После окончания нашей семилетней школы, в возрасте четырнадцати с половиной лет, мама определила меня с братом Костей в 7-ю Спецшколу ВВС.
Школа эта была создана во время войны, находилась она сначала на реке Каме, в городке Оханске Молотовской области. В этой школе учился мой старший брат Сашка. Затем, когда немцев отогнали от Сталинграда, эту школу вместе с моим братом погрузили на пароход «Штиль» и переправили в Сталинград. Но так как город был ещё в руинах, и не было ни одного уцелевшего здания, то для спецшколы нашли подходящее место на Дону, в казацкой станице Нижне-Чирской. Нашлось для неё и помещение, - старое кирпичное двухэтажное здание, в котором до революции было Реальное училище. Пригодились и казармы этого училища,- в них разместили казармы спецшколы.
Школы такие Нарком Обороны открыл ещё во время войны, создав их по типу Суворовских учи-лищ. Необходимость такая была: в стране в это время было много ребят оставшихся без отцов. Но ещё шла война, и надо было готовить для высших военных училищ будущих курсантов. Для этой цели создавались такие спецшколы.
Про существование такой спецшколы разузнала наша мама и тотчас определила в неё сначала моего старшего брата Сашу, а после и меня с Костей. Школа эта пришлась как нельзя кстати: в ней можно было не только продолжить образование, но главное, в ней кормили, обували и одевали. Лучших вариантов в то жестокое время не было.
Зачисляли в эту школу так: сначала в Сталин-граде проходили отборочную медицинскую. Комиссия была очень строгой. Меня сначала забраковали: мал ростом,- всего метр сорок один сантиметр, и худенький. Но после смиловались: ещё очень молоденький, моложе всех поступающих, ещё мол подрастёт. А в медицинской карточке всё же написали – «упитанность нижесредняя». Остальные показатели были в норме. Но главное нас с Костей приняли! Дали нам документы, где было написано: «Явиться в станицу Н-Чирскую к первому сентября 1946 года в 7-ю Спецшколу ВВС без опозданий».
Мама и баба Женя начали собирать нас в дальний путь. Дали нам зембель, наклали туда до верху помидоров, в белую сумку положили варёных яиц и преснушек. Баба Женя провожала нас со слезами на глазах. Перед отъездом, с минуту посидели на по-рожках своего дома, потом взяли в руки зембель с харчами, и пошли на дорогу ловить попутную совхозную машину. Автобусов тогда не было.
С этого момента, с четырнадцати лет, началась моя самостоятельная жизнь.
Помню, как на попутной полуторке ехали от Садков до Дубовки. А от Дубовки до Сталинграда ехали на попутном ЗИСу, в кузове которого были бочки из-под горючего. Высадил шофер нас на окраине города, и сказал, как нам дойти до трамвая. Дошли мы до остановки, сели на землю, едим яйца с помидорами, ждём трамвая, а самим с непривычки стало страшновато. Боязно было впервые оказаться далеко, за сотни километров от дома, среди чужих людей. Ведь случись чего,- до дома сразу не добежишь, не дозовёшься ни мамы, ни бабушки. Но нас всё же было двое, и это меня немного успокаивало.
Запомнился мне тогдашний Сталинград. Лежал он весь в руинах, кругом, куда ни глянь, была разруха, но жизнь всё-таки понемногу налаживалась. Было много вернувшихся с фронта искалеченных солдат. На базарах, на вокзалах, в трамваях, в автобусах кишела шпана, кругом, куда не повернись, полно карманников, и почти на каждом углу и на пешеходных дорожках, сидели в лохмотьях нищие, просящие милостыню.
Помню, как на трамвайной остановке скопилось много разного люда. Завидев приближающийся трамвай, они столпились, а когда вагон остановился, то все одновременно, как скотина, кинулись к дверям. Началась давка, грубая брань, кто-то кого-то ударил по голове, поднялся крик. Мы со своим зембелем, держась, друг за друга, кое-как втиснулись в вагон. Но наши помидоры и яйца, как оказалось позднее, в этой давке были сплющены.
