ДОРОГА В ТАТАРИЮ
(август - ноябрь 1954 года)
В июле 1954 года, после окончания сельхозинститута на следующий день нам вручили дипломы инженеров лесомелиораторов. Одновременно, вместе с дипломами, на специальных бланках министерства сельского хозяйства РСФСР выдали и направления на работу по специальности. Меня направили в Татарскую АССР. Вместе с направлениями выдали и подъёмные по 900 рублей. Потом был прощальный вечер. В столовой завода им. Петрова (она была рядом с институтом), мы, студенты-выпускники в складчину организовали торжество. Пригласили самых уважаемых преподавателей, выпили на прощанье вина, пожали друг другу руки и расстались.
На место работы, в Татарию должен прибыть к первому сентября. Откровенно говоря, мне не хоте-лось забиваться в такую глухомань. Судьба ведь могла сложиться так, что придётся проторчать там всю оставшуюся жизнь. А отказаться напрямую было нельзя, – можно было лишиться не только подъёмных денег, но и привилегий молодого специалиста, ехавшего по направлению министерства. Решил что пусть будет, как будет. Съезжу, поработаю, огляжусь на месте, и если уж не понравится, то при первом же удобном случае добьюсь или перевода или расчёта. И тогда снова вернусь в Волгоградскую область, по-ближе к родным местам. А пока поеду, совершу как бы путешествие, осмотрюсь. Заодно посмотрю на мир – это же и интересно, да и полезно.
Итак, прощай альмаматер, мой сельхозинститут К месту работы должен был прибыть к первому сентября, а пока целый месяц отпуска. Скорее, скорее домой, на свою малую родину, в Садки! Немного отдохну, а потом и в дорогу.
Было лето, погода стояла хорошая, настроение было прекрасное. Вернувшись, домой, первым делом, прошёлся по селу, зашёл в правление колхоза, побывал и в совхозе. Вспомнил, как за гроши работал здесь ещё подростком на подсобных работах, то-есть кто куда пошлёт. Но тогда-то деваться было некуда, а теперь у меня был диплом в кармане, высшее образование. Ходил по Садкам и радовался: закончилась моя унизительная борьба за существование, когда приходилось работать в колхозе на побегушках, когда любой, кому не лень, даже какой-нибудь безграмотный бригадиришка мог запросто обидеть. Несколько раз ходил купаться в Крутенькую, немного порыбачил и незаметно подошло время, когда надо было отправляться на новое место работы. В Татарскую АССР.
Мама радовалась: «Высшее образование не шу-точки. Теперь Генка может стать Человеком», а ба-ба Женя волновалась: «Как сложится жизнь в незнакомом дальнем далеке, среди чужих-то людей».
Были сборы не долги. В белую сумку положили преснушек, варёных яиц, помидоров и спичечный коробок соли. В чёрный самодельный фанерный баул уложили рубашки, носки, полотенце, кусок туалетного мыла. Баба Женя не хотела, чтобы мы, её внуки покидали дом. Когда мамы не было дома, в сердцах ворчала: «Это всё Клавдя, ваша мать. Она ждет, не дождётся, когда вы поразъедетесь из дома. Хочет поскорее вас расширять». И сейчас, собирая меня в дорогу, без конца причитала: «И в Садках можно найти работу. Была бы шея, ярмо найдётся. Везде хорошо, где нас нету».
Мама же стояла на своём: «Нет. Пусть Генка едет. В Садках ему делать нечего. Пусть сам себе дорогу пробивает».
К вечеру собрали, улеглись спать, а утром они вышли на дорогу меня провожать. Вскоре показался совхозный грузовик. Быстренько на прощание меня обняли, а баба Женя со слезами на глазах ещё вдобавок перекрестила. Крестит, а сама шепчет: «Сохрани, Генуша, тебе, Господь".
Я поднял руку, грузовик остановился. И совхозная полуторка, гремя в кузове мазутными бочками и молочными бидонами, помчала меня в Дубовку.
Добраться до Казани проще всего было по Волге на пароходе.
На дубовской пристани купил билет на теплоход «Парижская коммуна», и через пару часов, в каюте второго класса поплыл вверх по Волге, до столицы Татарии Казани. Сел я на пароход, и как-то мгновенно позабыл и про свои Садки и про сельхозинститут. Началась новая для меня жизнь. Самостоятельная. Билеты на второй класс стоили дороже, чем на четвёртый или третий, но в направлении было сказано, что проезд до места работы оплатят и за второй класс и за плацкарт. Глупо было бы отказываться от ком-форта. Каюта была двухместная, попутчик оказался человеком уже не молодым, лет сорока пяти, и, главное, порядочным. Мы быстро познакомились. Поначалу он, правда, как-то недоверчиво, сдержанно раз-говаривал со мною, потом, слово за слово, разговорились. Возвращался он из отпуска домой в Свердловскую область, где работал инженером в леспромхозе. «Леспромхоз – это хорошо»,- подумал я про себя. Стало быть, мы оба связаны с лесом, значит, будем понимать друг друга. Загорелое, чисто выбритое лицо, седая шевелюра, вежливое обращение. Всё говорило о том, что человек он не глупый, прекрасно воспитан, и, видимо, из порядочной семьи. И хотя уже сед, в годах, а мне всего-то только двадцать два, разницу в возрасте мы не чувствовали, разговаривали на равных.
Плыть по Волге было интересно. Пароход двигался против течения медленно, капитан по рупору объявил, что в каждом большом городе будут сто-янки по три-четыре часа. Я подсчитал, что до Казани придётся плыть суток трое-четверо, не меньше, так что времени будет достаточно, чтобы и полюбоваться Волгой, её берегами, а заодно и познакомиться с прибрежными посёлками и городами.
Наша «Парижская коммуна» была пароходом транзитным, курс держала на Москву, и останавливалась только в больших, областных городах. Первым городом был Саратов. Когда причаливали, капитан загодя по рупору громко объявил: «Саратов. Стоим ровно три часа. Не опаздывать».
