В девять вечера я выключаю телефон.
После девяти – время кроссвордов, кино, кубка Стэнли и Интернета. Моё личное время.
Друзья звонят раньше, а клиентам вообще не положено давать номер своего телефона.
«Не положено». Мало ли что не положено!
***
И куда девается память?
- Юджиния, ты не знаешь – что я хотела тебе сказать? Вот только перед твоим приходом думала о чём-то важном – и не помню.
- А где ты думала: в спальне? В гостиной? На кухне?
- В спальне.
- Пошли туда.
- Ой, вспомнила! Откуда ты знала?
- Это все знают: нужно пойти на старое место. Обстановка поможет.
- И ты забываешь?
- Конечно. Мне ведь тоже не двадцать пять.
Ах, Патриша, Патриша... удивительная моя клиентка, женщина странной судьбы.
У всех в жизни так: то взлёт, то падение. А у неё если взлёт – модельер дочери короля европейской страны; если падение – чужая одежда, по чужим документам – за океан. Взлёт – владелица бутика, а потом – одиночество, нарушаемое только болью.
Это она сказала мне как-то:
- Ну, что ты все бегаешь? Тебе ведь не двадцать пять. – И со вздохом: - Тебе уже двадцать шесть.
***
В новой стране всё сложилось удачно: работа, любовь, долгожданный ребёнок, удача... А потом Патриша упала. Прямо на улице. Прошла обследование; узнала, что у нее генетическая болезнь, справляться с которой еще не умеют. Возненавидела всех – и себя. Не выдержал муж; подальше уехала дочь; замолчал телефон. Она не хотела лечиться: «Я вам не подопытный кролик»; забросила увлечение - кисти и краски; перестала читать и смотреть телевизор.
Депрессия – это болезнь. Не блажь, не дурной характер. Её нужно лечить – медикаментами, спортом, гипнозом, акупунктурой...
Да знаю я это, знаю! Учила в колледже, читала умные книги.
Но знаю и то, что депрессия – замкнутый круг: одиночество – нежелание жить – уныние - жалость к себе - близким трудно с тобой, тебе с ними – болезнь - одиночество...
И по кругу, и по спирали.
Вниз, вниз и вниз.
Да сколько же можно – вниз? Есть ли донышко у этого низа?
***
Патриша позвонила мне утром в субботу:
- Юджиния, с тобой всё в порядке? Я звонила весь вечер. Что-то случилось?
- Ничего не случилось, Патриша. Просто в девять я выключаю свой телефон.
- Я не знала. И боялась, что ты и сейчас не ответишь.
Я повесила трубку и только тогда поняла, что Патриша позвонила мне в первый раз за почти три года.
Она долго не открывала. А когда открыла, я ахнула: в незнакомом сиреневом платье, с причёской, на каблуках...
- Патриша?
- Я так и думала, что ты приедешь, - сказала она. – Не удивляйся... я сама удивляюсь. Скажи - я красивая?
- Да. И молодая – лет двадцать пять. Хотя нет, не надейся: уже двадцать шесть.
Я так и не знаю, что случилось тогда с Патришей. То ли донышко оттолкнуло ее – и швырнуло наверх; то ли она поняла, что пока есть хоть какие-то силы, нужно рвать этот замкнутый круг, чтобы - вверх! только вверх! Как когда-то.
Патриша прожила еще несколько лет. Медленно, по чуть-чуть заставляла себя вернуться к жизни, и оказалось, что её не забыли. По вечерам она звонила мне: ни о чём, просто так – чтобы не быть одинокой.
Уныние ушло не само. Она гнала его прочь, как поганую черную тварь. И победила.
***
В девять вечера я выключала телефон.