На следующей остановке та же самая картина: давка, крики, матерщина. Вдобавок, не обращая внимания что, вагон переполнен, буквально по головам влезли ещё два инвалида: один слепой, с гармошкой через плечо и в гимнастёрке увешанной медалями, а другой,- в изодранной матросской тельняшке, с обезображенным шрамами лицом. Тельняшка сопровождала слепого. Он грубо, с матом локтями растолкал впереди себя пассажиров, сделав проход для слепого гармониста. Едва трамвай тронулся, ничуть не мешкая, они приступили к своему главному делу: слепой, закатив белки, растянул свой инструмент, и громко, на весь трамвай запел:
-Дрались по-геройски, по-русски
-Два друга в пехоте морской.
В консервную банку, какая была специально надёжно прикреплена к его гармони, со звоном по-сыпались монеты. Тельняшка внимательно наблюдала за происходящим, и если кто-то из пассажиров не положил денежку, то грубо напоминал: «Не обижай героя». Слепой же за каждым очередным звоном, означающим, что монета поступила, на какую-то секунду прерывал пение, и тихо скороговоркой бормотал: «Спасибо, браток», и в том же рабочем темпе продолжал петь:
-Один паренёк был, спасибо браток, был ка-лужский. Другой паренёк костромской, спасибо браток.
«Обслужив» наш вагон, на следующей остановке «братки» вышли, а из окна вагона мы увидели, что слепой оказался не слепым, Он уверенно, без помощи матроса пересчитал выручку и отдал ему часть денег. И пока стоял трамвай, обменяли эту выручку на водку. А к нам в вагон зашли уже другие ветераны войны. Их гимнастёрки также были щедро увешаны боевыми наградами, и они тоже пели песни.
На железнодорожном вокзале, пока мы ждали своего поезда, видели подобное. По привокзальной площади шёл одноногий пьяный инвалид. Своим костылём бил всех без разбора попадавшихся на его пути женщин, которые приехали, видимо из деревни, со своими банками торговать молоком. Слышали, как на них этот инвалид орал: «Я завоевал вам свободу! Вы должны теперь кормить меня бесплатно, а не торговать тут!».
Милиция тогда таких «героев» не трогала.
Потом, до вечера сидели на каких-то ящиках, ели раздавленные помидоры и ждали своего поезда. Помню, как вечером сели в деревянный вагон поезда «Сталинград-Лихая». Как из окна вагона смотрели на железнодорожника-путейца, как он, провожая поезд, три раза ударял по медному колоколу. После третьего звонка на привокзальной площади наступи-ла тишина. В этой тишине вскоре раздался его свисток. И тотчас маслянисто-стальная громада парово-за загрохотала мощными толчками, локти поршней задвигались, и мы поехали.
Ехали ночью, паровоз часто кричал куда-то в пустоту, из топки долетали до нашего вагона искры, а колёса методично перестукивали: «тук-тук, тук-тук, не пропадём-выживим, не пропадём-выживим». Так, по крайней мере, нам казалось. В полночь проводница нас высадила: «Эй, слезайте. Доехали до Чира». Вышли из душного вагона, темнота кромешная, хоть глаз выколи, куда идти – не поймём. Поезд тут же ушёл, и наступила сразу жуткая тишина. Ну, куда идти? Пошли на огонёк. Огонёк оказался вокзалом степного полустанка Чир. Вошли, огляделись. На лавках, на грязном заплёванном полу сидели молодые ребята и девчата. Видимо на станционном посёлке клуба не было, и молодёжь собиралась тут вместо клуба. Рыжий веснушчатый парень на узкоплёночном проекционном аппарате крутил кино «Парень из нашего города». Плату за кино с нас не взяли, мы расположились на полу в уголке, доедали свои раздавленные помидоры и яйца, какие тоже начали портиться.