Помню, был полдень, стояла жара, трёх часов отпущенных капитаном вполне хватило, чтобы вдо-воль побродить по улицам старого волжского города.
Сошли со своим однокаютником на берег вместе, но решили бродить по городу поодиночке. Од-ному лучше, никто не мешает, иди себе куда хочешь, думай, о чём хочешь, никто не перебивает. Походил по городскому парку, от нечего делать побывал, на центральном колхозном рынке, полюбовался его громадной стеклянной крышей, потом попался на глаза памятник писателю - революционеру Чернышевскому. С минуту постоял у этого памятника, но «чувств никаких не изведав», повернулся и пошёл по главной улице.
Я всегда считал, что самым интересным местом в любом городе его книжные магазины. В запасе время было, разглядывая вывески, стал искать книжные магазины. И такой магазин вскоре попался. Это был центральный книжный магазин. В нём мне улыбнулась фортуна, купил там «Дендрологию»,- книгу ленинградского профессора-лесовода Б.В.Гроздова.
Это, конечно, была удача. В институте, уже на последнем курсе, Гроздов Б.В.- учёный-лесовод читал нам курс дендрологии (специально для этого приезжал из Ленинграда). Лекции его были интересными. Вспомнил, как он говорил: «Всё, что я вам сейчас рассказываю, вы не запомните. Советую купить мою книгу «Дендрология». Она на днях должна выйти из печати. Спешите, не прозевайте. Тираж у неё будет небольшой».
Прав он был. Тираж небольшой. Книга сразу стала редкостью, и оказалась интересной не только для меня лесовода, но и для всех тех, кто любит природу.
Когда три часа, отведённые капитаном, заканчивались, потихоньку побрёл к своей «Парижской коммуне». По пути увидел сценку городской жизни. На противоположной стороне улицы, около пив-ной, возбуждённо гудела толпа. Крики, шум, смех. Стало интересно, глянул на часы, время до парохода ещё оставалось, и я свернул, чтобы самому увидеть,
Мужики и бабы, в большинстве нетрезвые, образовали круг, в центре которого безногий отплясывал на заказ любой танец. Хочешь «Цыганочку», хочешь «Яблочко», хочешь с выходом, хочешь без. Ка-лека, видимо завсегдатай пивных, сидел на своём средстве передвижения - самодельной крохотной тележечке. Тележонку эту наверное смастерил сам, к дощечке приделал четыре колёсика. В руках держал чурбаки с ручками. Передвигался и плясал он при помощи этих чурбаков: оттолкнется от земли, подпрыгнет вместе с тележечкой, крутнётся в воздухе, опуститься, снова оттолкнётся. Зрелище конечно грустное, но толпа потешалась, ржала. Инвалид Великой отечественной плясал вместе со своею тележонкою, медали на его гимнастёрке звенели. Видимо он был доволен, и даже улыбался, когда за его труд подносили кружку пива или стопочку водки. Только закончит танец, выпьет, а толпа ревёт:
-Вася, а ну теперь давай барыню!
-Вася, сбацай цыганочку!
Калека прыгал, крутился со своей тележонкой, падал с неё, снова залазил. А толпа наслаждалась: «Вот даёт!»
Отпущенные капитаном «три часа» заканчивались, пассажиры побрели к пристани, пошёл и я. Возвращались из города всяк по-своему: иные бежали бегом, а иные не торопились, шли даже вразвалочку, но когда пароход дал первый предупреди-тельный: «У-у!», с развалочки перешли на бег.
С Саратовом познакомились, следующий город Куйбышев. Отдохнув после ходьбы по городу, от нечего делать, вышли с Седым на носовую палубу, уселись, чтобы понаблюдать за отчаливанием. Для меня всё было интересно, всё было впервые.
Отчаливание речного парохода – важная, ответственная часть работы для всей команды парохода.. Тут надо соблюдать своего рода ритуал, чётко, последовательно выполнять все команда капитана. А с носовой палубы нам было хорошо наблюдать. Вот капитан с серьёзным видом вышел из своей каюты на капитанский мостик, а чтобы быть при форме, надел фуражку с кокардой. Начал долго смотреть на часы, видимо ожидая, пока стрелки займут положенное место. Дождавшись этого момента, властным баритоном в рупор отдавал ко-манды:
- Убрать трапы!
-Убра-ать чалки!
Проворная матросня в грязных робах, сломя голову, выбежала откуда-то из трюма, быстро убрала сначала сходни, потом, так же быстро, отвязала от пристани толстые, пропитанные мазутом пеньковые канаты-чалки.
Капитан сверху, со своего мостика наблюдал, и убедившись, что всё идёт по штату, стал давать одна за другой последующие команды:
-Лево винта!
-Право руля!
-Тихий, -и, напоследок:
-Полный вперёд!
Когда пароход вышел на середину реки, на положенный фарватер, капитан уже спокойно зашёл в свою каюту и со вздохом снял свою форменную фуражку. «Парижская коммуна» дала длинный зычный отвальный гудок, и мы снова поплыли. Стало как-то вдруг непривычно тихо, прошло совсем немного времени, как стемнело, мы вышли на середину Вол-ги, и от Саратова остались лишь одни золотые огоньки.
На пароходе было две столовых, - одна на верхней палубе для пассажиров первого и второго классов, а другая на нижней, для пассажиров третьего и четвёртого. В верхней столовой, где обедали мы со своим седым другом, было чисто, окна занавешены дорогими портьерами, на столах чистые белые скатерти, еду подавали на заказ опрятные, в белых фартучках официантки. Здесь обедали пассажиры обычно более культурные, воспитанные, и те у которых были деньги. Иногда, по оплошности, заходили сюда простолюдины из нижних палуб. Запомнился один такой случай.
Как-то зашёл сюда мужик, в поношенном сюртуке, в заплатах, и с мешком через плечо. Но, видя, что попал не сюда, а уходить как-то неудобно, сел за свободный столик и с важным видом читал меню, выбирая себе кушанье. А когда подошла официантка, и с карандашиком в руках, спросила, - «чего собираемся кушать», мужик заказал то, чего сумел разобрать в меню:
«Принесите-ка мне гуляш с гарнитуром».
