после того сна, который на нее снизошел и в котором прожила более трех десятков лет…Первое, что ей бросилось в глаза в тот памятный день на чердаке, была именно ее – глиняная, сотворенная  ей еще в девчонках,  – Жар-Птица. С нее-то опять все и началось! Понятно, что Федор Алексеевич сейчас говорил о другой птице, не той, что из глины, и все-таки… Как-то все это странно… Так близко соприкасалось друг с другом.  Какая-то во всем этом была таинственная взаимосвязь. Словно перекинувшейся во все небо радугой объединило одно начало и другое.
-Не думайте, что я какой-то…бзикнутый, - между тем продолжал Федор Алексеевич, - замкнутый только на себе. Нет, я далеко не блаженный. Не чудик. Достаточно прочно стою на земле. Думаю не только о Боге, но и от мамоны не открещиваюсь. Иначе не проживешь. И тот разговор с вашими девочками, который я затеял… О бедности и богатстве. В большой степени он касается лично меня. Тех сомнений, которые обуревают меня.. – А Надежда-то Николаевна, грешным делом,  уже подумала, было, он имел в виду именно ее! - У меня много друзей, коллег. По-разному устроилась их жизнь. Выбирают разные дороги. Разные приоритеты. Есть уже преуспевшие, есть не очень. Я бываю у некоторых. Особенно преуспевших. Посещаю их  выставки, мастерские. Внимательно, придирчиво вглядываюсь. Оцениваю. Полотна, полотна. Большие, маленькие. Пейзажи, портреты. На холсте, на бумаге, на мешковине. На чем угодно и как угодно. Не только красками. Словом, кто во что горазд. Претензии, претензии. Желание повыпендриваться. Хоть чем-то, хоть как-то обратить на себя внимание. Смотри, как я могу. Вместо того, чтобы: смотри, ЧТО я могу. И, к сожалению… так мало настоящего.  Подлинного. Куда ни посмотришь, на что ни бросишь взгляд: все мертвое, мертвое. Не дышит. Мертво само и омертвляет все остальное и всех остальных, кто не прикоснется… Жаль, среди нас нет Гоголя. Что Чичиков? Что Бобчинский с Добчинским? Он бы сейчас такие утонченные цивилизованные хари подсмотрел!
Как ни неспешно передвигается машина, но между Охотино и переправой не так уж далеко, цель их поездки уже близка: они уже у моста  через впадающую в этом месте в Волгу еще одну реку Юхоть. После моста свернуть вправо, еще полкилометра дороги, рассекающей на двое приречную деревню Коровино, там уже  и переправа.  Уже отсюда, с того места, где они находятся,  уже видны ее огоньки.  А что дальше?
Помнится Надежде Николаевне, Паша обещала, - Федор Алексеевич, если она этого захочет, довезет ее до самого дома. Так хочет ли она этого?... Только отвечай, баба, честно. Да, хочет. Хочет! Но…
-Вас, наверное, уже дома ждут?
-Дома? Да, конечно. Поджидают. Моя…Марья-краса Длиннющая Коса.
О жене говорит. Вон он ее как! Уже по одному тому, как это прозвучало, - Надежде Николаевне отсюда, где она сидит, разумеется, этого не видно, почудилось, - все в Федоре Алексеевиче, когда называл жену, осветилось улыбкой.
-Мне сказали, у вас, вроде,  нет детей.
-Н-не совсем так. Есть. Правда, пока только от  первой жены. Да, я вторым браком. Со мной это произошло очень рано. Сын. Взрослый. Или почти взрослый. Школу в этом году заканчивает… Но  мы с ней уже давненько расстались.
-Разлюбились?
-Н-не совсем. Ей не нравились мои терзания. Непонятно было, чего я хочу, чего добиваюсь. Ей нужны…даже, скорее,  не деньги, нет, не все так просто,  вульгарно, а… Как любой нормальной женщине – домашнего уюта. Порядка. Собственно, ушла от меня она, нашла другого, более ее достойного партнера по жизни. Я безропотно, осознавая, что в чем-то она права,  удалился.
-А вашей…новой…Ей не нужен домашний уют?
-Да, конечно, нужен. Но прежде, что для нее, что для меня, - сказка. А бытие, насколько это возможно,  – потом.
«Не слишком ли ты самоуверен, милок? Судишь со своей вышки. Это у тебя, пожалуй, впереди сказка, а у женщины, - если, конечно, эта женщина нормальная, какой, скорее всего, и была твоя первая жена, - все-таки чаще на первом месте бытие».