На рассвете в зал вошёл хромой мужичёк в сапогах. Хлопая кнутом по голенищу, громко объявил: «Кто здесь до Нижне-Чирской? Налетай».
На подрессоренном тарантасе за двадцать два рубля мы, наконец-то, добрались до места.
В Нижнее-Чирскую приехали к полудню. Как мы дошли до школы, первым делом, какой-то лейтенант сначала повёл нас в столовую. Вкусно пообедав, вышли из столовой и без жалости выбросили в мусорный ящик свой зембель с остатками несвежих помидор. А вскоре это же офицер повёл нас в интернат-казарму, где показал нам нашу двухэтажную койку с уже готовой свежей постелью. Верхнюю койку занял я, а Костя нижнюю. Но Костя пробыл в училище совсем недолго,- недели две,- на очередной медицинской комиссии его отчислили по состоянию здоровья. До Чира я его проводил. Было нам обоим немного грустно. Перед тем, как сесть ему в вагон, мы обнялись. Вскоре из наших голодных Садков пришло письмо, - Костя вернулся домой, и по просьбе колхозников, стал пасти коров. И колхозных и хозяйских в одном стаде.
А я впервые остался один, без родных, и вдалеке от нашего дома. Началась новая для меня самостоятельная жизнь. Зачислили меня в третью роту, пятый взвод. Стал привыкать к новому образу жизни. Во-первых, всюду стали ходить строем, а в строю, как положено по уставу, стоят все по росту: ребята повыше ростом,- в голове строя, а те, которые ниже – в хвосте. Но как мне не хотелось стоять в хвосте строя! Но таких малорослых курсантов в нашей роте было четверо, не я один. Хотя в спецшколе меньших никто не шпынял, и не обижал, всё же чувствовал себя неуютно, хотелось поскорее вырасти. Но я был на два года моложе моих новых друзей, и это вселяло какую-то надежду, что у меня есть ещё резерв, что скоро догоню ростом остальных.
Учебная программа была такой же, как и в средних общеобразовательных школах, только добавлялись занятия по предметам: теория авиации, материальная часть самолётов, и некоторые предметы специальные. И ещё были ежедневные занятия по физкультуре. Каждый день уроки физкультуры, каждый день по два-четыре часа. Этому предмету уделялось самое пристальное внимание. Было по физкультуре два преподавателя, один из них был мастером спорта. Уроки проводились в основном на плацу учебного корпуса, где было множество спор-тивных снарядов: несколько турников, канатов, колец, спортивных лестниц, бумов, коней, козлов. Было и своё футбольное поле, волейбольная и баскетбольная площадки. А для занятий в непогоду в учебном корпусе был большой спортивный зал.
Занятия по общеобразовательным предметам проводились в учебных классах, где было много учебных пособий, кабинетов.
Вся жизнь в спецшколе шла строго по регламенту. День начинался с подъёма. Дежурный при казармах офицер, отдежурив ночь, перед утром брал с собою горниста, выходил на спортивную казарменную площадь, и начинал внимательно глядеть на свои карманные часы. Как только стрелки показывали ровно шесть утра, взмахом руки давал команду горнисту, и тот трубил, согласно устава, «ПОДЪЁМ». Услышав горн, мы просыпались, вставали с постелей и бежали на спортплощадку. Для этого отводилось три минуты. «Пулей, пулей вылетай», -поторапливал нас дежурный офицер, поглядывая од-ним глазом на часы. Построив нас строго по всей форме, командовал: «Школа, смирно!», строевым шагом подходил к подоспевшему на площадь преподавателю физкультуры, и, отдавая честь, передавал нас уже в его распоряжение.