Вся столовая невольно наблюдала эту сцену, а когда услышала его «гуляш с гарнитуром», так громко гаркнула, что мужик, тут же взял свой мешок и убежал восвояси.
Вечером на пароход подсела небольшая, человек из пяти, группа молодых людей. Из их разговоров стало понятно, что это студенты-заочники Саратовского пединститута. Возвращались они с летней экзаменационной сессии в свой город Вольск. Очередные экзамены были сданы, поэтому все были весёлые и довольные. И как оказалось, все заядлые шахматисты. Шахматы у них были с собой, не теряя времени, на полубаке, около ящиков с пивом, они организовали шахматный турнир на вылет. А чтобы играть было интереснее, то с проигравшего причиталась бутылка пива. И сразу вокруг толпа. Отличался особенно кудрявый в очках. Он легко выигрывал у всех, кто садился с ним за доску. Дружки после каждого выигрыша только успевали принимать бутылки. Они были довольны своим другом, хлопали его по плечу, за каждой партией приговаривая: «Он у нас такой. Он у нас молодец», а побеждённых провожали с улюлюканьем и смехом.
Но каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны. Из желающих помериться силами образовалась очередь. Но никто не выигрывал у этого очкарика. Стал в очередь и я.
Когда стоял в очереди, внимательно наблюдал за игрой, оценил силу этого шахматиста, и, садясь за доску, был уверен в победе. Ещё со спецшколы я полюбил эту древнюю игру. Затем постоянно, без перерывов, играл на первенство сельхозинститута, участвовал в городских турнирах, и имел уже второй спортивный разряд. А отправляясь в Татарию, в свой баул положил учебник шахматной игры. В победе над очкариком я был уверен. Своего однокаютника, Седого, на ухо предупредил:
- Это пижоны. Когда я буду с ними играть, то ты стой рядом. В разговоры с ними не вступай, молчи и принимай бутылки..
Подошла и моя очередь. Седой занял позицию, как и договорились, за моей спиной. Стоял, молчал, и от волнения дёргался. Уж больно боялся кудряво-го в очках.
Усевшись за доску, после нескольких ходов «молодец» задумался, а студенты утихли. Но в чём же дело, сразу не поняли. Почему же их друг медлит с выигрышем! Он же умный, одарённый, он же студент физико-математического факультета!
Наступила тишина, немая сцена. Кумир их проигрывал партию за партией. А кто-то из пассажиров уже начал подсмеиваться над студентами:
-Ваш молодец, оказывается, только для овец. А для молодца-то, он и сам овца.
Седой только успевал принимать бутылки. Кудрявый же, войдя в азарт, начал суетиться, снял фуражку, костюм. Но это не помогало. В азарте он да-же увеличил ставку: и игра пошла уже не на обычное Жигулёвское, а на дорогое Бархатное пиво. Не спаса-ли его и подсказки товарищей: «Ходи турой, ходи конём…». Он так и не выиграл ни одной партии.
Седой с огромным удовольствием отнёс в каюту целый ящик одного только Бархатного. Жигулёвского же было ещё больше. Этого барыша нам хватило до самой Казани. Плыть стало интереснее. В каюте, держа бокал на отлёте, он восхищался: «Вот это они напоролись! Ты разделывался с ним как с котёнком».
Потом был город Куйбышев. В Куйбышеве стояла нестерпимая жара. Пошли знакомиться с Куйбышевым. Помню, как пили пиво и на площади имени Куйбышева. Около бронзовой скульптурной группы «Чапаев, Петька и пулемётчица Анка» шла бойкая торговля бочковым пивом. Стояла жара, прохладное пиво было кстати. Расположившись в тени памятника, рядом с легендарными героями Гражданской войны, пили с Седым пиво Жигулёвское, то-есть ихнее куйбышевское, местное. Жигулёвские горы не пришлось увидеть, проплывали мимо этой красоты ночью.
«Парижская Коммуна» плыла тихо спокойно, только слышно было, как шлёпали плицы её огромных колёс, да кричали чайки. Пейзаж постепенно менялся, вместо седых, унылых, родных до боли полынных степей, начал появляться долгожданный лес. Запахло севером. Сначала лес был только лиственный, а потом пошёл с примесью хвойных. Такое я видел впервые. Красота, глаз не оторвать.
КАЗАНЬ
В тёплое ясное утро добрались до Казани. Но, сначала не до самой Казани, а до её пристани. Волга была ещё старой, водохранилищ тогда ещё не было. От пристани нас повёз старый деревянный трамвай. Рельсы уложены прямо как струна, ни единого поворота, ни спусков, ни подъёмов. Это песчаная дельта их татарской речки Казанки. По пути, с левой стороны, была видна какая-то каменная пирамида. Она чем-то напоминала Египетскую пирамиду Хеопса, но только малых размеров.
– Это могила Ивана Грозного,- сказал мне сосед, что сидел напротив. Только Иван Грозный здесь не похоронен. Это только ему памятник.
Вскоре появился во всём великолепии сверкающий на солнце белизной Казанский кремль, со своей знаменитой башней Сююмбике.
Около железнодорожного вокзала попрощался со своим Седым другом и направился в Кремль. Там в министерстве сельского хозяйства Татарии должны были дать мне направление уже на конкретное место работы. На втором этаже, где было министерство, мне указали кабинет, куда следовало мне обратиться. Я открыл тяжёлые двери и подал своё направление. И ещё не успев даже рта раскрыть, как чиновник скороговоркой выпалил:
-Поедешь в Аксубаево! Районный центр. Там хорошая МТС. Будешь там агролесомелиоратором. Вот тебе уже наше направление. Иди скорее с ним на первый этаж в кассу, получай свои подъёмные и езжай в Аксубаево.
И сунул мне в руки направление уже министерства Татарской АССР. И опять не дал мне раскрыть даже рта:
- Всё, всё, всё! До свиданья.
