Глаза – встреча, спина-прощание. Ему нечего делать здесь, но он продолжает вертеться. Эта лазурь глазам кажется алой, и в центре шторма окно, не мигая, светит/смотрит, алым нашествием блеск/отражение/луч/охотник одинокий внимает танец летящего мусора, притянутый силой/взглядом огня и всей центробежной лаской лазури/спины уходящего вверх по змеедороге охотника. Вдрызг бьётся зеркало зеркала, и в пыль… чихает кот, пыль взлетает невесомым облаком, конечно же, ловя лучи луны, поблёскивая и искрясь, почти что громко, почти что слышно. В осеннюю моросливую вечерь, пыль падает на голову и плечи отбеленным фонарным светом. И тупики, куда не глянь, развёрстывают рты без глоток. Двоится в шторме/доме/облаке/ни где, и то, что было лесом, становится стеной стены из непроглядной тьмы. Так квадратура головы крылато замирает окружённая огненным колоколом.
Смена ночи и смена дня, глаза, поволока, куда только тащит меня. Дерево смотрит, листвою качая, как тащит меня, над кочками глины и крючьями пальцев корней, над лужами, жёсткими ветками чёрных кустов,… под тёмными водами сом шевелит усами…, над обелисками травы, скольжение по прозрачности, и ни одного провала в опознанную темноту протянутых в её вещество за пределы взгляда ветвей. Деревья забирают ночное, всё, полностью. Съедают ночь. Справа птица огнеокая машет чёрными крыльями,… волны чёрные ночи тёмной…, застенчивые блохи точат ногти, и вся эта вселенная, готовая к любви, летит и наблюдает за тоской, как будто бы тоска видна как камень серый вросший в берег. Поэтому летит она, что меня тащит. Тоска – куда же это ты меня несёшь? В скольжении, без трения, без силы притяжения, с одним дыханием сравнимая тоска. Спина, вот то уходит, вот уходит это, и только так я понимаю – вот уходит это. Глаза – я знаю всё, что узнаю, не странно ли? Мои глаза? Своими я смотрю глазами? Или взял в долг их у кого-то из потока снизу вверх, метро, дорога в гору, случайный встречный взгляд, лосось, кто его знает, это надвижение или прибытие?
Щелк-щелк, плачет муха золотыми слезами, говорил ей паук, не уходи, подожди.
Смена ночи – …? Смена дня – …? Уплывает То, нет следа, дороги нет, и полотна метро нет, и Нет нет. Одни глаза, глаза одни, вот кое- что – золотые слёзы непутёвой мухи. Здесь не куда идти, одни узлы, нет македонского меча, или, хотя бы лошади, коня.
Кажжжжжется, кони ходят у гор, идут в направлении гор, без предела, без явной дороги. Горы разматываются картой чёрного тубуса, метлой расчерчиваются наискосок, разглаживаются кожей на солнце, ровной материей без образов. Узнаётся она, другой быть не может, она может себя избыть, только тогда, когда по ней идут кони, лошади или вода.
О чём ты? Под этими глазами растёт, пучась паучьей икрой город, там дома утром похожи на горы и купола похожи на крылья уснувшей огнеокой птицы.
… эти дома утром похожи на крыс, застывших в напряжённом внимании, неожиданный звук будоражит животных, они удивлены, пытаются распознать этот звук. На крысиной щетине горят огни св. Эльма. Под лапами гнётся асфальт.
Глубоко-глубоко, под всеми слоями, пластами и полотенцами, под всеми камнями, песками и норами, в беспроглядной ясности налито озеро, может быть, там волны есть, подземные. И громадный сом шевелит мощными усами, от этого дрожит чёрная вода, тёмного озера. И ни стен здесь, ни луны, ни леса, ни дорог, и ни кто себя не узнаёт в не знающем света озере.
Капля на стекле, то медленна, то резка, непредсказуема, и удивлённый охотник не скучает, наблюдая за её движением.