Выполнив весь положенный по уставу комплекс утренних упражнений, а на это уходило минут пятнадцать, мы приступали к следующим пунктам распорядка дня: уборке постелей, утреннему туалету. А уже после, строем, поротно и повзводно, с песней, шли в учебный корпус, где нас уже ждал вкусный завтрак. Позавтракав, на плацу снова построение, но уже не только курсантов, а и всего личного состава училища. Выслушав политинформацию заместителя начальника спецшколы по политической части майора Кавешникова - какие важные события в СССР произошли за прошедшие сутки, начинались занятия в классах.
Кормили нас хорошо, питание было четырёх-разовое. Я быстро стал поправляться, и упитанность стала уже не «нижесредней». Пищу готовили опытные повара. Кушанья подавали на подносах опрятные молодые красивые официантки. Одеты они были всегда в свежевыглаженные белые фартуки, колпаки, и всегда были вежливы. В училище были свои хранилища для овощей, картофеля, мяса; на кухне была картофелечистка с электроприводом. Была своя и хлеборезка, где хлеборезчик специальным гильотинным ножом ловко разрезал хлебные сайки на отдельные порции. В то голодное для страны время нам, на одного курсанта выдавали в день по семьсот граммов! хлеба: в завтрак и обед по двести граммов, в полдник и на ужин по сто пятьдесят.
Всё было честно. Тут же в хлеборезке стояли контрольные весы. За всем этим хозяйством строго следил санитарный врач и дежурный офицер.
Питанием курсанты были довольны, а для меня спецшкола стала настоящим спасением; прошло несколько месяцев, моя упитанность пришла в норму.
Обмундирование было высокого качества. Всё ладно сшито, всем подогнано точно по росту. Одежда была обычная рабочая, и парадная. Диагоналевый китель из зелёного офицерского сукна, такие же и брюки, но только темно-синего цвета и с голубым кантом, как у настоящих лётчиков. Форменная фуражка с кокардой как у лётчиков, и шинели, не как у солдат, а офицерские, с погонами курсантов, кожаные ботинки. Летняя форма - гимнастёрка, пилотка.
Учителя были, за редким исключением, опытными, знающими свой предмет, и личностями яркими.
Старший преподаватель физкультуры, майор Бондаренко был мастером спорта по гимнастике. На занятиях он не только на словах, а и на практике, сам лично показывал, как правильно выполнять упражнения на любом снаряде, сам на турнике прекрасно выполнял сложный номер «солнце», хорошо на кольцах держал «крест», но с нами курсантами был строг, порою, как мне казалось, даже чересчур. У него было правило,- давать задания по физкультуре на дом, например, освоить упражнение на коне. И если, придя на следующее занятие, видел, что ты ничему не научился, приходил в ярость:
-Я научу тебя уважать майора Бондаренко!
Преподавателем по математике был вернув-шийся с фронта без левой руки, громадного роста, лейтенант Пупков. Тоже был очень требовательным. Хотел, чтобы мы знали математику, как и он сам. Помню, как он проводил письменные контрольные работы. Сначала даёт на доске задания – решить сложные примеры по алгебре. Но как только мы начинаем решать, для наблюдения за нами взбирался на стол. Стоит, пустой рукав в кармане, а в своей единственной руке, для острастки, крепко держит палку-указку, а сам внимательно косит на нас глаза-ми, чтобы мы не списывали друг у друга. Так и про-стаивал до самого конца урока.
Но зато мы его предметы знали хорошо.
По географии, одно время, учителем был человек случайный. Был он недолго. Успели запомнилось, как проводил он свои уроки:
-На севере холодно, потому что там температура низкая. А на юге жарко, потому что там температура высокая.
Но вскоре разобрались с ним, и он куда-то исчез.