Что свои подъёмные получил ещё в институте, я конечно же умолчал. Нам их выдавали вместе с дипломами. Но когда дают, грех отказываться. Дают, бери, а бьют, беги. Получил подъёмные деньги ещё раз, лишняя копейка никогда не помешает.
Аксубаево за Камой, в самом дальнем конце Татарии. Добраться туда можно было единственным путём, только по воде. Сначала надо снова плыть на пароходе местной линии вниз по Волге, затем по Каме вверх, до Чистополя. А дальше, от Чистополя, ещё шестьдесят километров с гаком, добираться до Аксубаево как придётся.
Снова деревянный трамвай повёз меня до уже знакомой пристани. Потом сел на пароход местной линии и поплыл уже по просторам Татарстана. Пароходик маленький, грязный, до чего не коснёшься - липкий, народу набилось,- не протолкнуться, духота. Полно пьяных, все курят. Не езда, а наказание. Вдобавок пароходик плыл медленно и причаливал ко всем, даже маленьким пристаням.
До Чистополя добрались только к вечеру следующего дня. А в ночь куда идти? До утра ещё далёко. Начал коротать время. Сначала со своим баулом бродил по Чистополю, по его булыжным мостовым, потом зашёл в какой-то ларёк, купил с татарских подъёмных из искусственного шёлка рубашку кремового цвета. Таких приличных рубашек я ещё не носил. Затем пошёл в кинотеатр, посмотрел какой-то фильм, и там же в кинотеатре на креслах заночевал. Спал крепко.
Утром пошёл в гору, на окраину города, где начинался большак до Аксубаева. Грейдерные дороги там называют большаками. С этого большака хорошо виден Чистополь. Городок чистый, расположен под горой на берегу Камы в уютном месте. Дома большей частью одноэтажные, каменные, под железными крышами. Видать раньше жили в них богатые люди, купцы. Улицы вымощены брусчаткой, есть своя церковь. В стороне от большака, немного на отшибе от города, четырехэтажное здание из красного кирпича. В нём чистопольский часовой завод, где работали заключённые, изготовляли ручные часы «Победа».
Подхожу к большаку, а там уже стоят и ждут попутной машины трое молодых парней: два татарина и русский. Разговорились, – оказалось, что вчера все мы ехали на одном пароходе, и теперь путь дер-жим тоже все в одну сторону, но только в разные сёла. Прождали попутку около часа – бесполезно, ни одной машины. Решили, - чем зря ждать у моря погоды, лучше идти пешком. А если попадётся попутка, то сядем, а не попадётся,- так пешком и пойдём. Не ночевать же ещё одну ночь в Чистополе.
КАТАРЖАНИН
Двинулись в путь, я со своим баулом, татарчата с лёгкими мешками, а третий - тот вообще налегке. Я обратил внимание, что третий выглядел как-то странно, вся одежда на нём новая – новая, видно, что только из магазина. Почему так?
Идём, татарчата между собой бормочут по-татарски, я тоже кое-когда встреваю в их разговор. А слов десять-двадцать по-татарски я уже знал. Вдруг, начал замечать, что этот третий что-то занервничал. Идёт постоянно дёргаясь, вижу, и чувствует себя как-то неуютно. Видимо не нравится, что говорю с ними на ихнем языке, а он, русский, ничего не может ни понять, ни разобрать. Идёт, сжатыми челюстями играет, то и дело жуёт потухшую папироску. Лицо пухлое от вчерашнего пьянства, и глаза красные. Улучив момент, отводит меня в сторонку и шёпотом просит:
- Не разговаривай с ними. Я по-татарски не понимаю. Может быть, они договариваются меня убить и забрать мои деньги. А ты, я вижу, мужик хороший. Разговаривай только со мной.
Сердце моё неприятно сжалось. - Да всё равно уж,- подумал я,- надо его как-то успокоить, лучше поболтаю с ним, угощу на крайний случай, поделюсь даже последними харчами. Не стоит злить бродягу. А татарчат боится он зря, ребята они, как я понял, хорошие, даже симпатичные. И чего он их испугался? Смотрю на него - и не пойму: или человек он боль-ной, или же чего-то ещё. Страх какой-то сидит в нём.
- Хорошо,- успокоил его, - буду разговаривать только с тобой.
Дорога пошла лесом. Лес не как у нас в степной зоне, а густой: сосны, липы, клёны высоченные, стволы мощные, толщиной в три обхвата. Много ручьёв, речушек. Около какой-то заброшенной водяной мельницы присели передохнуть, а заодно и перекусить. Татарчата сели наотдальках, а мы с попутчиком у плотинки. Я не долго думая, раскрыл свой баул, вынул батон, разломил его ровно пополам. Затем вытащил оставшиеся домашние варёные яйца, и тоже разделил их поровну, угощаю. Незнакомец передёрнулся, но угощение принял, начал есть, и сразу повеселел.
Уловка моя удалась, он разговорился. Пользуясь моментом, я попросил его, как бы, между прочим, рассказать о себе, а заодно уж, «раз мы стали приятелями», и показать свой паспорт. Незнакомец паспорт показал, и оказался словоохотливым. Говорил о себе всё без утайки, всё как на духу.
Выяснилось, что едет он из мест заключения, из самой Чукотки, где провёл двенадцать лет.
– А за что тебя посадили?
- За грабёж и убийство,- без всякого стеснения, как будто это дело обычное, продолжал свой рассказ, - вместе с ребятами ездили по железной дороге и грабили пассажиров. Приходилось и убивать. Потом нас, конечно же, переловили, всем дали большие сроки. Но нас не расстреляли, так как мы были ещё малолетки.
– И чего же ты делал в местах заключения?