Только успела об этом подумать - из  передка машины повалил густой пар. Федор Алексеевич сразу приглушил двигатель. Похоже, предчувствия Надежды Николаевны  сбывались.
-Та-ак, сказал бедняк… Извините, но, похоже, мы тут немного застрянем. – Вышел из машины, поднял капот. Надежда Николаевна  немного подождав, также  вышла из машины.
-Что там?
-Сейчас… разберемся…
В том, что Федор Алексеевич, как он сам обещает, «сейчас разберется», Надежда Николаевна не сильно-то уверена. 
До того, как парОм просигналит и отправится к противоположному берегу, осталось совсем ничего. Если она не хочет заторчать здесь еще на  два часа, ей надо срочно отправляться, - хотя бы пешком. Она все это прекрасно понимает, но и оставлять здесь Федора Алексеевича один на один с его отказавшей машиной  тоже не хочется. Равносильно было бы предательству. Однако все  разрешилось самой собой. Рядом с ними тормознула проезжавшая мимо них, также спешащая к переправе легковая машина.
-Надежда Николаевна! – водитель, чтобы быть лучше услышанным, опустил стекло у себя в машине. – Проблема какая-то?
Надежда Николаевна  признала в спрашивающем главного редактора их местной газеты «Кошкинские ведомости» .
-Д-да, - неуверенно произнесла. Ее по-прежнему разрывало противоречивое: покинуть или остаться?
-Так садитесь, - иначе вам тут долго придется. А товарищ уж как-нибудь сам, без вас доберется.
Что ж… Пожалуй…
Федор Алексеевич вынул голову из-под капота.
-В самом деле. Поезжайте. Я, наверное, не скоро.
Что ж, - разрешенье получено. Надежда Григорьевна достала из салона машины пакет с зонтиком.
-Вы в Кошкино-то бываете?
-Да. Пару раз. Обязательно буду еще. Я уже многое наметил, что хотелось бы зарисовать.
-Тогда - заходите. Вам все, кого ни спросите, укажут, как меня найти.
-Спасибо за приглашение. Очень может быть. Мне, безусловно, будет интересно с вами еще раз пообщаться.
-Почему? – вдруг, как маленькой девочке, захотелось услышать о себе еще раз что-нибудь лестное, за тем и задала этот вопрос. И  услышала ровно то, что хотела!
-Вы незаурядный человек.  Вы – та, кто может являться образцом для других, также притязающим на какое-то место под солнцем. Вы добились того, чего, несмотря на все свои старанья, до сих пор не могу добиться я. Вы умели творить живое. У меня пока, как следует, как бы мне этого хотелось, такого не получается.
-Надежда Николаевна, - учтите, мы можем не успеть.
Уже когда пересела   в другую машину, вспомнила и решила запомнить:  «Он сказал: «Умели», «Вы умели творить живое». А, уже   оказавшись на пароме,  когда, оттолкнувшись от причала, паром  начал медленно разворачиваться, это же опять всплыло  в ее памяти. «Но почему «Умели»? Может, он считает, что я больше уже не умею?».
-Был! Был! Заходил! Заходил! – верная своему долгу Клавдия встретила хозяйку, едва она вошла в дом.
А Надежде Николаевне  уже и невдомек, что, собственно, ей этим хочет сказать Клавдия. С этой поездкой, и, самое главное, с этим последним разговором, она уже и забыла, что здесь, на этом берегу реки, оставила. Что ее так совсем недавно мучило, волновало. Надо было сделать какое-то даже усилие, чтобы вспомнить.
Николай! Ее непутевое чадо.
-Ну, был. И что?
-Сам не свой. «Где, спрашивает? Где вы ее прячете?». Я уж разрешила ему, - весь дом обегал. В каждую дырку заглянул.
-Успокоился?
-Побегал-побегал: немного подутих.
Именно на это и рассчитывала Надежда Николаевна. Ее план, кажется, срабатывал.
-Ушел?
-Ушел.
-Куда? К кому?
-Не знаю, ничего не сказал.
Должен вернуться к Катюше. Рано или поздно вернется. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так…Некуда ему деваться. Все будет по ее воле, как сама Надежда Николаевна задумала.
-Ладно. Я устала сегодня. Пойду лягу.
-А поесть-то?
-Ничего не хочу.
-Ну хоть…
-Соку попью. В горле пересохло. Больше ничего не буду.
Засыпая, она уже думала не о сыне. Перед ее глазами был этот невзрачный бородатенький, почти годящийся ей в сыновья Федор Алексеевич.