Преподавателем по литературе был заместитель начальника училища по учебной части, заслуженный учитель СССР Соловьёв. На его уроках было всегда интересно, литературу мы полюбили. А его самого уважали, и немного даже побаивались. Безусловно был он человеком талантливым. Для нашей спецшколы он сочинил строевую песню, а наш капельмейстер, руководитель нашего духового оркестра, сочинил на его слова музыку. Назвали эту песню «Маршем седьмой спецшколы ВВС». Идя в колоннах, мы с гордостью её распевали:
На Волгу сыпались снаряды,
Земля дрожала от гранат,
Пылали зданья Сталинграда,
Но не сдавался Сталинград.
Припев: Через горы, через долы
Самолёты поведём.
Честь родной, любимой школы
Отстоим в боях с врагом.
Разбиты были вражьи силы,
Но город Сталинград-герой
Для подлых немцев стал могилой,
И славой для страны родной.
Припев.
Когда взлетим подобно птицам
Мы в голубую даль небес
Громить жестоко будет фрицев
Седьмая школа ВВС.
Эту песню-марш пели и на торжественных парадах и на праздничных шествиях.
Станица Нижне-Чирская была в то время районным центром. Цимлянского водохранилища тогда ещё не было, станица лежала в долине реки Чира. В Нижне-Чирской, как и во всех районных центрах, были свои организации и предприятия. Была крупная машинотракторная станция, на самом берегу Чира – маленькая пуговичная фабрика, где из речных ракушек делали перламутровые пуговицы. Помню, как из окон фабрики выбрасывали отходы этих ракушек, отчего вокруг фабрики были огромные кучи.
Был и свой пищекомбинат, где варили из тыкв повидло. А чтобы оно было подешевле, то вместо сахара повидло подслащивали сахарином, а покупателям говорили, что сахарин в четыреста раз слаже сахара. Стояли большие очереди за этим повидлом, тащили его целыми ведрами. Пробовали есть его и мы, курсанты, но оно нам не понравилось. Мы не были голодными как станичники, кормили нас хорошо.
На краю станицы был базар, где, особенно по воскресеньям собиралось много народа.
Нижнее-Чирская станица казачья. Раз в год здесь устраивали скачки лошадей, и тогда со всех соседних хуторов съезжалось много казаков со своими конями. Главным судьёй на этих соревнованиях был знаменитый на весь Дон, герой Гражданской войны, старый донской казак Парамон Самсонович Куркин. Это была живая легенда. О том, как он храбро сражался с белогвардейцами, писатель Алексей Толстой упоминал в романе «Хлеб».
Мы ходили на эти скачки любоваться. Этот по-старевший уже казак одет был в казачью форму: шаровары с красными лампасами, картуз с красным околышем, седая борода лопатой.
На главной станичной улице была тенистая кленовая аллея, по которой вечерами гуляли молодые станичники. На аллею ходили гулять и мы, а по выходным частенько дрались с казачатами. Как услышим клич: «Наших бьют», в момент на помощь выбегала вся спецшкола.
В кинотеатр ходили смотреть фильмы: «Подвиг разведчика», «Секретарь райкома», «Небесный тихоход», там же в первый раз смотрели цветной фильм «Каменный цветок». На цветной кинофильм билеты были дороже. Что делать? Денег нет, а в кино хочется. Тогда курсант нашего взвода Колька Пронин (он мастер был рисовать по клеткам) быстро нашёл выход: нашёл такого же цвета бумагу, и стал нам рисовать билеты и контрамарки. Посмотришь – не отличишь. Всё шло хорошо, пока по колькиным билетам мы не пошли всем взводом, сразу человек сорок. Контролёрша засомневалась: билеты ещё не распроданы, а кинотеатр уже полон. Нас разоблачили, и мы сразу разбежались.
Летний лагерь училища был на левом берегу Дона, невдалеке от станицы, рядом с хутором Суворовский. После окончания учебного года на один месяц вся школа в полном составе выезжала в этот лагерь. Разбивали палатки: палатки для курсантов, и немного в сторонке – палатки для командиров. Отдельно в фанерных домиках устраивали пищеблок и другие службы. Невдалеке была посадочная площадка для самолёта, который прилетал к нам специально, чтобы нас приобщать к лётному делу. Лётчик сажал нас в кабину на место второго пилота, и мы летали вокруг лагеря. Наши командиры прыгали с парашютом, и показывали, как правильно его собирать.