- Вот этого рассказывать я не имею права. Там, на зоне, дал расписку. Это же военная тайна. Там, на берегу Охотского моря, в скалах мы долбали какие-то капониры. То ли для самолётов, то ли для подлодок. Но это тоже военная тайна. А потом, после смерти Сталина, в 1954 году нам была амнистия. Нас амнистировали. Без разбора всех сразу. Сразу всю зону, человек пятьсот. Потом всех посадили на корабль и повезли по Охотскому морю на Дальний восток. На Дальнем Востоке всех заключённых пересадили на специальный поезд и через всю Россию повезли по домам. Ох, и «весёлый» был этот наш поезд. Сначала наш «весёлый» останавливали на всех станциях, как и все нормальные поезда. Потом останавливать на станциях не стали. Нельзя. Как только поезд остановят, все мы выбегали и грабили магазины, киоски, насиловали продавщиц. А милиция ничего не могла с нами поделать. После стали останавливать только в безлюдном месте, где-нибудь в лесу.
– А почему в паспорте такая фотография, вроде ты, и не ты, а какой-то урод?
- А дело было так. Когда нас амнистировали, майор стал готовить нам паспорта. На воле же нужен паспорт. Вот майор усадит на стул, фотограф начинает фотографировать. Надо же в это время сидеть смирно, а мы рожи свои корчим, кривляемся. Майор мучился-мучился с нами, а потом плюнул и говорит: «Хрен с вами, будьте тогда как уроды», - и наклеил эти фото в наши паспорта. Потом всем нам выдали наши заработанные деньги, сразу за весь срок что сидели. Выдали и мне. Сразу за все двенадцать лет.
Незнакомец вынул из штанов огромный рулон сотенных купюр и показал его мне. Я посмотрел, удивился, но виду не показал: таких деньжищ я ещё не видел. Наверняка не меньше миллиона! Сказочное богатство. Я продолжал беседу:
- Так это ты поил водкой весь пароход, на каком мы ехали? Зачем ты тратишься, эти деньги тебе ещё пригодятся.
Незнакомец вспылил, глаза налились кровью, хотя его я не обидел:
- А может я от души, от радости, что я на свободе. Поэтому и угощаю всех. Имею право.
- А почему на тебе одежда вся новая?
Объяснил он и это по-своему просто:
- Как только одёжа мал-мало загрязняется, я сразу покупаю в магазине новую. Потом иду за угол, переоденусь, а грязную, там же, за углом выбрасываю. Зачем она мне?
Дорога пошла раскисшая, видимо что недавно здесь прошёл дождь. Машины не ходили. Шлёпали мы по грязи пешком два дня. Одну ночь пришлось ночевать в татарском селе Муслюмки, у татарина Назыба, у дяди одного татарчонка. Спали все на полу. Бандит лег рядом со мною, с другими рядом спать не захотел. Боялся за свои деньги. А когда утром проснулись, то первым делом проверял свои карманы:
- Глядикось, деньги мои все целые. Генка, чего ж ты их не украл?
Два дня мне пришлось идти по густому лесу с уголовником. С ненормальным, непредсказуемым человеком. Шёл и постоянно остерегался: ему ж, в его бандитскую башку всё могло втемяшиться, мог запросто меня или убить или зарезать. А нож в кармане у него был, это я приметил.
Не доходя версты три до Аксубаева, густой лес сменили поля ржи. Со своим попутчиком я расстался. Он свернул в какой-то аул, где когда-то, ещё до его каторги, лет двенадцать тому назад, жила его сестра. Я с облегчением вздохнул и пошёл по полевой дороге дальше, в село Аксубаево.
АКСУБАЕВО
- Вот так и иди, и иди по этой дороге, никуда не свертай. Потом пойдут дома, а дальше, по левую ру-ку будет пятистенок под железной крышей, это и есть твоя МТС,- на ходу крикнул рыжий мужик, ехавший на плетёной из ивовых прутьев, двуколке.
Пока добрался со своим баулом до МТС, была уже вторая половина рабочего дня. Директора я не застал, в конторе было всего двое: один в очках, со счётами на столе, бухгалтер, который даже и головы не оторвал от своих бумаг, а другой, - на стуле крутился у настенного телефона - диспетчер. Он был в старом поношенном военном кителе, беспрестанно отвечал на звонки: «Муртазин слушает. Это я, сам Муртазин с вами вам говорит» С русскими говорил по-русски, с татарами по-татарски, с чувашами по-чувашски. Заметно было, что диспетчер Муртазин владеет не только всеми здешними языками в совершенстве, но и дело своё диспетчерское знает превосходно. Распоряжения отдавал под стать любому ди-ректору: команды как в армии отдавал уверенно и чётко. Я, стоя в дверях, терпеливо ждал, когда он оторвётся от телефона. Повесив трубку, он в миг преобразился, и сразу стал вежливым:
- Да вы проходите, садитесь. Чего стоять, в ногах правды нет,- обратился ко мне по-человечески скромно, Дайте посмотреть на ваши документы.
А когда прочитал моё направление, то застегнул свой китель на все пуговицы, прокашлялся и стал ещё вежливее. И едва дочитав до конца моё направление, вышел на порожки, и своим обычным армейским языком, крикнул в сторону конюшни:
«Дежуррный конюх ко мне!».
Потом приказал этому дежурному немедленно запрячь тарантас, захватить со склада комплект новых постельных принадлежностей и отвезти меня на Краснопартизанскую улицу, к деду Маклакову.
А пока конюх запрягал, мне посоветовал:
- Сегодня пока располагайтесь у деда, отдохните с дороги. А завтра, товарищ Говоров, ждём вас в наше МТС к восьми ноль-ноль.
Дед встретил меня радушно. Вид его внушал уважение. Плотная фигура, небольшого росточка, окладистая седая ухоженная борода лопатой, седые усы, моложавое лицо с маленькими глазами, чистенькая ситцевая рубаха в горошек, подпоясанная по-старинному узеньким ремешком, говорили о том, что дед мужик хозяйственный, и ещё старой закалки. Да и фамилия деда как у русских купцов – Маклаков. Он повёл меня в комнату и показал:
-Геннадий Иваныч, вот тебе отдельная комната, вот твоя кровать, вот твой стол.
Против «Геннадия Ивановича» я было стал возражать. Можно, мол, называть меня и просто Геннадием. Но дед был непреклонен: «Нет, нет и нет. Только Геннадий Иваныч. Ты человек учёный, инженер. Не нам чета». И сказал это таким тоном, что спорить и доказывать было бесполезно. Я махнул рукой, - пусть будет как будет, пусть называет Геннадием Ивановичем.
Дед был полным хозяином в доме. Бабку свою дер-жал в ежовых рукавицах. По счёту женой его она бы-ла не то третьей, не то четвёртой. «Первая-то жена, богом наречённая, оставила меня давно»,- часто с сожалением вздыхал он. А теперешняя, долговязая, глуховатая, и от робости бестолковая, постоянно молчала, ходила в одном и том же чёрном халате, го-лова постоянно укутана чёрными шалями. Дед поедом её ел, и по-нормальному с ней не разговаривал, а только шикал. Бывало, зайдёт в её каморку, и слышно только один шип: «Ты гусям намесила меси-ва? А ну-ка дай, я посмотрю сам. Вот дура, так дура! Я тебе как учил?». Боялась она своего мужа как огня. Как увидит его,- так руки начинают трястись. Всегда ходила только по одной половице. Ни шага в сторону. Разговаривать со мною, и даже показываться мне на глаза, дед ей не позволял. Доверял он ей только кормить гусей, ухаживать за огородом, таскать с колодца домой воду, да топить баню.
В конце огорода, внизу, где протекал ручей, была баня, которая топилась по-чёрному, как в прошлом веке. Вот нагреет бабка огромный котёл кипятка, закроет в потолке дыру, в которую вместо трубы шёл дым, оботрёт от копоти тряпкой стены, и идёт докладывать деду, что баня готова. После уже сам дед идёт в мою комнату с докладом:
«Геннадий Иваныч, баня готова, пожалуйста купаться».
Деда Маклакова в селе все считали зажиточным. У него был просторный рубленый дом под железной крышей, имел немалое хозяйство. Водил около сотни гусей, много кур, двенадцать ульев пчёл. Была своя медогонка. Но мёд его в Аксубаево никто не покупал, у всех его было много. На базаре продавали его почти задаром, девяносто копеек за килограмм. Но это деда не волновало: «Пусть пока лежит, мёд же от хранения не портится. А запас карман не трёт». С годами накопилось мёда две огромные кадушки, и в каждой не меньше тонны, и всё копил и копил. Видимо хотел дождаться хорошей цены, лучших времён.
Аксубаево (ак-белое, су-вода, бай-богатый) село большое, районный центр. Расположено в долине лесной речки Сульча. Место равнинное, ярко-зеленые луга, а вокруг их стеной стоят могучие леса. Красота сказочная, природа точь в точь как на полот-нах художника Шишкина. Кстати, сам художник родом из этих мест, из городка на Каме – Елабуги. В селе, кроме МТС, был ещё кирпичный завод, педучилище. Был довольно крупный лесхоз со своими артелями, выпускающими ширпотреб – сани, колёса, телеги, стройматериалы. Как и во всех райцентрах на центральной улице свой аксубаевский Райком партии КПСС, Райисполком, Райвоенкомат и прочие учреждения.
В конторе МТС встретили меня дружелюбно. Согласно предписания, указанному в направлении, зачислили в штат специалистов в качестве агролесомелиоратора. Выделили в кабинете специалистов часть стола, за которым иногда, когда был трезв, си-дел главный агроном Дурандин, волосатый пожилой мужичёк с опухшими глазами и красным носом.
В тот же день перезнакомился и с другими специалистами. Дрынкин Владимир Ильич – главный инженер, оказался моим земляком. Окончил Сталин-градский механический институт. Попал сюда по призыву партии – укреплять сельское хозяйство. А сейчас ходил угрюмый и тужил: «не знаю теперь, как выбраться из этой дыры».
Главный зоотехник Василь Тихоныч, тоже попал по призыву партии. Этот напротив, всем довольный, постоянно весёлый. Они оба были немного постарше меня, и уже успели обзавестись семьями. Жили в эмтээсовских домах-бараках со своими молодыми румяными красивыми жёнами, с младенцами, среди пелёнок, горшков и большого количества кастрюль разных калибров.
Приехал на работу в МТС, как оказалось, в тот период, когда эти эмтээсы доживали свой век. На первых порах Советской власти, когда только организовывались колхозы, и после, когда шла война, и колхозы были бедные и слабые, то МТС были нужны. Но теперь-то колхозы окрепли и вполне могли работать самостоятельно. А МТС продолжали по-прежнему выполнять консультативную роль: указы-вали когда, чего и как надо сеять, как кормить коров, свиней. А колхозы по-прежнему продолжали эти МТС-ы содержать за свой счёт. Кормить армию спе-циалистов МТС, которые, по сути, ничего полезного не делали, и ни за что не отвечали. Вскоре Москва это поняла, и МТС расформировали.
Но это было после. А пока МТС-ы были, и специалисты ходили в контору на работу, получали зарплаты, суетились, ездили на тарантасах по колхозам, делая вид, что делают что-то полезное. В первые дни я не мог понять: зачем меня, инженера лесомелиоратора прислали сюда, в лесную зону. Лесополосы что ли сажать? Они здесь не нужны, лесу и так предостаточно. Я не знал чем же заняться полезным. А ходить на работу и бездельничать было как-то неудобно. Поначалу ходил с кислой миной. Но выручил зоотехник Василь Тихоныч:
- Что мне делать, что мне делать…Ты не задавай хотя бы вслух такие вопросы. Завтра утром садись со мной в тарантас, и поедем в колхоз.
- В какой колхоз? Чего мы будем там делать?
- Да в любой. Тебе то не всё ли ровно. Завтра по-едем, а по пути я всё тебе объясню.
Утром Василь Тихонычу и мне, как важным персонам, отправляющимся руководить колхозами, конюх запряг лучшую лошадь в плетёный из ивовых прутьев тарантас и подал к порогу конторы. Василь Тихоныч с деловым видом, для солидности прихватил красную папку, надул щёки и вышел из конторы. Мы сели в поданную для нас карету и поехали.