Кроме этих занятий, мы ещё заготавливали на зиму дрова для нашей столовой. На лодке мы переправлялись на левый берег Дона, шли в займище, там пилили деревья, укладывали брёвна в штабель, и там оставляли их до зимы. Зимою по льду рабочие перевозили их в училище.
Запомнился случай, когда я чуть не утонул в До-ну. Утром наш взвод переправился на ту сторону, а меня с каким-то поручением пока оставили, – после мол переплывёшь на попутной лодке. Я подождал, подождал, а лодки не было, и я решил переплыть Дон. Выбрал узкое место, учёл скорость течения – насколько далеко меня снесёт,- зашёл выше по течению и поплыл. А когда доплыл примерно до середины, то оказалось, что течение в середине быстрее, чем я думал, и мне понесло. Я рассчитывал, что успею сначала доплыть до белого бакена, на нём не-много передохнуть, а затем плыть дальше. Но течением меня снесло вниз примерно на километр. Сначала мною овладел страх, но я помнил из книг, что большинство людей гибнет не оттого, что выбились из сил, а из-за страха. Чтобы немного отдохнуть, я стал плыть на спине. Так было легче, силы пришлось экономить. Плыть-то надо, но не надо торопиться, надо успокоиться. Плыву, а сам то и дело пробую достать дна. Наконец, нащупал дно! Как я был рад. К вечеру пешком по займищу я добрался до своего взвода, и рассказал им, ожидая похвалы. Но командир взвода, внимательно выслушав меня, вместо похвалы, сказал, что я поступил глупо.
В спецшколе я научился игре в шахматы. Они мне сразу понравились, я побежал в магазин, купил учебник игры в шахматы гроссмейстера Рагозина. Выучил учебник почти наизусть, и вскоре у всех во взводе легко выигрывал.
Перед самым концом моего пребывания в спецшколе научился танцевать степ, то есть чечётку. Интерес к этому танцу в спецшколе пошёл после того, как посмотрели кинофильм, где братья Шубарины в ковбойских костюмах красиво исполнили этот танец. Это так понравилось, что на следующий день заплясала вся школа. Полы в школе паркетные, подошвы у ботинок кожаные,- с утра до вечера слышны шлёпанье.
Лучше всех плясал рабочий нашей котельной глухо-немой Венка. А когда все увидели, что он ещё и хороший спортсмен, легко крутит на турнике «Солнце», может стоять и отжиматься на одной руке, то его сразу все зауважали. Помню, что была в то время зима, я был в ночном наряде. Венка в то время кочегарил в котельной. Мы оказались рядом. Венка, увидев, как я старательно шлёпаю по паркету ботинка-ми, пытаясь сплясать чечётку, подошёл ко мне, и за одну ночь обучил меня этому искусству. Хотя он и глухонемой, но я понял, что он прекрасной души че-ловек. А когда утром вернулся в казарму, то первым делом лихо сбацал чечётку, да ещё из нескольких колен. Ребята не поверили своим глазам: «Пойдём и мы к Венке».
В конце декабря бала очередная медицинская комиссия; на меня она долго глядела: «Скоро уже выпуск, а он так мало вырос». И отпустили меня домой. Покинул спецшколу, как ни странно, без сожаленья. Курс школы заканчивался, а быть лётчиком, и летать на истребителях, желания у меня не было. Но до сих пор с благодарностью вспоминаю свою спецшколу. Страшно было даже представить, как сложилась бы моя судьба. Кругом был голод, и лишь благодаря спецшколы, я пережил то голодное время. Спецшкола меня спасла.