Едем через леса и поля, места здесь живописные: речушки, водяные мельницы, на лесных полянках колхозные пасеки. Такой красоты я ещё никогда не видел. Вот, оказывается, какая она Татария. Слово за слово, разговорились. Василий Тихонович начал вводить меня в курс дела:
-За нашей МТС закреплено девятнадцать колхозов. Все колхозы находятся в сёлах. А сёла здесь разные: чувашские, украинские, русские, татарские.
- А в какой колхоз мы сейчас едем?
Отъехали далеко, Василий Тихонович разоткровенничался:
- Да мне всё равно, в какой. Лишь бы дома не си-деть. А пользы-то от нас всё равно никакой, - потом подумал и добавил,- так, по крайней мере, считаю я. А колхозники неграмотные, они так не считают. Да чего зря языком молоть, сейчас заедем в колхоз, и ты всё сам всё увидишь и всё поймёшь.
Густой лес проехали, начались луга. Потом по-шли посевы медоносов - гречихи, подсолнечника, затем посевы конопли, ржи, проса. Вскоре за речушкой показалось село.
- Это чувашское село, колхоз «Алга». Теперь, да-вай на время, наши разговорчики оставим. И пожалуйста не удивляйся: нас будут встречать как больших начальников, словно мы и впрямь господа. И хочу ещё раз тебя предупредить: разговаривать с колхозниками буду только я. А твоя задача - молчать. Только ходи рядом со мной, разглядывай, кивай головой да помалкивай. Прошу тебя: «ни слова». Ты приехал с других областей, и тебе, как я понял, всё это покажется дичью.
Перед тем как подъехать к правлению колхоза, пояснил, как обычно проходит встреча с колхозным начальством: Сначала, для вида, сходим с ними в коровники, свинарник. После они поведут нас к себе домой угощать нас. И будут обязательно нас поить водкой. Да ещё могут нам дать и на дорогу своей медовухи.
Всё было как он рассказывал. Мы подъехали к колхозному правлению, из правления вышел председатель со своим заместителем и мы поехали к фермам. В коровнике мне заинтересовали автопоилки. Я нарушил молчание, не вытерпел и спросил: «Откуда подается вода? Что-то не видно водонапорной баш-ни».
- Э-э, тут у нас сложная система, сразу не разберёшься. Разбирается в этом только Кондрат, наш механик по животноводству, - и живо распорядился привести сюда Кондрата. Он сейчас придёт, если не пьяный. Зарплату же недавно в МТС давали. А он механик, получает зарплату в МТС. А как получит получку, так не выходит на работу пока всю её не пропьёт. Семье не отдаёт ни копейки.
- Вы бы его покритиковали на своём правлении, пристыдили.
На что председатель имел своё мнение:
-Э-э, Это всё бестолку. Сами понимаете, - чело-век он сильно умный. И наш Кондрат считает, что пьёт он от большого ума. Да что зря говорить, - все умные, мастеровые любят водку. Как мужик мастеровой, так считай, обязательно пьяница. Да вот он сам идёт, посмотрите на него.
Привели Кондрата. Лицо толстое, обрюзглое, тёмно-красное, как у заправского алкоголика. Голова кудлатая, в галошах на босу ногу, белая рубаха грязная, без единой пуговицы. Следом прибежали и его дети: мал-мала меньше, младшие без штанишек, все как чертенята грязные, рубашонки в латках.
Кондрат показал систему водоснабжения. Но хитрости в ней я никакой не обнаружил. Вода поступала из пруда сначала в простейшее устройство - гидротаран, который стоял внизу плотины, а после, из гидротарана часть воды поступала в коровник. Но как работает гидротаран, который дал колхозу МТС, никто кроме Кондрата, не знал, да и знать не хотел. А Кондрат знал. Ему в МТС прочитали инструкцию и растолковали что к чему. Он тогда был трезв, разобрался, и привёз этот гидротаран в колхоз. Установил его, и с тех пор Кондрата в колхозе считали талантливым и незаменимым специалистом
Когда я беседовал с Кондратом, Василь Тихоныч в это время для приличия раза два обошёл коровник, и даже заглянул в свинарник. Вскоре всё это ему наскучило, и все мы подошли к нашей бричке. Василь Тихоныч продолжал играть свою роль, с серьёзным видом выслушивал просьбы председателя, открывал свою красную папку, делал какие-то пометки, потом, не торопясь, закрыл её, тем самым дал понять председателю, что визит окончен, и что пришла пора нас угощать. Председатель со своим заместителем намёк поняли, и тот час повёли нас к себе домой поить водкой.
Такой уж тут обычай: раз приехало начальство, а оно зря, без дела, наверное, не ездит, то его надо поить водкой.
Угощение было щедрым. Чуваши на водку денег не жалеют. Нас, как почётных гостей, завели в гор-ницу, усадили за стол. Принесли целый ящик белой водки, принесли и припасённую только для важных гостей закуску – засушённое, (по чувашскому рецепту), в свином желудке мясо. Водку пили тоже по местному чувашскому обычаю,- все по-очереди из одного стакана. Сначала сам хозяин (смотрите мол, водка не отравленная), а после, из этого стакана, по кругу, все гости. Гранёный стакан щедрый хозяин каждый раз наливал до краёв, а потом внимательно следил, чтобы каждый пил до дна. Подошла и моя очередь. Я с неудовольствием ждал этого момента. Как я не хотел пить это поганое зелье, да ещё из грязного стакана! Но отказаться было нельзя, меня бы обвинили в неуважении. Сославшись на нездоровье, трудом упросил хозяина налить только полста-кана. Но когда через силу одолел и эти полстакана, мой товарищ одобрительно хлопнул по плечу и с радостью произнёс:
- А вот теперь, Геннадий, ты молодец! Ты теперь свой человек.
Домой возвращались поздно вечером.
-Рано возвращаться нельзя, - назидал меня Василь Тихоныч, - ещё подумают, что мы мало в этот день работали. У нас все специалисты МТС из колхозов рано приезжать боятся.
Поэтому ехали не спеша. От обильной пьянки Василь Тихоныч был весел, распевал песни, смеялся. Меня же с непривычки тошнило, болела голова. Однако мы разговорились. Как молодому специалисту он всю дорогу давал советы:
-А ты привыкай к водке. Что это за специалист, какой не выпивает. Без водки, какая работа? Без водки нонче ничего путного не делается. Привыкай. А завтра, если хочешь, давай поедем в другой колхоз.
Но ездить в колхозы, тем более на пару с Василь Тихонычем, мне уже не хотелось. Для этого я заранее, на каждый день, придумывал какие-либо причины. И как только он станет предлагать совместную поездку в колхоз, отвечал: «С удовольствием, Василь Тихоныч, но сегодня мне некогда».
Были у меня дела и поинтереснее. Через знакомых ребят нашёл любителей шахмат. Самыми большими любителями были военком и прокурор, так сказать аксубаевская интеллигенция. Сначала они были приятно удивлены, что в их районе появился хороший шахматист, а потом мы стали большими приятелями. Все наши шахматные баталии проходили в прокуратуре, в кабинете хозяина. «Ко мне никого не пускать. Я занят»,- распоряжался прокурор, и начинались баталии. Игроками они были азартными. Когда за доской со мною был прокурор, то военком, как человек военный, и мышление у него было, конечно, военное, подсказывал:
- Ты конницу, конницу двигай на левый фланг! – советовал прокурору военком.
А когда за доску садился военком, то уже прокурор советовал военкому не торопиться и «разгадывать замыслы противника».
В конце нашей улицы, как перейдёшь большак (по-нашему грейдер) находилась базарная площадь и чайная. Это единственное место, где можно было поесть. Я здесь часто обедал – ел щи с красной свёклой и гуляши с гарниром из гречневой каши. Чайная бы-ла на бойком месте, около неё всегда толпилось много разного люда. Приходили сюда не только обедать, а и пьянствовать, что было здесь обычным делом. С утра и до вечера здесь была толкотня, слышна брань, было шумно, накурено.
Для партийной работы в МТС был Красный уголок. Заведовала им заместитель директора по по-литической части, или проще – замполит. Была такая должность. Должность эта была не выборная, а назначаемая Райкомом партии. Нашим замполитом была женщина. Была она высокого роста, худощавая, неопределённого возраста, но молодящаяся. Ходила на работу в строгом тёмном костюме, с высоко поднятой головой и была всегда очень серьёзная. Директору она не подчинялась. Разговаривая же с нами, простыми специалистами, никогда не смотрела в глаза, а глядела как-то поверх наших голов, так как считала себя большой начальницей. Её в МТС направил Райкомом партии с высокой миссией - воспитывать нас. Но как вести партийную работу среди нас, она не знала. Да и никто не знал. Утром, в начале рабочего дня она подолгу с серьёзным видом ходила по конторе. Потом, от нечего делать, заглядывала в кабинеты, а чтобы не показаться совсем уж праздношатающейся, уходила в свой Красный уголок. Здесь она наводила порядок, - на стенах развешивала лозунги: «Партия - вдохновитель и организатор всех наших побед», «Партия и народ – едины». Вешала портреты Сталина. А что делать дальше не знала. Потом всё-таки нашла себе занятие. Начала подшивать газеты и складывать в стопки партийные журналы, какие ежедневно приносила почтальонша в огромном количестве. Эту печатную продукцию никто и никогда не читал. Её накопилось целые тонны. Всё это лежало на столах и на полу бесполезной макулатурой. А выбросить этот хлам и сжечь,она не решалась, - боялась, что её неправильно поймут.
Как-то зашёл в Красный уголок и я. Вижу, наша замполитша с серьёзным видом при помощи шила и дратвы подшивает газеты «Советская Татария». Среди вороха газет и журналов на полу в уголке заметил баян. Весь он в пыли, видно было, что лежит он без дела, и про него все забыли. А баян был хороший, дорогой, клавиатура пятирядная. И чёрт меня дёрнул, спросить:
- Можно баян попробовать?
- Конечно, конечно, товарищ Говоров.
Играть-то на баяне я пробовал, но толком не умел. Было это ещё в институтскую пору. В студенческом общежитие были у нас и баян и аккордеон и мандолина, и мы студенты от нечего делать часто пиликали на этих инструментах. И жил в эту пору прекрасную в нашей комнате студент- музыкант Роланд Полис. Человек он, безусловно, талантливый, свободно играл на всех инструментах и, помню, даже сочинял музыку для озвучивания детских сказок.
От Роланда, этого студента из детдома, кое-чему научились и мы. Вернее только верхушек нахватались»
Но как бы-то ни было, а вальс «Амурские волны» я с огромным трудом, но выучил. И выучил да-же по нотам. Правда, из шести колен одолел всего-то только два. На остальные колена нехватило ни времени, ни терпения, ни таланта. Вот этими двумя коленами «Амурских волн» моё мастерство как баяниста и закончилось. Кроме этих двух колен «амурских волн» я ничего не мог.
Но назвался груздем – полезай в кузов. Я взял в руки баян, не спеша, обтёр его от пыли, сел на табуретку, и как заправский баянист, взял знакомые мне аккорды. Но, сыграв из «Амурских волн» только эти два колена, тут же поставил баян на прежнее место, и собрался было уходить.
Но не тут-то было. Замполитше мои «Амурские волны» понравились. Очарованная, она подошла ко мне вплотную и настойчиво стала просить сыграть ещё чего-нибудь. И как я не отнекивался, долго объясняя ей, что кроме-то ничего не умею, она не верила. И верить не хотела.
Потом, неожиданно для меня, стала говорить совсем иное:
- Я слышала, что вы собираетесь покинуть нас, рассчитаться и вернуться в свою Сталинградскую область? Я бы не советовала уезжать от нас. Мы можем вас повысить в должности, назначить главным агрономом. Я буду ставить в Райкоме партии такой вопрос. Надо пьяницу Дурандина освободить, а вас назначить. Так прямо и буду ставить вопрос.
Но «вопрос» ставить не потребовалось. Через неделю я взял полный расчёт по собственному желанию и поехал искать счастья в родных краях.